Светлой памяти, 180-летию со дня упокоения

Евгения Абрамовича Баратынского 

посвящается

Евгений Абрамович Баратынский

 (замечательной русский поэт, мыслитель, переводчик, один из самых знаковых деятелей культуры XIX века, видный представитель пушкинской плеяды)

(1800-1844)

Введение

В поэтическом наследии Баратынского есть восьмистишие, приобретающее со временем все более глубокий и даже пророческий смысл. Поэт размышляет о себе, своих стихах и будущих читателях:

Мой дар убог, и голос мой не громок,

Но я живу, и на земле мое

Кому-нибудь любезно бытие:

Его найдет далекий мой потомок

В моих стихах; как знать?.. Душа моя

Окажется с душой его в сношенье,

И, как нашел я друга в поколенье,

Читателя найду в потомстве я.

Поэт оказался провидцем: стихам его суждено было пережить создателя. Многие из них и сегодня поражают нас глубиной мысли, волнуют своей поэтической силой. Но не только поэзия Баратынского, но и личность его, так полно воплотившаяся в ней, его судьба, нелегкая, а порой и горестная, привлекает к себе внимание.

Детство и юность

Евгений Баратынский происходил из галицкого шляхетского рода Баратынских, в конце XVII века выехавшего в Россию. Фамилия происходила от замка Боратынь в Хлопице, Ярославском повете подкарпатского воеводства Польши, в древнерусской Перемышльской земле.

Дед поэта Андрей Баратынский (1738-1813) – помещик, титулярный советник, в молодости служил в полку Смоленской шляхты.

Бабушка – Авдотья Матвеевна, урожденная Яцына, дочь помещика села Подвойского, перешедшего в семью Баратынских как «приданое».

Отец Абрам Андреевич Баратынский (1767-1810), отставной генерал-лейтенант, участник Русско-шведской войны (1788-1790), состоял в свите императора Павла I, был командиром Лейб-гвардии Гренадерского полка и инспектором эстляндской дивизии. Мать Александра Федоровна Черепанова (1771-1852) – дочь коменданта Петропавловской крепости Федора Степановича Черепанова и его супруги Авдотьи Сергеевны, русского происхождения, выпускницы Смольного института, фрейлины императрицы Марии Федоровны.

В 1796 году Абраму Андреевичу и его брату Богдану Андреевичу царь Павел I пожаловал большое поместье с двумя тысячами душ – село Вяжля в Кирсановском уезде Тамбовской губернии, где и родился будущий поэт 19 февраля (2 марта) 1800 года.

В марте 1804 года Абрам Андреевич с женой и детьми перебрался в имение Мара, в том же Кирсановском уезде. Именно в усадьбе Мара проходило раннее детство будущего поэта.

«Дядькой» у Евгения был нанятый родителями итальянец Джьячинто Боргезе, поэтому мальчик рано познакомился с итальянским языком, но также владел и французским, на котором говорили в доме Баратынских, а письма писал он, начиная с 8 лет.

В 1808 году мальчугана отдали в частный немецкий пансион в Петербурге для подготовки к поступлению в Пажеский корпус. Именно там Евгений познакомился и с немецким языком.

Но в том же году скоропостижно скончался отец Абрам Андреевич, что негативно отразилось на состоянии семейства, поэтому воспитанием Евгения занялась мать, умная, добрая, энергичная, однако несколько деспотичная женщина. От её «преувеличенной» любви будущий поэт, как он признавался, страдал до самой женитьбы.

…В конце декабря 1812 года Евгений поступил в самое престижное учебное заведение Российской империи, имевшее целью предоставить сыновьям знатных дворянских фамилий возможность достичь и военных чинов I-III класса. В письмах к матери Евгений писал о своем желании посвятить себя военно-морской службе.

До весны 1814 года все обстояло вполне благополучно, однако вскоре  успеваемость и поведение подростка становится неровным, он постоянно нарушает дисциплину, не выполняет домашние задания, в результате Евгений был оставлен на второй год. Компания товарищей, в которую попал Баратынский, развлекалась веселыми проделками, досаждая преподавателям и начальникам училища, создав под влиянием «Разбойников» Шиллера «Общество мстителей». Как позже писал Баратынский, «Мысли не смотреть ни на что, свергнуть с себя принуждение меня восхитила; радостное чувство свободы волновало мою душу».

В конце концов в феврале 1816 года расшалившиеся подростки Евгений и его приятель Дмитрий Ханыков украли из бюро камергера Приклонского, отца одного из соучастников, табакерку в золотой оправе и 500 рублей, которые к моменту поимки почти полностью истратили. Естественно это происшествие вызвало громкий скандал в обществе, дошедшей до Императора!..

Повелением Его превосходительства от 26 февраля 1816 года оба «героя» Баратынский и Ханыков были исключены из Пажеского корпуса и отданы их родственникам с условием, чтобы они не будут приняты ни в гражданскую, ни в военную службу, разве что захотят загладить свои проступки и попросятся в солдаты…

Это злоключение привело к изменению всей линии жизни Баратынского и явилось тяжелой психо-травмой, отразившейся на его стихах: одно из драгоценных свойств его поэзии – особый «призвук» тайной печали.

После исключения из корпуса 16-летний юноша настолько мучительно переживал случившееся, что был даже близок к самоубийству.

Покинув столицу, Баратынский несколько лет жил одно время с матерью в Маре, или у дяди по отцу, отставного вице-адмирала Богдана Андреевича в селе Подвойском Смоленской губернии.

В деревне дяди Баратынский нашел небольшое общество веселой молодежи, и начал писать стихи (интерес к литературному творчеству появился у него еще в Пажеском корпусе – ред.). Подобно многим другим людям того времени он писал «французские куплеты», но до нас дошли и русские стихи 1817 года, но по словам В.Я. Брюсова, «ещё слабые».

Военная служба. Начало творчества

I.

В феврале 1819 года Баратынский поступил рядовым в Лейб-гвардии Егерский полк.

«Один раз меня поставили на часах во дворе во время пребывания в нем покойного государя императора Александра Павловича. Видимо, ему доложили, кто стоит на часах: он подошел ко мне, спросил фамилию, потрепал по плечу и изволил ласково сказать: «Послужи!».

Приятель по корпусу Креницын познакомил Евгения с бароном Дельвигом. Как дворянин Баратынский имел большую свободу, чем простые нижние чины. Вне службы он ходил во фраке, жил не в общей казарме, а вместе с Дельвигом они сняли на пару небольшую квартиру, где однажды сочинили шутливое стихотворение:

«Там, где Семеновский полк, в пятой роте, в домике низком,

Жил поэт Баратынский с Дельвигом, тоже поэтом,

Тихо жили они, за квартиру платили немного,

В лавочку были должны, дома обедали редко…».

…Егерский полк в то время занимал Семеновские казармы, и молодые люди были достаточно быстро сошлись со «штатскими», которые увлекались, как и они, поэзией. По словам П.А. Вяземского, «это была забавная компания: высокий, нервный, склонный к меланхолии Баратынский, подвижный, невысокий Пушкин и толстый вальяжный Дельвиг».

Но в то время это были просто талантливые, беспокойные юноши, которые все время говорили о поэзии, и каждый искал в ней свой путь: «Пушкин, Дельвиг, Баратынский – русской музы близнецы».

Вскоре Евгений познакомился с Кюхельбекером («Кюхлей»), Гнедичем и другими литераторами, и с их одобрения начал печататься: это были послания «Креницыну», «Дельвигу», «Кюхельбекеру», а также элегии, мадригалы, эпиграммы. Баратынский посещал дружеские поэтические вечера в салоне мадам Пононамаревой, литературные «среды» Плетнева и «субботы» у Жуковского.

К 1819 году Баратынский вполне овладел поэтической техникой. Его стихотворения стали приобретать то «необщее выраженье», которое впоследствии он сам признавал «главным достоинством» своей поэзии. И вскоре Евгений Баратынский занял достаточно видное место среди поэтов-романтиков.

II.

Но военная служба продолжалась. В январе 1820 года Баратынский был произведен в унтер-офицеры, а также переведен из гвардии в Нейшлотский пехотный полк, стоявший в Финляндии в укреплении Кюмени и её окрестностях. Полком командовал подполковник Георгий Алексеевич Лутковский, его родственник.

Жизнь в Финляндии, среди суровой природы, а также вдали от общества, усилила романтический характер поэзии Евгения, придав ей сосредоточенно-элегическое настроение.

Были созданы прекрасные стихотворения «Финляндия», «Водопад»; с особенной яркостью они прозвучали и в первой поэме Баратынского «Эда» (1826 г.), о которой Александр Пушкин писал:

«Произведение замечательное своей оригинальной простотой, прелестью рассказа, живостью красок и очерком характеров, слегка, но мастерски означенных».

Первоначально Баратынский вел в Финляндии спокойную, размеренную жизнь; общество его ограничивалось двумя-тремя офицерами, которых он встречал у полкового командира. Но постоянно поэт живет у своего родственника, близкого человека Лутковского, а также дружит с командиром роты Николаем Коншиным, тоже пишущем стихи. Благодаря этому знакомству ему удается иногда ненадолго съездить в Петербург, чтобы опубликовать свои стихи.

Служба очень тяготила Евгения, однако он вынужден был терпеть, чтобы получить офицерский чин. Позже ему удалось познакомиться с адъютантами генерал-губернатора Финляндии А.А. Закревского – Николаем Путятой и Александром Мухановым.

Путята, дружба с которым сохранилась у Баратынского на всю жизнь, описал внешний облик поэта, каким он увидел его впервые: «Он был худощав, бледен, и черты его выражали глубокое уныние».

Но во время службы в Финляндии поэт умудрялся выкроить время писать, и его стихи публиковались в альманахах Бестужева и Рылеева «Полярная звезда». Абсолютно по-разному относились к поэзии Баратынского его соплеменники, в частности, поэтов-декабристов они совершенно не устраивали, поскольку в них отсутствовала социальная тематика. Вместе с тем чувствовалось влияние классицизма, но его самобытность не вызывала сомнений. Рано проявившаяся склонность к изощренному анализу душевной жизни доставила Евгению Баратынскому славу тонкого и проницательного «диалектика».

III.

Осенью 1824 года, благодаря ходатайству Путяты, Е.А. Баратынский получил разрешение состоять при корпусе штаба генерала Закревского в Гельсингфорсе, где поэт окунулся в бурную светскую жизнь. Там Евгений серьезно увлекся женой генерала Аграфеной Закревской, у которой позже был роман с Пушкиным.

Эта страсть принесла Баратынскому много мучительных переживаний. Образ Закревской в его стихах отразился неоднократно; прежде всего в образе Нины, главной героини поэмы «Бал», а также в стихах: «Мне с упоением заметным», «Фее», «Нет, обманула вас молва», «Я безрассуден и не диво…».

В письме Путяте Евгений пишет: «Спешу к ней. Ты будешь подозревать, что я несколько увлечен: несколько, правда, но я надеюсь, что первые часы уединения возвратят мне рассудок. Напишу несколько элегий и засну спокойно».

…Из Гельсигфорса Баратынский должен был вернуться с полком в Кюмень. Туда весной 1825 года Путята привез ему приказ о производстве в офицеры (21 апреля поэт был произведен в прапорщики – ред.), что Евгения очень обрадовало и оживило. В конце мая Баратынский заказал для себя в Гельсингфорсе через Муханова голубые эполеты с вышитой шифровкой «23» (номер дивизии – ред.) и с удовольствием носил их в торжественных случаях.

Вскоре Нешлотский полк был переведен в Петербург для несения караульной службы. Полк выступил в поход и 10 июня 1825 года был в столице; а прапорщик Баратынский срочно возобновил свои литературные знакомства.

…В сентябре Баратынский возвращается с полком в Кюмень. Получив известие о болезни матери, очень опечалился, и решил перевестись в один из полков, стоявших в Москве. Но 13 ноября в доме Мухановых он познакомился с Денисом Давыдовым, который убедил его выйти в отставку, пообещав оказать поддержку.

10 декабря 1825 года Давыдов направил Закревскому письмо, где убедительно просил его в случае прошения от Баратынского решить дело без промедления, и 31 января 1826 года дело было улажено, и Евгений Баратынский вышел в отставку, выбрав Москву своим постоянным местом жительства, ибо здесь находилась его престарелая мать.

«Москва для меня новое изгнание…»

С нелегким сердцем вступал поэт в эту, по его словам, «самую трудную эпоху своей жизни». Пять лет службы в Финляндии – пять лет изгнания – вместе с тем они были пятью годами творчества, внутренней независимости, молодости. Покидая Финляндию, Евгений прощался со своей музой: «Прощай, свобода, прощай Поэзия!.. Москва для меня новое изгнание…».

Друзья Баратынского сочувствовали его настроениям. Дельвиг писал: «Что ты хочешь сделать со своей головушкой?.. Зачем подал в отставку?..». Его предостережения имели основания. Обстановка в после-декабрьской Москве была угнетающей. Дельвиг понимал, насколько важна для Баратынского близкая среда, живая, тесная связь с друзьями – единомышленниками.

В Москве поэт действительно оказался почти в полной духовной изоляции:

Он был воскормлен сей Москвой.

Минувших дней воспоминанья

И дней грядущих упованье –  

Все заключал он в ней одной;

Но странной доли нес он бремя,

И был ей чуждым в то же время,

И чуждым больше, чем другой…

Подобно своему герою, Баратынский чувствовал себя одиноким на московской земле. Но выбора не было: семейные обстоятельства сложились таким образом, что в Москве ему пришлось остаться надолго…

Все тяготы светской жизни оказались столь невыносимы, что Евгений пишет Путяте: «Сердце мое требует дружбы, а не учтивостей, и кривляние благорасположения рождает во мне тяжелое чувство… Москва для меня новое изгнание».

На помощь снова пришел Денис Давыдов: он ввел Баратынского в дом своего родственника отставного генерал-майора Льва Николаевича Энгельгардта (Давыдов был женат на племяннице генерала Софье Николаевны Чирковой – ред.). Приняли Евгения очень доброжелательно, и вскоре «закрутился» его роман с племянницей генерала Анастасией Львовной Энгельгардта.

Венчание состоялось 9 июня 1826 года в церкви Харитония в Огородниках.

Его жена красавицей не была, однако обладала тонким поэтическим вкусом, была умна и образована. И хотя некоторые друзья Баратынского опасались, что женитьба неблагоприятно скажется на его творческих занятиях, поэт был по-настоящему счастлив. Евгений писал своему старому товарищу Н.М. Коншину:

«Так, мой милый, вашего полку прибыло: я женат и счастлив… Но я не стану приписывать счастья моим философическим правилам, – нет, мой милый: главное дело в том, что бог мне дал добрую жену, что я желал счастья и нашел его…».

Анастасия не только не мешала литературному творчеству мужа, но сама вступила в союз с его музой: сохранились огромные альбомы со стихами Баратынского, переписанные её рукой. Ей же принадлежат французские переводы (в прозе) стихотворений поэта, она была первым судьей и ценителем его произведений, которые он порой перерабатывал по её замечаниям…

Вот одно из стихотворений ей посвященное:

Когда, дитя и страсти, и сомненья,

Поэт взглянул глубоко на тебя,

Решилась ты делить его волненья,

В нем таинство печали полюбя.

Ты, смелая и кроткая, со мною

В мой дикий ад сошла рука с рукою:

Рай зрела в нем чудесная любовь.

О, сколько раз к тебе, святой и нежной,

Я приникал главой моей мятежной,

С тобой себе и небу веря вновь!..

Забегая вперед, следует сказать, что родила Анастасия своему любимому 9 детей, и все они выросли умными и достойными гражданами.

Тихо и внешне спокойно протекала семейная жизнь Боратынских. Василий Львович Пушкин, поэт, дядя Александра Сергеевича, так описывал в письме своей дочери Ольге: «Видим Баратынских в Москве очень часто; не зная бессонных ночей на балах и раутах, Баратынские ведут жизнь самую простую: встают в семь часов утра во всякое время года, обедают в полдень, отходят ко сну в 9 часов вечера и никогда не выступают из этой рамки, что не мешает им быть всегда довольными, спокойными, следовательно, счастливыми».

Творческая жизнь Баратынского

I.

Новый этап творческой жизни поэта ознаменовался важным для него событием: в 1827 году он выпускает в свет первое собрание своих стихотворений. «Наконец появилось собрание стихотворений Баратынского, так давно и с таким нетерпением ожидаемое, – писал Александр Сергеевич Пушкин, друг и почитатель поэта, – столь блистательным образом выполненное».

Известность Баратынского началась после издания в 1826 году его поэм «Эда» и «Пиры» (одной книжкой с предисловием автора), а в следующем году последовало собрание его стихотворений: поэмы «Бал» и «Наложница».

Поэмы отличались замечательным мастерством формы и выразительностью изящного слога, не уступающего Пушкинскому. В прессе появились восторженные отзывы читателей. Вот одна из московских читательниц вспоминала:

«Мы увидели Пушкина с хор Благородного собрания. Внизу было многочисленное общество, среди которого вдруг сделалось особого рода движение. В залу вошли два молодых человека. Один был блондин, высокого роста Баратынский, другой – брюнет Пушкин. Они шли рядом, им все уступали дорогу».

Это достаточно яркий штрих, показывающий, какой любовью и популярностью пользовались оба поэта.

Баратынский, став «общим молчаливым согласием», был признан одним из лучших поэтов своего времени и желанным автором известных журналов и альманахов, несмотря на то, что критика относилась к его стихам весьма поверхностно, считая романтизм его творений преувеличенным.

Брак принес поэту материальное благополучие и прочное положение в московском литературном свете. В семейной жизни постепенно тоже сгладились имеющиеся противоречия, и казалось, что так будет всегда. Однако Баратынскому трудно было удовлетвориться одними семейными радостями. Его тяготила холодная атмосфера тогдашней московской жизни, он остро переживал разлуку с близкими друзьями.

«Вообрази, – писал он Путяте в 1828 году, – что я не имею ни одного товарища, ни одного человека, которому мог бы сказать: «помнишь?», с кем бы мог потолковать нараспашку… Здешняя атмосфера суха, пыльна неимоверно. Признаюсь, Москва мне не по сердцу!..».

II.

Литературная среда Москвы оказалась Евгению Баратынскому чуждой по духу. В написанных в эти годы эпиграммах, он резко выступал против враждебных ему литераторов. Это был своего рода ответ на усиление политической реакции в литературной жизни, защита позиции поэтов пушкинского круга. «Против партий должно действовать партиями», – говорил он. «Партию», с которой сблизился в Москве поэт, составляли люди, объединенные неприятием николаевского режима, далекие от мелочных страстей, обуревавших представителей московского света. Именно о таких индивидах, и в первую очередь о себе, писал он в одном из писем: «Хотя мы заглядываем в свет, мы не светские люди. Наш ум иначе образован, привычки иные…».

Однако, как литератор Баратынский внимательно всматривался в жизнь московского светского общества. И эти наблюдения во многом помогли ему в создании бытового фона в поэме «Бал», на котором развертывается основное действие произведения. Уже начало поэмы – описание бала – сразу же погружает читателя в мертвенную обстановку жизни «грибоедовской» Москвы:

В роскошных перьях и цветах,

С улыбкой мертвой на устах,

Обыкновенной рамой бала,

Старушки светские сидят

И на блестящий вихорь зала

С тупым вниманием глядят.

Сам же поэт стремился к уединению, понимая под ним «Приют, от светских посещений\ Надежной дверью запертой,\ Но с благодарною душой\ Открытый дружеству и девам вдохновений».

…В 1828 году Баратынский поступил на гражданскую службу в Межевую канцелярию с чином коллежского регистратора (соответствовал армейскому чину прапорщика — ред.); в 1830 году он получил чин губернского секретаря, но в следующем году вышел в отставку и больше не служил, – занялся управлением собственного имения и поэзией.

Освободившись от службы, появилось время и для более тесного общения с московскими литераторами: с князем Петром Вяземским, Иваном Киреевским, Николаем Языковым, Алексеем Хомяковым, Сергеем Соболевским, Николаем Павловым, а также с издателями журналов и альманахов.

III.

Баратынский жил с семьей в доме своего тестя Л.Н. Энгельгардта, который был расположен в самом центре старой Москвы в Большом Чернышевским переулке (он сохранился и по сей день, но в значительно перестроенном виде – ред.).

Напротив, через дорогу жил поэт Вяземский, с которым у Евгения Абрамовича возникли сердечные, дружеские отношения; он становится частым гостем в его доме, присутствует на литературных вечерах, гостит в его подмосковном имении Остафьево. «Я часто вижу Вяземского», – пишет поэт Пушкину, когда тот находился в Петербурге, и тут же замечает: «Вы недостаете Москве; нет общества, в котором бы вас не вспоминали и не сетовали на ваше отсутствие… В кругу, который был вашим привычным, еще чувствительнее ваше удаление…».

Вяземский испытывал к Баратынскому столь же теплые чувства: «Чем более вижусь с ним, – писал он своему другу А.И. Тургеневу, – тем более люблю его за чувства, за ум, удивительно тонкий и глубокий. Возьми его врасплох, как хочешь: везде и всегда найдешь его с новою, своею мыслью, с собственным воззрением на предмет».

Обоих поэтов объединяли общие литературные интересы, занятия, вкусы. Они вместе участвовали в литературной жизни Москвы, встречались в домах известных московских литераторов: М.П. Погодина, Н.М. Языкова, Д.В. Веневитинова, А.С. Хомякова и других постоянных посетителей знаменитого салона Зинаиды Волконской, по словам Вяземского, «изящного сборного места всех замечательных личностей современного общества».

Но особенно сблизился Баратынский с семьей Авдотьи Петровны  Елагиной, племянницы В.А. Жуковского, матери сыновей Киреевских, одной из самых образованнейших женщин своего времени. Её дом находился в Трехсвятительском тупике, сохранившийся до наших дней. В этой привольной «республике у Красных ворот» бывали в гостях: А.С. Пушкин, В.А. Жуковский, Н.В. Гоголь, П.Я Чаадаев, А.И. Герцен, Н.П. Огарев, А.С. Хомяков, Аксаковы.

Особенно близкие, дружеские отношения связывали Баратынского с одним из сыновей Елагиной – Иваном Васильевичем Киреевским. «Ты первый из всех знакомых мне людей, – писал поэт, – с которым изливаюсь я без застенчивости: это значит, что никто ещё не внушал мне такой доверенности к душе своей и своему характеру».

В отзывах Киреевского Поэт чувствовал не только признание его таланта, но и глубокое проникновение в сущность его поэзии.

В 1832 году Иван Васильевич начал издавать журнал «Европеец», где активно печатал свои вирши Баратынский. Но цензура, зорко следившая за ним, на третьем номере после статьи Киреевского «Девятнадцатый век» запретило журнал, найдя слишком близким взглядам декабристов.

Это было тяжелым ударом для Баратынского, он писал Киреевскому: «От запрещения твоего журнала не могу опомниться… Что после этого можно предпринять в литературе? Я вместе с тобой лишился сильного побуждения к трудам словесным. Запрещение твоего журнала просто наводит на меня хандру, и, судя по письму твоему, и на тебя навело меланхолию. Что делать!.. Будем мыслить в молчании и оставим литературное поприще Полевым и Булгариным… Будем писать, не печатая. Может быть, придет благо-поспешное время».

Но этим дело не кончилось. В 1830 году была запрещена «Литературная газета» Дельвига. Сам Антон Антонович, заболев от этих «убийственных» неприятностей, скоропостижно умер 14 января 1831 года. Смерть друга юности глубоко потрясла Баратынского настолько, что он, как писал Пушкин, был серьезно «болен с огорчения».

И 27 января 1831 года в опустевшей Москве, где свирепствовала в ту пору холера, а ресторане «Яр», друзья Дельвига – Пушкин, Языков, Вяземский и Баратынский поминали безвременно усопшего друга…

IV.

Но самая страшная весть пришла к Баратынскому в январе 1837 года: умер Пушкин!.. «Пишу к вам под громовым впечатлением, произведенным во мне, – обращался поэт к Вяземскому, – и не во мне одном ужасною вестью о погибели Пушкина!.. Как русский, как товарищ, как семьянин скорблю и негодую… Не могу выразить, что я чувствую: знаю только, что я потрясен глубоко и со слезами, ропотом, недоумением беспрестанно спрашиваю: зачем это так, а не иначе?».

Россия потеряла гениального поэта, а Баратынский к тому же одного из лучших друзей!

…Встреча двух поэтов произошла ещё во времена их юности, в Петербурге. Пушкин сразу же оценил самобытную поэзию Баратынского и неизменно отзывался о нем как об одном из «отличных наших поэтов».

«Гармония стихов, – писал Пушкин в одной из статей о Баратынском, – свежесть слога, живость и точность выражения должны поразить всякого хотя несколько одаренного вкусом и чувством».

В неоконченном послании к Баратынскому Александр Сергеевич обращался к нему со словами:

О ты, который сочетал

С глубоким чувством вкус столь верный,

И точный ум, и слог примерный,

Сентиментальности манерной…

Именно это удивительное сочетание независимой, оригинальной мысли с сильным, глубоким чувством более всего ценил Пушкин в поэзии своего друга.

Позже, уже в Москве, поэты еще более сблизились. 8 сентября 1826 года Александр Сергеевич возвратился из ссылки. В этот приезд он часто виделся с Баратынским. 29 октября был у него дома в Столешниковом переулке и читал ему «Бориса Годунова». В этот же день в письме А.А. Муханову поэт выразил свое восхищение новым творением Пушкина: «…Пушкин здесь читал мне Годунова: чудесное произведение, которое составит эпоху в нашей словесности».

Позже Александр Сергеевич не раз бывал в доме Баратынского в Большом Чернышевском переулке. В конце 1830 года читал здесь «Повести Белкина», от которых Баратынский пришел в восторг. О своих частых визитах Пушкин сообщал жене: «Кто тебе говорит, что я у Баратынского не бываю?.. Я и сегодня провожу вечер у него. Мы всякий день видимся».

Поэты встречались в домах известных московских литераторов: И.И. Дмитриева, Д.В. Давыдова, П.А. Вяземского, а также в салоне Зинаиды Волконской, у близкого друга Пушкина П.В. Нащокина.

…1 января 1829 года в журнале «Московские ведомости» появилось знаменательное объявление об одновременном избрании Пушкина и Баратынского в члены Общества любителей российской словесности при Московском университете. Символом дружеских отношений двух поэтов явилась их совместная книга под общим названием «Две повести в стихах», куда вошли «Граф Нулин» Пушкина и поэма Баратынского «Бал».

В конце марта 1829 года вышла в свет поэма Александра Сергеевича «Полтава». Книгу поэт подарил своим близким друзьям, в том числе и Баратынскому, где на шмуцтитуле написал: «Евгению Баратынскому от Александра Пушкина».

Сейчас этот драгоценный экземпляр хранится в Пушкинском доме в Петербурге.

В мае 1836 года Пушкин, приехав в Москву, побывал у своего друга Баратынского. Встреча поэтов оказалась последней. 20 мая Александр Сергеевич покинул Москву, где ему уже не суждено было побывать…

Смерть Пушкина ужасно подкосила Баратынского, он особенно остро ощутил свое одиночество. Кружок, который был наиболее близок Баратынскому распался…

Попытка обновления творчества…

После запрещения журналов, альманахов, где удавалось хотя бы что-то опубликовать, наступило почти полное безмолвие. Вяземский, очень трепетно относившийся к Баратынскому, посоветовал ему заняться прозой; это, как он утверждал, еще живо, и может быть востребовано теми, кто привык читать и наслаждаться прочитанным. Евгений Абрамович при поддержке Киреевского написал «Перстень», который приближался по своему содержанию к детективному жанру. Но к сожалению, эта работа совершенно не увлекла поэта, и он её полностью забросил.

Стихи, и только они одни будили творчество Баратынского. После запрещения «Европейца» и до 1835 года поэтом было написано всего несколько стихотворений, однако напечатано было лишь два в альманахе Смирдина «Новоселье».

Баратынский, чтобы занять себя, принялся редактировать старые свои стихотворения, готовя их к изданию. И в 1835 году вышло второе издание стихотворений в двух частях. Эта работа представлялась поэту как итог его литературной работы. Он полагал, что больше уже ничего не напишет…

После подавления восстания декабристов Баратынский считает для себя невозможной для поэта близость к власти и участие в государственной политике. Поэтому он целиком занялся хозяйством в своем подмосковном имении Мураново: там он поставил дом, переоборудовал мельницу, завел лесопилку и насадил новый лес.

И только изредка ездил в Петербург, где навещал своих близких знакомых, чтобы поздравить с каким-нибудь праздником или оказать помощь в каких-нибудь сложных делах. Внутреннее целомудрие и сдержанность выгодно отличали его от других авторов, громко заявляющих о своих правах. Как вспоминал Вяземский, «Едва ли можно было встретить человека умнее его, но ум его не выбивался с шумом и обилием».

По мнению некоторых современников, будучи истинным поэтом, Баратынский не был по сути литератором. Для того, чтобы писать что-либо, кроме стихов, ему нужна была внешняя причина, собственный творческий принцип:

«Истинные поэты, – утверждал он, – потому именно так редки, что им должно обладать в то же время свойствами, совершенно противоречащими друг другу: пламенем воображения творческого и холодом ума поверяющего. Что касается до слога, то надобно помнить, что мы для того пишем, чтобы передать друг другу свои мысли, если мы выражаемся не точно, нас понимают ошибочно или вовсе не понимают. Для чего же тогда писать?».

«Сумерки»

Тому человеку, который пишет, свойственно стремление к максимальному числу читателей. Но Баратынский не претендовал на «всеохватность» своего воздействия. Ему не был нужен «широкий читатель» – достаточно и «своего».

В неоконченной статье Пушкина «Баратынский» есть такие слова: «Он шел своею дорогой один и независим». Отказ от «общих вопросов» в пользу «исключительного существования» вел Поэта к неизбежному внутреннему одиночеству и творческой изоляции. Последние его годы ознаменованы нарастающим одиночеством в литературе, конфликтом как с давними оппонентами пушкинского круга, так и с нарождавшимися западниками и славянофилами, которым тем и другим Баратынский посвящал едкие эпиграммы.

Нелегкий, «разборчивый», взыскательный характер и особые творческие задачи поставили Баратынского в особенное положение и в жизни, и в литературе: «стал для всех чужим и никому не близким» (Николай Гоголь).

Рубежом здесь – 1837 год, – год утраты поэтом последних иллюзий и окончательного разочарования в российской современности. Баратынский отходит от участия в литературной жизни, замыкается в Муранове, а в письмах друзьям высказывает свое желание поехать в Европу.

За весь 1838 год им написано лишь только 20 стихотворений.

В 1842 году Баратынский издал свой последний, самый сильный сборник стихов – «Сумерки», который называют первой в русской литературе «книгой стихов» или «авторским циклом», что в новом понимании, будет характерно уже для поэзии начала XX века.

«Сумерки» композиционно выстроены – каждое последующее вытекает из предыдущего, внося в общее поэтическое повествование свои оттенки.

Это привело к новому удару судьбы, от которого страдавший от равнодушия и непонимания поэт оправиться уже не смог.

На фоне пренебрежительного тона критики, что нанес поэту Белинский, «прогрессистские воззрения которого на литературу, – по мнению Максима Амелина, – намутили много воды и отвратили от истинной поэзии несколько поколений читателей». Ни много, ни мало Белинский заключил в рецензии на «Сумерки», что Баратынский в своих стихах восстал против науки и просвещения; имелись в виду следующие строки:

Век шествует путем своим железным;

В сердцах корысть, и общая мечта

Час от часу насущным и полезным

Отчетливей, бесстыдней занята.

Исчезнули при свете просвещенья

Поэзии ребяческие сны,

И не о ней хлопочут поколенья

Промышленным заботам преданы

(цитата из стихотворения «Последний поэт»)

…Это было более, чем глупостью. Заключение Белинского сопровождалось намеренным оскорблением поэта – тона, манерой, уничтожительными сопоставлениями.

По мнению современников, Белинский был повинен в ранней смерти Баратынского, походя «убив» его словом и не только в переносном смысле.

«Раненый» поэт ответил Белинскому стихотворением «На посев леса»:

Опять весна; опять смеется луг,

И весел лес своей младой одеждой,

И поселян неутомимый плуг

Браздит поля с покорством и надеждой.

Но нет уже весны в душе моей,

—

Но нет уже в душе надежды,

Уж дольный мир уходит от очей,

Пред вечным днем я опускаю вежды.

Велик Господь! Он милосерд, но прав:

Нет на земле ничтожного мгновенья;

Прощает он безумию забав,

Но никогда пирам злоумышленья.

…Летел душой я к новым племенам,

Любил, ласкал их пустоцветный колос,

 Я дни извел, стучась к людским сердцам,

 Всех чувств благих я подавал им голос.

Ответа нет! Отвергнул струны я,

Да хрящ другой мне будет плодоносен!

И вот ему несет рука моя

Зародыши елей, дубов и сосен.

И пусть! Простясь же с лирою моей,

Я верую: её заменят эти

Поэзии таинственных скорбей

Могучие и сумрачные дети.

Против Белинского было направлено стихотворение «Когда твой голос, о поэт…», последнее стихотворение, опубликованное Баратынским после выхода «Сумерек» и до самой смерти:

Когда твой голос, о поэт,

Смерть в высших звуках остановит,

Когда тебя во цвете лет

Нетерпеливый рок уловит, –

Кого закат могучих дней

Во глубине сердечной тронет?

Кто в отзыв гибели твоей

Стесненной грудью восстонет,

И тихий гроб твой посетит,

И, над умолкнувшей Аонидой

Рыдая, пепел твой почтит

Нелицемерной панихидой?

Никто! – но сложится певцу

Какон намеднишним Зоилом,

Уже кадящим мертвецу,

Чтобы живых задеть кадилом

(1843 г.)

Последние годы жизни

Осенью 1843 года, закончив строительство дома, на деньги, вырученные от удачной продажи леса, Баратынский вместе с женой и тремя детьми осуществил свое желание, отправился в путешествие за границу. Они посетили Берлин, Потсдам, Лейпциг, Дрезден, Франкфурт, Майнц и Кёльн.

Полгода семья проводит в Париже, где Баратынский познакомился со многими французскими писателями: Альфредом де Виньи, Проспером Мериме, обоими Тьерри, Ламартином, Шарлем Нодье и другими литераторами.

Для французов, по их просьбе, Баратынский перевел несколько своих стихотворений. Но Европа не оправдала его надежд. Поздравляя Путяту с Новым 1844 годом, поэт писал:

«Поздравляю вас с будущим, ибо у нас его больше, чем где-либо; поздравляю вас с нашими степями, ибо это простор, который никак не заменим здешней наукой. Поздравляю вас с нашей зимой, ибо она бодра и блистательнее и красноречием мороза зовет к движению лучше здешних ораторов; поздравляю вас с тем, что мы в самом деле моложе 12-ю днями других народов и посему переживем их может быть двенадцатью столетиями».

Весной 1844 года Баратынский отправляется с семьей через Марсель морем в Неаполь. На корабле, ночью, он написал свое последнее стихотворение «Пироскаф», выражающее твердую готовность умереть для истинной жизни.

В Неаполе у Анастасии Львовны произошел нервный припадок, что случалось с ней и раньше. Это сильно подействовало на поэта, у него неожиданно усилились головные боли, которыми он часто страдал.

На следующий день, 29 июня (11 июля) 1844 года Евгений Абрамович скоропостижно скончался. Врачей, кто бы мог помочь, в городе не было, а жена была страшно напугана и не знала, что делать…

Только в августе следующего года кипарисовый гроб с телом покойного был перевезен в Петербург. Поэт был захоронен, согласно его завещанию, в Александро-Невском монастыре, на Ново-Лазаревском кладбище.

Кроме родных, на похоронах незаслуженно обойденного вниманием и славой поэта, присутствовали лишь три литератора: князь П.А. Вяземский, В.Ф. Одоевский и А.А. Соллогуб.

Газеты и журналы не откликнулись на смерть известного Поэта. Сочинения Баратынского были изданы его сыновьями в 1869, 1883, 1884-х годах.

…Творчество Евгения Баратынского изучается в российских школах и вузах.

Память

В честь Евгения Абрамовича Баратынского названы улицы:

– на юге поселка Бактин архивная копия от 11 января 2020 года; а также в Октябрьском районе города Томска с 1999 года;

– в городе Рассказово Тамбовской области;

– в поселке Ашукино Пушкинского района Московской области;

– в Донецке, а также в Кривом Роге;

– переулок в Уссурийске;

   Памяти Е.А. Баратынского посвящены:

– Государственный музей Баратынского в Казани;

– Памятник поэта в Тамбове, в сквере на пересечении улиц Куйбышева, Мичуринской и Пенгенской открыт 12 октября 2011 года;

Имя поэта носят:

– Библиотека имени Баратынского в Тамбове;

– Центральная районная библиотека Уметного района Тамбовской области;

– Комната-музей имени Мара (село Софьинка);

– Школа имени Е.А. Баратынского села Софьинка Тамбовской области; в школе работает музей;

– В вузах и библиотеках Тамбовской области проводятся научные чтения, а также научно-практические конференции, посвященные Баратынскому; в школах – часы поэзии, а в художественных музеях – выставки;

– Постоянная выставка, посвященная знаменитому Поэту, находится в Кирсановском районном музее;

–К 200-летию со дня рождения Поэта выпущена серебряная монета России.

В честь памяти великого Поэта сняты следующие фильмы:

– «Поэты России XX века. Евгений Баратынский»; «Екклесиаст Евгений Баратынский»; из цикла телепередач ТК «Культура», «Библейский сюжет» (2017 г.).

…

Изданы следующие произведения Евгения Баратынского:

– Полное собрание сочинений и писем: стихотворения 1818—1822 годов;

– Письма Баратынского к И.В. Киреевскому, детские стихотворения; (Сборник С.А. Рачинского Санкт-Петербург, 1899 год;

– Полное собрание сочинений в двух томах Санкт-Петербург 1914-1915 года;

– Полное собрание сочинений Евгения Баратынского – Москва, 1936 год;

– Е.А. Баратынский. Стихотворения, Поэмы, Проза, Письма (Москва, «Наука»,  1951 год;

– Е.А. Баратынский. Полное собрание сочинений 1957 год;

– Е.А. Баратынский. «Языки славянской культуры» 2002 год.

На мой взгляд, есть основание познакомить читателя с оценками его современников, на которые, кстати сказать, Поэт обращал мало внимания.

Известны слова Пушкина, с которым Баратынский дружил, очень ценил его и уважал: «Он у нас оригинален – ибо мыслит. Он был оригинален и везде, ибо мыслит по-своему, правильно и независимо, между тем как чувствует сильно и глубоко».

Современники Баратынского видели в нем талантливого поэта, но поэта пушкинской школы. Но его позднее творчество критика не поняла и отвергла!..

Литературоведение второй половины XIX века считало Баратынского второстепенным поэтом, чересчур рассудительным автором. Особенно в этом преуспел Белинский. И он не был единственным, который не считал Баратынского «великим поэтом». Так в энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона написано следующее: «Как поэт, он почти совсем не поддается вдохновенному порыву творчества; как мыслитель, он лишен определенного, вполне и прочно сложившегося миросозерцания; в этих свойствах его поэзии и заключается причина, в силу которой она не производит сильного впечатления, несмотря на несомненные достоинства внешней формы и нередко – глубину содержания».

В начале XX века, благодаря русским символистам, происходит кардинальный пересмотр оценки наследия поэта. Баратынский стал восприниматься как самостоятельный, крупный лирик-философ, стоящий в одном ряду с Тютчевым. При этом в стихах поэта подчеркивались черты, близкие поэзии Серебряного века.

Осип Мандельштам писал: «хотел бы я знать, кто из тех, кому попадутся на глаза названные строки Баратынского, не вздрогнет радостной и жуткой дрожью, какая бывает, когда неожиданно окликнут по имени».

Но многие русские поэты XX века, в частности, Александр Кушнер, Иосиф Бродский, который говорил: «Я думаю, что Баратынский серьезнее Пушкина. Разумеется, на этом уровне нет иерарха, на этих высотах».

Владимир Набоков: «Баратынский хотел воплотить нечто глубокое и трудно передаваемое, но по-настоящему сделать это так и не сумел»

Но эта мысль дублировала суждения литераторов-современников, с которыми он перед смертью разошелся».

В заключение хочется познакомить читателей с последним шедевром, написанным Поэтом:

Пироскаф

Дикою, грозною ласкою полны,

Бьют в наш корабль средиземные волны,

Вот под кормою стал капитан,

Взвизгнул свисток его. Братствуя с паром,

Ветру наш парус раздался недаром:

Пенясь, глубоко вздохнул океан!

…

Только вдали, океана жилица,

Чайке подобна, вод его птица,

Парус развив, как большое крыло,

С бурной стихией в томительном споре,

Лодка рыбачья качается в море, –

С брегом небрежное скрылось, ушло!

Много земель я оставил за мною;

Вынес я много смятенной душою

Радостей ложных, истинных зол;

Много мятежных решил я вопросов,

Прежде чем руки марсельских матросов

Подняли якорь, надежды символ!

С детства влекла меня сердце тревога

В область свободную влажного бога;

Жадные длани я к ней простирал.

Темную страсть мою днесь награждая,

Кротко щадит меня немочь морская,

Пеною здравия брызжет мне вал!

Нужды нет, близко ль, далеко ль от брега!

В сердце нет, близко ль, далеко ль до брега!

В сердце к нему приготовлена него.

Вижу Фетиду; мне жребий благой

Емлет она из лазоревой урны:

Завтра увижу я башни Ливурны,

Завтра увижу Элизий земной!..

Римма Кошурникова