Ах, тропинка-тропочка, сколь уж лет хожу по тебе. Ох, и натоптана же ты была, лучше всякого асфальту. Не раз я слышал от людей это изречение по поводу асфальта, но не задумывался, ведь всё понятно, много людей ходит по тропе, ну что тут добавишь. Вспомнилось, как приехал в деревню к тёте Дуне, шёл заросшей тропой, а ведь она тоже была раньше не хуже асфальта. Много людей жило в деревне.

И вот тогда, спустя тридцать лет, шёл я этой же тропой. Лишь слегка помятая трава показывала мне, что иду в правильном направлении. А измята трава от сапог моей любезной тёти Евдокии Андреевны. Она переходит реку в резиновых больших сапогах, ставит их недалеко от берега рядом с разросшимся вокруг клёном. Непонятно откуда взялся этот клён, не было его тут сроду, а теперь вот силу взял. Всю деревню опоясал, словно в тиски взял, и вот среди этого клёна прячутся старые деревенские дома. Только сравнительно недавно приехали электрики и отключили эти давно нежилые дома от света. В деревне всего два жителя осталось: тётя моя да мужик Сашка в материн дом вернулся жить, не сложилась семейная жизнь у Саши, а ведь шофёром работал, всё делал своими руками, но ведь жизнь разве объяснишь. Но Саша часто бывает у многочисленной родни и у друзей в районе, а постоянный житель на деревне моя тётя.

Раньше власти каждый год ставили мост через речку в виде двух брёвен. Теперь, ради двух жителей, никто этого не делает. Мост поставили рядом с другой деревней, словом Андреевне, когда река поднимется, в весеннюю, осеннюю и зимнюю пору, делать большой обход до своей деревни. Только летом и наступает облегчение. Некому красть сапоги Дунины, пустая деревня, стоят они возле клёна, я, слегка улыбаясь, гляжу на них. Улыбка эта скорее от горести и радости, что идут всегда рядышком, так, что не разлей вода. И вот иду по тропке, примятой сапогом старожила деревни.

Удивительное чувство в мозгах моих происходило, ведь помнил эти места с детства, каждую кочку оббегал, и юность, и после армии, и после женитьбы — всё в деревню спешил. И, конечно, сроду не заблудился бы, даже если бы всё заросло вокруг этим приблудным клёном. Но вот иду по примятой тропке, ставшей уже давно только тропкой, а не тропой. И грусть неминуемо саднит душу. Деревенский погост переполнен — почитай, вся деревня там улеглась из стариков, конешным делом, и молодых лежит немало, это ведомо каждому. Но тропочка ведёт к тётиному дому и приводит к напрочь заросшей, бывшей когда-то центральной, улице. Иду и вижу уже не просто примятую старым резиновым сапогом тропочку, а выкошенную бывшую тропу. Моя дорогая Евдокия Андреевна виновато глядит в землю:

— Вот, Толик, немного подкосила траву, силы нет на большее, и то ладно, что хоть так.

«Эх, Деревня-Матушка, где мужик твой, батюшка» — пел когда-то Геннадий Заволокин, грустно, больно, жутко…

Живу я в посёлке Гидростроитель, и вроде народу в посёлке пока ещё достаточно, но вот тропа, которой я хожу всегда на работу, тоже превратилась в тропочку. Ближе к августу разрослась очень богато полынь. Раньше такого я не замечал, всё было вытоптано. Но по нынешнему времени у многих машины, люди стали мало ходить пешком. Посёлки по всей стране, где нет работы, затухают. Наш посёлок — не исключение из правил, хотя у нас ещё не самое плохое положение. Стал подмечать я, что тропочка моя становится совсем нехоженой. Раньше, когда выпадал снег, тропу тут же вытаптывали люди. Теперь же топчу один я, борюсь за тропочку, за память борюсь. А в деревне борется моя тётя Дуня. Нет, не оптимистична эта борьба, она страшная от своей безысходности…

Так и хотел закончить рассказ, но дело шло к Новому Году, и в один из дней, когда возвращался с работы, увидел на своей тропочке ледяную горку, а с неё катаются дети…

Анатолий Казаков