Военком города Ворошловограда Нечипоренко сидел за письменным столом, охватив голову. По левую руку на столе был чёрный телефон, по правую лежал пистолет системы тэтэ. Дверь в комнату открылась и на пороге появился рыжеусый старшина Головков, стреляющий бешеными светлыми глазами.
— Ну? – только спросил он.
Военком опустил руки и посмотрев на старшину, ответил
— Телефонограмма получена, всеми силами выдвигаться на станцию и удерживать.
Краснолицый старшина ещё гуще покраснел:
— А чем удерживать? Одно пацаньё у меня во дворе, многие винтовку в глаза не видели.
— Вот и не увидят — наши, когда из города уходили, весь арсенал обчистили, а что не смогли унести, так разбили или погнули, чтоб фрицам не досталось.
— Здорово! – зло ухмыльнулся старшина и шмыгнул своим картофельным носом.
— Я пытался объяснить, а меня матом покрыли… Приказ, орут, и всё тут: любой ценой станцию удержать… Понимаешь, «любой ценой», а не исполнишь – трибунал!
— Господи! Так пацаньё ведь! А я попробую звонить?..
— Связи нет.
— Твою мать! – выругался старшина. – Ну что делать-то, Иваныч?
— Сам не знаю, а приказ не выполнишь, сам знаешь.
— А это зачем? – кивнул старшина на тэтэ.
— Мне приказа отступать не было, а немец прёт… сам знаешь…
— Так ведь на убой пойдём! – простонал старшина, потом будто что-то вспомнил. – А може у него, начальства-то, хитрость такая задумана, нами внимание отвлечь, а самим ударить…
— Шо за хитрость такая, шо несешь, ты где голову у начальства отыскал?
— Так шо делать-то… — растерянно спросил старшина.
— Как шо, приказ исполнять, иначе сам знаешь – суд да позор! – военком немного помолчал и достал из карманов галифе папиросы, положил на стол. – Знаешь, что, идите-ка вы до станции, а там, как совесть подскажет…
— Понял, — сощурился старшина хитро, и сам подумал: «А там отпущу на усе четыре!..».
— Ну, тогда выполняй, — мрачно пробормотал военком.
Старшина вышел. Военком встал и подошёл к окну, по двору слонялись призывники, некоторые с мешочками с нехитрой снедью, которую ему собрали родные в дорогу, многие в рубашках вышиванках – совсем детвора. Вот появился старшина, они неумело выстроились перед ним, видно старшина им что-то говорит, потом встал во главе колонны, и все двинулись со двора.
Военком снова сел за стол, будто что-то выжидая и прислушиваясь к странной тишине, поглядывая на портрет Сталина, будто испрашивая у него совета. Несколько раз поднимал телефонную трубку, но трубка молчала, несколько раз брал пистолет и, повернув к себе, вглядывался в дуло, будто ожидая что-то там узреть. Прошло около получаса.
Вдруг тихий стук в дверь.
— Входи! – крикнул военком.
В комнату вошёл седой и широкий человек в белом кителе и белой фуражкой в руках. Встал посреди комнаты молча.
— Что хотел? – спросил военком, приглядываясь к человеку и отмечая некоторое его сходство с портретом вождя на стене – и усы такие же, и нос…
— Грузинец что ли? – спросил военком.
Человек отрицательно мотнул головой:
— Не, армянин… Авдей Таривердович Мелконов, зовут меня.
— А, — несколько разочарованно протянул военком. – Ну, какое дело?
— Повестка пришла, сыну моему, — человек протянул военкому бумажку.
Военком прочитал: «призывнику Григорию Авдеевичу Мелконову явиться к … утра в райвоенкомат для прохождения действительной службы…». Военком поднял глаза:
-Ну а сын-то где?
— Товарищ, — умолительно взлянул на него Авдей, — у меня старший сын уже в Красной Армии, финскую кампанию прошёл, а счас не знаю где, живой ли… Один у нас остался младший, Гриша, жена плачет, не отнимайте надежды… Можно мне вместо сына? Прошу меня мобилизовать! Вы не смотрите на седину, я троих молодых по силе стою, я своё пожил, а ему жить…
— Значит, ты вместо сына хочешь? – удивлённо переспросил военком.
— Да!
Военком с минуту молчал, потом сказал:
— Знаешь что, отец родной, вали-ка ты домой и сына спрячь, здесь немцы вот-вот будут…
И словно в подтверждение его слов со двора донеслось тарахтенье моторов, и военком рванул к окну: во двор въезжали мотоциклы с колясками и на солнце блестели высокие немецкие каски мотоциклистов.
— Давай, давай, уходи! – махнул резко и нетерпеливо военком Авдею. – Только не беги — застрелят.
Красноватое лицо Авдея стало свекольным и он, развернувшись, вышел.
Шагая через двор, он еле сдерживал себя, чтобы не побежать. Мотоциклисты громко между собой переговаривались, будто лаяли, и не обращали на него никакого внимания. Когда он уже выходил на улицу, за спиной из здания военкомата донёсся одинокий выстрел, и послышались крики. Выйдя на пустынную летнюю улицу, Авдей Таривердович всё же не выдержал и побежал, затрусил до ближайшего угла. Завернув, он остановился отдышаться в жидкой тени тополя и, сняв фуражку, достал платок и вытер мокрую от пота лысину и лицо.
Отдышавшись, он зашагал дальше. Город словно вымер: на улицах ни души. Он старался двигаться ближе к стенам, не привлекая внимания, и вместе с тем, чувствовал, что за ним наблюдают десятки глаз из окошек выбеленных, крытых красной черепицей хат. Стояла напряжённая тишина, не слышно было со стороны станции обычных шипения и свистков паровозов.
Скоро он вышел на привокзальный пустырь с колодцем-журавлём посреди. У колодца две бабы с вёдрами, а к колодцу мужичонка с бородой, согнувшись что-то тащит. Пригляделся – человека за ноги тянет. Остановился, вытер пот, Авдей подошёл и увидел в ряд выложенные тела — мальчишки в хилых одежонках, а тело в военной форме с голыми ногами (сапоги уже кто-то успел снять)  лежало поодаль, лицом в сухую траву так, что только затылок был виден.
— Их командир, вишь? — сказал мужичонка, хотя Авдей ничего у него не спрашивал.
— Что тут было, веришь ли, — продолжал мужичонка. — гонялся немец за ними, как за зайчатами на этих мотоциклах и порешил… Они вразброс были по поляне, а я их в рядок, — кивнул мужик на тела, — всё ж не собаки какие, а люди, пацаны, а к смерти надобно уважение иметь…
— Стой, — добавил бородатый, не беги…
Авдей обернулся. На тропку, пересекающую пустырь, выходила колонна молодых немецких солдат. Шли, несмотря на ранцы и винтовки за плечами, бодро и весело, многие сняв пилотки, будто возвращались с футбольного матча, где их команда выиграла. Шли, радуясь солнцу, молодости и лёгким победам. Впереди высокий голубоглазый блондин. Он, белозубо улыбаясь, показал рукой на тела у колодца и в колонне послышался лёгкий смех и возгласы. Потом блондин, скинув ранец и винтовку, кинулся вперёд, к колодцу, его примеру последовали другие. Блондин опередил всех, выхватил у женщины наполненное ведро и побежал, шутливо удирая от пустившихся за ним двух комрадов, держа перед собой ведро на вытянутых руках, потом остановился и под общий хохот стал выплёскивать на них воду. Другое, наполненное ведро пошло по рукам, вернее по высохшим губам. И от этого веселья сердце у Авдея будто камнем придавило и солнце показалось холодным. А женщина стояла столбом, ожидая пока они не наиграются и отдадут ведро. Лицо у неё было каменно неподвижно, плечи покатые, руки длинные от ежедневной тяжкой работы. Вторая женщина, прихватив пустые вёдра, куда-то исчезла.
— Чисто дети малые, — хмыкнул бородатый мужичок, глядя на веселящихся немцев и вдруг, перехватив чей-то взгляд, стал угодливо улыбаться и мелко кланяться, козыряя и повторяя: «Хайль Гитлер! Хайль Гитлер!..»
Неожиданно к телам убитых подбежала немолодая и прилично одетая женщина, в которой Авдей узнал живущую на соседней улице учительницу. Женщина сдавленно вскрикнула и опустилась на колени рядом с телом сына.
— Тарасик! Тарасик! – запричитала она, сдавленная ужасом, поглаживая голову с чёрными кудрями и красивым белым лицом.
Женщина вскинула глаза на Авдея: «Он утром обещал вернуться, обещал, что его не убьют, очень обещал, смеялся! Он героем хотел стать, радовался, что вызвали…». В глазах её зрело безумие, раскачиваясь начала, ласкать мёртвую голову и повторять, заклинать: «Вернись! Вернись! Ты обещал! Ты никогда не говорил неправду! Вернись же! Ты обещал! Ты никогда не обманывал!» А толстенький невысокий немец схватил коромысло и, поднял над головой, показывая всем экзотическую невидаль, затем перекинул коромысло через плечи, и стал весело приплясывать, вызывая смех, хохот и одобрительные хлопки.
— Вернись! Вернись! — взывала женщина.
Авдей одел фуражку и по-стариковски, опустив плечи, побрёл прочь.
Едва он вошёл во двор к нему кинулась жена.
— Ну? Ну?
— Сказали идти домой, Гришку не вызовут…
Гришка лежал в гамаке в придомном садочке и хрустел спелым яблоком, выплёвывая косточки на землю. Завидев отца, он понял, что угроза отступила и загрустил: надо же немцам сюда припереть, значит, сегодня танцев в клубе не будет и он не увидит Райку, с которой почти договорился.
Потом Авдей вошёл в дом и позвал жену:
— Сирануш!
Войдя в комнату, он показал на висящее в рамочке над столом фото старшего сына, присланное сразу после финской кампании. Митя был в буденовке со звездой.
— Сними и спрячь, — приказал Авдей.
Обедали молча. Борщ, как всегда, у Сирануши получился отменный, но это Авдея не радовало. Неожиданно с улицы раздался треск барабанов. Гришка бросился к окну. По улице печатали шаг немецкие солдаты. Немецкий комендант приказал устроить этот парад и пройти по улицам города церемониальным маршем, чтобы показать силу Вермахта и что немцы здесь навсегда.
— Ух ты! – восхитился Гришка – Красиво идут! А где барабаны  – не видать!
Тяжёлый кулак Авдея грохнул по столу:
— Прочь, прочь от окна!
Гришка отскочил от подоконника.
— Фуй! – воскликнула Сирануш. – С ума сошёл, зачем на ребёнка так кричать?
— Со двора никому сегодня ни шагу! – приказал Авдей.
– А ты, Григор, иди в подвал и до вечера там сиди, — сказал он и задумался: и почему Сирануш любит этого бездельника и шалопая больше старшего сына, серьёзного, трудолюбивого Дмитрия?..
А со двора в открытое окно доносилось восторженно бессмысленное куриное кудахтанье: «Кооо-ко-ко! Кооо-ко-ко!..»

Амаяк Тер-Абрамянц