Белый сибирский снег тихо падает нарядными хлопьями… Раньше, когда тайга в родной моей Сибири была не вырублена, и впрямь было возможно такое. На деревне кажинное утро народ идёт к колодцу, а тут Сибирь-Матушка, растёт посёлок Гидростроитель, но колодцев, как в деревнях, тут нет. Везде стоят колонки, и народ идёт к ним, опять же кажинное утро, наполнить вёдра и распространившиеся по всей России алюминиевые фляги. Напор воды в колонках отменный, много воды в реке Ангаре.

Каждое утро своего уже такого далёкого детства я брал эмалированное ведро с нарисованными на нём грибами с красными шляпками и шёл к колонке. Подойдя к колонке, всегда с немалым удивлением наблюдал, как кряжистые местные мужики, которых все звали бурундуками, наливали во фляги воды. Удивительно сильными они мне казались, но оно так и было на самом деле. Стоит такой обычно в телогрейке, курит только папиросы «Север» или «Беломорканал», жадно и глубоко затягивает в нутро крепкий табак. Жили бурундуки многие в своих домах, перевезённых из затопленных их родных деревень огромаднейшим Братским водохранилищем. После переезда, махом восстановив дома, держали скотину, продавая картошку, сало, солёные огурцы – словом, всё, что давала воистину богатая на то время природа Матушки-Сибири. И опять же по многим наблюдениям из жизни, поест мясцо да сало такой мужик, и теперь, стоя возле колонки после действительно сытного обеда, жадно курит, затем обязательно сплюнет слюну, это прям какой-то ритуал был, в самом деле. На меня же мужик смотрел, мне казалось, даже с презрением, мол, ничего я делать не умею, ничему не обучен. И ведь не вдолбишь этому здоровенному сибиряку в голову, что я де ещё маленький, всему свой срок, но это не действовало на суровый норов бурундуков. Злились они шибко на первостроителей Братской ГЭС за затопленные свои родные гнёзда, за погубленные в наивысшей степени богатейшие охотничьи угодья, просторнейшие хлебопашные их дедов поля, ягодники, словом, за до боли родное, неизбывное злились. Долго это всё в них сидело, поумирало уж с той поры не счесть как много таких вот мужиков-бурундуков, а те, кто живы, и их давно выросшие дети всё помнят. Родина — она и есть Родина: не отпускает душу человека, ведь покуда живой и трепыхаешься на белом свете, нет-нет да вспомянешь о былом, и это самое былое будоражит душу крепко во все века…

Наконец, фляги полны, и бурундук ловко закрывает крышки и на самодельных санках везёт воду, ступая по отчей земле здоровенными растоптанными валенками. Набираю и я своё ведёрко, провожая взглядом бурундука, да с перекурами несу его в свой шестнадцатикомнатный барак. Удивительно теперь вспоминать, как уживались вместе в нашем бараке люди. Дядя Зиновий с женой Русей приехали из Мордовии, дядя Виктор с женой Любой то же из Мордовии, дядя Володя по прозвищу «пан Величинский» с Украины, Дядя Володя с тётей Ниной с Брянщины, семья Костэнко с Украины, большущая семья Бутылкиных – те, конечно же, русские, очень открытые люди. Было действительно много разных национальностей, жили дружно, без драк, и такое не забудешь, особенно глядя на нынешний современный мир.

Много, неисчислимо много утекло воды в реке нашей Ангаре с той поры. Воды её бежали и не ведали, что рухнул могучий Советский Союз, что Братская ГЭС — это уже не государственная, а частная собственность… Так сложилось, что пройдя нелёгкий жизненный путь (у кого он лёгкий?), судьба привела меня, перешагнувшего за пятидесятилетний рубеж, работать охранником здания связи, но здание это продают, а до пенсии мне ещё три года, это с учётом, конечно, если не поменяют срок выхода на пенсию. Работать на тяжёлой физической работе я уже не могу, но пережившему девяностые годы человеку надобно, думается, давать медаль за выживание, это я так, для укрепа духа, думаю. Так вот, здание это строилось рядом с нашими бараками, вбивались сваи, а по выходным, когда всё затихало, мы с другом Эдиком бегали в котлован и курили сигареты «Лайка» и «ТУ-134», «Родопи», «Золотое руно», «Феникс», «Опал»… Сигареты казались вкусными по нутряному ощущению, сейчас такого качества уже очень давно нет и вряд ли будет. Продавались, помню, кубинские сигары, одна толстая сигара стоила рубль по тем деньгам, курили мы её с Эдиком целый месяц, потому как, затянувшись разок, уже накуривались — крепка и ароматна была, зараза. Когда здание почти построили, а строили его почему-то удивительно долго, то в один из тёплых, уже таких далёких, дней мы сидели на рельсах стоящего рядом высотного крана, глядели на высокое кирпичное новое здание и пили вино «Агдам», пили на радостях, ибо закончили ГПТУ №27 и получили по диплому о среднеспециальном образовании с третьим разрядом газоэлектросварщика. Нет уже давно в живых друга Андрея Орлова, геройски погибшего в Афганистане, и сидящего в тот день со мной рядом на той рельсе, давно не видел я и Витю Тудакова, у которого выросли две дочки…

Бараки давно снесли, мы давно переселились в панельные дома, а вот колонка стоит на том же самом месте, где и была, никакие перемены её не коснулись. В памятном здании, которое охраняю, вода из-под крана бежит затхлая, если её долго сливать, то вроде бы ещё и ничего, думаю, некий африканский житель немало подивился бы её вкусности. Но дело в том, что я не африканский житель. Беру с собой пластмассовую бутылку, перехожу дорогу и набираю из колонки моего далёкого, воистину сказочного, детства воды, пробую — вода неизменно свежа и вкусна. И когда я завернул пробку, ко мне подошёл мужик, де видел, как я спирт разбавлял, и чтобы дал ему опохмелиться. Сильно удивило мужика, что воды я набирал для того, чтобы вскипятить чай, весь его вид очень зримо показывал разочарование. Попив чайку и ощутив нутром явную разницу воды с колонки от водопроводной, говорю в сердцах своей дорогой колоночке детства огромное спасибо. Знамо дело, дивлюсь про себя, надо же — спустя сколько лет водицей напоила, сказочной водицей моего детства, а ныне уж и зрелости…

Анатолий Казаков

Братск