Космос Джойса, начинаясь в розово-праздничной, утробной античности — впрочем пересекаемой зыбкими тенями обитателей Аид: вот выступает монструозная Геката, чей оскал свидетельствует о тщете всякой надежды — расширяется многообразно, организуя собой своеобразное подобие вещественного и идейного Большого взрыва…

О, бессчётно, жёстко, с судейской чёткостью фиксируемое количество бытовых подробностей: сосуды и столовые приборы, улицы и проулки, виды транспортных средств и предметы обстановки квартиры — весь этот пёстрый антураж на фоне которого происходит новое странствие нового Улисса: ничем, впрочем, не похожего на легендарного, многоумного героя пресловутого эпоса…

Шутовство, вшифрованное в бездны текста, разлетается смысловыми играми: и объектом, проверяемым на твёрдость, могут стать, как речения Святого писания, так и тексты патристики; а уж тень Порясающего Копьём вездесуща: как же без неё…

Сухо выписанная сцена: скажем, урока истории, который ведёт Дедал, сменяется речевой бурей, когда пласты различных текстов наползают друг на друга, сшибаясь, как льдины во время ледохода, и пиджин-инглиш звучит не менее выпукло и внушительно, нежели заскорузлые, ветхие тексты хроник: вернее, восстановления из них, насыщенные фактическим содержанием начала конкретной главы.

Всё сорвано с осей и петель — и грандиозная улыбка Гаргантюа витает над пространством-космосом романа, отвечая медленно таящей улыбке Чеширского кота, которому чётко известно, что цена всему: иллюзия: просто различными они бывают.

Пышный космос, избыточно детализированный — и: уютный, домашний, когда дощатый сортир коррелирует с дачной памятью советского человека сорока-пятидесяти лет; когда Нора великолепно, сугубо по-античному возвышается своим грубо алкающим телом и ненасытимой плотью; и каталог рекламных объявлений превращается в каталог заурядной будничности — мало чем отличающейся от сиюминутности, знакомой большинству (что тут поправка на время! не действует почти).

О! Сгущение иных абзацев — подлинная химия слов, звёздные россыпи подтекстов.

Похороны не страшны, но нелепы — все ощущения, связанные с ними, скорее докучны, нежели пропитаны страхом и отчаянием…

И длится, льётся, играет поток словес, причудливо вихрясь, тонко соплетаясь; длится и играет, шумно вливаясь в вечность — такую условную, такую конкретную.

Александр Балтин