Вечером на небольшой железнодорожной станции сделал остановку пассажирский поезд. Среди немногих сошедших с него был и новоиспеченный старший лейтенант по фамилии Серков.

Осторожно обходя лужи на перроне, чтобы не запачкать блестящие, начищенные еще раз перед выходом из вагона сапоги, офицер направился к автобусной остановке. Там он поставил свой командировочный чемоданчик на мокрый асфальт и оглядел знакомую привокзальную площадь.

Знакомую потому, что прикатил старший лейтенант в городок, где родился и рос, учился в школе, а потом именно вот с этой станции отправился поступать в военное училище.

…Когда командир батальона объявил Серкову, что тому «предстоит убыть в служебную командировку» – в студенческий и грязноватый Воронеж, от которого до родины старшего лейтенанта, маленького районного городка в Центральном Черноземье, и езды-то было всего ничего, – офицер привычно откозырял:

–   Есть убыть завтра, товарищ подполковник…

И только уже выходя из кабинета комбата, неожиданно понял, что вполне сможет на денек-другой заскочить к родителям, которых не навещал около двух лет. Последний раз гостил по окончании военного училища, да и то недолго: скучновато в банальной провинции, на модном курорте куда предпочтительнее. На Черноморском  побережье провел и оба очередных отпуска.

…Билет до Воронежа Серков взял на самолет, чтобы сколько-то времени выгадать за счет дороги, но вот дальше пришлось добираться поездом – какой уж тут «Аэрофлот».

В вагоне офицер то и дело посматривал на часы, без особой заинтересованности пытался читать захваченный в дорогу свежий триллер Данила Корецкого и, не зная, чем еще скоротать время, надраивал в тамбуре и без того сияющие хромовые сапоги. Похоже, впервые в жизни старший лейтенант столь остро чувствовал тоску по родным местам.

Итак, Серков стоял на привокзальной площади. Казалось, ничего здесь не изменилось за минувшие годы. Уличные фонари горели через один, но автобусная остановка подосвещалась падающим из окон зала ожидания светом. Внутри ее будки была набросана куча мусора, единственная лавочка поломана, а из дальнего угла, спрятавшись там от дождя, устрашающе ворчал на всех ничейный пес. Снаружи, по побелке, будку со знанием дела расписали – в основном бранными словами и выражениями.

Серков ничего этого сейчас не замечал. Будущее представлялось ему  блестящим, как новая форменная звездочка, которую он, предварительно обмыв в стакане в кругу сослуживцев – армейская неписаная традиция, – недавно торжественно прикрепил к своему погону. В мыслях Серков уже встретился с родителями и с гордостью принимал их поздравления с новым воинским званием.

Фуражка у старшего лейтенанта успела промокнуть, когда наконец подъехал полупустой автобус. Расталкивая остальных ожидавших транспорт людей, к передней двери его рванулась юркая бабка с дородным мешком через плечо.

«Вот тебе и божий одуванчик, – невольно подумал, сторонясь поспешающей, Серков. – А прет прямо как бронетранспортер…»

Меж тем бабка, походя двинув поклажей по очкам пожилому мужчине в шляпе и с «дипломатом» в руке, проворно взобралась на ступеньку автобуса и прочно застряла со своей ношей в дверях. Не выпуская ее из рук, бабка молча и упрямо рвалась в салон.

– Что же вы стоите, а еще офицер! Давно бы помогли! – сделал замечание Серкову поправлявший очки пожилой мужчина и брезгливо поморщился.

«Указывать-то и я умею», – досадливо подумал раскритикованный.

Он нехотя, опасаясь испачкаться,  высвободил увесистый мешок из дверей и боком пронес его в салон автобуса. Божий одуванчик тотчас обосновалась спиной к водителю и лицом к попутчикам, уместив поклажу между ног и уложив на ее завязку сухие пергаментные руки.

– Ну и ну! – заметил, опускаясь на одно из средних сидений, мужчина,  только что поучавший Серкова. – Первобытные люди и то культурнее были! – И порицающе покачал головой, косясь на обладательницу бесценного груза.

Мужчине не возразили, но и не поддержали, и он со вздохом отвернулся к окну.

Сидячих мест с избытком хватило на всех пассажиров. Водитель подождал немного, завел двигатель…

– Э-эй! – раздалось с улицы. – Стоять, шеф!

И в заднюю автобусную дверь с разгона вломилась разновозрастная компания парней, человек шесть. Они шумно сгрудились на задней площадке.

Парни были чем-то схожи меж собой, хотя на вид все разные: один – едва не упирающийся головой в потолок автобуса, с пушкинскими бакенбардами; другой – среднего роста крепыш с короткими пшеничными волосами и такого же цвета усами подковой; третий – лысеющий коротышка с красными пятнами на испитом лице, отряхивающий от дождя фуражку-блин тигровой расцветки. Серкову тут же подумалось, что дешевое красное вино, которое пятнистый точно хлебал сегодня, предательски выступило у него на физиономии.

Среди парней выделялся патлатый, с подбритыми висками подросток, и старший лейтенант про себя отметил, что взрослая компания – не для такого салажонка. А чуть позже понял, что общим в парнях было их развязное поведение и то, что все, включая подростка, оказались навеселе.

Автобус отъехал от остановки. Испитой коротышка начал что-то увлеченно рассказывать товарищам, смачно матерясь почти через каждое слово.

На остановках входили и выходили люди, рассказчик-хам продолжал изощряться в ругательствах, компания парней одобрительно гоготала, а все остальные пассажиры делали вид, будто ничего не слышат.

Впрочем, именно Серков внимания на нецензурщину сразу и не обратил: мысли его были заняты предстоящей встречей с родителями, да и вообще – подумаешь, эка невидаль, мат. В армии его выше крыши.

Однако сидящий рядом с Серковым, через проход, мужчина – тот самый, в очках и с «дипломатом», – укоризненно посмотрел на офицерские погоны. Старший лейтенант почувствовал бичующий взгляд, понял молчаливый упрек… Но ругающегося парня не остановил, отчетливо сознавая: здесь одним замечанием не отделаешься. Решил выждать время – глядишь, может всё само собой и утрясется.

Мужчина в очках буркнул под нос что-то вроде: «Нда-а» – и повернулся лицом к компании, веселящейся на задней площадке. Открыл рот – видимо, чтобы одернуть хама-рассказчика, – однако в последний момент перерешил и прикусил язык. Снова вздохнул и неудовлетворенно уставился в пол.

«Жидок ты на расправу, дядя, – мысленно оценил Серков нерешительность Интеллигента, как про себя окрестил соседа по автобусу. – Чужими-то руками, известно, любое дело делать проще. Великий принцип: «только не я» – сработал».

А почему «не я»?

Неожиданно ему вспомнилось, как товарищ-курсант когда-то рассказывал про самый сокрушительный удар в боксе: встречный. Это если кто-то на ринге пытается противнику прямым по челюсти въехать, а тот, уклоняясь,  одновременно  бьет соперника – вразрез в голову и чаще с правой руки. Атакующий боец не ждет и не видит контрудара, скорость и сила которого удваиваются за счет   слагающихся движений спортсменов. Такой пропущенный встречный зачастую приводит к тяжелому нокауту. Впечатление со стороны: зарвался и нарвался. К слову, поговорка с подковыркой: «Тот, кто бьет, тот и падает» – известна почти любому мастеру кожаной перчатки.

Напоровшиеся на классический встречный, бывает, долго потом осторожничают. Даже на тренировках. Кругами по рингу бегают, пассивно бой ведут. А в единичных случаях бросают бокс напрочь из-за боязни вновь нарваться на этот страшный и коварный удар.

Вот и Интеллигент промолчал, учтя реальную вероятность нанесения подобного, в переносном смысле, встречного со стороны парней. Не проявляли активности и остальные пассажиры, да и сам Серков. Впрочем, он-то плюс ко всему опасался еще и вторичной угрозы – негативной реакции со стороны начальства. Которое, получив сигнал об участии офицера в драке, вполне могло, не особо даже и разбираясь, наказать запятнавшего честь мундира и подразделения.

Проехали еще две остановки. Бессловесный внутренний протест пассажиров нарастал. Правда, теперь в автобусе из способных как-то противостоять веселой компании оставалось лишь трое: офицер, Интеллигент да хлипкого вида парень,  усердно водящий пальцем по экрану смартфона, жаргонно – «рукоблудника». Нет, никто из них так и не решился примерить на себя активную роль, как часто в пиковых ситуациях и бывает.

Часто, но все же не всегда. В мае прошлого года Серков оказался свидетелем врезавшегося в память противоположного случая. Тогда он тоже находился в командировке: приехал за молодым пополнением в один из уральских городов.

Отметившись с утра на призывном пункте, лейтенант (о ту пору), чью команду новобранцев должны были формировать лишь через день, решил  познакомиться с городом. Побродил по центру, потолкался в местном ЦУМе, прогулялся по парку культуры и отдыха, а потом сел в первый же попавшийся троллейбус и без определенной цели поехал кататься по улицам.

Подобный эмпирический способ изучения населенных пунктов в командировках использовался не впервые: куда интереснее было самостоятельно «выйти» на какую-то уличную достопримечательность.

Таким путем и попал Серков в тот раз на окраину города, сойдя на конечной остановке троллейбуса. Справа от нее дымил трубами  металлургический завод. Перед управленческим зданием его на прямоугольном постаменте красного гранита высился бронзовый памятник-бюст, увековечивающий память основателя предприятия. Вспомнилось когда-то читанное: увидеть подобную скульптуру во сне – к удачному решению проблем. Налево от заводской ограды располагался большой пустырь, за которым возвышалось несколько многоэтажек-новостроек и виднелся молодой лиственный лес.

Серков пожалел, что не успел возвратиться в тот же, что и завез его на окраину, троллейбус, но – делать нечего – стал ожидать следующего. Меж тем из заводской проходной вышли и остановились невдалеке две женщины: в возрасте – одетая в строгий темный костюм и средних лет – в желтом клетчатом платье.

Офицер мало вслушивался в разговор соседок – что интересного в бабьей болтовне, – но тут внимание ожидающих транспорта людей привлекло появление группы подростков, малой скоростью двигающейся мимо остановки по направлению к лесному массиву. В центре кучки слабо упирался и ёжился от тычков и подталкиваний щупленький – соплей перешибешь –  белобрысый паренек, которого несколько сверстников явно вели на «заклание».

– Шагай-шагай, сексот несчастный, – ввалил очередного пинка щупленькому самый здоровый из «палачей», длинный мордастый парень в лимонной тенниске и синих тренировочных брюках. – Сейчас за всё разберемся…

Как и сегодня, в тот момент Серков тоже сразу подумал, что надо бы вмешаться и предотвратить расправу, но… Не хватало еще завтра на призывной пункт с синяком под глазом или распухшей скулой заявиться, а ведь порассудить начальники могут всяко. Опять же и на помощь слабого пола рассчитывать не приходилось. Ходи потом разукрашенный, доказывай, что ты не верблюд.

И лейтенант мысленно успокоил себя: «Подумаешь, проучат немного ябеду…» Молящие взгляды женщин офицер предпочел проманкировать.

Однако пожилая дама вдруг сделала именно то, что надлежало бы сделать ему самому, мужчине.

– Как вы можете? Звери! Немедленно отпустите его! – гневно воскликнула она.

Даже такой, всего лишь словесный протест против готовящегося «заклания» сразу вызвал замешательство в рядах «палачей». Этим оперативно и воспользовалась «жертва», прорвавшая кольцо мучителей и помчавшаяся наутек через пустырь, в сторону ближайшей девятиэтажки.

Длинный парень умело выругался, но к женщине при молодом офицере, стоящем рядом, цепляться не рискнул и негодующе отошел с приятелями. А вскоре к остановке подрулил очередной троллейбус. Серков в нем ехал и радовался, что мордастый не пристал к женщине, ибо в противном случае ему, офицеру, уж не миновало бы круто вмешаться, и решительно неизвестно, как бы оно всё потом обернулось. Однако в сегодняшнем случае…

Что ж, Интеллигент расчетливо оценил обстановку и расстановку сил. Но, не глядя в сторону компании парней, и он, и сидящие в автобусе женщины, и старик со слуховым аппаратом выразительно посматривали на Серкова, должно быть, про себя возмущаясь: он-то, он, защитник Родины, почему молчит?

А «защитника Родины» злили эти осуждающие взгляды. Нет, абстрактно он соглашался, что офицер всегда и везде должен  вершить справедливость, и что военная форма ко многому обязывает, и что… Но…

Но по сути своей старший лейтенант не был героем – правда, и не стремился им хотя бы казаться в глазах окружающих (иные офицеры, он это точно знал, именно так и делали, красочно живописуя свои измышленные подвиги). И так как, ко всему прочему, Серков обладал весьма заурядной внешностью и силой, то частенько тяготился своим мундиром, отчетливо ощущая, какой тяжелый груз ответственности несет на плечах вместе с погонами, и понимая, что от этого груза не освободишься даже «в гражданке» и «на гражданке» – то есть в гражданской одежде и вне стен воинской части.

Серков и в училище-то поступал не по призванию или, скажем, семейной традиции, а за компанию с одноклассником, увлекшись рассказами того о романтике офицерской профессии. Да еще потому, что конкурс в выбранный военный вуз был небольшим. Однако судьба-владычица повернула всё так, что Серков-то курсантом стал, друг же его до проходного балла не дотянул и позднее угодил в солдаты.

«Что, рискнуть одному выступить против шестерых? – рассуждал Серков, меж тем как автобус продолжал рейс. – Ну, было бы парней двое, даже трое – куда ни шло. Тогда бы и этот, в очках, тоже встал, а сейчас, скорее всего, промолчит. И вряд ли компания настолько глупа, чтобы затевать потасовку в салоне. Просто выйдут следом за мной на остановке и набьют морду. Это когда-то офицер с собой личное оружие круглый год носил, и можно было при случае хулиганам пистолетом пригрозить, а то и вообще под дулом до милиции довести. Сейчас – шалишь, пистолет только в наряд да на стрельбы. Ну, еще если начальником караула по сопровождению воинских грузов назначат, тоже на руки получишь. Или, может, оно и правильно? А то как шарахнут вечером сзади колом по голове – из своего же «пээма» смерть потом примешь. Если же бандюга стрелять не рискнет – все одно, «за утрату личного оружия» трибунал засудит. Куда ни кинь, везде клин. Вот и сегодня что получается: ты подставь морду, а мы кучей набьем. Самое же паршивое – попутчики-то: один посочувствует, другой пожалеет… но ведь никто не поможет. И уж явно не поедет к моему начальнику политотдела засвидетельствовать, что я “помогал наводить общественный порядок”».

Поэтому Серков, подобно другим пассажирам автобуса, молчал, не реагируя на ругань, хотя многие из них этим молчанием человека в погонах были ох как недовольны.

Тут подростку с подбритыми висками надоело стоять и он плюхнулся на свободное сиденье позади Интеллигента. Достал пачку «Примы», щелкнул зажигалкой, закурил. Со смаком затянулся и дым дерзко выпустил в затылок, прикрытый коричневой шляпой. Этого Интеллигент уже не стерпел.

– Да как ты смеешь? Что за хамство! Сейчас же прекрати курить в салоне!

– Заткни пасть, дядя, а то в момент по ушам схлопочешь. – И подросток выругался: равнодушно и трехэтажно.

Остальные пассажиры автобуса замерли, мысленно возмущаясь столь откровенной наглостью. Бабка на переднем сиденье еще крепче вцепилась в мешок. Но никто не подошел к водителю и не потребовал отвезти распоясавшегося хулигана в милицию.

«Осадить надо хама, извиниться заставить, – про себя негодовал и Серков. Но подспудная мыслишка удерживала от активных действий: – Зачем торопиться, по физиономии всегда получить успеешь…»

Гогочущие парни на задней площадке автобуса, смолкнув, недобро уставились на Интеллигента. Под тяжелыми инквизиторскими взглядами мужчина заелозил на сиденье и стал растерянно озираться, ища поддержки. Достоинство не позволяло безнаказанно ругань спустить, а пойти дальше, на обострение ситуации, он трусил.

Выход Интеллигент всё же нашел, хитроумно переведя ее разрешение на Серкова.

– Вот, товарищ старший лейтенант, до чего дожили. И на место поставить некому. За то ли воевали? – с пафосом закончил он.

«Ты-то, скорее всего, нигде не воевал, – желчно прикидывал в уме Серков. – На “афганца” или “чеченца” совсем не тянешь… Но как ловко, паскуда, выкрутился! Если же мне сейчас промолчать, это будет позор… позор форме…»

И офицер, ошибочно полагавший, что, пока к нему конкретно не обратятся за помощью, поведение его еще не будет явной трусостью, ясно осознал, что теперь выхода нет: обязательно нужно действовать, и решительно, не надеясь на одни разговоры.

А он боялся действовать решительно, действовать вообще, зная, что неминуемо налетит на встречный удар. Он ведь, встречный-то, настолько многообразен и коварен, что подстерегает нас всю жизнь и на каждом шагу. Можно просто бояться самодура-начальника или прослыть «неудобным» человеком, с которым каши не сваришь, и уже одним этим нажить себе кучу врагов. Можно опасаться, что тебя, из элементарной вредности, «на всякий случай» доведут до инфаркта или что потеряешь теплое местечко. Можно много претерпеть даже из-за своего таланта, который бесталанным коллегам всегда не по нутру, и они всячески будут жрать и подставлять тебя. Много чего можно…

Впрочем, можно, как и в данном конкретном случае, бояться заполучить самый настоящий, без кавычек, встречный удар кулаком в зубы, а позже – как минимум строгий выговор в личное дело или даже неполное служебное соответствие: своего рода нокдаун.

Проиграв в уме ситуацию, Серков ответил Интеллигенту так:

– Ну, знаете… Если бы это касалось меня лично, я бы его быстро на место поставил.

Патлатый подросток прямо-таки взвился с сиденья, выплюнул сигарету, подскочил к офицеру, брызнул слюной и завизжал:

– Чего-о? Да я те, летюха, башку набок заверну! Плевком урою! Кровью харкать будешь! Всю жизнь на лекарства пахать!

Угрозы и ругань лавиной посыпались на Серкова. Подросток был взбешен. Да как кто-то посмел поставить под сомнение его, его силу, когда на задней площадке стоят пятеро здоровенных лбов, которые простым присутствием своим помогают испытывать такое сладостное – особенно по малолетству – чувство власти над окружающими?!

Сидеть и дальше сложа руки для офицера теперь было опасно физически, и он резко встал. Подросток на полуслове прервал угрозы и отскочил в сторону кабины водителя, полагая, что старший лейтенант сейчас кинется в драку и окажется меж двух огней. Не угадал. Тот не спеша прошел на заднюю площадку, к враждебно выжидающим парням, и, обращаясь ко всем, а в глаза смотря самому высокому, с пышными бакенбардами – считая его верховодом, – спросил:

– Мужики, вы не с Водокачки, а?

Водокачкой на местном жаргоне называли местный микрорайончик между основной, старой частью города и вокзалом – территорию с дурной славой. Там запросто можно было схлопотать по шее за здорово живешь, если никого из обитателей его не знаешь и попал туда случайно.

– А чё? – в штыки отпарировал высокий.

– Вы Лося знаете? – уточнил Серков.

…С Лосем он когда-то сидел за одним школьным столом. Второгодник пришел в их класс в седьмом, дотянули его с грехом пополам до окончания девятого, а потом  горе-ученик школу бросил, будучи абсолютно равнодушным к знаниям. Зато в  шестнадцать лет он уже сформировался во взрослого мужчину с фигурой атлета, а боролись подростки с ним в шутку кучей на одного.

Вскоре Лось снискал себе могучий авторитет среди молодежи города своими победами в уличных драках, в которые чрезвычайно полюбил ввязываться,  нередко провоцируя их самолично.

Когда Серков поступил на первый курс военного училища, Лось угодил под суд: опять же за драку. Года через полтора любитель помахать кулаками освободился по амнистии и стал работать шофером в местном автохозяйстве – на водительские права каким-то чудом сдать экзамены в колонии он таки умудрился. К тому времени здоровяк вместе с престарелыми родителями переехал в район Водокачки и  быстро утвердился там в авторитете среди местной шпаны.

Пожалуй, Серков был единственным, с кем из соклассников Лось при встречах поддерживал приятельские отношения. Почему?

Все три года совместной учебы он списывал у отличавшегося прилежанием соседа домашние задания и «выезжал» на контрольных. В какой-то степени именно будущему офицеру второгодник был обязан даже переходом из класса в класс. Видимо, чувство своеобразной признательности непроизвольно впечаталось у Лося в сознание, а уж коль он что-то запоминал, то накрепко.

И еще. Серков никогда не относился к нему как к отпетому хулигану,  конченому человеку, даже и после его отсидки. Для курсанта – тогда – он был и оставался просто товарищем школьных лет.

Примечательно, что уже после ухода хвостиста из школы он и Серков несколько раз оказывались по разные стороны дерущихся компаний подростков. В таких случаях Лось, заметив  бывшего однокашника, предупреждал его коротким: «Уйди!» – и махался дальше с другими противниками. Самое интересное – все сражающиеся это воспринимали как должное…

Вот на старом знакомстве офицер и решил сегодня сыграть.

Стоящий рядом с высоким парнем его усатый дружок-крепыш вроде бы заинтересовался ситуативно и спросил:

– А ты что, разве Лося знаешь?

– Кореша, – почти не моргнув глазом, ответил Серков и тут же перешел в наступление: – Слушай, скажи ему, чтоб перестал здесь курить, – и кивнул на  подростка-агрессора.

Усатый оказался инициативен.

– А ну, закрылся! И не чади пока! – повелительным тоном указал он патлатому, занявшему выжидательную позицию позади офицера.

Возмутитель спокойствия разом обмяк и покорно опустился на ближнее сиденье. Сгорбился на нем боком, исподлобья зыркая назад. И даже отброшенную по ходу «холодной», словесной войны сигарету самостоятельно притоптал.

«Да-а… – невесело подумалось Серкову. – Вот и получается, что, имея нужные связи, можно не только дефицитную дубленку по смешной цене отхватить или там дубинноголового отпрыска в престижный вуз протолкнуть. Со связями – особыми, конечно, – и в темном углу по морде уже не схлопочешь…»

Пока суть да дело, усатый пожелал продолжить неожиданное знакомство.

– Ты, похоже, местный? – полюбопытствовал он у старшего лейтенанта.

– Да уж… Как говорится, здесь родился, здесь учился… В школе, конечно, – нехотя уточнил тот.

– Служишь-то щас где? – подключился к диалогу еще кто-то из компании.

И пошли общие вопросы-ответы: с кем учился, с кем «ходил» в старших классах, кого, кроме Лося, помнишь, на какой улице живешь – жил, вернее. Но, беседуя с парнями, Серков неотрывно ощущал на себе взгляды остальных пассажиров, в которых, казалось, читалось: «Ах, ты, оказывается, такой же, как и они. Даже хуже: замаскировался, форму офицерскую надел. А мы-то думали…»

Любую форму, а тем паче офицерскую, очень легко опорочить. И если какой-то случайно затесавшийся в ряды армейские алкоголик валяется в ней около водочного магазина, то наблюдающие такую неприглядную картину люди невольно отождествляют с этим забулдыгой всех служивых: вот, мол, какие вы на самом-то деле… И несут по единичному случаю зародившееся мнение родственникам, соседям, коллегам по работе.

Форма – это ж своего рода ярлык. Однако если около того же магазина будет валяться пьяный мужчина, одетый в «гражданку», мы лишь с большей уверенностью сможем предположить, что это скорее простой работяга, нежели доктор каких-то наук…

Несмотря на то что Серков тогда чувствовал себя заложником ситуации, – понимал ведь: пассажиры автобуса мысленно уже приравняли к его военной форме и «содержанию» любых офицеров – от Калининграда до Сахалина, – просто так отойти от компании парней он теперь не мог.

Когда же старший лейтенант вышел вместе с ними из автобуса в центре города и волей-неволей должен был с попутчиками за руку попрощаться, тот самый, с красными пятнами на лице, коротышка, который смачно матерился в автобусе, задержал ладонь Серкова в своей и жаждуще предложил, как утвердил:

– Слышь, начальник… По сто пятьдесят и огурчик, за встречу. Кабак-то рядом… – И завершил свои слова виртуозным ругательством.

Дураку было понятно, что угощать всех должен именно Серков.

Усатый потянул было коротышку за рукав куртки, вроде: да ладно тебе, пошли. Но тот рукав выдернул и возражающе бросил дружку:

– А чё такого? Лосю, значит, он кореш, а с нами почему выпить не хочет?

Усатый подумал-подумал и промолчал.

«А вот очкарика бы этого сейчас сюда, – внутренне вскипев, подумал Серков про уехавшего дальше Интеллигента. – Ишь как подленько хмыкал, когда я из автобуса выходил! Посмотрел бы, как ты здесь, на моем месте, стал бы выворачиваться… Заполучи-ка, Серый, новый «встречный»: пить-то я с ними не буду, это уж точно красномордый-пятнистый отметил, а попробуй об этом сказать, если они меня уже почти своим считают…»

Тут подросток с подбритыми висками, «закрывшийся», как приказал ему в автобусе верховод компании, впервые оживился, почувствовав, что опять становится «горячо». Придвинулся к офицеру и стал сзади и чуть правее него:  удобнее будет с маху врезать чужаку по скуле, если дело все же дойдет до разборки.

Но Серков драться и теперь отнюдь не собирался. Он вытащил из кармана кителя сиреневую пятисотрублевку и продемонстрировал автобусным попутчикам.

– Мужики, – сказал старший лейтенант, – я своих стариков два года не видел. Может, вы дернете сами за мое и их здоровье, а я пойду? – и осторожно протянул купюру красномордому-пятнистому.

– Обижаешь, начальник, я не нищий.

С этими словами усатый так двинул в бок своего приятеля, сунувшегося было к дармовым деньгам, что тот зашипел от боли и руку зло отдернул. Серков же молчал, продолжая держать перед собой крупную купюру и не зная, что делать дальше.

Усатый явно хотел еще что-то добавить, но передумал и  распорядился:

– А ну, погнали отсюда!

И компания отошла от офицера, к вящему неудовольствию патлатого подростка.

«В общем, всё получилось гадко, – подвел итог инциденту Серков. – Ну да и хрен с ним. Кое-как выкрутился…»

Ему мучительно захотелось выбросить ту злополучную откупную «пятихатку», но – только на один момент. Потом он столь же быстро уверил себя: деньги здесь вовсе ни при чем.

Дождь кончился, еще когда Серков ехал в автобусе. Не разбирая дороги, не обращая внимания на выпачканные в грязи сапоги – совсем недавно такие начищенные, блестящие, – старший лейтенант шел по улице, которая помнила его первые шаги. Желанный родительский дом почему-то уже перестал сильно манить, да и вообще офицер недоумевал: с чего это он так стремился сюда, в маленький, столь неласково встретивший его, когда-то родной город…

Ошевнев Фёдор Михайлович