Попытка поэтического портрета

Есть люди-ветры. Есть люди-деревья. Есть люди-снега, они идут и идут, метут и метут, валятся белой драгоценностью неведомых, потусторонних миров. Есть люди-облака: они встают в вышине, в зените, и стоят недвижно, под солнцем золотясь, и к ним стекаются все воздушные потоки, обтекая их, обнимая, целуя, а они застыли во владычной, надмiрной красоте, спокойно светятся чистым золотом, горним светом.

А есть люди-горы. Вершины.

Они — до небес досягают; их власы — звёзды, их руки — горные реки, их дыхание — свежий ветер и запах винограда. Библейского винограда, ягод Соломона и Суламифи, тяжёлых спелых гроздьев Дербента, пятитысячелетнего, желтокаменного, — вот они, камни крепостей и дворцов Кавказа, древние, как пустыни Марса, как свет далеких звёздных систем и галактик, что видим мы ночами не сию минуту — такими они были тысячелетия назад. И звёзды как виноградные сладкие гроздья! И весь Божий Мiр прекрасен, как в день Творенья, и есть женщина-гора, женщина-вершина, что живет рядом со звёздами: ей Мiр небесный привычен, он родной ей, и о нём она шепчет свое сказанье, о нём поет свою песню, в этой песне сопрягая вечность и небо с любимой, до боли маленькой, смертной Землёй.

А родная земля, там, где горы, спутники этой Поющей женщины, Высокой ослепительной горы, внезапно становится всеобъемлющей и бесконечной: на все четыре стороны.

Таково невероятное волшебство поэзии.

Таковы её звучащие, начертанные на древних камнях в горах, живительные руны.

В жилах поэзии текут серебряные кубачинские гены и каспийские хромосомы, бьёт в береговые скалы тяжёлая прозрачная, зеленая каспийская волна, и Миясат Муслимова, женщина-гора, Кавказская Богиня стиха, снова и снова приобщает нас к счастью, дает испытать единственное чувство на земле — воспринять всем существом своим поэзию, что так похожа на любовь. Да что там: она, поэзия, и есть любовь, и обе они, поэзия и Миясат, сёстры-близнецы…

Люди-горы обладают притягательной силой. У них мощнейшая гравитация. И людям-горам всегда мало высокого неба, раздольного ветра, широкого моря; им надо глядеть в такие дали пространства-времени, одновременно и в прошлое, и в будущее, чтобы их незабвенная красота давала силы жить не только тому, кто поёт неумолчную чудо-песню, а тем современникам, что эту песню — слушают.

Миясат Шейховна Муслимова, рождённая среди лакских гор, пишет стихи по-русски. Чувство языка! Волна русского языка, как волна Каспия, захлестнула планету Дагестан, где одних государственных языков — четырнадцать, а тех, на которых говорят в горах и на равнинах, и того больше.

Миясат Муслимова изначально настроена на волну вечности. Прошу, вслушайтесь в названия её книг! «ДИАЛОГИ С ДАНТЕ». Медный колокол Флоренции бьёт тяжко и казняще, обрекая на изгнание, приказывая: никогда не вернуться на Родину. А что есть важнее, священнее и насущнее Родины?.. Но через века, через толщу времён поэт, певец своей возлюбленной горной Родины, тянет руки и душу к другому поэту, никогда и нигде своей потерянной Родины не забывшему. А их двое — тех, кто спускался во Ад: флорентиец Данте Алигьери и увенчанный лавром римлянин Вергилий…

Нежная Миясат не боится беседовать с ними, с великими, бронзовыми. Вставать с ними рядом. Так и надо. Это естественно. Это насущно. Бесстрашно. Любовно. Мы не можем без предтеч наших, так же, как и они не могут там, в эмпиреях, жить без нас.

(…) Когда Вергилий мне являл воочью
Нетленность Данта слов, в изгнании рожденных,
Я в смуте дня и равнодушье ночи,
Пристрастная к свече, во тьме зажженной,
Ловила трепет дум ответною строкой.
И мне в изгнанье будто голос был: Открой
Печаль своей земли и дух непобежденный.

 —

Когда Вергилий мне являл воочью
Живую жизнь, в которой нет границ
Пространствам, временам; когда пророчил
Страданьем Дант и доблестью страниц,
Мне будто голос был, как некогда поэтам:
Открой скорбь горестной земли, ее заветы –
У Слова лик Любви и крылья птиц. (…)

И звенят, звенят в названии другой книги три слова, наиболее полно выражающие, выпевающие самую суть, сердцевину, потаённую глубину земли, где рождён поэт: «КАМНИ МОЕЙ РОДИНЫ».

Камни, как это гордо, жёстко, несгибаемо, упрямо, древне… И — под взглядом женщины, всем сердцем любящей Родину, недвижный камень оживает! Всё живо в любви: камни и скалы, горные ручьи, неумолчно звенящие, их журчанье громче симфонии и пронзительней далёкой песни, раскидистые деревья и виноградные лозы. Когда я стояла в древнейшем Дербенте (граду Дербенту пять тысяч лет, по новейшим подсчетам историков!..) и глядела на известняковые стены, из срезов которых ответно смотрели на меня ушедшими в туман времен недвижными глазами раковины давно отшумевшего силурийского ли, девонского моря, на отломки глиняной посуды и уцелевшие в давних битвах горшки, кумганы и иную утварь, а вдали вставало заволокнутое сизой голубиной дымкой море Каспийское, море Хвалынское, — я вдруг начинала слышать музыку. Да, ту неповторимую музыку Миясат, что — на счастье русскому человеку — она, горская женщина, записала нетленным русским стихом:

(…) Древний Рим – ещё отрок на коленях седого Дербента –

Сладко дремлет под тенью платанов, доныне шумящих у моря.

Я стою на высокой стене, на ступенях горячего лета,

Раскалённая память столетий обжигает нечаянной болью.

 —

Стон хазарских набегов и алчность персидских династий,

Золотая Орда, ширваншахи, халифы, эмиры…

В оспу каменных плит замуровано бремя всевластья,

Под ладонью твердыня горит – остужу сумасшествие мира.

 —

Через марево дней пробирается к тайне паломник,

Сорок верных сподвижников верность пророку хранят.

Саркофаги камней охраняют покой камнеломни,

Рукоятью кинжалов надгробья над миром молчат.

 —

Станет карой любовь, позабудь о Будур, неутешный.

Память родины больше, чем летопись дат и утрат.

Нет сильнее вины перед домом – лишь время безгрешно,

Потому оно ведает тайны и не знает дороги назад. (…)

Гора сложена из камня. Да, по весне она заткана бархатным нежно-свежим покрывалом весёлой травы. Да, по осени зреет на склонах гор драгоценный виноград, и его бережно собирают в корзины, как и тысячи лет назад, — плоды это тоже поэзия, урожай это всегда симфония, торжественные заключительные аккорды человеческого Вселенского труда… Но основа основ гор — основа основ кавказской Родины — КАМНИ. Есть присловица такая: «…мы камнями уложены». Так крепко съединились, что и не расцепить вовек. Мечом не разбить! Саблей не разрубить! Не взорвать! Не сжечь! Прочнее камня горы только боевая сталь горячей, жестокой и мастерской ковки.

И это все поэзия Миясат.

Ибо ее стихи прочны. Ибо они мощны, как камни гор. Как меч и клинок.

И одновременно они нежны и полны любви. Они льют любовь пьянящей влагой, они источают любовь — так благоухает в саду роскошная роза, — они светятся любовью — так в ночи горит звезда над изголовьем, складываются в алмазный узор полночные светила над родною снеговой вершиной… Раскрывается перламутровой раковиной Время. И сыплется его тайна золотыми зёрнами в ласковые женские ладони…

(…) Взвились огненные кони взрывом солнца в небесах,

Время сыплется в ладони, пеплом стынет на глазах,

И  над миром медлит в танце огнегривое кольцо,

Бьют хвосты  протуберанцев в лики вздыбленных гонцов.

Из глубин веков Вселенной тетивой летит стрела,

Над гробницами Равенны эхо пьют колокола.

Воздух плавленой свободы  – под копытами коней,

Отекают чьи-то годы в пустоте ненужных  дней. (…)

А вот, вслушайтесь! Стихотворение о великом грузинском художнике Пиросмани. Как это имя знакомо всем… Как звучит оно — то ли флейтой, то ли зурной, то ли гортанным далёким пением, высоким голосом танцующей лермонтовской Бэлы… Музыка. Как много музыки в стихах Миясат Муслимовой! Я слышу, как перетекают языковые находки, великолепные словесные мелизмы и морденты, трели созвучий, фиоритуры Логоса, как нежные россыпи соловьиной ночи… поэт рождает музыку, рождает на глазах, излучает в пространство, захлёстывает ею всепожирающее Время:

Высота, как пропасть, манит,

Вновь зовёт из забытья,

Этот дьявол Пиросмани,

Это робкое дитя…

 —

Нет конца у белой кисти –

В синеве растаял след,

Караваном чёрных истин

Проплывает вновь рассвет.

 —

Кутежами плачут кисти

Виноградной молотьбы,

И причуды бескорыстья

Утоляют зев судьбы...

И вот выходит новая книга.

Имя у неё совершенно завораживающее. Оно одновременно и демиургическое, созидательное, светоносное, всё дышащее и движущееся, крутящееся, как Вселенная, как гигантское звёздное колесо — там, в неимоверной вышине, над нами, высоко, в недосягаемости, в обители Бога, — и в то же самое время это имя здесь, близко, рядом с нами, родное, как лепет младенца, как тёплая летняя земля под ногами, как горячий, прокалённый, струящийся песок на берегу Каспия… оно вращается совсем рядом, на гончарном круге творится, выпекается, зарождается Вселенная, её кометы и планеты, её родная близкая звезда Солнце: «ГОНЧАРНОЕ СОЛНЦЕ».

На круге Солнца ежеминутно, ежесекундно рождается жизнь! Солнце сияет и формирует, вечным круговращеньем создаёт всю круглую, шаровую безбрежность Мiра и женскую, беременную округлость Земли. Земля — да ведь это плодоносный Живот; а живот это и есть жизнь, а ребёнок, которого рождает женщина, есть целый Мiр, а женщина-родильница есть поэт прежде всего, ибо слова, которые Миясат слышит и запечатлевает, на радость нам, находятся в Божественном проёме между рождением и смертью, между любовью и враждою, между войной и Мiром, между грехом и искуплением, между горем и великим счастьем.

И знает, знает Миясат, как рождается песня в горах… песня о горах… песня горца.

Самое сокровенное в горах
дано человеку изначально
в такой первозданной красоте,
что ты обречён молчать о нем,
чтобы не уронить себя
состязанием с Небом.
Горцы говорят с Ним на одном языке,
и этот язык звучит лишь в глубине сердца,
к которой прислушивается высота.
Когда она слушает тебя слишком долго,
голос начинает гулко пульсировать,
как растущее сердце,

—

а боль невыразимого
становится слишком тяжела.
Ты должен отпустить её на волю —
только наедине с небом
она обретет крылья.
Так рождается песня горца. (…)

Миясат Муслимова — дитя Кавказа. А Кавказ — это громадное разнообразие ландшафтов, перепадов земной коры, то высочайшие горы, то ласковые привольные долины, то грозные ущелья с узкими, как кинжалы, реками внизу слепящего, ярко-изумрудного цвета: такими самоцветами тут земля сама себя украшает… то морское побережье, где после жёлтого, привычного глазу песочка вдруг зарёю, танцем «с перстами пурпурными» Эос вспыхивает розовый, а потом траурной полосой разрезает туманный вечерний воздух чёрный песок… это изобилие языков, наречий, диалектов, и это доказательство того, что тут, на Кавказе, живёт множество народов, и Кавказ сам есть Вселенная, сам есть звёздная семья народов, наций и национальностей, родов и племён, и все вместе образуют одну большую горскую семью.

А как же русский язык в устах Миясат? А русский язык и выступает гончарной глиной, златом солнечных лучей, что, пронизывая собою жизнь, скрепляют её со временем, историей, будущим. Русский язык в стихах Миясат Муслимовой — это отражение и выражение в языке ДРУГОГО народа, воспитавшего и взрастившего поэта, интонаций, дыхания, напевов, музыки народа РОДНОГО.

Как лакский язык проник в русский? Как они сплелись, соединились?.. Величайшая, притягательная загадка!.. И это волшебство сотворила Миясат. Ей оказалась открыта тайна брачной вечери двух языков, двух народов. Русская равнинная ширь и гордые лакские горы — вот они, теперь навек обнялись, как в сказке, легенде, горском сказании, в творчестве Миясат Муслимовой…

(…) Три свадебных круга – три ночи, три дня,
Три танца в округе —  ни дня, ни огня,
Ни гостя, ни звука, ни звука, ни гостя,
Лишь ветер упругий на дальнем погосте.

На белой  скале танцевала невеста,
На  жёлтой горе отвечал ей жених –
Круг.
На  жёлтой  горе танцевала невеста,
На белой  скале отвечал ей жених.
Круг.
На белой  горе  танцевала невеста,
На жёлтой скале отвечал ей жених.
Круг.

Но музыки нет, и пропала родня,
Три круга, три свадьбы, а пара — одна.
Откройте глаза и всплесните руками:
Жених и невеста всё ходят кругами.

…Кавказ. Горы вздымаются, подобном морским волнам.

Неоспоримое родство есть во встающих дыбом водных валах и в грандиозной каменной буре гор, запечатлевшей битву архаических титанов, неистовство обнажённой природы, ещё не обременённой, не означенной живой и кровавой печатью человека.

Тянулись, неимоверно влеклись русские поэты к святому древнему Кавказу! И не только поэты: такой мощнейший прозаик, как Лев Толстой, отдал Кавказу щедрую творческую дань… Михаил Лермонтов не только жизнь Кавказу посвятил — но и всю любовь, и всё славное посмертие, внутри которого и началось его подлинное, бесконечное бытие. А Миясат Муслимова?

Ей судьбою дано было это горское, легендарное, поднебесное счастье — родиться на Кавказе.

Вобрать его, впитать, как пьют молоко, сладкий и терпкий сок винограда; вкусить, как вкушают на скромной трапезе тёплую лепешку чуду, на торжественном пире — великолепные угощенья Кавказа: хинкал, курзе, урбеч.

Вдохнуть Кавказ, всей глубиной лёгких, всем огнём памяти, всей любовной дрожью, что охватывает при нежном прикосновении к каждому родному камню, к каждому уступу непокорной скалы близ родного селенья.

Миясат — истинная дочь Кавказа, и какое же это счастье — читать, и про себя и вслух, эти её стихи, эти пламенные строки, то взмывающие до крика птицы, то превращающиеся в нежнейший, чуть слышный шепот:

(…) Смотри, какая ночь! Подставь же рог!

Искристый  ковш  над нами опрокинут,

Из сотен нами пройденных дорог

На небесах, поверь, одну лишь примут –

 —

И мы  на ней – смотри! Из темноты

Она друг к другу вывела навстречу.

Я сам давно с печалями на «ты»

И тенью их с рождения отмечен.

 —

Для тоста нужен друг, ты будешь им,

Вся наша жизнь лишь словом осиянна.

Давай с тобой о ней поговорим

Стихами Руставели, Тициана…

 —

Какая тишина…

Нежданный друг,

Пусть отдохнут зурнач и сазандари

От музыки бессонного  вина…

Вращает круг небесная  Кура,

И бьётся в грудь в неистовом угаре,

Шумит у изголовья до утра…

Вдумаемся. Воля и простор гор Лакии, свет снега от зимних вершин, бархатная зелень весенней травы на горных пастбищах… да, это всё, незыблемо-кавказское, передает поэту свою несомненную силу, но… задумаемся снова об этом чуде: Миясат — пишет — стихи — по-русски!

Это ли не золотая нить, сшивающая две великих культуры — Дагестан и Россию!

Море набегает прибоем на берег. Шуршит, шелестит. Птицы поют в роскошных, многолистных ветвях Самурского леса. Ветер перевивает на отлогом побережье угольно-чёрный и светло-алый, цвета утренней зари или заката, песок. Журчит река, к морю стремясь, и её песню невозможно заглушить, убить, пресечь. Подлинная, высокая поэзия — такая необъяснимо волшебная вещь, когда неразъёмной музыкой сплетаются симфонические аккорды и бесконечно-протяжённые мелодии-песни двух языков. Это и есть объятие двух культур. Тут не просто диалог культур; тут чудесным образом соединились, воедино сплавились две музыки двух этносов, двух языков, двух народов. Иногда мне кажется, что Миясат Муслимова вышла к нам из тумана баснословной древности. Её словно вынесли нам навстречу таинственные горные ветры, выплеснули, как Афродиту Анадиомену, на берег русской поэзии великие восточные волны серо-зелёного, изумрудно-прозрачного в тихую погоду, белобородного старика Каспия. А может, эта поэтесса — эта музыкантша — эта древняя певица — вышла к нам из огня, из пламени костра, у него она бессонно стояла на страже племени своего, сидела долгими ночными часами, глядя в огонь, размышляя о детях своих, о внуках своих, о гордых предках своих, и чувствовала она себя, хранительница огня, крепкой суровой нитью, на веки вечные сшивающей, здесь и сейчас, времена забытые и времена незнаемые.

На каменных трезубцах Турчи-Дага струится сок гранатовых рассветов,

Упругий день взбирается по кручам, чтобы спустить с вершины облака.

Как вечность молода, когда в порывах ветра

Бурьяном стелет путь, бесплотна и легка!

 —

Парит орёл, страж высоты извечный, кружит скала под куполом полёта,

Ведет тропа нехоженой печалью, и горы ждут над пастбищем времён.

Как вечность молода, когда в плену дремоты

Роняет лепестки на насыпи имён!

 —

Фиалковые тропы поднебесья тревожат синь обманчивого моря,

Разбиты волны трав о прихоти камней.

Как вечность молода, день с ночью тайно ссоря

И посылая в небо журавлей!

 —

В ладонях гнёзда вьют доверчивые чувства,

И ласточки срываются с руки.

Как вечность хороша, как время льётся густо,

Храня любовь, забвенью вопреки...

Цветные, до небес, сказочные фонтаны Дербента — целый рукотворный Космос, сотворённый руками человека, — с чем у меня тут же возникают ассоциации? С поэтикой Миясат Муслимовой. Это взрыв, царство и торжество самоцветных огней. Это царственный веер небесного пламени, водопады света и цвета. Это живые ковры, что расстилаются по лику возлюбленной земли. Рядом в интонациях, в богатых переливах языка Миясат — воинская суровость, прямая горская осанка, честь и честность, и — чуть обернись, доверчиво раскрой внимательную душу — услышишь печальную грацию песни: то ли колыбельной, то ли погребальной, вздох по утраченному, любовный вскрик, горячую клятву, полночную молитву; узришь изгиб улыбки прощальных губ, руки, захлестнувшие родного человека объятием, сияние глаз, что вдруг становится светом звёзд в зените над каменно молчащим горным хребтом. Какую же любовь надо держать и лелеять в сердце, нести её пылающим огнём сквозь все дороги, радости и невзгоды жизни, чтобы переливать — обращать — вдыхать её в уникальную поэзию! А равной этой поэзии по колориту, глубине чувства и вот этой самой несказуемой музыке даже не вижу: трудно найти сестру, собрата, эквивалент, духовную параллель.

Это не понятное многим сочетание — я тут про него уже немного проговорилась, и надо заявить о нём открыто и радостно: СИЛА И НЕЖНОСТЬ. Миясат сильна в слове по-мужски и нежна абсолютно по-женски, по-матерински. Она и воин, и возлюбленная, и мать. Мать Кавказская земля. Мать гор и морей. Мать родного народа своего. Энергетика кавказских веков (битвы Кавказа! торжество царей Кавказа! танцы прекрасных женщин Кавказа!..) вся влилась в эту красивую сильную женщину, и она, Миясат, сама стала тёплой волной, набегающей на берег современной сложной, скалистой, в опасных рифах, культуры. А кто сказал, что сейчас у нас всё просто? Да и было ли просто когда-либо? Всякие времена полифоничны. Всякое чувство объёмно. Но нельзя убить ни веру, ни любовь; и счастлив тот художник, который то место на огромной Земле, где он появился на свет, потом, позже, овладев любимым искусством, он в этом искусстве воспевает. И через малую монаду становятся видны космические масштабы. Миясат — поэт Космоса, в той мере, которую она сама, быть может, и не осознает, но мы, ее современники, способны почувствовать и осознать.

 

(…) Искала имя родины… Устала.
Под тенью неба высоко легла.
Мне больше не дано начать сначала,
Шумит ковыль. Я буду, есть, была.
Уходит ветер в горные лощины,
Сквозь морок дней пробьется спелый колос,
И я увижу теплые морщины,
Услышу мамин долетевший голос
И вспомню:
Как много раз при жизни обещала
В мой судный день прийти,
Заступницей назваться,
И милости Господней умолять.
О, как она любовно окликала,
Как умоляла ангелов спасти
От преисподней
И как боялась снова потерять…

Искала имя родины

… Нашла…
Оно в морщинах материнской боли…
И тени отступили от меня.
Я шла на зов, и мама шла по полю…
В сиянье дня рассеялся туман,
И не было прекраснее начала,
И вслед, как сын, смотрел мне Дагестан,
И вновь, как сына, жизнь его встречала.

…ГОНЧАРНОЕ СОЛНЦЕ — рождённый Миясат Муслимовой двойной архетип: Космос-Земля, Звезда-Человек.

Смотрите, как поэт симфонично, полифонично соединяет природу и человека! Солнце — явление Космоса, залог жизни; без нашей ближайшей звезды, без её света и тепла не было бы ни листочка, ни зверёнка и ни птицы на огромной Земле, не было бы нас с вами. А Солнце — да, гончарное! Отныне и навсегда! Круг, вечно вращающийся, под горячими чуткими руками неведомого Гончара, кто же это, мастер-сосед, старик отец, а всмотрись-ка получше, и мороз по коже пойдёт: да это же сам Великий Мастер, что сотворил всё сущее, это же Всевышний, это Его гончарный, размером с Галактику, рабочий круг, Его вечно жужжащее, неостановимое Колесо! Соединяются в вере и любви работающий человек и созидающий Бог. Красота создаваемой на глазах Вселенной неповторима. Но человек поющий её все время, все века и тысячелетия повторяет — в песне. Ибо песня — вот вечный звук гончарного круга, вот звучание солнечных лучей: потоки света не безмолвны, они звучат, они и есть струны небесной Арфы, бессмертная музыка Мiра, услышать её дано поэту, а слушая, запечатлеть:

На каком языке говорит твоя ночь, на каком языке?
Спит короткая память столетий в насечке кладбищенских дат,
Время вязнет шершавой печалью в  наскальной строке,
Осыпается щебнем в ладони  грядущих  утрат.

На каком языке говорит твоя ночь, на каком языке?
Жарким солнцем утешен твой день, суховейной печалью камней.
Держит вечность ушедшую быль на землистой и тёплой руке,
В поднебесье её протянув, как молитву, чтоб ранить больней.

Семь веков поминают свой дом на руинах мечети Убра,
Подставляют могучие плечи оседающим в землю камням,
И рассветные ветры сотрут им испарину силы со лба,
И наполнят студёной росою тоску по засохшим корням.

Семь веков поминают свой дом на руинах мечети Убра
И читают священные книги кладбищенских дат,
Чтоб, проверив ушедшую жизнь на скрижалях добра,
Сохранить её речь на погосте надежд и утрат.

И что ещё захватывает, покоряет в поэтике Миясат Муслимовой — это СВОБОДА. Да, полная и счастливая свобода стиха! Ей внятно всё: и традиционные арабские газели и остросовременный верлибр, классические катрены-строфы и дерзкое отсутствие рифмы, когда стих, словно превращаясь в чайку, летит над морскою бурей эмоционального, перенасыщенного горячим чувством слова… Поэт долго и скорбно, не отрывая глаз от раскалённого Солнцем камня, смотрит на клинопись, на петроглифы на отвесной скале в горах; поэт предчувствует будущее горе, и тем сильнее и безусловнее радуется нынешнему цветочному, травному и душистому счастью; и опять, опять в стихах звучит этот лейтмотив Времени, связи времён, их надо, как охапку цветов, связать самою собой, своею плотью и кровью, полётом своего свободного духа (как тут не вспомнить Марину Ивановну Цветаеву: «Не возьмешь мою душу живу!..»); а времена связать можно не только звенящими возгласами, не только исповедью пылающего сердца, а молчаливой, безымянной горной травой, одиноким цветком, тимьяном, ковылём, бурьяном под легко идущими ногами… Травы и ветра. Бурьян, чабрец, ковыль и полынь. Виноград и поющий ручей.

Незыблемая скала и морская гладь, её лазурный, ветрами вышитый персидский ковёр. Море — перевёрнутое небо, а небо — перевёрнутое море. Снова и снова, читая Миясат Муслимову, понимаем мы: она есть явление природы, её голосом звучит совокупная природа великолепного Кавказа, его горы и долины, море и реки. Это музыка Времени. Музыка природы. Музыка — единственной души…

Что ты кашляешь, рыжий монах? Ветер треплет сутану,

Март бессилен, но май неотступен. Молчи обо мне,

Остуди воспалённую душу — о тебе горевать не устану.

Чёрный бык в золотистых колосьях роет землю на дальнем гумне.

Выйди к солнцу из храма, пусть ликует крестьянское тело.

Раньше слова и глина была, шелестело в ладонях зерно.

Ты молился не так, как земля под ногами велела,

Где томилось в кувшине надежд затаенных вино.

Что ты в небо глядишься? Опрокинута чаша чудес,

Купол храма в траве, прорастает весна из-под ног,

Ослабевшая грудь просит жертвы, но жертвенный крест

Отлучённых от плуга не примет обманутый Бог.

Чёрный конь рвет узду. Белый снег на груди Арарата,

Золотые оклады песков обнимают границы морей.

Нет у страсти возврата назад. Под корою граната

Просыпаются зёрна земных и небесных кровей.

Она вступает в диалог с Родиной: с Кавказом. Для неё это более чем насущно. Кавказ — её хлеб и вода, её кров и упование. Чувствуя себя верною дочерью Кавказа, она внезапно (и оправданно, гармонично и закономерно!), идя по земле поэзии, как по дорогам Дагестана (а Дагестан — земля поэзии и поэтов ещё с древних времён!), переливая себя в Слово, становится матерью, праматерью его грядущего, его будущих славных дней и героических детей. И медленно, как во сне, перелистывается страница — книги ли, жизни, — и Миясат предстаёт перед нами дивным лириком, исполняя предвечный лирический завет — выказать, высказать, вышептать сердце своё.

Ты – самое большое чудо Божье.

Кто-то скупил на корню пять садов целиком, пять садов –

От застенчивых роз до безумных камелий и лилий,

Над поверженной ночью селений, огнями больших городов

Он читает любимой стихи, он читает Бараташвили.

 —

«Ты – самое большое чудо Божье»,

От ожерелий глаз светло, как днём.

Нет рук нежней, улыбки нет дороже,

Нет большего блаженства – быть вдвоём.

 —

Кто-то увидел навек – и повержен, повержен печалью,

Осторожные скрипки запнулись, и цветы эту песнь завершили,

Над Мтацминдой – горой голоса, как цикады, звучали –

Маргарита, послушай Нико: он читает Бараташвили.

 —

«Ты – самое большое чудо Божье».

Как угадал поэт мои слова?

Я до утра не жизнь, а песню прожил,

Осталась на столетия молва.

 —

Кто-то скупил на корню пять садов целиком, пять садов,

Лепестками смущённых камелий цветы о надежде молили.

Над молчанием спящих селений, огнями больших городов

Он читает любимой стихи, он читает Бараташвили.

 —

«Ты – самое большое чудо Божье»,

Распахнут мир сиянью карих глаз,

Нет ничего любви земной дороже,

Нет никого вокруг счастливей нас.

Ты – самое большое чудо Божье…

Ты самое большое чудо Божье…

Ты самое большое чудо Божье…

Нет, все-таки прав Фёдор Михайлович Достоевский: красота спасёт Мiръ. Такая красота, какая светится обнажённым звёздным телом и солнечной душой у Миясат Муслимовой в её поэзии. И, великая труженица, она передаёт нам ту красоту, что мы, не зная кавказских языков, не смогли бы никогда услышать; мы с наслаждением читаем, с радостью повторяем её переводы стихотворений Руслана Башаева и Адалло Алиева, Эльмиры Ашурбековой и Абдуллы Сулейманова, Заиры Алиевой и Рукият Устархановой, Патимат Рамазановой и Тубхат Зургаловой… Труд переводчика тяжёл и благороден. И здесь поэт должен счастливо найти эквивалент той поэзии, которую переводит; главное в этом действе — ухватить мегаобраз стихотворения, ибо в переводе важна не только точность слова, но — в большей мере — музыка души:

Чтоб этот свет оставить без сомнений,
Я сделал шаг, но, оглянувшись, вдруг
Тебя увидел. Как одно мгновенье,
Промчался век. Как будто бы вокруг
Нет никого… Настигла жизнь в упор
Одной тобой – так и стою с тех пор.

(Адалло, из триптиха «Мы тоже скоро…»)

В одиночестве выжив в магале Ссурхи,
Отдалённом от всех, — нам сыграй на свирели,
Песни Лакии спой, разве души глухи
К материнским напевам и снам колыбельным?

Речь родную пошли из соседней земли,
От её сердцевины, от трещины сердца…
И продли свою жизнь, наши судьбы продли,
Чтобы было народу на что опереться.

На полях сенокосных во время страды,
О Шадни, шаль накинь на усталые плечи,
Дай напиться сияньем чистейшей воды,
Утолить нашу боль — о, как родина лечит!

За далью Лакии   — отчизны горний храм,
Шадни —  и соль на раны, и бальзам.

(Руслан Башаев, «Шадни»)

За крепостной стеной — крутую башню
Для караульных выстроил Дербент,
Гласит молва: нет счёта в ров упавшим,
Сон  на посту – источник многих  бед.

Так бодрствую и я, влекома  страхом:
Твою судьбу покинув,  умереть.
Засну на миг — и стану горсткой праха,
В дозоре я, и в карауле – смерть.

(Эльмира Ашурбекова, «За крепостной стеной»)

Когда весь мир представлю я порой,
Мне кажется, что слышу рокот моря,
И мощь земли дарует мне покой.
Но разом сердце полнится бедой,
Когда людское зло рождает горе
И угрожает смертью и войной.

Когда я вижу тех, кто борется за мир,
Мне кажется, я слышу шёпот моря,
И плеск волны, и струны нежных лир —
И сердце обретает вновь покой.
…Что будет с нами и со всей землёй?
Я спрашиваю ночь, сомненьям вторя,
И замираю над своей строкой,
Боясь услышать вой и стоны горя…

(Абдулла Сулейманов. «Когда я думаю о мире…»)

***

…Если бы спросили меня: какое чувство, когда думаю о Миясат или читаю Миясат, самое главное в моей душе, самое сильное и непреложное, — долго не размышляя, я ответила бы: я счастлива, что живу с Миясат Муслимовой в одно время на нашей широкой, родной, любимой Земле.

Женщина-гора. Женщина-вершина. Женщина — горная вольная река. Женщина, идущая светлым звёздным путём.

Голос Миясат, звучи! Музыка Миясат, звучи! Питай красотой близких и далёких детей твоих, духовных братьев и сестёр твоих. Самое великое и беспредельное родство — в поэзии. Самое бессмертное чудо — повторю Марину Цветаеву: это песня и молитва.

Какие зрячие слова
нас обжигали удивлённо…
Любовь, как юная вдова,
ещё не смотрит обречённо.

И, не остывшая от солнца,
Ещё не падает листва.
Когда слепая ночь вернётся,
Как я узнаю, что жива?..

Качнётся в горести трава,
И ветер запоёт тревожно…
Но вновь счастливые слова
Я сочиню неосторожно…

Елена Крюкова

ДЛЯ СПРАВКИ:

Миясат Шейховна Муслимова (псевдоним – Мариян Шейхова)  родилась 31 декабря 1960 года в селении Убра Лакского района. В 1982-м окончила филологический факультет, в 1999-м – юридический факультет ДГУ.  Окончила аспирантуру Московского государственного педагогического института имени В. И. Ленина, кандидат педагогических наук. Заслуженный учитель Республики Дагестан, Почётный работник высшего профессионального образования РФ. Работала преподавателем Дагестанского государственного института, профессор кафедры методики преподавания русского языка и литературы. Возглавляла Информационно-аналитическое управление Президента Республики Дагестан, занимала должности зам. министра образования РД, зам. министра печати и информации РД. Действительный государственный советник Республики Дагестан I класса. С 2018 по 2021 год — проректор по научно-методической работе Дагестанского института развития образования.

В настоящее время — старший научный сотрудник сектора русского языка и литературы Дагестанского научно-исследовательского института педагогики им. А.Тахо-Годи. Автор около двухсот научных работ.

Поэт, переводчик, публицист, учёный, литературный критик, культуртрегер.  Член Союза журналистов РФ, лауреат Всероссийского конкурса имени А. Сахарова «За журналистику как поступок». С 2004 года по 2014 годы – член жюри этого конкурса. Лауреат премии Союза журналистов РД «Золотой орёл» в номинации «Защита прав человека». Обладатель высшей журналистской награды «Золотое перо России» за книги «Диалоги с Данте», «Испытание свободой» и вклад в развитие национальной литературы.

Председатель дагестанского отделения Союза российских писателей, Президент Клуба писателей Кавказа, автор 17 книг: «Испытание свободой», «Литературная критика», «Диалоги с Данте», «Ангелы во крови», «Ангел на кончике кисти», «Пиросмани», «Наедине с морем», «Камни моей родины», «За словом, за дыханьем, за любовью», «Мамины сны», «Кавказский мир», «Гончарное солнце» и др. Составитель «Антологии русскоязычной поэзии Дагестана».  Переводчик книг с аварского языка (Адалло, «Наследие огня», А. Сулейманов, «Заветное слово»), лакского языка (Руслан Башаев, «Каменные звезды родины моей», «Парту –Патима» в серии  «Величие души») и др.

Лауреат литературной премии имени Расула Гамзатова. Победитель международного литературного конкурса «Золотая строфа-2010». Дипломант международного литературного конкурса имени Я. Корчака (Иерусалим). Лауреат литературных премий им. М. Волошина в номинации журнала «День и Ночь», всероссийской премии «Поэт года-2013», победитель конкурса «Эмигрантская лира»  (Бельгия); лонг- и шорт-листы многих всероссийских литературных конкурсов, и др. Обладатель титула от мэрии Тбилиси «Посланник грузинской культуры».

Публиковалась в «Литературной газете», «Литературной России», журналах «Дружба народов», «День и Ночь», «Крещатик», «За-За», «Южное сияние», «Гостиный двор», «Дарьял», «Вайнах» и др. Стихи Миясат Муслимовой переведены на лакский, осетинский, балкарский, азербайджанский, белорусский, итальянский, греческий языки. По произведениям М. Муслимовой осуществлена постановка оратории для хора и симфонического оркестра «Ангелы во крови» в Дагестанском театре оперы и балета (музыка Ширвани Чалаева), создана кантата «Пиросмани» для хора и симфонического оркестра  (композитор Ширвани Чалаев), а также написана музыка на ряд стихов; издан диск с песнями на стихи  барда О. Никитиной, и др.

Миясат Муслимова — основатель двух международных литературных конкурсов: конкурса поэзии имени Салиха Гуртуева  «Есть родина, а значит, счастье есть», конкурса переводчиков имени Эфенди Капиева «Резьба по камню».