Философско-фантастическое повествование

История одной ненаписанной книги

Ранняя осень ласкает лист, увядающий, вишни:

Быть ему скоро подобным обрывку бумаги из риса,

Мертвую гладкость которого уж никогда не укроет

                                                                                  нарядных письмен узорочье…

Тщетно ведь взыскивать мед, по осиным гнездовьям  

                                                                                                                 скитаясь…

Подражание одному неизвестному японскому

поэту-самураю XVIII век

Если бытие существует только для того, чтобы, по словам Стефана Малларме, войти в книгу, то такая книга никогда не будет написана, ибо пишется она беспредельным временем – Зерваном Акараной. Однако благодаря Вечному Возвращению, порою попадая в такт с ним, мы можем выхватить отдельные письмена и даже страницы оной книги. Так считали Заратустра у Ницше и Мартин Хайдеггер. Стало быть, эта книга растворена во времени, и только время, обнажая свои грани, способно однажды проявить ее страницы и строй загадочных писаний. Но нет, это отнюдь не пресловутая «Книга Песка» Хорхе-Луиса Борхеса с его знаменитой одноименной новеллы!..

ПЕРВАЯ ЧАСТЬ

Есть люди, которые в силу обстоятельств, превратностей судьбы или в итоге даже по воле Провидения не смогли до конца исполнить свою земную миссию, возложенную на них от рождения, а потому, как нам представляется, раньше времени были взяты от уровня земного бытия для завершения своего поприща уже в горнем мире. К числу таких не до конца осуществившихся, но выдающихся личностей и принадлежит герой нашего художественно-биографического повествования Андрей Леонидович Никитин (1935-2005). С другой стороны, подобные ему персоны зачастую становятся предшественниками, если угодно, предтечами чего-то более великого и замечательного в науке и духовных знаниях. Стало быть, они стражи порога еще неизведанного, но приближающегося и имеющего вскоре после них произойти. Отсюда вытекает вопрос: что предваряла жизнь известного русского археолога, писателя и исследователя славянства и «Слова о полку Игореве»? На него мы и попытаемся дать исчерпывающий ответ.

Собственно, философия русской истории в антропологическом разрезе, начиная с доисторических времен, как бы дана в общих чертах в ряде его произведений как художественной, так публицистической и научно-популярной направленности. Обнаруживаются и ее точки сопряжения или, если угодно, сборки. Это, разумеется, археология Русского Севера, раскопки человека Фатьяновской культуры и историография тайных обществ в Советской России в 20-е – начале 30-х гг. минувшего столетия, в том числе Ордена российских тамплиеров Аполлона Карелина. Согласитесь, охват по времени весьма внушительный. Но к нам на помощь приходит фантазийный жанр, благодаря которому у нас есть возможность реконструировать основные вехи и мотивы ненаписанной книги, отражающей глубинное историческое мировоззрение Андрея Никитина. В этом смысле значение ненаписанной книги трудно переоценить: она как бы зависла между явью и навью, ее нет, и она есть, являясь неосязаемым продолжением всего написанного автором – несуществующим на земле, но сущим на уровне ноосферы.

Всякий раз отправляясь в свое научное странствие, он приходил сюда, где на Измайловском острове некогда красовался храм Иоасафа Царевича Индийского сорокаметровой высоты, разрушенный большевиками в 1937 году. Он полагал, что именно здесь кроется разгадка его многолетних поисков следов на севере и юге России древней цивилизации, преемником которой по духу и крови стала впоследствии наша страна. Вот и теперь в погожий день конца апреля 1969 года, накануне отъезда в археологическую экспедицию на Терский берег Белого моря, в своих мыслях он пытался связать полученные ранее сведения, но что-то не задавалось. «Жаль, что не удалось получить лингвистическое образование, и как сейчас пригодилась бы индология; уже возраст Христов, а еще ничего не сделано», – с самоиронией посетовал Андрей Никитин в уме, взглянув в сторону алтаря разрушенной церкви и представив себя в ней присутствующим на литургии. Оцепенение продлилось не больше мгновения. Вдохнув глубоко несколько раз, как бы на прощание, воздуха царской усадьбы, он бодро перешел литой мост напротив Покровского собора с пристроенным к нему корпусом инвалидов, и свернув влево, поспешил к станции метро «Измайловская». Жизнь распахнула перед ним свои не всегда ласковые объятья, которые, как ему казалось, заключают в себе невиданные приключения во имя науки и, разумеется, открытия, возможно, достойные как почести, так и осмеяния. Промежуточного состояния его пытливый исследовательский рассудок пока не воображал, хотя оно чаще всего случается с учеными в реальности.

На следующее утро он, проснувшись, почувствовал себя несколько утомленным: навестив пораньше остров, он весь день провел в Ленинской библиотеке, делая выписки из археологической литературы, посвященной Кольскому полуострову и беломорскому побережью, а вечером встретился со своими приятелями и коллегами по экспедициям Феликсом Рожнецким и Виталием Кармазиным в пивном баре «Жигули» на Арбате. Все бы ничего, но три литра одноименного пива (другое сильно било по карману) друзья отполировали настойкой черной полыни с мятой, которую лихо производил на своей квартире Рожнецкий, самый старший из них, используя медицинский спирт с водой, водившийся дома благодаря его матери, заслуженному провизору одной из центральных аптек. А тут еще сон. Он ленно потянулся на скрипучем старорежимном диване и стал вспоминать его подробности. Как наяву, он видел двух стройных дам, одетых одна в белое, а другая в черное. Он чувствовал, как дама в черном его схватила за локоть сильной и холодной как сталь кинжала ладонью, тогда как дама в белом поманила его жестом своей благородной руки с точеными перстами, и ладонь чернавки стала ослабевать, затем выпустив его локоть: «Не переживай, мой рыцарь, я буду бороться за тебя, но и ты содействуй мне». «Это мы еще посмотрим, – гневно, но сдерживаясь, отвечала дама в черном, добавив уже тише. – Посмотрим…». В это мгновение его накрыла слепяще белым плащом с лазоревой богородичной звездой ее соперница – и он потрясенный увиденным проснулся в холодном поту. Мерно тикающие настенные часы показывали 9.11, а на левом локте у себя с внешнего бока молодой археолог обнаружил небольшой слегка ноющий синяк: «Как-то странно, – подумал он, – накануне ничего не произошло, хоть вечер и не был томным. Откуда это? Возможно, зацепил за дверной косяк как-то незаметно». Он встал, взяв со стула свои черные штаны классического покроя, из правого кармана которых сразу вывалилась на стул записка, тут же им прочтенная:

«Зайди ко мне завтра в 16.00. Нужная тебе книга находится у меня. Твой Ф. Ф. Р.». «Вот уж действительно дивно, – пришла мысль к Андрею Никитину, – истинно русский человек Феликс Фаддеевич Рожнецкий, наполовину поляк, на четверть немец и на четверть финн, хотя для его мамы-провизорши подходила бы больше, наверное, еврейская национальность. Влюбленный в дореформенное православие. Сын чекиста, крестившийся тайно, и мой друг, а я – сын репрессированных родителей. Каких только парадоксов нет в этой жизни».

Уже в квартире дореволюционного дома в Старосадском переулке, где обосновалась семья Рожнецких в середине 50-х, вдоволь помыкавшись сначала по офицерским коммуналкам, Феликс передал другу вышеупомянутую книгу. Отец Феликса полковник КГБ в отставке Фаддей Филиппович Рожнецкий, фронтовик и кавалер Ордена Красного Знамени, был командиром-пограничником еще призыва Вячеслава Менжинского, ему недавно исполнилось шестьдесят три года. Благодаря связям отца в конторе Феликс пользовался межбиблиотечным абонементом, что ему позволяло выписывать книги из спецхрана Ленинской библиотеки. Так Феликс, названный в честь железного карателя большевистской революции, подсадил на чтение запрещенных или не рекомендуемых книг и своих родителей, и узкий круг своих университетских товарищей и коллег. Но если последние читали в основном недоступные советским ученым книги по истории и археологии, то его мама искусный провизор Эмма Петровна перечитала всю русскую литературу Серебряного века и Белого зарубежья: особенно ей нравились два Георгия: Иванов и Адамович. «Стало быть, Андрей, – подытожил Феликс, сидя за столом на кухне вместе с женой Лидой напротив друга и жадно глотая горячий кофе, – вернешь мне ее послезавтра вечером накануне нашего отъезда в экспедицию. Я даже заеду к тебе за ней, а то сроки поджимают, да и маман торопит – просит выписать отца новую партию ее любимых символистов». «Не стоит беспокоиться, старина, – ответил Андрей Никитин, – дальше меня она никуда не уйдет. Жду тебя, как и договорились». К слову, у Феликса был десятилетний сын Владислав, которого дед уже загодя готовил к поступлению в Алма-Атинское пограничное училище, а младшая сестра Феликса Светлана в университетские годы обоих друзей не отказывалась от ухаживаний Андрея Никитина, но после первой встречи дальше не нашла взаимности с его стороны. Затем она вышла замуж за новоиспеченного лейтенанта, ленинградца, выпускника Голицынского высшего пограничного военно-политического училища и уехала с ним в Бахарденский пограничный отряд в Туркменистан, с тех пор в Москве бывая раз в году в отпуске с мужем и дочерью Ларисой, которой уже исполнилось пять лет.

Феликс вызвался проводить друга. Дойдя до Чистых прудов, они еще полчаса сидели на скамейке, обсуждая задачи и желаемые результаты археологической экспедиции на Кольский полуостров. К тому же, неделю назад Феликсу удалось узнать некоторые подробности о работе там в 20-е годы группы Александра Барченко в рамках особого спецотдела ОГПУ, возглавляемого Глебом Бокием. Сведения грешили отрывочностью, навевающей еще больший туман, а прорваться к оригинальным материалам Барченко и Бокия в архив КГБ пока не представлялось возможным. Друзья расстались на Красных Воротах, когда Андрей Никитин, сев на метро, доехал до Преображенской площади, а оттуда лихо донесся на трамвае к себе на Семеновскую. Устроившись поудобнее на диване, он открыл титул книги, называвшейся:

“The Arctic Home in the Vedas: Being Also a New Key to the Interpretation of Many Vedic Texts and Legends by Lokamanya Bal Gangadhar Tilak, B. A., LL. B. the Proprietor of the «Kesan» & the Mahratta Newspapers, the Author of the «Orion or Researches into the Antiquity of the Vedas» the «Gita Rahasya» (a Book on Hindu Philosophy) etc. etc. Publishers Messrs Tilak Bros. Gaikwar Wada, Poona City… 1925”.

Что по-русски значит:

«Арктическая прародина в Ведах: толкование, как и новый ключ интерпретации, многих ведических текстов и легенд Локаманьи Бала Гангадхара Тилака, собственника периодических изданий «Кесан» и «Махратта», автора «Орион, или исследования древности Вед», «Гиты Рахасьи» (Книги по индийской философии) и пр. пр. Издатели господа братья Тилак, Гайквар Вада, город Пуна… 1925».

Он довольно бегло читал по-английски, а потому осилил содержание на пяти ста страницах, не выходя из дома, меньше чем за двое суток.

Андрей Никитин родился в Калинине (бывшей Твери) 19 августа 1935 года в семье выходца из рязанских дворян Леонида Александровича Никитина (1896-1942), сына домовладельца и судебного чиновника, и его жены Веры Робертовны, в девичестве Ланг. Благодаря высылке родителей из Москвы он оказался земляком великого тверского уроженца и своего однофамильца Афанасия Никитина, первого русского путешественника позднего Средневековья, посетившего в ту пору почти недосягаемую Индию и написавшего об этом в форме путевых заметок книгу «Хожение за три моря». Здесь любопытна подробность: будучи русскими тамплиерами, родители крестили Андрея Никитина в честь святого благоверного великого князя Андрея Боголюбского, участника Крестовых походов, который предположительно являлся одним лицом с пятым великим магистром Ордена Храма Андре де Монбаром, поскольку в детстве был отдан на воспитание отцом, великим князем киевским Юрием Долгоруким, в семью бургундского аристократа графа де Монбара. Считается, что к этому роду принадлежал и святой Бернард Клервоский (умер 20 августа 1153 года), соучредитель Ордена тамплиеров и основатель аббатства в Клерво на землях своего дяди графа Рейно де Монбара. Православная церковь чтит память Андрея Боголюбского 4 или 17 июля по новому стилю, накануне дня памяти игумена Русской земли святого преподобного Сергия Радонежского. Этот же день по народному календарю называется Афанасьевым, когда почитается и основоположник православной Великой Лавры на горе Афон Афанасий Афонский. Но что связывает между собой монашеский римско-католический цистерцианский орден, рыцарей-тамплиеров и древнее жречество северных земель, выявлением которого на протяжении всей своей археологической деятельности занимался Андрей Никитин и по следам которого в Индию некогда прошел его выдающийся земляк Афанасий Никитин? Разумеется, белые плащи или мантии, во что облачаются и поныне монахи-цистерцианцы, рыцари Иерусалимского Храма и представители индийской касты брахманов. А одно из аскетических направлений джайнизма, древнеиндийской дхармической религии, сложившейся с IX по VI столетия до н. э., так и называется светамбары или шветамбары – носящие белые или светлые одежды. Собственно, об этих белых облачениях в нашем случае с лазоревой богородичной звездой Андрей Никитин узнал уже в раннем детстве от своих родителей – Леонида и Веры Никитиных, являвшихся нерядовыми членами ордена московских тамплиеров под руководством Аполлона Карелина.

Итак, анархо-мистические убеждения его отца Леонида Александровича Никитина по существу служили прикрытием участия последнего в Восточном отряде Ордена тамплиеров Аполлона Карелина и связанных с ним дочерних сообществах: Ордене Света и Храме Искусств, братстве розенкрейцеров. К середине 20-х он уже – командор и Великий офицер Ордена рыцарей Иерусалимского Храма, имевший право на осуществление инвеститур (посвящений) послушников и рыцарей, передачу посвятительных легенд и проведение агап (братских трапез). При главе Восточного отряда Ордена тамплиеров Аполлоне Карелине фактически исполнял обязанности канцлера Российского Приората. Изобличен показаниями Гиршфельда, Шишко, Поля, Евстратовой и др., в чем сознался частично.  Вера Робертовна Ланг, его жена, вместе с мужем создававшая анархо-мистические сообщества под покровительством Ордена российских тамплиеров, возглавляла Братство Милосердия и организовывала орденские собрания. Она же – дама Ордена рыцарей Иерусалимского Храма. Изобличена показаниями бывших тамплиеров: Поля, Покровской, Любимовой, Адамовой, Ивакинской и др., в чем созналась частично. Подробности жизни супругов стоит описать. Вера Робертовна родилась в Москве 27 ноября 1897 года. Отец – Роберт Александрович Ланг (1878–1904), служащий страховой компании «Россия», сын известного московского издателя и книготорговца. Мать – Вера Васильевна Ланг (урожденная Быльева). Братья – Николай, Юрий (1901 г. р.). Жила в доме деда купца Василия Петровича Быльева (1844–1916) и училась в частной гимназии О. А. Виноградской в Москве, которую закончила с золотой медалью в 1915 году и поступила на историко-филологический факультет Московских женских курсов В. И. Герье, где повстречалась и подружилась с Ниной Александровной Никитиной, сестрой будущего мужа, тогда учившегося на юридическом факультете Московского университета и бравшего уроки в студии Э. Э. Лисснера. Во время Первой Мировой войны она – сестра милосердия в одном из университетских лазаретов. Отъезд будущего мужа Леонида Никитина в 4-ю Московскую школу прапорщиков Александровского военного училища, затем в действующую армию на Западный фронт. Контузия. Возвращение с фронта. Командировка Никитина на учёбу в школу № 28 краскомаскировки. Брак с Никитиным.  Работа в комиссариате внутренней торговли. Устройство мужа секретарем Мопленбеж (Московская организация помощи пленным и беженцам). 1919 год – отъезд мужа в Харьков. Откомандирование в распоряжение Главначснаба Украины. Встреча с мужем в Киеве. Переезд в Одессу. Болезнь мужа. Посещение освобожденного Крыма. Возвращение в Москву. Осень 1919 года – направление мужа в штаб Западного фронта в Смоленск. Приезд к мужу. Назначение Л.А. Никитина на должность начальника хозяйственного отдела штаба. Работа делопроизводителем в штабе. Июль 1920 года – переезд штаба Западного фронта в Минск. Знакомство с Сергеем Эйзенштейном. Откомандирование П. А. Аренского, Л.А. Никитина и С.М. Эйзенштейна в распоряжение Академии Генерального штаба для поступления на Восточное отделение (японский факультет). Учеба мужа в Академии Генштаба. Занятия его живописью во ВХУТЕМАСе у А. В. Лентулова. Работа в Главкустпроме. 1921 год – перевод мужа научным сотрудником в Институт живых восточных языков (бывший Лазаревский). Занятия японистикой в этом же Институте. 1921-1924 гг. – руководство Леонида Никитина театрально-декорационными мастерскими. Чтение курсов лекций по оформлению спектаклей и по истории искусств. Участие Леонида Никитина в оформлении спектаклей совместно с тамплиером и розенкрейцером Сергеем Эйзенштейном: «Мексиканец», «Зори Пролеткульта», «Паяцы» и др. в Пролеткульте. 1924–1930 гг. – работа Леонида Никитина в открывшейся в Москве Белорусской государственной студии. Оформление им постановок в студии и во 2-м МХАТе. Преобразование студии в Государственный белорусский драматический театр и перевод его в Витебск. Интерес супругов к вопросам антропософии. Знакомство с московскими теоретиками анархизма, объединившимися вокруг Кропоткинского музея в Москве. Работа в библиотеке музея П.А. Кропоткина. Ноябрь 1929 года – известие об аресте брата Николая Робертовича Ланга (1900–1962) как члена анархической секции Кропоткинского комитета при музее П. А. Кропоткина. Весна 1930 года – Никитиным контракта с Арменкино. Отъезд супругов в Ереван. Сентябрь 1930 года – известие об аресте Нины Александровны Никитиной (1894–1942) как анархо-мистика. 16 сентября 1930 года – арест Леонида Никитина в Ереване. Обыск. Направление этапом из Еревана в Тифлис в пересыльную тюрьму в Ортачалах, а затем в Ростов-на-Дону. Следование по указанному маршруту. Свидания и проводы мужа. Возвращение в Москву. 29 октября 1930 года – арест Веры Никитиной. Лубянка. Допрос. Внутренняя Лубянская тюрьма ОГПУ. Бутырская тюрьма. Встреча в камере с Н. А. Никитиной. Пребывание мужа в Бутырской тюрьме. Приговор Особого Совещания при НКВД: 3 года ИТЛ. Приговор мужу: 5 лет ИТЛ (ст. 58, пункты 10, 11). Январь 1931 года – отправка на строительство Беломорканала. Свидание с матерью. Дружба с Александрой Ивановной Смоленцевой, художницей, арестованной по делу анархистской организации. Прибытие в Парандово, лагерный пункт лесорубов. Назначение медицинской сестрой на медпункте. Перевод в Сегежу. Поиски мужа. Известие о пребывании его в Лей-Губе. Переброска мужа в село Важины на реке Свирь в центр нового лагеря Свирьстроя. Помощь начальника санчасти в переводе в село Важины в Свирские лагеря. Встреча с мужем. Работа в канцелярии по разборке писем. Получение разрешения о переводе на работу в театр. Работа в костюмерной, помощником режиссера, актрисой. Весна 1932 года – перевод вместе с мужем в Затон. Работа медсестрой в здравпункте, а мужа в деревообделочном цехе по изготовлению детских игрушек. Октябрь-ноябрь 1931 года – освобождение. Снятие комнаты в Ладейном Поле. Устройство бухгалтером и кассиром в книжном магазине. 1933 год — переезд в Калинин (Тверь). Устройство медсестрой на здравпункте Калининского вагонного завода. Лето 1933 — поездка на свидание с мужем в Ладейное Поле. Июль 1934 года – освобождение Леонида Никитина. Приезд в Калинин. Встреча и дружба с художником Сергеем Капитоновичем Эйгесом и его семьей. 19 августа 1935 – рождение сына Андрея. Переезд семьи в село Среднее под Каширу, а затем в Крутышки. Работа Леонида Никитина по оформлению театральных постановок и выступлений в Донбассе Шахтёрского ансамбля песни и плясок под руководством З. И. Дунаевского. Январь 1941 – переезд в Загорск. Работа в артели инвалидов «Художественная игрушка». Занятия литературной работой (сочинение романов, написание киносценария). 24 июня 1941 года – арест мужа в Загорске. Бутырская, Саратовская тюрьмы. Направление в лагерь в г. Канск Красноярского края. Болезнь. Лагерный лазарет. Смерть Л.А. Никитина в лагерной больнице (15 октября 1942). 1940-1970 гг. – работа Веры Никитиной преподавателем в школе слепых, учителем немецкого языка, завхозом в городской больнице, птичницей во Всесоюзном научно-исследовательском институте птицеводства, лаборанткой в химическом кабинете Загорского зоотехникума, заведующей библиотекой. В ночь с 13 на 14 июля 1976 года Вера Робертовна Никитина умерла в Москве и была похоронена на Введенском (Немецком) кладбище столицы. Оставила прекрасно написанные воспоминания о своем весьма тернистом, полном лишений и расставаний жизненном пути, изначально связанном с Орденом тамплиеров и с его подведомственными собратствами.

Имея таких родителей, Андрей Никитин понимал, что их дружба с сыном чекиста Феликсом Рожнецким скорее не благодаря, а вопреки, хотя и он, разумеется, «кадетского» происхождения, только из затаившихся и удачно пристроившихся при советской властной вертикали. Теперь, мерно покачиваясь в купейном вагоне поезда «Москва-Мурманск», он сидел на нижней полке напротив задремавшего и растянувшегося Феликса, и ему не давала покоя увиденная во сне белая дама, накрывшая его слепяще белым плащом с лазоревой богородичной звездой, и содержание прочитанной им книги брахмана Бала Гангадхара Тилака. Они находились в купе вдвоем: никто не стремился попасть к 1 мая из прохладной Москвы в еще более прохладную Карелию; а потому времени и тишины для размышлений оказывалось вдоволь. Именно во время этой поездки, сопровождаемой жаркими прениями с коллегой и другом, у него возникает замысел книги о первоначальной северной арктической цивилизации, принесшей, по Рене Генону, примордиальную северную духовно-религиозную традицию, следы которой можно уловить лишь по косвенным признакам на петроглифах Кольского полуострова, а ее существование устанавливается синхроничностью, упорядочивающим события «нефизическим» непричинным способом, а только на основании вероятностного смысла, если пользоваться терминологией швейцарского психолога и философа Карла Густава Юнга.

Здесь нам следует несколько отвлечься, чтобы рассказать об особой, еще со студенческих времен, связи Андрея Никитина с Русским Севером. В августе 1955 года в рамках своей летней практики он путешествовал по маршруту Вологда – Кириллов – Ферапонтово, исследовав неолитическую стоянку на Кирилловском озере. Девять лет спустя, в июле-августе 1964 года, участвовал в экспедиции, прошедшей из Каргополя через Чурьегу, Ошевенское, Лядины, Пудож и Бесов Нос до Петрозаводска, в которой изучал памятники неолита Прионежья и петроглифы Онежского озера. Его произведение «Цветок папоротника» (М., 1972; полный текст в книге: «Дороги веков», М., 1980) как раз и посвящено двум первым посещениям Русского Севера. Уже в июне 1966 года в составе экспедиции Института географии АН СССР он отправился в Архангельск, пройдя Ярославль, Вологду, Кириллов, Белое озеро, озеро Воже, Каргополь, Конево и Плисецкую; из Архангельска уже в июле-августе того же года совершил плавание на парусной шхуне «Запад» с заходом на Соловецкие острова, где провел исследования каменных лабиринтов Большого Заяцкого острова, в Кандалакшский залив и на Терский берег Кольского полуострова, высаживаясь на Порьей губе, Умбе и Варзуге. В июне 1967 года в Каргополе Андрей Никитин обнаруживает часть архива известного местного краеведа К. А. Докучаева-Баскова и передает их в собрание Архангельского Областного Краеведческого Музея, а в июле того же года с организованной им историко-бытовой экспедицией Архангельского музея уже идет из Коноши через Ануфриево, Вадью, Ануфриево, озеро Лача, Каргополь, Ошевенское, завершая свой путь Каргополе, пополнив фонды Музея обширной коллекцией предметов крестьянского быта и одежды середины XIX – начала XX вв. и обнаружив в западной части Коношского района деревни со своеобразными интерьерными и наружными росписями в исполнении народных художников 80-х гг. XIX столетия, о чем впоследствии по его сценарию был снят короткометражный фильм. С 1968 года, очевидно, предчувствуя, что стоит на пороге большого открытия, Андрей Никитин переносит свои экспедиции на Терский берег Белого моря и в июле проходит по рекам Пане и Варзуге до Кузомени. Летом 1969 г. из Архангельска он отправляется в Пялицу и в Сосновку и возвращается по берегу в Чапому. Лето и осень 1970 г. Никитин проводит в окрестностях Чапомы, Пялицы и Пулоньги, где открывает большое количество поселений эпохи камня и бронзы, исследование которых продолжает летом 1971 года во главе экспедиции Архангельского областного краеведческого музея, куда и поступают собранные предметы, отчеты и фотографии. По итогам своих странствий он публикует ряд научных статей:

«Памятники позднего неолита на юго-востоке Кольского полуострова» //Памятники древнейшей истории Евразии. Сб. статей. М., 1975, с. 124-143; «Население юго-востока Кольского полуострова в позднем неолите» //СЭ, 1976, № 2, с. 103-111; Биармия и древняя Русь//ВИ, 1976, № 7, с. 56-69. Его научно-популярные очерки активно печатаются в центральной советской периодике того времени, в том числе «Сокровище Торстейна Рыжего» //Мир приключений. М., 1976, с. 285-329; «Тропою саамов» //Дружба народов, 1980, № 10, с. 194-209; «Полуночный берег» //Дорогами России, сб. 1. М., 1981, с. 299-357. Однако его статья «Каменные алтари древности – радары иных миров?» увидит свет уже в постсоветское время в культурно-просветительском журнале «Дельфис» только в 1996 году (№ 1 (6), с. 89-92).

Летом 1978 года принимал участие в экспедиции Института океанологии АН СССР, когда посетил Летний берег, обнаружив в окрестностях села Летняя Золотица остатки славянского металлургического центра, а прибыв на остров Анзер, занимался исследованием мегалитических строений в окрестностях Копорской губы. В 1982-1987 гг. по приглашению Мурманского Рыбакколхозсоюза Андрей Никитин, как публицист и специалист по исторической экологии, вносит свою лепту в попытку возрождения поморских сел Терского и Мурманского берега на основе внутриобластного перераспределения финансирования наземного хозяйства (земледелие, животноводство, зверобойный промысел, оленеводство) рыболовецких колхозов. Тогда же один за одним стали выходить его очерки в центральной и региональной печати, посвященные этой проблеме, среди которых:

«Рифы у Терского берега»//Литературная газета, № 39 (4897), 29.09.1982 г., с. 11; «Новь Терского берега»//Правда, № 125 (23651), 05.05.1983 г., с. 3; «А “рифы” остаются…»//Литературная газета, № 48 (5010), 28.11.1984 г., с. 11;  «Рыбаки живут на берегу»//Октябрь, 1985, № 12, с. 164-178; «Запоздавшая весна» //Дорогами России, сб. 5. М., 1986, с. 102-169; «Разные грани перестройки» //Север, 1987, № 6, с. 78-83; «Реабилитация?»//Литературная Россия, 1988,          № 3 (1303), 22.01.1988 г., с. 20; «Расследование»//Октябрь, 1989, № 2, с. 154-180; № 3, с. 173-185).

Все они позднее были объединены автором в книгу «Остановка в Чапоме» (М., 1990), названную одним из ее героев «энциклопедией современной поморской жизни». Последний раз Андрей Никитин увидел Терский берег летом 1987 года, пройдя от Кашкаранцев до Тетрино, а затем от Стрельны до Чапомы: во время этой экспедиции он открыл обширный древний некрополь между Кашкаранцами и Кузоменью и большой мегалитический комплекс (святилище) между Кузоменью и Чаваньгой, аналогичный ритуальному сооружению в Копорской губе на Анзерском острове.

Свой весомый вклад внес Андрей Никитин и в изучение Фатьяновской археологической культуры III тысячелетия до н. э., названной по могильнику, открытому в 1873 году инженером Андионом при работах в гравийном карьере у деревни Фатьяново, вблизи села Толбухино и станции Уткино (ныне в Ярославском районе Ярославской области). Фатьяновский могильник в 1875 году исследовали археологи А. С. Уваров, Е. П. Дьяконенко и В. Б. Антонович, а затем – И. С. Поляков и А. А. Ивановский. Еще в 1964 году в журнале Советская археология (№ 3, с. 277) вышла статья Андрея Никитина «Фатьяновский могильник у с. Халдеево». Фатьяновская культура существовала на огромной территории центральной России, начиная от Смоленской области на западе и до Татарстана на востоке, включая в себя Московскую область, Верхнее и Среднее Поволжье. Если раньше считалось, что фатьяновские племена протобалто-германо-славянскую общность, то современные исследования в области палеогенетики показали, что они являлись протоиндоиранского происхождения. Дело в том, что в 2020 году эстонским палеогенетикам удалось выделить ДНК из костных останков нескольких захоронений Фатьяновской культуры из разных областей России. Они обследовали 18 мужских образцов, 16 из которых оказались носителями Y-хромосомной гаплогруппы R1a1a1-M417, один оказался носителем Q1, а у последнего определить гаплогруппу оказалось невозможным. Для 6 образцов из 16 Y-ДНК удалось уточнить субклад R1a1a1b2-Z93. Эта ветвь так называемых «степных ариев» и она распространена в основном в Центральной и Южной Азии (и очень характерна для индийской касты брахманов), тогда как главный гаплотип современных у восточных славян и поляков это R1a1a1b1-Z283. Стало быть, речь идет о родных братьях протобалто-славян, но никак не о них самих. По данным современного палеогенетика Аллентофта получается, что Синташтинская археологическая культура Южного Урала произошла напрямую от Фатьяновской и Балановской культур (восточное ответвление Фатьяновской культуры). Ее памятником предстает знаменитое городище Аркаим, жители которого, как полагают ученые, в том числе академик РАН О. Н. Трубачёв, разговаривали уже на праиндоиранском языке. Отнюдь не персидская провинция Ария, а Южный Урал ныне почитаются родиной древнеиранского пророка и законодателя Заратустры. Знай об этих сведениях Андрей Никитин тогда, то, возможно, сумел бы связать Фатьяновскую культуру со своей идеей о северной индоевропейской прародине, подкрепленной арктической теорией Бала Гангадхара Тилака, и его так никогда ненаписанная книга увидела бы свет. Ведь недаром он признавался в своей книге «Остановка в Чапоме»:

«Но был и другой путь, не менее увлекательный, в библиотеках и архивах, где я находил отчеты своих предшественников, этнографов и географов, древние документы и исследования историков. С их помощью я понемногу стал разбираться в как будто бы простой, а на самом деле достаточно сложной жизни здешних обитателей, когда под тонкой пленкой современности взгляду иногда открывались бездны, в которых можно было угадать очертания глубокой древности <…>»

(Тетрадь первая. 1969 год. Полуночный берег)

Но вернемся к нити нашего повествования. На Терском побережье в Чапоме они остановились в старой рыбацкой поморской избе серо-черного цвета, расположенной неподалеку от южного мыса при разливе в устье одноименной реки. Отсюда открывался вид на беломорское лукоморье по обе стороны от впадения пресных вод и их смешения с морскими. Море приобретало более лазоревый цвет подальше от этого места, где вода была серо-голубой расцветки. Находясь под впечатлением книги Тилака, Андрей Никитин, как только увидел побережье Кандалакшского залива, окаймляющее лентой золотисто-белёсого песка морскую пучину, подумал про себя, что может это и есть священное древнеиранское море Ворукаша, а Чапома – впадающая в него легендарная река древних иранцев Ардви Сура Анахита, ведь в Зенд-Авесте говорится, что ее питают тысячи протоков и тысячи озер, и так же обстоит дело с Чапомой, водопад которой, находящийся неподалеку от входа в устье, соответствует порогам, вздымающим воду Ардви, при впадении ее в Ворукашу.

Однажды, когда полярный день уже клонился к завершению (а он в Чапоме наступает 11 июня и длится до 1 июля), Андрей Никитин пожелал пройтись вдоль берега моря направо от мыса: к тому же, Феликс уехал в Апатиты и Мурманск на пару дней по делам снабжения археологической экспедиции, а дом снимали они вдвоем и все книги, прихваченные из Москвы, были давно прочитаны. Старенькие настенные часы пробили 9 часов вечера. Совершенно по обыденному он прослушал новости по транзисторному приемнику Рожнецкого, вещавшие из областного центра, выпил томившийся на печке чай, напоминавший больше уже чефир, поскольку постоянно подогревался и вываривался на поддерживавшемся огне, и засобирался на прогулку по окрестным дюнам. Накинув на себя плотную куртку защитного цвета и одев офицерские яловые походные сапоги, он было уже хотел выскочить из дома, как вдруг забормотало пылившееся на подоконнике допотопное хозяйское радио прорвавшимся дребезжащим голосом песни «Ночной разговор» в исполнении ее автора Булата Окуджавы:

– Мой конь притомился,

стоптались мои башмаки.

Куда же мне ехать?

Скажите мне, будьте добры.

– Вдоль Красной реки, моя радость,

вдоль Красной реки,

До Синей горы, моя радость,

до Синей горы.

Никитин немного помедлил, встав на пороге, чтобы дослушать второй куплет, ухмыльнувшись и сказав про себя, что с сапогами у него как раз все в полном порядке. Радио старалось, оттого песня задребезжала еще больше, а ее сопровождение под гитару пробивалось лишь обрывочно:

– А как мне проехать туда?

Притомился мой конь.

Скажите, пожалуйста,

как мне проехать туда?

– На ясный огонь, моя радость,

на ясный огонь,

Езжай на огонь, моя радость,

найдешь без труда.

Он бродил уже больше часа по пустынным и живописным дюнам под мягким, даже нежным светом неустанного полярного дня и вглядывался в спокойный водный ковер Кандалакшского залива. Еще минут десять ничего не предвещало, но вдруг резко на юге над морем появилась бело-золотистая дымка, быстро дошедшая до берега и охватившая лукоморье. В это время Андрей Никитин уже оседлал большой валун в шагах двадцати пяти от водной кромки и делал записи в своем экспедиционном журнале, разложив на нем еще тройку своих записных книжек. Его увлеченность записями, можно сказать, лишила его бдительности, и он сильно удивился, когда вскоре оказался в средоточии густого тумана, блекло освещаемого лучами завершающегося полярного дня. Покрытый как коконом плотным туманом он вдруг услышал мычание коров и приободрился: дескать, небольшое стадо из Чапомы гонят со скудных северных пастбищ – разнотравья не было, зато спасал коров ягель. И тут его пробил холодный пот: какое стадо в дюнах, где никакой пажити, да еще в такое время, ведь он сам слышал, как стадо коров пришло в поселок ровно в 20.00, и его уже разобрали хозяева около 20 минут девятого? Мычание приближалось, а кокон тумана уплотнялся, и археологу уже трудно стало дышать из-за его уже сочившейся влаги. Вдруг его озарил яркий, но не резкий свет, и он ощутил себя стоящим в центре под огромным куполом, тонкими, но прочными стенками которого, как он понял, служили тончайшие, иногда искрящиеся и переливающиеся сиянием частицы уплотнившегося тумана. Еще через одно мгновение он оказался среди коров, сверлящих его своими добрыми и все разумеющими глазами (их было двадцать), и напротив трех позлащенных колесниц из индийских сказок, главная из которых с драгоценным навесом из незнакомого металла, задрапированным тканью из золотой канители, остановилась за десяток шагов перед его глазами, так что он явственно ощущал горячий храп белых коней этой небесной квадриги. С квадриги сошли двое: по-царски одетый в тончайшую льняную серебристую тунику и белую мантию с восьмигранной лазоревой звездой мужчина средних лет с венцом, похожим на трехчастную папскую тиару, и молодая красивая женщина лет тридцати в оранжевой мантии, как отметил Андрей Никитин. С первого взгляда она почему-то показалась очень знакомой нашему археологу. От ее глаз исходил сияющий леденящий холод, отчего лицо ее он видел, как бы в фотографическом негативе; мужчина, наоборот, сразу располагал к себе, его взор источал светящуюся искренность и царскую снисходительность, нежно охватившие душу Андрея Никитина.

– Приветствую вас, молодой человек, в царстве Гипербореи или Арктогеи. вам, вероятно, каким-то образом удалось войти в матрицу нашего времени, поэтому мы и встретились с вами. Иногда это происходит непроизвольно. Когда туман у нашего побережья особенно плотный, матрицы времени вдруг начинают пересекаться. Это бывает очень редко, но все же бывает. Пережив подобные явления, некоторые из ваших собратьев, археологов или геологов, даже оказывались в заведениях для душевнобольных. Но вы, как мы видим, другой породы. Давайте знакомиться, я Рам Рагху или Рамачандра – верховный царь и священнослужитель Гипербореи.

Рама говорил, разумеется, не по-русски, а на архаическом санскрите, и, о чудо, молодой археолог понимал его каждое слово. Он думал на русском, а ответил на лучшем языке древнеиндийских Вед, полагая, что отвечает на родном языке. «Он, Рама, это делает каким-то телепатическим образом, как бы вложив меня некую программу, либо сим явлением автоматически управляет матрица времени, в которой я оказался, то есть данной матрице в оном месте соответствует совершенно определенное наречие», – так молниеносно подумалось археологу, тут же про себя согласившемуся с верностью своей мысли.

– Меня зовут Андреем Никитиным, я русский советский историк и археолог из Москвы, пока малоизвестный, – как-то машинально и с юношеской застенчивостью, вдруг проявившейся, отпарировал он обращение Рама.

– То, что Вы пока малоизвестны, нет ничего удивительного. Вам любопытна индоарийская древность Кольского полуострова и Беломорья. Надеюсь, вы удовлетворили свое любопытство. Вы мечтаете найти Айодхью в Мурманской области, которую искал до вас Глеб Бокий, человек трагической судьбы. Ну так займитесь только этим. Кстати, мы как раз и направляемся в Айодхью, не правда ли, Валуспатни? – Рам резко бросил взгляд на свою помощницу и продолжил. – Пользуясь случаем, представляю вам свою помощницу, бывшую главную наследную жрицу женских обрядов индоарийского общества, которые я реформировал и убрал в ходе своей религиозной реформы. Имя ее вы уже знаете. Хотя я Рамачандра, то есть подобный месяцу, но принадлежу к солнечной полярной династии Гипербореи.

Неожиданно с лица Валуспатни как бы упала бледная маска фото-негатива. И она снисходительно кивнула мне. Лицо ее казалось очень знакомым. Андрей Никитин перебирал в памяти всех своих знакомых дам, но не мог взять в толк, где ее видел.

– Ваше величество, Рам Рагху, а как же Индия? – спросил археолог: чувствовалось как в нем снова распалялось любопытство.

– В Индию я уйду с доброй половиной своего народа, в основном с мужчинами и женами-воительницами тиадами, лишь через 22 арийских года; они близки к вашему летосчислению. Ну а вы… – царь пристально посмотрел своими серыми глазами в бело-голубые глаза Андрея Никитина и в это мгновение его ваджра, делавшая его подобным богу Индре, трижды просверкала молниями. – Вы послушаетесь уговоров Валуспатни и останетесь здесь, а затем разбредетесь кто куда. Вы продолжите творить кровавые жертвоприношения, сопряженные с женским лунным культом. Через пару столетий вы забудете родной ведический язык и станете говорить на диком и варварском наречии, которое впоследствии будет названо наукой протобалто-славянским языком. Вы смешаетесь с пришлыми финнами, соединив свой культ с их заблуждениями. Но все равно именно вы останетесь носителями древнего гиперборейского корня, когда он исчезнет в других народах, например, в тех же греках. Через более чем три тысячи лет вам удастся создать могущественное государство, подобное, но, увы, не равное нашей ведической державе. Вы преобразите религию, данную вам через греков с Ближнего Востока от Сына Божия (в Ком истина), и образ Индры, убивающего Вритру, станет вашим любимым изображением – Чудом Георгия о змие. – В этот раз опять сверкнула ваджра в левой руке Рам Рагху, и он, посмотрев поверх головы Андрея Никитина, продолжил. – Так пройдут еще многие века, когда все мировые религии падут, и на Урале, откуда часть наших племен вскоре уйдет в Среднюю Азию и Элам, благодаря вам возникнет новая религия Огненной Библии, и тогда брахманы и кшатрии снова вернуться на родину своих предков в Гиперборею, чтобы славить святую божественную Триаду или Святую Троицу, – и так вновь будет восстановлена всемирная империя Рамы, у которой все три Рима были лишь отблеском незабвенной славы. Но ведь и три Рима пронесут мое имя, пусть и в искаженном варианте, пусть и не догадываясь об этом.

– И чего вы добьетесь, высокочтимый господин Рам Рагху, по итогам вашего ухода в южную страну? – пожелал обострить живую и исключительную беседу археолог.

– Там на юге мы создадим первую мировую империю, которая просуществует почти две тысячи лет, но потом ее, увы, ждет участь распада, как и все человеческое творение. К сожалению, она не останется в летописаниях, но о существовании ее расскажет изящная словесность Бхараты. Иранские сектанты просуществуют дольше, но затем падут под натиском черных арабов и примут чуждую для себя религию. Но мы достигнем большего: благодаря введенной мной кастовой системе мы сохраним свою ведическую культуру, которая вернется к вам и спасет вас в будущем – во время жесточайшего кризиса, который поразит человечество. Но довольно, русский, ты даже не знаешь, что название твоего великого народа идет от ведийского слова аруса, что значит огненный, красный, а у иранских сектантов оно сохранится как руз – день, огонь, утренняя заря. Кажется, ты второй из своего народа, кто после своего однофамильца Афанасия Никитина столь близко прикоснулся к тайнам речного народа синдхов или синдов, носящих такое наименование по количеству рек, речушек и родников на своей северной прародине – Гиперборее, источнике Бхараты.

– Да я и родился в Твери.

– Я вижу это, русский! Напоследок хочу оказать тебе благоволение, как одноименному земляку Афанасия Никитина, предложив седое вино Северной Бхараты – Гипербореи, – и после десятисекундной паузы добавил. – Раз уж наши временные матрицы пересеклись и сошлись в этом родном для всех нас месте.

– Не откажусь. Но что это?

– Вкусишь – узнаешь. Валуспатни! – строго повелел Рам Рагху.

В одно мгновение в правой руке Валуспатни оказался большой кристаллический кубок прозрачного белого и слегка зеленоватого напитка. Но, о боже, в нем кишели едва заметные змеи.

– Наверное, ты подумал о зеленом змие. Ну он здесь, видишь, не один, а в хорошей компании, – как-то искренне по-русски отшутился Рам Рагху. Затем он поднес ваджру к краю кристаллического кубка, прикоснувшись ей до него. Поверхность чаши и винное содержимое озарилось вспышками дюжины маленьких молний и змеи исчезли, растворившись в вине. Андрей Никитин прикинул, что надо будет выпить сразу 350-400 граммов вина. Но где наша не пропадала! А царь-первосвященник продолжил. – Рецепт этого вина знают только наши высшие жрецы. Но тебе я скажу. Оно состоит из семи компонентов: вино из сока белого дикого винограда Гипербореи, растущего на южных склонах сопок, плодоносящего раз в три года, сок омелы, сок папоротника, дикий забродивший мед, сок гармалы и сок хвойника. Ну а восьмой завершающий компонент – это соответствующая мантра, – Рам Рагху прервался и затем прочитал нараспев ее из Ригведы:

Tryambakaṃ yajāmahe

sugandhiṃ puṣṭivardhanam

Urvārukam iva bandhanāt

mṛtyor mukṣīya māmṛtāt

—

Мы приносим жертву Триямбаке

Благоухающему, усиливающему

процветание.

Как тыква от (своей) ножки,

Я хотел бы избавиться от смерти – не

от бессмертия!

Махамритьюнджая мантра 

(РВ – 7.59.12)

– И помните, молодой человек, это вино жизни и смерти, – подытоживал Рам Рагху. – Итак, пейте в честь нашей нечаянной встречи, совпавшей на пересечении миллионов путей Единого сущего и мироздания, а нам пора уже спешить в Айодхью. Пейте и вспоминайте царя-первосвященника из Северной Бхараты, чье имя Рам, по-вашему олень.

Молодой археолог повиновался и, взяв обеими руками вместительную кристаллическую чашу, выпил ее до дна: через мгновение он почувствовал, как в него вошла молния, но он успел отметить, что выпил вино нави наяву; еще мгновение – и земля у него ушла из-под ног.

С большим удивлением для себя Андрей Никитин проснулся в своей постели в постоялом доме, да еще и раздетый. Был полдень 25 июня. За столом в их светлице на двоих пытался поймать, возможно, и вражескую волну на своей спидоле Феликс Рожнецкий. Он глухо прохрипел горлом и с ироническим укором посмотрел в сторону только что раскрывшего глаза друга:

– Гм-м, юное дарование в летах Христовых, расскажите, что это вчера было? Никак чудо – превращение камня и песка в вино?

– Во всяком случае нечто подобное, – решил поддержать саркастически-игривый настрой Феликса Андрей.

– Поясни, брат! – Феликс мгновенно сделался серьезным, а борода так еще и придавала сумрачности его лицу.

– Айодхья, – потянулся как ленивый кот на своей скрипучей полувоенной кровати Андрей Никитин. – Представляешь?

– А причем тут твои пьяные шатания по беломорским дюнам и легендарная столица Солнечной династии. Может, еще и Бенарес, что по-нашенски Варанаси? Скажи лучше с какими пьяными рыбаками ты прохлаждался на побережье?

– Увы, о Варанаси даже не упоминалось. Может, следующий раз… Если честно, Феликс, голова раскалывается от увиденного и услышанного, а, наверное, и выпитого, – после чего Андрей Никитин подробно рассказал все с ним произошедшее, не жалея ярких эпитетов и красок, подуставши от монотонной археологической работы и в общем неброском северном краю России.

– Вот дела, – как-то излишне пасмурно подытожил Рожнецкий, протянув другу на четверть наполненный водкой граненый стакан со щедрым шматком сала на черствой черняге. – Ты выпей для осадки мозгов, и я за твое здоровье, брат, поднимаю. Тут я 20 июня заглянул к Федору Федотовичу Ивахнову, фронтовику-орденоносцу, председателю Сельсовета Чапомы. В целях братания нашего ученого брата с местным рыбацким трудящимся населением и для нецентрализованного обеспечения дешевыми местными продуктами нашей экспедиции и рыбой, конечно, мне пришлось с ним выпить сначала одну бутылку «Столичной», а потом и вторую. Для таких случаев она у меня всегда в заначке. Вернулся я от Федотыча за полночь, как ты помнишь, а утром меня ждал уже сельсоветский газик для командировки в Апатиты и Мурманск. Так вот, когда мы угощали друг с другом с Федотычем – я его водкой, а он меня хорошей закуской с семгой и хариусом – он на второй бутылке рассказал мне историю, несколько схожую с происшедшим с тобой, но с печальным исходом. В прошлом году это приключилось с двумя местными рыбаками, – с одним после окончания полярного дня уже в середине июля, а с другим в сентябре. Оба бредили какими-то местными индусами и были сильно перепуганными: первого забрали в психушку в областной центр, но выпустили через две недели; теперь он угрюмый и недоверчивый ко всему свету, хотя трудится, как и прежде, по-ударному. Второму повезло меньше, очевидно потому, что язык у него оказался более развязанный. Того в психушке продержали три месяца и, по словам Федотыча, его посещали сотрудники конторы, и он вроде как давал подписку о неразглашении. Этот вообще молчит как рыба об лед и даже… бросил пить. Представляешь? Честно говоря, я грешным делом списал это тогда на контузию Федотыча, решив не отягощать тебя современными фольклорными байками, а здесь вот какой разворот. Жаль меня не было. Откушать сомы, древнеарийского напитка, из рук помощницы Рамы, воплощения Вишну, дорогого стоит. Поцелован ты высшими силами, Андрюша!

– Правда, не знаю какими, брат, – Никитин на мгновение побледнел, вспомнив встречу с обеими дамами перед отъездом сюда на Измайловском острове в Москве, а затем отшутился. – Ну если бы ты оказался со мной, кто бы нас тогда доставил домой в теплую постель.

– Поверьте, юное дарование, уж как-нибудь добрели бы до поселка, очнувшись. Я, когда приехал из Мурманска, сразу домой, оставив машину у сельсовета – одолевало меня предчувствие: накануне в гостинице в Мурманске плохо спал, а под утро мне приснился брахман Тилак, суровый такой и строго смотревший на меня. Дома я тебя не обнаружил, но возвращавшийся с танцев соседский мальчишка сказал, что видел тебя удалявшимся по направлению к дюнам справа от мыса. Я пошел до Федотыча, он тут же вошел в положение, но задействовать сельсоветского шофера было не с руки – и так он со мной трое суток проболтался по городам и весям. Федотыч вызвал через внука шофера местного Сельпо Вову Семина, только в мае демобилизовавшегося из армии, разумеется, магарыч с меня. Тот приехал на буханке к Федотычу уже через двадцать минут, а еще через полчаса мы нашли тебя пьяным и сладко посапывающим у большого серовато-зеленого валуна с рыжими прожилками железняка, причем записные книжки с экспедиционным журналом были разбросаны вокруг тебя. Имея опыт употребления благородных напитков с отцом, по запаху я сразу определил, что ты пьян не от водки. Мне показалось, что от тебя исходил запах то ли абсента, то ли дорогого кубинского рома. Ну с ромом ладно, но где ты мог взять абсент? Мы с Вовой оперативно загрузили тебя в буханку и вот ты здесь как ни в чем не бывало. Так выпьем же за благополучное завершение твоего путешествия во времени, Андрей! – Рожнецкий точно отмерил своим еще по пятьдесят грамм водки в каждый стакан и уже строго по-товарищески произнес. – Собирайся, нам пора на работу, археология не знает ни выходных, ни проходных.

Вечером, сидя за столом в поморском срубе после весьма напряженных раскопок и приблизительного атрибутирования обнаруженных предметов и потягивая густой горячий индийский чай с печеньем «Юбилейное», обильно смазанным вологодским маслом, они продолжили незавершенную беседу на фоне новостей с Голоса Америки из Вашингтона, который на сей раз лихо отыскал Феликс Рожнецкий.

– Какие-то странные совпадения, Феликс! – входя в русло полуденных рассказов, промолвил Андрей Никитин. – Твой сон со строгим брахманом, да и мои удивительные превратности.

– Что ты имеешь в виду, дружище? – моментально и с доброй ухмылкой откликнулся Рожнецкий, сразу убавив громкость экспортной «Спидолы».

– Видишь ли, дорогой, мое приключение, судя по всему, является следствием игры темных небесных вод, которые в Ригведе называются апах дивьях. По мнению Тилака, данное ведическое понятие соответствует эфиру древнегреческих философов, и уплотнение этого загадочного и неуловимого вещества в циркумполярной зоне способно проявлять феномены не только известной засвидетельствованной в хрониках истории, но и сокровенной истории, доселе нам неизвестной. В этом плане вот что интересного я узнал из пресловутого Голоса Америки. Современный выдающийся американский физик и теоретик квантовой механики Дэвид Джозеф Бом, можно сказать наш соотечественник, родившийся в 1917 году в еврейской семье из Восточной Европы, работает над голографической моделью Вселенной. С философской точки зрения он подтверждает теорию платоников и неоплатоников о Едином Сущем. Итак, в своей концепции «голодвижения» Бом считает, что каждый пространственно-временной участок мира содержит в себе весь порядок Вселенной, стало быть, прошлое, настоящее и будущее. Последнее подобно голограмме, где каждый сегмент содержит информацию о целом запечатленном объекте, а всякий участок воспринимаемого нами мира включает в себя полную информацию о структуре вселенной или целого мира. Отсюда изменение в одной части мира немедленно сопровождается или отражается в соответствующих изменениях во всех остальных частях. С другой стороны, Дэвид Джозеф Бом весьма близок к древнегреческим философам в определении пространства-времени.  Вторя латинской поговорке “Tempora mutantur, et nos mutamur in illis” («времена меняются, и мы меняемся в них»), наш теоретик квантовой механики полагает, что всё не просто меняется, но всё есть поток. Другими словами, то, что есть сам процесс становления, тогда как все объекты, события, сущности, условия, структуры и прочее только формы, выводимые из оного процесса. С одной стороны, это соответствует пониманию пространства-времени Исаака Ньютона как потока, который великий девственник изображал в виде Океана истины, мня себя подростком на его берегу. С другой стороны, поток Бома совпадает с Единым Сущим платоников и неоплатоников. Но важно учесть следующее: никто из них – ни Джозеф Дэвид Бом, ни Исаак Ньютон, ни представители платонических школ – не говорит, что поток линеен, а в таком пространственно-временном срезе возможна и идея Вечного возвращения зороастризма: излучины и закоулки времени таят в потоке много удивительного, особенно когда его вектора принимают спиралевидную направленность. Но для феномена, приключившегося со мной, необходим агент. Его Ньютон называет эфиром, Ригведа темными небесными водами (апах дивьях), а современная физика темной материей. Все это согласуется с физикой частиц, когда они переходят из одного состояния в другое, откуда возникает возможность проявления таких феноменов как с нашими бедолагами рыбаками или с твоим покорным слугой, когда, к примеру, из-за накопления энергии эфира и ее уплотнения совмещаются пространственно-временные голограммы прошлого, настоящего и будущего в отдельно взятом месте. Наши синдхо-гиперборейские предки вместе с Ригведой, самхитами и пуранами об этом хорошо знали. Значит, Арктическая теория Бала Гангадхара Тилака о пребывании в циркумполярной области в межледниковый и послеледниковый периоды древней матричной цивилизации Гипербореи вполне очевидна, если случившееся со мной не какое-то прелестное наваждение.

– В общем, по великому фармазону Александру Сергеевичу Пушкину: «Ночной зефир / Струит эфир…», – заключил с нескрываемым удовлетворением Феликс Рожнецкий.

– Оный эфир и должен стать основанием для новой книги. Но удастся ли его переложить в русских словесах и предложениях, простых, сложносочиненных и сложноподчиненных, да и возможно ли передать игру темных небесных вод? – с какой-то безнадежностью и даже ненарочной горечью в голосе ответил Андрей Никитин.

Владимир ТКАЧЕНКО-ГИЛЬДЕБРАНДТ

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…