Крейслер заболел совершенно неожиданно для себя. Просто вспыхнул, словно пламя окутало его изнутри, вживаясь во все его естество. Словно он был заживо зажжен или даже сварен в котле.

Крейслер думал о Марианне, вот уже три часа, не шелохнувшись лежа на кровати, и устремив взгляд в потолок. Его словно выбило из жизни, прибило к какому-то далекому берегу во льдах, и он ощущал его покалывание во всем своем теле, словно его четвертовали, а потом снова медленно собрали и положили на место.

Марианна не была рядом. Последнее время она общалась с ним значительно реже. Может быть, была занята, а может быть, таковыми были обстоятельства.

Еще совсем недавно ему пришлось провожать ее на важную встречу, проходившую в чьей-то квартире или даже особняке, в роскошном современном доме-небоскребе, со всеми удобствами. Крейслер вез Марианну на машине, осознавая, как все внутри у него сгорало и плавилось. А затем медленно и верно было уничтожено. Представить себе, что Марианна была с кем-то другим для него не было никакой возможности, он не мог вынести этого испытания. И конечно же он не мог не показать виду, что может такие испытания вынести.

Когда она вышла из машины, приветливо помахав ему на прощание, он понял в какие-то доли секунды, что его жизнь рухнула навсегда, что он не сможет больше дышать, верить, что он просто провалится куда-то в преисподнюю, и, главное, сделать он это хочет как можно быстрее.

Сидя в машине битые три часа, он не знал даже зачем он здесь находился. Марианна ничего не сказала ему в отношении своих новых знакомых, но он чувствовал где-то внутри странное жжение под ложечкой, словно его предавали на смерть, и Марианна была частью этого события.

«Совсем не стоит фантазировать», — уговаривал он сам себя, осознавая, что представить себе Марианну в чьих-то еще объятиях будет для него совершенно непомерным заданием.

Марианна не просто была его частью. Марианна была для Крейслера всем. Он очень хорошо осознавал, что самой Марианне для счастья и радости в жизни нужно было что-то совершенно иное, он также осознавал, что это иное был вовсе не он, и что соответствовать он никогда не сможет. Тем не менее, внутренняя сила, которая держала его подле Марианны была тоже совершенно необыкновенная, и игнорировать эту силу он не мог.

Марианна вошла в его жизнь так давно, что он даже не отдавал себе отчета в том, что она может куда-то исчезнуть, или быть поглощенной кем-то еще. Быстро свыкшись с новою мыслью их некоторого отчуждения, тем не менее, Крейслер теперь общался с ней на расстоянии, задавая вопросы, и пытаясь вслух найти на них ответ.

Он свыкся с тем, что Марианна может выйти замуж, свыкся с тем, что она совершенно свободная женщина, может любить кого хочет и когда хочет, и его присутствие было для нее совершенно необязательным.

Он не мог задаваться вопросом, любит ли его Марианна. Этот вопрос не был для него важным, или даже интересным. Что значит – любит или не любит. Он сам не просто любил ее, он не мог себе представить ни жизни, ни даже смерти вне ее.

Марианна источала тепло и свет. Ее тепло было сродни домашнему очагу, но это было нечто одновременно настолько обманное, что каждый раз, обманываясь, Крейслер вновь и вновь понимал, как сильно к ней привязан.

Марианна имела, словно сдерживала внутри, свою внутреннюю жизнь, настолько богатую, настолько полную реалиями и воспоминаниями, что Крейслер никогда не мог вслух объяснить, чем именно она занималась, и что знала. Этот ее мир Марианны был полон красоты и страстей, покоя и странных фантасмагорий. Процесс встречи новых людей Марианна, как ни странно, тоже переживала болезненно, становясь частью их. Наблюдать как в Марианну входил или обитал в ней кто-то еще, было странно и не всегда лицеприятно, для Крейслера, но и к этому он в конце концов привык. Иначе как бы Марианна могла раскрыть для себя этот мир, ни с кем не знакомясь? Так он объяснял ее эти странные переодевания, внутренние метания и творческие порывы.

Когда она впервые попросила его подвести ее к месту своей встреч в тот современный небоскреб, Крейслер не просто расстроился, он словно потерял все ориентиры внутри. Тем не менее, убить его это не могло, он слишком любил Марианну, чтобы не понять ее внутреннего движения.

В какой-то из осенних и грустных дней Крейслер познакомился с Катей, девушкой совершенно спокойной в отношении любовных переживаний. Встреча с Катей произвела на Крейслера лечебное впечатление. Он ощутил, как его плечи расправились, как ему захотелось парить над городом, радоваться и свершать новые дела.

Крейслер не мог сравнивать Марианну с Катей. Катя была настолько тепла, легка, права во всем, что она делала, что, по сравнению с Марианной, действительно, представала некоторого рода ангелом. То есть, может быть, ангелом Катя и не была, но так она виделась Крейслеру.

Забыть Марианну Крейслер никогда бы не смог. Не мог забыть, не мог не думать о ней, не мог не считать ее совершенно единственной с своем роде.   Душевная близость, которая была создана Марианной между ними, была словно на контрасте сконструирована ею же, наперекор здравому смыслу. Когда он думал над тем, кто был для него по-настоящему близким человеком, это всегда была Марианна.

Сложность с Катей заключалась лишь в том, что Катя была, действительно, добра и привлекательна, и общение с ней, сулило для Крейслера какое-то многообещающее море счастья. Вновь и вновь, глядя на Катю, Крейслеру внутренне хотелось дойти до далекого детства, заново родиться и обрести, наслаждаясь ее теплом и лучезарностью.

Однажды она позвала его к себе домой, и он вдруг ощутил, что были черты в Кате, которые напоминали ему Марианну, и что возвращение в первозданное состояние все-таки возможно.

Когда он впервые Катю поцеловал, то совсем лишился дара речи. Ему показалось, что все внутри него оборвалось, куда-то запропастилось, улетело. От Кати пахло каким-то душистым весенним одеколоном, и он вслушивался в ее дыхание, с большой осознавая, что это скоро закончится, и что они должны будут разойтись.

— Почему? – вдруг спросила Катя вслух.

— Не знаю почему, — ответил Крейслер и снова улыбнулся.

Встреча с Катей была тоже сильным впечатлением его жизни, чего сразу он даже не сообразил. Катя всколыхнула в нем все воспоминания молодости, счастья, парения над землей, оставив позади все распри, козни и ужасы недавнего прошлого. Ее легкое присутствие, светлые глаза и смех настолько поглотили все его естество, что он вдруг почувствовал себя молодым и счастливым. Снова счастливым, несмотря ни на что. Она смеялась, пела, прыгала к нему в объятия, рассказывала о своей жизни, и ему хотелось сказать, что он очень давно не испытывал подобного ощущения счастья, легкости и внутреннего подъема.

Когда Крейслер начал замечать, что Кате были свойственны истинно человеческие качества, как, например, забывчивость, ревность, желание поддеть, он даже удивился.

«Это ангел!» — повторял он про себя, пытаясь отогнать любые мысли, намекающие на человеческие проявления Кати. – «Ангел и все тут!»

Постепенно, привыкнув к своей жизни в лучах Катиного тепла, на удивление, Крейслер заметил, что рядом с ней становилось ему не лучше, а только сложнее. Сложнее, потому что волей-неволей, Марианна вставала между ними и острогов его памяти, и сделать выбор в пользу Кати он никогда бы не смог, даже если бы захотел, потому что это лишило бы его полностью веру в что-либо, разрушило до основания. Он мог быть счастлив с Катей, но такого счастья он даже хотеть не мог, настолько в его сердце Марианна обрела каждое возможное место.

Марианна не была бы Марианной, если бы она была обыкновенной, или какой-то предсказуемой, или, к примеру, порочной. Этого не было и быть не могло. Марианна была умной, вежливой, расчетливой в проявлении своих действий, скрыто эмоциональной, и совершенно любимой.

Когда Крейслер смотрел на Марианну, ему всегда хотелось сказать: Вы вообще знаете, что такое настоящая женщина? Вы хотя бы когда-нибудь такую видели?

Его лицо покрывала испарина, он весь преображался, светился, ощущая, что – вот-вот, он сможет понять, разгадать этот секрет Марианны. Тот секрет огня, который она всегда поджигала внутри мужчин, и сохраняла его там так долго, пока он сам не просил, умолял зажечь его заживо снова.

Крейслер также осознавал, что Марианна была часто несчастна, именно потому, что мужчины не любили столь независимых женщин, и ощутить всю ее глубину мог отнюдь не каждый.

«Как сделать ее счастливой!?» — вновь и вновь думал Крейслер, напрягая все свои мысли и чувства, пытаясь справиться с нахлынувшим на него потоком эмоций.

Когда он сидел с Катей в кафе, в какой-то момент ему стало совсем грустно. Он понял, что его попытки уйти от Марианны никогда не могли ни начаться, ни закончиться. Она всегда была здесь, в его сознании, такая же яркая, умная, как когда он встретил ее впервые. Он ощущал ее отсутствие как ощущают художники отсутствия натуры, словно из них вынимают воздух и полностью лишают жизни.  Крейслер уже и не пытался понять, до какой степени придуманной была Марианна, но ее присутствие было для него решительно всем.

Когда Марианна вернулась тогда с той встречи, она сразу дала понять Крейслеру, что уходит. Крейслер слушал ее молча, вспоминая, как плакал ночами от любви, как многое он сделал ради нее, и сколько воспоминаний было с ней связано. Он даже хотел сказать Марианне, что сразу покончит с собой, если она уйдет, но понял, что это не поможет.

Глубокой интуицией своей мысли, которая балансировала теперь на грани разумного, он понимал, что общение с Катей может быть единственным спасением для него, потому что Марианна, ощутив хотя бы немного присутствие кого-то другого, оценит это действие Крейслера, больше, чем что-либо еще.

«Марианна! Что же мне делать?» — снова повторял Крейслер про себя, мучаясь этой раздвоенностью, осознавая свой абсолютный провал отношений с Марианной, но тем не менее, все растущий внутренний потенциал любви, который никуда не девался, а все время присутствовал в нем, идея по нарастающей.

«Марианна, если бы ты только знала, как ты совершенно неповторима, ни в ком», — думал Крейслер, в который раз проверяя свой телефон, не объявилась ли Катя в сети, и нет ли возможности хоть как-то разрешить свои внутренние противоречия.

Снег плыл вокруг, падая белыми бликами на асфальт, вздымая внутри все, что там накопилось. Крейслер мечтал, как обожжет горло красным вином, но, когда дома он аккуратно налил себя на дно огромного стакана красное выдержанное вино, почувствовал, что ему снова стало невыносимо плохо, и что ощущение покоя, которое он когда-то давно знал, так и не придет к нему, и не посетит его никогда.

«Еще не хватало рассказывать им друг о друге», — подумал Крейслер, и весь съежился, понимая, насколько обе женские фигуры были различные, и насколько он сам мечтал соединить их воедино, но именно это ему никак не удавалось.

Когда он приехал к Кате, то первым делом решил, что будет заботиться о ней, относиться к ней тепло, внутренне давая себе миллионы клятв и обещаний. Он целовал ее в губы, и радовался словно ребенок, тому, как искренне она отвечала ему, и какое тепло было в ее неожиданной и совершенно непередаваемой нежности. В какой-то момент Крейслер совершенно расслабился, и почувствовал себя в каком-то другом мире, а потом опять ощутил присутствие Марианны, которое было не укором ему самому, а постоянным напоминанием о его истинных намерениях.

Он шел домой, подбрасывая камешки начищенными ботинками, вновь думая о Марианне, и понимая, что более близкого человека у него не было и никогда не будет.

Когда он позвонил Марианне, она сказала, что снова скучает по нему, что было для Крейслера полнейшей неожиданностью.

Нина Щербак