29 января 2020 года исполняется 160 лет со дня рождения Антона Павловича Чехова. Великого гуманиста, Русского писателя, классика мировой литературы, врача.

Он писал: «И анатомия, и изящная словесность имеют одинаково знатное происхождение, одни и те же цели, одного и того же врага – черта, и воевать им положительно не из-за чего. Если человек знает учение о кровообращении, то он богат; если к тому же выучивает еще и романс «Я помню чудное мгновенье», то становится не беднее, а богаче… Поэтому-то гении никогда не воевали, и в Гете рядом с поэтом прекрасно уживался естественник».

В письме издателю «Нового времени» А.С. Суворину 11 сентября 1888 года Антон Павлович напишет: «Вы советуете мне не гоняться за двумя зайцами и не помышлять о занятиях медициной. Я не знаю, почему нельзя гнаться за двумя зайцами даже в буквальном значении этих слов? Были бы гончие, а гнаться можно». И ещё: «…я чувствую себя бодрее и довольнее собой, когда сознаю, что у меня два дела, а не одно… Медицина – моя законная жена, а литература – любовница. Когда надоедает одна, я ночую у другой. Это хотя и беспорядочно, но зато не так скучно, да и к тому же от моего вероломства обе решительно ничего не теряют. Не будь у меня медицины, то я свой досуг и свои лишние мысли едва ли отдавал бы литературе» (курсив мой – Л.В.)

Интересны строки этого письма. Полностью могут быть поняты, если знать непростые отношения Чехова и Суворина, если вспомнить слова последнего, заметившего у Чехова «два свойства его таланта – грустное и комическое, печаль и юмор, слезы и смех над окружающими и над самим собой».

Но – «Ни одна специальность не приносит порой столько моральных переживаний, как врачебная» (А.П. Чехов. Из записных книжек).

* * *

Чехов-писатель и Чехов-врач неразделимы. И не потому, что во многих его произведениях – врачи и больные, болезни героев… Врачи-подвижники (Дымов, Соболь, Королев, Астров, Кириллов, Дорн, Овчинников…), и – продукты отупляющего, бесчеловечного строя (Самойленко, Топорков, Шелестов, Старцев (Ионыч), Чебуткин, Свистицкий, Шелестов, Белавин, Рагин, Хоботов др.) А потому, в первую очередь, что «гуманное отношение к человеку, глубокое проникновение в сущность, причины страдания, трезвая оценка действительности, стремление и способность к обобщениям» роднят медицину и настоящую литературу.

Французский писатель Андре Моруа отметил родство людей этих профессий: «…и те и другие относятся к человеческим существам со страстным вниманием; и те, и другие забывают о себе ради других людей». Потому-то среди писателей – немало врачей. В.И. Даль, А.П. Чехов, К.Н. Леонтьев, В.В. Вересаев, М.А. Булгаков, Н.М. Амосов, Ф. Рабле, Ф. Шиллер, С. Моэм, А. Конан-Дойль, Ст. Лем, А. Кронин, Л. Буссенар – далеко не полный перечень.

В архикраткой автобиографии, написанной в октябре 1899 года по просьбе профессора Г.И. Россолимо (1860 — 1928), выдающегося русского невропатолога, психоневролога, одного из основателей отечественной невропатологии, сокурсника и товарища, А.П. Чехов заметил: «Не сомневаюсь, занятия медицинскими науками имели серьезное влияние на мою литературную деятельность; они значительно раздвинули область моих наблюдений, обогатили меня знаниями, истинную цену которых для меня как для писателя может понять только тот, кто сам врач; они имели также и направляющее влияние, и, вероятно, благодаря близости к медицине, мне удалось избегнуть многих ошибок. Знакомство с естественными науками, с научным методом всегда держало меня настороже, и я старался, где было возможно, соображаться с научными данными, а где невозможно – предпочитал не писать вовсе».

Поступая в 1879 году на медицинский факультет Московского университета, А.П. Чехов, правнук крепостного, сын купца, «хохол», как он шутя называл себя, а в 1892 году в беседе с Максимом Горьким заявил: «Я настоящий малоросс, я в детстве не говорил иначе, как по-малороссийски», исполнял наказ горячо любимой матери. Идти «непременно по медицинскому факультету» просила мать разоренного большого семейства: «уважь меня». Он не мог не уважить мать: надо получить диплом врача и кормить семью. Да собственно, кормит он ее и в студенческие годы. Своим журналистским и литературным трудом, печатаясь на страницах «Стрекозы», «Осколков», «Будильника», «Зрителя», «Мирского толка» и других органов «малой прессы». Обзоры, фельетоны, репортажи, очерки, рассказы – изнуряющая «поденщина»… И все-таки, готовый выбросить «за их негодностью много рассказов и передовых статей», он скажет в 1890-м: «…нет ни одной строки, за которую мне теперь было бы стыдно». Увы, все гонорары студенческих лет – «в утробу»: на пропитание многочисленной семьи, сам же не может сменить ветхий серенький сюртук на что-нибудь более приличное. Немудрено, что, пытаясь сочетать писательство с учебой на «самом трудном факультете», «в самых гнусных условиях» быта, работая летом фельдшером в земской больнице, Чехов основательно подорвал здоровье. И в 1884 году окончил его уже больной туберкулезом – в декабре первое легочное кровотечение.

Анализ уже студенческих работ А.П. Чехова свидетельствует о его незаурядных аналитических способностях. Г.И. Россолимо писал: «…там, где надо было описать быт и условия жизни пациента, прикоснуться к обыкновенной человеческой жизни, вскрыв ее интимные стороны и дав ее картину, там, где пришлось охарактеризовать болезнь с ее сущностью, условиями развития и течения в то время или в дальнейшем, там чувствуется, что А.П. точно покатило по гладкой дороге, по рельсам, без усилий и напряжений, видно, как лебедь, поплыл по своей стихии, по гладкой поверхности тихой воды, в отличие от барахтающихся студентов – просто медиков…»

Особый интерес студента-медика Чехова привлекает душевное состояние больного, роль умелого врачебного внушения, непоправимый вред невнимания врача, равнодушия («Равнодушие – это паралич души, преждевременная смерть»), не говоря уже о безграмотности, приводящей к иатрогенным (врачом навеянным) болезням. И – недооценка метода анамнестического исследования – детального расспроса больного, автором которого был любимый профессор Г.А. Захарьин, которого Чехов уподобил Л.Н. Толстому – по силе, таланту, почвенности. Захарьин учил «индивидуализировать каждый отдельный случай», избегать шаблона, не увлекаться новыми диагностическими приемами и методами исследования: «Набирает такой врач массу мелочных и ненужных данных и не знает, что с ними делать; истратит свое время и внимание на сбор этих данных и… не замечает простых, очевидных и вместе важнейших фактов». Кстати, знаменитого петербургского профессора С.П. Боткина, основателя экспериментального направления в клинике внутренних болезней, проводника лабораторных методов исследования, «точных», «последних, новейших», к которым скептически относился Захарьин, А.П. Чехов уподобил Тургеневу, «западнику»…

Сегодня и здесь, «задрав штаны», мы спешим за Западом, так часто теряя больного!..

Интерес к психологии, психиатрии Чехов сохранит навсегда. Самим распространением слова «психопатия» мы обязаны Антону Павловичу. «Мне как медику кажется, что душевную боль я описал по всем правилам психиатрической науки!» – справедливо заметил он о своем рассказе «Припадок», навеянном личностью писателя В.М. Гаршина, его трагической кончиной. Не выдержал «вселенской боли» Гаршин, не выдержали многие герои Чехова. Чего стоит одна только гениальная «Палата № 6»!

«Если хотите сделаться настоящей писательницей, изучайте психиатрию», – советовал Чехов Т.Л. Щепкиной-Куперник. Журналист, издатель, писатель И.И. Ясинский (1850 – 1931), вспоминая беседы с А.П. Чеховым, приводит его слова: «Вообще меня крайне интересуют всякие уклоны так называемой души. Если бы я не сделался писателем, вероятно, из меня вышел бы психиатр, но, должно быть, второстепенный, а я психиатром предпочел бы стать первостепенным».

* * *

Стоит, пусть коротко, но вспомнить о первых шагах А.П. Чехова-врача.

После окончания университета Чехов – в Чикинской больнице Воскресенского уезда Московской губернии под началом прекрасного земского врача Павла Арсентьевича Архангельского. Последний вспоминал, что Чехов «всегда терпеливо выслушивал больного, ни при какой усталости не возвышал голоса, хотя бы больной говорил и не относящееся к уяснению болезни». Несомненно, Антон Павлович помнил завет учителя, Г.А. Захарьина: «Сколько бы вы ни выслушивали и ни выстукивали, вы никогда не станете безошибочно определять болезнь, если не прислушаетесь к показаниям самого больного». Важно, что «Душевное состояние больного всегда привлекало особое внимание Антона Павловича».

Одновременно с работой в Чикинской больнице, Чехов принял на себя заведование земской больницей в Звенигороде. Амбулаторный прием – 30-40 больных в день, вызовы, судебно-медицинские вскрытия, ведение документации… И – литературная деятельность. Нагрузка не под силу и здоровому.

С 1886 года, после неудачных поисков места штатного или, хотя бы, сверхштатного (неоплачиваемого!) ординатора в столице, Чехов пробует себя в качестве городского частнопрактикующего врача. «Поприще» дохода не приносит. Чехов шутит: «…Лечу в аристократических домах. Например, сейчас иду к графине Келлер лечить… ее повара и к Воейковой – лечить горничную». Соответствующие гонорары, от которых он еще и нередко отказывается. Так, получив с троих пациентов 9 рублей, посмеивается: «Такой успех на моем поприще привел меня в такой восторг, что все оные рубли я собрал и отослал их в трактир Банникова, откуда получаю для своего стола водку, пиво и прочие медикаменты». Летом 1887 года он практикует в Воскресенске, в 1888-89 – в Сумах, под Харьковым.

Чехов показал себя хорошим диагностом, «благовестником». Так, он предсказал С.Л. Толстому благоприятный исход тогдашней болезни отца, Льва Николаевича, и не ошибся. Вселил в больного В.Г. Короленко уверенность, что тот поправится, и оказался прав.

* * *

Тяготевший к научной и преподавательской работе, А.П. Чехов хотел читать студентам курс лекций по весьма оригинальной тематике: «субъективное ощущение больного человека», подчеркивая огромное значение настроения, обстановки, доверия больного к врачу. К преподаванию его не допустили. Необходима была докторская степень. И в середине 80-х годов А.П. Чехов готовится к сдаче докторских экзаменов, усиленно собирает материалы для «Истории врачебного дела в России», задуманной в качестве диссертации. Реферирует старинные книги, летописи, работая в архивах; собирает фольклорные материалы, книги по истории России, вырезки из газет и журналов о положении врачей. Перечень использованной литературы составил 112 наименований. Для того времени – немало. Интересно, что один из его героев скажет: «Хорошо также упрятать себя на всю жизнь в келью какого-нибудь монастыря… день и ночь <…> сидеть в башенке с одним оконцем, прислушиваться к печальному звону и писать историю медицины в России».

Диссертация не была написана. Но историки медицины по праву считают Чехова и историком медицины. Как и герой его рассказа «Студент», он уверен, что «прошлое связано с настоящим непрерывной цепью событий, вытекавших одно из другого». Чехов всегда стремился к обобщениям, к постижению теории медицины.

В медицинских университетах до революции были две общественные кафедры: судебной медицины, изучавшей и заболеваемость, смертность населения, и – Истории, теории, философии и энциклопедии медицины. Один из основателей истории медицины как науки П. Страдынь писал: «Для преподавания истории медицины нужен врач-философ, врач-художник, врач-поэт».

Сегодня крохотный курс общей истории медицины – «в загоне». Недоумки недавнего прошлого – а, тем паче, нынешнего! – (по Чехову – «дубиноголовые») считают, что простой суммой сведений по истории отдельных медицинских дисциплин, перечнем открытий, имен, дат ее задачи исчерпываются. Зато каким привилегированным положением пользовались в недавнем прошлом кафедры истории КПСС, сегодня – истории Украины! Наверное, стоит вспомнить и нашего гениального ученого В.И. Вернадского (1863-1945), отчаянно боровшегося в советские годы за развитие истории науки, считавшего, что без ее знания невозможно понимание путей, перспектив и, тем самым, – дальнейшего развития самой науки!

Не мудрено, что сегодня нет единой Теории медицины! Медицина разорвана на части, а организм-то человека – един! Потому-то, несмотря на технические, теоретические научные достижения, практическая медицина – в тупике. Тем более, в условиях неправедного социального устройства.

«Не признаю я науки, которая лечит!» – устами своего героя «Дома с мезонином» восклицает А.П. Чехов. И впрямь: может ли считаться наукой то, что лишь «конопатит дыры»?! «Если уж лечить, то не болезни, а причины их». По меньшей мере, – «не болезнь, а больного», как учили Гиппократ, «русский Гиппократ» – М.Я. Мудров, учитель Г.А. Захарьина, он сам – любимый учитель А.П. Чехова.

Однако не стоит забывать: «К беллетристам, относящимся к науке отрицательно, я не принадлежу; и к тем, которые до всего доходят своим умом, – не хотел бы принадлежать» (из автобиографии). Другими словами: он исповедует сочетание естественнонаучного и гуманитарного подхода к творчеству, будь то врачевание или литература.

Обращаю внимание на слова: «Кто не умеет мыслить по-медицински, а судит по частностям, тот отрицает медицину»  (Суворину, 18 октября 1888). Мыслить по-медицински, по Чехову, означает стремиться за частными симптомами уяснить причины, увидеть условия, ведущие к болезни, в том числе, и, может быть, прежде всего – социальные.

* * *

Второй серьезной попыткой «немножко заплатить своей медицине, перед которой я, как Вам известно, свинья» (Суворину, 9 марта 1890); и, может быть, получив докторскую степень, иметь возможность читать лекции будущим врачам, было колоссальное медико-статистическое, социальное исследование писателя, вылившееся в повесть «Остров Сахалин».

Уже тяжело больной, он выехал в апреле 1890-го из Москвы, добирался 81 день «в открытой повозке то под холодным дождем по невылазной грязи с переправами через бурные в половодье реки, то в жару и зной сквозь удушливый дым лесных пожаров». Постоянные недосыпания, «возня с багажом», «прыганья и голодовки» – легочное кровотечение… Три месяца и два дня провел Чехов в «сахалинском аду». Прошел весь остров с севера на юг, побывал почти во всех населенных пунктах, познакомился с жизнью большинства ссыльных – с 5 утра до поздней ночи «на ногах». Материала, собранного им, «хватило бы на три диссертации»: более 10 тысяч статистических карт, из них 2122 – детей. Страшная в своей обнаженности жизнь ссыльно-каторжных, буквально гноимых режимом; бессильное состояние медицины – встают со страниц повести. Поистине, как писал А.Ф. Кони, – в них биение «опечаленного и негодующего сердца писателя»!

«Мой «Сахалин» – труд академический… – напишет Чехов А.С. Суворину. – Медицина не может теперь упрекать меня в измене: я отдал должную дань учености. <…> И я рад, что в моем беллетристическом гардеробе будет висеть и сей жесткий арестантский халат».

Но предполагаемая за этот труд докторская степень honoris causa не была присуждена. Хотя работа отвечала всем самым высоким требованиям, предъявляемым к диссертации. И снова было отказано в чтении лекций. Как можно было допустить к молодежи автора такой «крамольной книги»?!.

А он писал: «Я хочу заставить своих слушателей переживать страдания и вполне понимать их». Но книга потрясла Россию, возбудила интерес к «острову изгнания» и за рубежом, заставила правительство провести некоторые реформы, улучшающие жизнь каторжных и ссыльных.

* * *

В 1892 году Чехов приобрел усадьбу в селе Мелихово Серпуховского уезда Московской губернии. Он давно мечтал о своем «хуторке». И.И. Ясинский вспоминал его слова: «Сплю и вижу. Кстати, и земской медициной можно заняться в глуши. Как-никак все же я врач. Иногда начинает под ложечкой сосать».

Брат Антона Павловича, Михаил Павлович, писал:

«С первых же дней, как мы поселились в Мелихове, все кругом узнали, что Антон Павлович – врач. Приходили, привозили больных в телегах и далеко увозили самого писателя к больным. С самого раннего утра перед его домом уже стояли бабы и дети и ждали от него врачебной помощи. Он выходил, выстукивал, выслушивал и никого не отпускал без лекарства; его постоянной помощницей, «ассистентом» была сестра Мария Павловна. Расход на лекарства был порядочный, так что пришлось держать на свои средства целую аптеку. Я развешивал порошки, делал эмульсии и варил мази, и не раз, принимая меня за «фершала», больные совали мне в руку пятачки, а один дьячок дал даже двугривенный, и все искренне удивлялись, что я не брал. Будили Антона Павловича и по ночам. Я помню, как однажды среди ночи проезжавшие мимо Мелихова путники привезли к нам человека с проколотым вилами животом, которого они подобрали по дороге. Мужик был внесен в кабинет, в котором на этот раз я спал, положен среди пола на ковре, и Антон Павлович долго возился с ним, исследуя его раны и накладывая повязки».

Но на уезд, на всю Центральную Россию надвигалась эпидемия холеры. В 1848-м году холера буквально опустошила уезд. «Теперь она будет не слабее», – предполагает писатель-врач. И он становится «под ружье». Отказавшись от оплаты: «…От содержания я отказался, дабы сохранить себе хоть маленькую свободу действий». Впав в «эпидемию безденежья», Чехов принимает на себя все обязанности земского врача и… санитарного служителя, т.к. таковых не оказалось. Его участок – 25 деревень, 4 фабрики, 1 монастырь. На голом месте, при отсутствии средств, освоив «профессию нищего», он дает бой холере, заболеваемости и смертности крестьян. «Оказался я превосходным нищим; – напишет он, – благодаря моему нищенскому красноречию мой участок имеет теперь 2 превосходных барака со всей обстановкой и бараков пять не превосходных, а скверных. Я избавил земство от расходов по дезинфекции. Известь, купорос и всякую пахучую дрянь я выпросил у фабрикантов на все свои 25 деревень…»

А сколько жирующих, обвешенных бриллиантами, отделывались незначительными для них суммами, мало того, – унижали! «Бывают глупейшие и обиднейшие положения, – писал Чехов Суворину, – Перед отъездом графа Орлова-Давыдова я виделся с его женой. Громадные бриллианты в ушах, турнюр и неуменье держать себя. Миллионерша. С такими особами испытываешь глупое семинарское чувство, когда хочется сгрубить зря…» Исключительная деликатность сдерживает чувства. Но вот доведенный до исступленья доктор Овчинников из рассказа «Неприятность» заявил более решительно: «Еще немного и, уверяю вас, я не только буду бить по мордасам, но и стрелять буду». Земский врач Кириллов («Враги») – о бесящихся с жиру, считающих «врачей и вообще рабочих, от которых не пахнет духами и проституцией, своими лакеями».

«Душа моя утомлена, – признается Чехов, – Не принадлежать себе, думать только о поносах, вздрагивать по ночам от собачьего лая и стука в ворота (не за мной ли приехали?), ездить на отвратительных лошадях по неведомым дорогам и читать только про холеру и ждать только холеры…» Тем не менее, когда миновала опасность эпидемии и завершилась «страдная пора», он признавался: «Летом трудненько жилось, но теперь мне кажется, что ни одно лето я не проводил так хорошо, как это… мне нравилось и хотелось жить». Ведь: «Кто ничего не хочет, ни на что не надеется и ничего не боится, тот не может быть художником».

Если в эпидемию 1848 года из 377 деревень Серпуховского уезда охвачены холерой 300, умерло более 4000 человек, то в 1892-м зарегистрировано только 14 случаев болезни, умерло 4 человека. Очаги инфекции были быстро локализованы: сказалась огромная предупредительная работа земских врачей, Чехова в том числе. Но он продолжает считать себя мобилизованным и в 1893 году: «Я опять участковый врач и опять ловлю за хвост холеру, лечу амбулаторных, посещаю пункты и разъезжаю по злачным местам…» Разных больных, как и в прошлом году, через руки Антона Павловича прошло более тысячи. Немного страдала отчетность, он вынужден оправдываться перед земством: «частые разъезды по участку» да и «собственные занятия, от которых… не мог отказаться». Собственные занятия – литературный труд. Чехов не оставляет его и в эти напряженные дни. Он-то и кормит врача-подвижника.

Избранный земским гласным в Мелихове, Чехов уделяет главное внимание здравоохранению и просвещению, благоустройству. Ему обязаны жители проведением шоссейных дорог от станции Лопасня до Мелихова. На свои деньги он строит школы в Талеже, Новоселках и Мелихове. Составляет проекты, покупает стройматериалы, мебель, наглядные пособия. Благодаря ему было запрещено строительство кожевенного предприятия на речке Люторке, откуда население брало воду. И – лечит крестьян, ведя регулярный утренний прием, часто выезжает за много верст к тяжелобольным, превращает свой дом в амбулаторию, а сестру Марию Павловну в медсестру, ассистента при операциях, провизора.

* * *

Так же будет и в Ялте, куда в конце 90-х переселится тяжело больной писатель. «Меня здесь одолевают больные, – писал он брату, – которых присылают сюда со всех сторон, – с бациллами, с кавернами, с зелеными лицами, но без гроша в кармане. Приходится бороться с этим кошмаром…» А.П. Чехов мечтает об устройстве санатория для больных чахоткой учителей. Активный член Ялтинского попечительства, он собирает пожертвования, пишет и печатает воззвания, зовет на помощь «всех, кто понимает ужас одиночества и заброшенности на чужой стороне больного человека». Воззвание «На помощь умирающим!» собрало около 40 тысяч рублей. Добавив свои 5 тысяч, Чехов купил дом, начал его перестраивать под санаторий. К.И. Чуковский вспоминал, как стекавшиеся в Крым больные верили: «Чехов устроит, Чехов обеспечит и койкой, и столовой, и лечением!» И Чехов устраивал. Сам умирая от туберкулеза. Боясь лишь чересчур обременять собою: «Как-то неловко падать и умирать при чужих…»

Врач, он трезво оценивал свое состояние, знал, что жизнь его будет коротка. Еще в 1897-м, выписываясь из клиники после обильного кровотечения, мечтал хотя бы о «годе передышки»: «…один только год передышки, а затем я снова примусь работать как каторжный!» Но не мог позволить себе «такой роскоши». И – занимается переписью населения, постройкой школ в Новоселках и Мелихове. И пишет, пишет… Повесть «Мужики», пьеса «Дядя Ваня», рассказы «Печенег», «На подводе», «Ионыч», «Человек в футляре», «Случай из практики», «Крыжовник» и др. (1897-1898). Лишь на короткие сроки выезжает он за границу, в 1901-м – «на кумыс» в санаторий под Уфу…

* * *

Заключая, вспомню: Максим Горький очень верно заметил: «Он был врач, а болезнь врача всегда тяжелее болезни его пациентов: пациенты только чувствуют, а врач и знает кое-что о том, как разрушается организм. Это один из тех случаев, когда знание можно считать приближающим смерть». «Кто слышал от него жалобы, кто знает, как страдал он? – вопрошал И.А. Бунин в статье, посвященной памяти А.П. Чехова. – Было поистине изумительно то мужество, с которым болел и умер Чехов!»

Как же нам не достает, как нам необходимо его мужество, его благородство, его честь и достоинство! Врача и писателя – врачевателя душ человеческих! Особенно сегодня – в наше «больное время»…

В работе, посвященной Н.М. Пржевальскому, Чехов писал: «В наше больное время, когда европейскими обществами обуяли лень, скука жизни и неверие, когда всюду в странной взаимной комбинации царят нелюбовь к жизни и страх смерти, когда даже лучшие люди сидят сложа руки, оправдывая свою лень и свой разврат отсутствием определенной цели в жизни, подвижники нужны, как солнце. Составляя самый поэтический и жизнерадостный элемент общества, они возбуждают, утешают и облагораживают. Их личности – это живые документы, указывающие обществу, что кроме людей, ведущих споры об оптимизме и пессимизме, пишущих от скуки неважные повести, ненужные проекты и дешевые диссертации, развратничающих во имя отрицания жизни и лгущих ради куска хлеба, что кроме скептиков, мистиков, психопатов, иезуитов, философов, либералов и консерваторов, есть еще люди иного порядка, люди подвига, веры и ясно сознанной цели. Если положительные типы, создаваемые литературою, составляют ценный воспитательный материал, то те же самые типы, даваемые самою жизнью, стоят вне всякой цены».

«Подвижники нужны как солнце». Таким солнцем был врач-подвижник, писатель Антон Павлович Чехов. Незаходящим солнцем. Бесценным.

Людмила Владимирова,

канд. мед. наук,

член Союза писателей России

(Одесса)