I

Каждое утро Алексей Петрович начинал с ритуального визита на кухню. Неспешно он открывал дверцу навесного шкафчика с посудой и доставал свою любимую чашку, синюю в белый горошек, всегда стоящую с левого края. Затем он включал электрический чайник и, пока тот нагревался, любовался видом из окна, которое выходило в сад.

Затем Алексей Петрович пил чай с мёдом и хлебом, и эта скромная холостяцкая трапеза служила ему завтраком и обедом одновременно.

Каждый день Алексей Петрович напряжённо следил за судьбами мира, читая газеты и смотря практически все выпуски новостей. Он негодовал, давал советы и указания, делал замечания и всегда сожалел о том, что живёт в глуши и что телевизор показывает только три канала. Но к вечеру его забота о мире обычно притуплялась, и он, чувствуя неимоверную усталость, плёлся на кухню, чтобы поесть. Для удовлетворения голода было достаточно открыть холодильник и взять, что больше приглянется: ветчину, сыр, помидоры или, скажем, борщ.

Доставая продукты, Алексей Петрович никак не мог сосредоточиться на какой-то важной мысли, которая — он это точно помнил — не давала ему покоя уже многие месяцы и годы и которую он постоянно забывал.

После ужина Алексей Петрович обычно смотрел какой-нибудь кинофильм и мирно засыпал, чтобы следующим утром снова отправиться на кухню…

Ах, да… Алексея Петровича мучила одна непостижимая тайна: каждый вечер он оставлял свою любимую чашку немытой на кухонном столе, а утром снова находил ее чистую и сухую в навесном шкафчике для посуды. Это недоразумение, пожалуй, могло бы свести с ума кого угодно, только не Алексея Петровича. Он умел забывать непонятное, сложное и неважное. И, главное, ему нравилось это недоразумение.

Утренний ритуал чаепития на кухне давал настрой всему дню и, страшно даже подумать, что было бы, если бы любимая чашка Алексея Петровича исчезла или оказалась не на привычном для него месте с левого края в навесном шкафчике для посуды.

В минуты озарения Алексей Петрович судорожно мыслил, пытаясь раскрыть тайну чашки, но он был уже немолод и слаб, а потому силы быстро покидали его, и он не успевал додумать свою мысль до конца. Он брёл неспешно в свою комнату или, чаще, в сад — светлый, ухоженный — и благодарил солнце, небо, воздух. Умилённый и растроганный красотой мироздания, Алексей Петрович шёл обратно в дом, к телевизору и газетам, которые, кстати, тоже сами собой появлялись на его журнальном столике, но этот факт его мало заботил. Алексей Петрович не был привязан к газетам так сильно, как к своей чашке, и, если бы их не стало, он спокойно обходился бы одним телевизором.

II

Солнечный луч разбудил Алексея Петровича раньше обычного. Весна вступала в свои права, прогоняя зиму щебетом птиц и теплом множества солнечных лучиков, выпущенных, словно шпионы, в холодный мартовский воздух.

Настроение у Алексея Петровича было весеннее, его душа предчувствовала что-то удивительное, прекрасное. Он поспешил на кухню, открыл дверцу навесного шкафчика для посуды и…

О ужас! Чашки, любимой чашки Алексея Петровича, там не оказалось. От удивления даже волосы зашевелились у него на голове. И сразу вспомнился вопрос, ответ на который он пытался найти все эти годы.

Алексей Петрович неспешно повернулся к столу, за которым ещё вчера вечером пил чай. Чашка, как ни странно, стояла на столе. Она стояла так невинно, словно и не должна была быть в шкафчике для посуды, с левого края.

«Надо же! — подумал Алексей Петрович. — Бывает же такое диво!»

Начинающийся день, конечно, был испорчен. От предвкушения чуда осталась лишь горечь, перемешанная с досадой. Алексей Петрович страшно сердился, сам не зная на кого. Но ведь кто-то должен был сделать все как надо и не сделал! Безобразие!

Налаженный и давно привычный ритм жизни был нарушен. Алексей Петрович ходил из угла в угол, затем начал ходить из комнаты в комнату. Он кружился по дому без цели, словно муха вокруг лампочки, и никак не мог собраться с мыслями. Он распахивал двери одной комнаты за другой, оставляя их открытыми настежь. Ему хотелось, чтобы пробравшийся в его жизнь хаос вышел вон, чтобы жизнь наладилась, и любимая чашка, так или иначе, оказалась в шкафу на привычном месте.

«Что же делать? Что делать?» — кружилось в голове, и вместе с мыслью наматывал круги по дому Алексей Петрович. Вдруг его взгляд зацепился за ещё одну дверь, в которую он почему-то никогда не входил.

«Возможно, разгадка страшной тайны прячется за этой дверью», — подумал Алексей Петрович и решительно шагнул в таинственную комнату. Но, переступив порог, он замер в нерешительности. На большом кожаном диване спала большая и уже немолодая женщина. Она приоткрыла глаз, взглянула на Алексея Петровича, затем перевернулась на спину и недовольно спросила:

— Ну, чего вскочил ни свет ни заря? Сам не спишь и мне не даёшь.

Алексей Петрович оробел, но, собравшись духом, прошептал:

— Кто вы такая и что делаете в моем доме?

— Жена твоя, балбес, уж тридцать лет как жена. Эх, балбес! И как я тебя такого терплю? — пробормотала женщина и, повернувшись спиной к Алексею Петровичу, засопела.

В голове у Алексея Петровича как бы заскребли кошки и забегали вошки. Он почесал затылок, потом лоб, потёр уши, прикусил язык и, пятясь задом, вышел из комнаты. Затворив за собой дверь, немного постоял, затем неспешно пошёл в свою комнату, все время пытаясь сосредоточиться на какой-то мысли. Но Алексей Петрович был уже немолод и слаб, а потому силы его быстро оставили, и он не успел додумать свою мысль до конца. Он лёг в постель и крепко уснул.

III

Проснулся Алексей Петрович под пение птиц, в прекрасном расположении духа и сразу же почувствовал сильный голод. Как всегда, неспешно, Алексей Петрович отправился на кухню, открыл дверцу навесного шкафчика для посуды и достал свою любимую чашку, стоявшую с левого края. День обещал быть хорошим и по-весеннему тёплым.

Светлана Коппел-Ковтун