Работаю до сентября, дальше – сокращение, как буду жить потом, не знаю. А пока стою, охраняю АТС, вижу идущего на работу радиомонтёра Юру Зайцева. Мужик он здоровый, а в глазах слёзы:

– Всё, Толя, иду выключать проводное радио, посёлки Гидростроитель, Энергетик, Падун, Сухой, потом, говорят, и центральный Братск отключат. Я с восемнадцати лет здесь работаю, сейчас мне пятьдесят один, сокращают. Передатчик, – говорит начальство, – на металлолом!

Вместе мы зашли к телеграфистке Лене Ступиной, у Юры продолжали бежать из глаз слёзы:

– Всё, Лена, иду отключать радио, а рука не поднимается.

Лена, очень душевная и отзывчивая женщина, глубоко вздохнула и тихо сказала:

– Вот сволочи! Я бабушкам, которые всё ходят ко мне платить за радио, объясняю, чтобы не платили, отключают, мол, в связи с нерентабельностью. Досадуют бабульки наши, жалко им  радио, говорят: «Как мы будем без любимых передач жить?!»

 Затем, глубоко вздохнув, Лена повторила:

 – Сволочи!

Юра, по-шукшински махнув рукой, взяв ключи от комнаты, где располагался радиоузел, медленно стал подниматься по ступенькам на второй этаж. Я сидел в сторожевой загородке, но нутро не позволило отсидеться, шебаршило. Поднявшись на второй этаж, вошёл к Юре в комнату. Он сидел на стареньком стульчике, который, видно, был тридцать с лишним лет назад завезён сюда, в АТС, жадно курил, на столе стояла бутылка самогону, минеральная братская вода. Юра, глянув на меня снова, повторил:

Не поднимается рука отключать.

Присев на старый, давно облезлый стул, говорю:

– Наливай целый стакан.

Выпил, запил минеральной водой, после обнялись по-братски. Душу саднило крепко. Этот человек, подрабатывая таксистом, никогда не бросал своей малооплачиваемой работы, потому как прикипел к ней всем своим нутром, и думаю, что даже больше. На протяжении всех десяти лет, что я здесь работаю, он оставлял мне деньги с тем, чтобы я их передавал его сыну. Сын приходил с разными просьбами, то оставлял сломанный сотовый телефон, то часы, и всё это его отец ремонтировал, делал он это и другим, не беря ни с кого денег. Было ещё одно удивительное дело в Юриной жизни. У него в детстве была травма, вследствие чего один глаз был стеклянным. Но пенсии по инвалидности он не получал никогда. Когда я однажды его спросил об этом, то он, как всегда, по-шукшински махнул рукой…

Я уважал его, ведь, в сущности, сколько отцов ныне вовсе не помогают своим детям, когда расстаются с жёнами. Для него же это было свято. Теперь его сын проходил срочную службу в ВДВ, и отец гордился им. Юра меж тем  тихо говорил:

– Я этот передатчик собственными руками собирал. Больше тридцати лет ходил, ремонтировал бабушкам приёмники, ух, и рады же они были, когда снова слышали родные голоса. За стол приглашали, угощали, а я и не отказывался. И нет, дело не в выпивке, совсем нет. Тут другое, когда поговоришь с пожилым человеком, на душе такое умиротворение наступает, что объяснить это ощущение невозможно. Ну, чтобы более понятно было, чувствуешь, вроде как Боженька тебя поцеловал.

Юрий снова, глубоко затянувшись сигаретой и удивившись, что та, едва начавшись, вмиг закончилась, стал закуривать от неё новую. Посетовал на то, что раньше сигареты были из настоящего табака. Затем, набрав номер диспетчера, сказал:

 – Передайте начальству, что они предатели нашей Родины.

Затем, на несколько секунд задумавшись, добавил:

– Скажи им, что они козлы!

 Бросив трубку, Юра продолжил:

– Всё, понимаешь, всё здесь моими руками сделано, а знаешь, как я радовался тому, когда приходили новые передатчики, я устанавливал их и думал: вот люди слушают радио, а тут и мой труд есть. Понимаешь, Толя, приятно было от этого.

Снова помолчав, ни на крохи, не теряя взволнованного голоса, заговорил:

– Помню, на Первое, Девятое мая радиотрансляторы по всему посёлку включали, и люди шли на демонстрации в колоннах. Предприятий-то у нас сколько было! Все идут радостные, и радио им настроение поднимало. Скажи, Толя, что сейчас людям настроение поднимает, стакан водки палёной? Ведь трезвые раньше в колоннах шли с детьми маленькими на плечах, а те шарики разноцветные в своих маленьких ручонках держали. Ты прости меня, Толик, если, когда и зайду на станцию, пропусти меня, память это, понимаешь? Сколько уж в живых нет, с кем работал, люди какие были! Зайцев ещё что-то говорил, но, по причине немалой взволнованности, я не помню о чём. Думал же я в то мгновение о том, как однажды Юра, заметив лежащую на бетонном полу булку хлеба, сказал мне:

– Негоже хлеб на пол класть, я вот, когда крошки остаются, коплю их, после котлеты в них обваливаю, и те не прилипают к сковородке.

Помню, мне стало неловко, и хоть объяснил ему, что вынес хлеб в холодный коридор, чтобы он подольше не испортился, всё же чувство неловкости осталось. Сказав Юре, что меня тоже, как и его, сокращают, вернувшись на пост, думал: ведь проводное радио за долгие годы своего существования стало для многих людей по-настоящему родным. Да, люди сверяли по радио время, слушали любимые песни, сказки, рассказы известных писателей, многие другие передачи. Радио стало членом семьи, и это не преувеличение. Снова зашёл к Лене Ступиной, она тихо заговорила:

– Юра с молодости работает радиомонтёром, больно ему, это понять можно. Сейчас одна женщина пришла, хотела заплатить за радиоточку. Говорю ей, чтобы не платила, мол, отключают из-за нерентабельности. Так она глубоко вздохнула и сказала: «Как я это объясню своей маме? Она без него жить не может…»  И пошла очень грустная.

Помолчав немного, Лена добавила:

– Всё же неправильно это, сколько в стране тратится денег впустую, сколько разворовывается. Взяли бы да субсидировали радио. Так от одного этого поступка люди действительно были бы благодарны.

 Прошло два дня, наступила моя смена, и Лена снова рассказывала мне:

 – Женщина пожилая пришла да с матами на меня накинулась из-за радио! Объясняю ей, что моей вины нет. Но это поколение моей мамы, есть такие представители – они в сердцах отматерят тебя и думают, что так и надо, вовсе не задумываясь, что могут обидеть человека.

Речь Лены напоминала речь диктора телевидения, словом, приятно слушать. Словно Мать Тереза, она очень тактично обходилась с бабульками, приходившими к ней оплачивать телефон,  интернет внукам. Старики все называли её дочкой. И я продолжал слушать Ленину речь:

– На дачу поехали, встала в шесть часов утра собаку выгулять, гляжу, мама моя уже два рядка картохи окучила. Взяла тяпку и с ней давай работать, все ноги мошки покусали. А куда денешься? Вид у мамани недовольный, попробуй поспи ещё хотя бы с часок. В десять часов мошек этих уже не было, и можно было бы окучить позже и остаться с непокусанными ногами, ну да ладно. Только обидно, иной раз мама материт, а я думаю: я взрослая женщина, у меня сын с тремя высшими образованиями, младший уж скоро школу закончит, а она меня как маленькую…  Я потому и не обиделась на ту женщину. Дак она потом снова пришла, говорит, что дозвонилась до Иркутска, до высокого начальника, он ей ответил, что он монополист и что хочет, то и делает. Потом велела разыскать Юру Зайцева, сказала, что на её транзисторе радио не ловится. По телевизору, мол, идёт одна похабщина, и смотреть она его не желает, радио для неё было самой настоящей отдушиной.

Пожилая женщина верила, что Юра ей поможет, и это были действительно вполне оправданные её ожидания…  Вечером я шёл закрывать служебные ворота на территории станции, поглядел на трансформаторную будку и вспомнил, что в двух десятках метров от неё стояли раньше наши бараки. И когда построили эту кирпичную будку, бичи или отсидевшие зэки, или бывшие на поселении из того же состава люди, убивая собак на мясо, оставляли остатки их в этой будке. Люди говорили, что ели они собачье мясо неспроста, лечились от туберкулёза. Мнение это было очень распространено в то время. Мы мальчишками наблюдали за этими взрослыми дядями, но вот страха не помню, хотя было очень жаль собачек. Думали, как бы они нашу любимицу, дворовую собаку Стрелку не убили. Закрыв одну воротину, посмотрел на рядышком стоящий детский садик. Вокруг него росли высоченные берёзы. Когда поднимается ветер, они сильно шумят, напоминая мне, что я уже далеко не молод. Но почему же это вечное слово «уже», без всякого сомнения потому, что душой человек всегда молод, стареет лишь тело. Детство – это какое-то святое действо для каждого из нас, мы ещё не обросли грехами, мы ещё младенцы. Взрослая жизнь – она будет потом, до неё далеко. Затем оказывается, что вовсе не далеко, и ты стоишь с седой башкой, смотришь на трансформаторную будку и детский садик. Раньше на его месте стояли наши сарайки, где у первостроителей молодого, но уже в то время легендарного Братска, хранились дрова, велосипеды, замечательные помощники по раскалыванию чурок, казавшиеся нам тогда неподъёмными – колуны. Но мы росли, и вскоре сами кололи дрова. Потом все наши сарайки сгорели. Был огромной силы пожар, помню страх людей, выносивших свои вещи из бараков. Действо впрямь напоминало военные действия. Пока АТС строилась, мы всё бегали туда покурить. Интересна память людская, много помнит она добра, зла… Проходит много лет, но чувство твоего детства не исчезает, оно, слава Богу, живёт в тебе. До сих пор встречаю живших тогда в бараках людей, они даже не как, а в прямом смысле родные для меня. Сколько их, сердешных, лежит нынче на погосте, а ты помнишь о них, и до самой глубины души хочется верить, что души их живы. Писалось об этом столько, что не счесть, дорогими классиками нашей великой русской литературы, но ведь это трогает сердце всамделишно, пока жив на белом свете, вот ведь оказия какая.

Жил в бараке у нас низенький мужичок Геннадий Бутылкин, было у него пять сыновей. Сам совсем не умел управлять техникой, но купил детям мопед под названием «Верховина». Первый раз его заведя, проехал метров десять, упал. Улыбнулся и отдал детям. Конечно, надолго мопеда не хватило, но вот добрую улыбку Геннадия помню до сих пор. Вот, казалось бы, простые слова, поступки, добрая улыбка… А ведь бывает она и злой. Норов у всех людей разный, как поведёт себя человек в любую секунду, никому не известно, но злая улыбка эта совершенно точно не приятна никому, и, по сути, даже улыбающемуся такой улыбкой. Ежели глубоко задуматься, ведь он сам, бедный, мается, ибо шибко гордый, а эту самую гордыню всем нам надо бы иной раз и поубавить. А ещё я помню улыбку Геннадия, когда переехали из холодных бараков в новенькие девятиэтажки.  Я ходил к другу Вадиму, им дали квартиру в деревянном доме. И вот пришёл к ним в гости этот самый Геннадий. Скромно присев на стул, стал курить папиросы «Север». Любил он посмотреть не у всех имеющийся тогда чёрно-белый телевизор, после покомментировать увиденное и услышанное по-своему, на свой манер. Но во всех его словах ощущалась очень даже зримо его добрая душа. Внешне он был очень сильно похож на народного артиста Михаила Кононова, но важно и то, что и голосом тоже, и мне даже спустя многие годы кажется, что и душой.  Всегда поинтересуется Геннадий нашими мальчишескими делами, и если иного взрослого дяденьку мы побаивались, то Геннадия совсем нет.  Понимаешь, мой дорогой читатель, вот он вроде на первый взгляд простой мужичонка, над которым похохатывали барачные женщины, считая за простачка-клоуна. Нет, они ошибались.  Его жена почти открыто изменяла ему, и они развелись. Выросшие дети почитали отца всегда. Так, скромно живя в однокомнатной квартире старого деревянного дома, он и умер.  Но вот понимаете, с таким в разведку пойдешь – он не предаст, он, несмотря на обманчивый неказистый внешний вид, не предатель. Он, не задумываясь, отдаст жизнь, чтобы кому-то стало лучше. Я живо представил нас с ним в холодном сибирском лесу, и он уже через двадцать минут запаливает хороший костёр. Это, братцы мои, сибирский мужик, которого боялись фашисты. Которого когда-то сослала в Сибирь царица Екатерина. А он выжил, и не просто выжил в голой тайге. Были распаханы огромные поля под выращивание зерна. Крепко стояли основанные сибирскими мужиками сёла и деревни. Когда пришла Советская власть, сибирский мужик: и православный, и старовер – все платили немалые налоги государству. Вот что я видел в простом мужичонке, ходившем всё время в старенькой телогреечке, экономившем на одежонке, чтобы поднять детей. А он и поднял. Его младший сын Гена больше всех похож на него. Прошло много лет, и каждый раз, когда я его встречаю, говорю ему о схожести с отцом. В одну из встреч Геннадий говорил:

– Да, батя был у нас добрый, а у меня жена загуляла, ну, думаю, брошу, а тут второй сын народился, да ведь похож на меня сильно, теперь не брошу. И снова в этих, на первый взгляд простых словах, явно чувствовалась глубина души. Он прощал жену за измену, собираясь поднимать детей. Молодец Геннадий, сын своего отца. Скептики усмехнутся и наверняка назовут такого лохом, только такие люди не лохи, а отцы-деревья, которые кормят и воспитывают своих детей. Такие поступки для меня святы…  Далеко я ушёл в своих мыслях, закрывая ворота… Иду   заварить чайку, поглядеть последние новости, где вся наша страна радуется выступлениям нашей сборной по футболу. Где объявляют нам, что увеличивается возраст выхода на пенсию. Грустно, но надо жить, пилить дрова на даче, топить баню, выращивать овощи, фрукты, ибо в работе и тоска отступает. Нет, не навсегда, но всё же отступает, потому и надо пилить дрова.

Старший сын купил дачу в садоводстве «Клубничка». Название оказалось оправданным, собрали пять больших ведер клубники. Поели, угостили друзей, сварили варенье. Удивился величине ягод смородины, когда жена протянула мне горсточку ягод, – я было подумал, что это вишня. Весь день пилил горбыль штилем, спасал работой душу от тоски. К вечеру, когда уже руками не владал, натопил баню. И всё же, нахлеставшись вволю свеженьким берёзовым веником, выпив после самогоночки, поев супа, сваренного из листьев свёклы, понимаешь, что вроде и полегче стало нутру. С кабачками идём с женой на остановку. Оказалось, старый дачный автобус снова сломался, а до дому семнадцать километров. Бабушки на остановке обсуждают эту неприятную новость. Подъехал мужик, предложил доехать, прося с человека пятьдесят рублей. Обрадовался этому. Едем в машине, мужик говорит, что жена померла, теперь вот друзей на дачу возил.

Утром иду на работу. Пока ещё иду, но дни неумолимо тают, и скоро я буду сокращённый человек. Не отчаяться бы только, убереги, Господь! Разговорились с Леной Ступиной, и я узнал новое слово. Когда я рассказал о мужике, подвёзшем нас, Лена, у которой дача была тоже на «Клубничке», сказала:

 – Этот мужик прибуряченный такой, да?

 – Да, отвечаю, – метис.

Поведала она мне, что её маму он тоже подвозил, что дядька этот хороший, похоронил жену, у него три взрослых сына. Сразу вспомнилось, как мужик этот, пока ехали, говорил нам:

– Я раньше никогда денег не брал с людей за проезд, а теперь бензин дорогой стал.

Душой я ощущал, что мужик этот седой очень тоскует по жене. Лена сообщила свежую новость, что вновь звонила та женщина, которая её отматерила, советовалась, говоря, что хочет дать три телеграммы: одну – Путину, вторую – губернатору Иркутской области Левченко, и третью – мэру Братска Серебренникову. Лена ответила ей так:

– Радиомонтёров сократили, передатчик, который транслировал радиопередачи, разобрали на металлолом. Если вы дадите телеграммы, то зря потратите свои деньги.

 Лена помолчала, потом улыбнулась и сказала:

– А и пусть наши мамы матерят нас, лишь бы подольше жили…

Прошла ещё неделя, и Лена рассказала мне, что пришёл мужик, лет за шестьдесят, и вдруг протянул ей в руки радиоприёмник со шнуром и вилкой: – Знаешь, Толик, он прям так и сказал: «Включите, может, у вас заработает, это, наверное, какая-то ошибка, как это так говорят, что радио совсем не будет?!» Я когда ему всё рассказала, он прям на глазах потускнел, состарился, и, сгорбившись, пошёл домой. Все последующие дни люди шли и шли, желая уплатить за радио и спрашивая, почему не работает радиоточка. И вот комната, где почти сорок лет располагался радиоузел, пуста, я стою посредине, а Боженька, жалея меня, напоминает один случай. Окно комнаты радиоузла выходило взором на улицу Енисейскую. И всегда в комнате была включена лампочка, которая сильно помаргивала, когда по радио разговаривал голос. Внешне это выглядело так, что вроде как свет выключен и загорается пожар. Несколько раз на мой пост прибегали жители, говорили, что у нас, наверно, кабинет загорелся. Успокаивал их, говорил, что радио это, благодарил родных правобережцев за бдительность. Юра же, работая таксистом, специально установил эту лампочку. Проезжая по улице в ночное время, видел, что в комнате мигает свет, значит, радио работает…

Оно и будет работать в нашей памяти, покуда мы живы…

Анатолий Казаков