Раскольников поднимается по чёрной, заплёванной лестнице, тая замысел, противоречащей внутренней его чистоте, такому световому ядру, которое не позволит ему из добытой крови делать выводы: поэтому, поднявшись к дверям квартиры старухи, он, постояв, отправится вниз, в провал двора, где встретится с Блоком, печально изучающим предложенную данность.

Или – прозревающим сквозь неё инфра-Петербург, где Медный всадник имеет своего двойника, а улицы могут развиваться сложным змеем порока.

Будет ли о чём поговорить им – Раскольникову и Блоку за штофом крепкого напитка, пресловутой руской горькой?

Петербург – самый умышленный город: он родился из идеи, из расчёта, надсадно и мощно, на костях и крови, против болот и чахлой местности, сулящей туберкулёз…

…словно ночью – не из тех, что растворяются рыбьим жиром в крови – бродит по улицам неугомонная верста: царь, ищущий свою плоть и жадными, отчасти кошачьими очами впитывающий разросшуюся окрестность, какую представить не мог.

Или – видит из своего запределья, разрывая огненным взглядом материальность нашего мира, как развернулся его город, возрос, сколько пережил всего?

Чёрная яма блокады, мёрзлые брёна трупов, дымящиеся полыньи: каждая – прообраз смерти.

Смерть становится ближе, чем еда, она повсюду, и всё почти может служить едой, и в дневнике девочки горят рубиновой кровью такие страшно-бухгалтерски-сухие строчки о смертях близких…

Таких войн Пётр не представлял…

…везли материалы, осушали болота, планы вычерчивали, и уже мерещились царю дворцы небывалой славы и величия…

Дворцы Петербурга!

Ничего от Вавилона, никакой Византии: Европа, умножаемая на русский интерес…

Таинственная белизна нежных ночей: когда сон изгоняется будто, когда книга стихов растворяется в жизни каждого, выходящего на улицу.

Чьих стихов?

Ну, пусть Блока – который сейчас, в трактире повествует Раскольникову об изнанке мира, медленно затягивающей его…

Раскатистый выстрел Невского проспекта, обрётший каменную плоть: вереницей ускользающие в недра его гоголевские герои…

Нос, не желающий никуда ускользать: важный, вальяжный, сановитый Нос, властно входящий в громаду собора, чтобы, завладев ролью человека, исполнить партию, которую не всегда удаётся исполнить большинству…

Фантомы фантазий и чрезмерная конкретика дворцов: сколько мастерства осталось, запечатлённым, в оном великолепии…

И – Петербург бедности, колодцев-дворов, где самоубийство обычно: просто выбросился кто-то, не сумев долго жить.

Никакой запутанности – прямые перспективы подразумевают величественные здания.

Что сегодня в Мариинке?

Куда поедет Евгений?

Он, любящий развлекаться, не заметит тёзку своего, стремительно убегающего от грохочущего всадника.

…было наводнение: Нева, осерчав на людей, выбралась из привычных пределов, чтобы, поднявшись к окнам, пугать всех, живущих неправедно, неправильно.

Ксения поняла, как надо жить, когда супруга не стало: она умерла, а он остался, и, облачившись в его одежды, пошла по миру, помогая словом, молитвом, делом…

Сияющая синева летней Невы: спокойной, как время, или – и учившейся у него такому пространному спокойствию?

Много красоты – которой много не бывает.

Много истории: чувствуется на каждом шагу: много перекличек – тут античность, тут древний Египет, здесь – тяжёлые линии барокко, а вот – игривое рококо…

Прекрасный Петербург!

Сияют стихи Агнивцева…

Вечный Петербург, заходящий в четвёртый век так, будто времени не существует.

 Александр Балтин

фото из открытых источников