Илья Ильич Обломов – литературный герой насколько исследованный, настолько, извините за вульгарность, затасканный, и настолько, на первый взгляд, совершенно понятный и абсолютно в своих мыслях и поступках предсказуемый, что, кажется, не оставляет никакого «маневра» литературным критикам. Но это на первый взгляд.  Илья Ильич, тем не менее, совершенно и до сих пор НЕОПРЕДЕЛЁНЕН. Неопределёнен особенно сейчас, когда мы живём уже в совершенно отличных от времени его появления на свет социально-общественных условиях. Когда, увы, такие понятия, как «честь», «достоинство», слово как гарантия исполнения, совершенно девальвировались. Поэтому уместно начать сегодняшний разговор с того, как сам Иван Александрович Гончаров относился к своему «Пигмалиону». Долго искать ответа на этот вопрос не приходится. Он прописан (и прописан детально) в самом начале первой главы романа:

«В Гороховой улице, в одном из больших домов, народонаселения которого стало бы на целый уездный город, лежал утром в постели, на своей квартире, Илья Ильич Обломов.

Это был человек лет тридцати двух-трех от роду, среднего роста, приятной наружности, с темно-серыми глазами, но с отсутствием всякой определенной идеи, всякой сосредоточенности в чертах лица. Мысль гуляла вольной птицей по лицу, порхала в глазах, садилась на полуотворенные губы, пряталась в складках лба, потом совсем пропадала, и тогда во всем лице теплился ровный свет беспечности… Иногда взгляд его помрачался выражением будто усталости или скуки; но ни усталость, ни скука не могли ни на минуту согнать с лица мягкость, которая была господствующим и основным выражением, не лица только, а всей души; а душа так открыто и ясно светилась в глазах, в улыбке, в каждом движении головы, руки. И поверхностно наблюдательный, холодный человек, взглянув мимоходом на Обломова, сказал бы: «Добряк должен быть, простота!» Человек поглубже и посимпатичнее, долго вглядываясь в лицо его, отошел бы в приятном раздумье, с улыбкой.

Цвет лица у Ильи Ильича не был ни румяный, ни смуглый, ни положительно бледный, а безразличный или казался таким, может быть, потому что Обломов как-то обрюзг не по летам: от недостатка ли движения или воздуха, а может быть, того и другого. Вообще же тело его, судя по матовому, чересчур белому свету шеи, маленьких пухлых рук, мягких плеч, казалось слишком изнеженным для мужчины» (конец цитаты).

Понятно, что сам Илья Ильич, как типаж (и не только литературный, но и социальный) неизменен. Каким прописал его в 1859 году Гончаров – таким он остаётся и ныне. А вот  изменения стереотипа его восприятия читателем, а ведь они, эти изменения, совершенно очевидны и они весьма существенны! Может быть, в них и кроется одна из разгадок притягательности и обаятельности милейшего Ильи Ильича? А почему бы и нет?

Кстати, Зигмунд Фрейд, «дедушка психоанализа» и, как оказалось, поклонник творчества Гончарова, говорил:

«Внимательный читатель, тем более тот, который хоть немного знаком с биографией его создателя, без труда заметит в образе Ильи Ильича автобиографичесие черты самого Гоначрова. По собственному признанию Ивана Александровича, он и сам был сибаритом, любил безмятежный покой, рождающий творчество.» (конец цитаты)

Впрочем, я забежал вперёд. Напомню вам классическое, без которого трудно понять сам предмет сегодняшнего разговора:

«Обломовщина, по имени героя романа Ивана Гончарова «Обломов» — нарицательное слово для обозначения личностного застоя, рутины, апатии. В указанном романе слово впервые употребил Штольц, а затем его повторял и сам Обломов, характеризуя собственный образ жизни.

Этому явлению посвящена критическая статья Николая Александровича Добролюбова «Что такое обломовщина?», в которой публицист высказал свои взгляды на истоки обломовщины — они, по его мнению, кроются в традиционном крепостном укладе жизни России в условиях до реформы Александра II.» (конец цитаты)

Да, это мнение – тоже КЛАСССИКА. От него принято, как говорится, «плясать» (во всяком случае, так советуют литературные критики, начиная с вышеупомянутого Добролюбова) — но в случае с «Обломовым» происходят поистине удивительные вещи: здесь этот, казалось бы, незыблемый принцип «отталкивания» НЕ РАБОТАЕТ! Чудеса и только!

А почему не работает? На мой взгляд потому, что до сих пор не сформировано серьёзного мнения о таком социальном явлении, как вышеназванная «обломовщина». Да, оно задекларировано (смотри цитату) – но осознания НЕТ! А зря! Поэтому не стОит пренебрежительно отзываться о поведении Ильи Ильича в быту. Его «лежание» это не просто ПОЗА. Это – жизненная, если хотите,  философская позиция, и это, кстати, подтверждает и сам автор:

«Лежанье у Ильи Ильича не было ни необходимостью, как у больного или как у человека, который хочет спать, ни случайностью, как у того, кто устал, ни наслаждением, как у лентяя: это было его нормальным состоянием. Когда он был дома — а он был почти всегда дома, — он все лежал, и все постоянно в одной комнате, где мы его нашли, служившей ему спальней, кабинетом и приемной…» (конец цитаты).

В одной из монографий по «Обломову» мне довелось прочитать интересное мнение:

«Этот герой мыслит категориями, усвоенными с детства в Обломовке, не пересматривая их и не обновляя соответственно изменяющейся жизни. Быт и нравы Обломовки он воспринимает как норму, а всю другую жизнь — как «вечную беготню взапуски». Обломов осуждает петербургскую суету из-за собственной инертности, но объективно оказывается прав: «Чего там искать? интересов ума, сердца? Ты посмотри, где центр, около которого вращается все это: нет его, нет ничего глубокого, задевающего за живое. Все это мертвецы, спящие люди, хуже меня эти члены света и общества». В этой точной оценке сказывается «золотое сердце» и душевная тонкость героя» (конец цитаты)

А может быть, именно в этой, последней фразе о «спящих людях» и заключён ГЛУБИННЫЙ смысл всего произведения? И действительно: а чем таким уж принципиальным все эти «спящие» отличаются от него, Ильи Ильича? Тем, что маскируют свою «спящесть» имитацией бурной деятельности? Тем, что ИГРАЮТ? Тем, что неискренни? И искренен ли Штольц? Он же тоже один из них, из «спяших». Он тоже всего-навсего АКТЁР. И «весь мир – театр…». Кстати, если «гарна дивчина» Ольга Ильинская из-за своей правильности просто СКУЧНА, то Штольц, ярчайший представитель правильности АГРЕССИВНОЙ, порой просто невыносим! Это его постоянное отрицание патриархальности, это преклонение перед Западом (ху ис ху, мистер Штольц?), неугомонная даже не энергичность, а «деляжистость», эти его бесчисленные заграничные приборчики-приспособленьица, восторженные разговоры о тамошних нравах, привычках, устоях, раскладах… И вот здесь впору оглянуться на  нашу сегодняшнюю современность. Сколько же развелось сегодня таких вот «штольцев»! Море! Океан! Поколение «эффективных менеджеров», которые, что говорится, не пахать, не сеять, но постоянно демонстрировать свою энергичность, напористость, НУЖНОСТЬ, а в результате – ничего продуктивного. И поэтому всё вроде бы правильно, всё вроде бы прогрессивно и важно, но прогресс-то получается фальшивый, потому что, повторяю, никакого общественно-полезного продукта эти деляги не производят. И не потому, что не умеют (как говорится, было бы желание – научились бы), а потому что НЕ СЧИТАЮТ НУЖНЫМ (не царское это дело – производить!). Они – активные созерцатели, только и всего! И поэтому – СКУЧНЫ! ВЫ скучны, господа! Вот и понимай как хочешь! Точнее, не как хочешь, а как есть: чересчур «правильные» люди – неинтересные люди. И не люди они вовсе, а этакие шустрые человекоподобные МУЛЯЖИ. Почему? А потому, что нет в них того, что называется ЖИЗНЕННОСТЬЮ. «Errare humnnum est». «Человеку свойственно ошибаться». Человеческая ЖИЗНЕННОСТЬ – в его, человеческой способности к ОШИБОЧНОСТИ и ОШИБАЕМОСТИ.

И если рассуждать именно с этой, «актёрской», точки зрения, то тогда (опять же, повторяю, это моё личное мнение) самым естественным, самым «НЕиграющим», а потому вызывающим доверие персонажем романа является Алексеев, приятель Ильи Ильича. Почему? Потому что Алексеев – типичный ОБЫВАТЕЛЬ, а обыватели, хотя сами и любят театр, но актёры – никакие. В них нет ни капли напускного, ни капли вычурного. И это является совершенно логичным продолжением их покорности судьбе, их неприхотливости и их душевной если не ограниченности (хотя и таковая имеет место), то, как говорят французы, Je suis a votre service. (всегда к вашим услугам).

Посткриптум. А закончить сегодняшний разговор хочу совершенно гениальной, именно что обломовской фразой: «Во всём виноват Захар…». Именно он! Конечно, Захар! А кто же ещё!

Алексей Курганов