Основано на реальных событиях

Они шли, тяжело отступая
На ходу ели жидкую кашу
И дождливая, серая осень
Их шинели, насквозь промокала.

Глава 1

Не потерять веры. Посвящается 160 стрелковой дивизии первого формирования по прозвищу «Горьковская» и её 537 полку, а также 154 стрелковой дивизии и её 473 полку и конечно же, моему деду.

Сане снился сон. Ржаное поле, жена Ульяна, стоявшая у берёзок с двухгодовалым сыном Колькой, журчание тихой речки «Борины» в овражке и пение жаворонка в чистом, голубом небе. И так на душе было у него спокойно, так радостно, что Саня улыбался во сне, но сон этот был неожиданно прерван толчком в бок.

— Саня, подъём, прибыли видать, просыпайся, команда была.

Мишка Линёв с окраины Воскресенского, долговязый детина, отроду девятнадцати лет стал лучшим другом Сани за это короткое время , которое они пробыли в Гороховецких лагерях.

Саня же, напротив, был невысокого роста, коренаст, старше своего друга лет на семь. Опытнее во всех армейских делах, поскольку уже служил в Красной армии, а Мишка был только недавно призван на воинскую службу и вскоре объявили, что началась война. А отправляли их, почти всех земляков одной дивизии из Горького, через Москву в Белоруссию, в Могилёвскую область, где немец рвался через Днепр, где уже вовсю полыхал огненный ад войны. Эшелон, в котором находился 537 полк, попал под бомбёжку, но к счастью все вагоны остались на рельсах, и их не разметало в разные стороны , как спичечные коробки.

Сдвоенный эшелон, замедлив ход, тяжело, с юзом стал останавливаться. С нар, наспех сколоченных в товарных вагонах, начали спрыгивать красноармейцы, молодые все в основном ребята. Во всём эшелоне слышалась возня, чья та матерщина, неразбериха, потому что вагоны были переполнены и раннее утро только вступало в свои права. Слышались приказы командиров, ржание лошадей, звук заведённых грузовиков, виделась суета станционных работников. Но станция, как и небольшой железнодорожный вокзал, уже не жила той мирной жизнью, какая была тут раньше. На перроне толпились люди с чемоданами, какими-то узлами и котомками. Лица их были озабочены и напряжены. Пассажирские паровозы пыхтели своими дымами, и были готовы отправиться в путь. Только вот куда? толком из машинистов никто не знал.

Полк, в который были определены Саня и Мишка, прибыл в полном составе, двумя сдвоенными эшелонами, что было нелегко, с имеющимся вооружением, лошадьми, несколькими машинами полуторками, полученными незадолго до отправки, со своего родного автозавода, с санчастью, и хозчастью, которые находились в вагонах в голове эшелона. И ещё со всем тем, что положено иметь по уставу полку, во время военных действий. Вот только полковой артиллерии, положенной по штату, на момент погрузки, в полку не оказалось. Когда отправляли, то ещё в Горьком, командование уверяло, что всё недостающее вооружение, полк сможет получить на месте.

После быстрого построения, была дана команда выводить по сходням лошадей, скатывать по настилкам полуторки, и всё это армейское хозяйство быстро приводить в походную колонну. Кто- то из гражданских выкрикивал: «Уж Вы дайте сынки этим гадам, чтоб пятки видно было».

Перед самым построением Мишка успел прочитать название железнодорожной станции. Крупными, ярко красными буквами, сделанными не то из фанеры, не то ещё из чего то, было обозначено название: «Кричев»

Полку пришлось выгружаться, из-за путаницы прямо на станции. Складывалась сложная обстановка для выгрузки, но времени на то, что бы эшелоны, прибывшие один за другим, с небольшим интервалом, перегнать на запасные пути, или тупики, катастрофически не хватало.

— Не бывал я дальше своего Горького — со вздохом заговорил было Мишка — а видишь, как судьба то распорядилась,куда забросила, да ещё при каких обстоятельствах.

Он ещё, что- то хотел сказать, но резкая команда ротного: «Разговоры в строю!» проверяющего готовность к движению, тут же заставила его замолчать.

Когда всё было готово, полк по команде, всем своим армейским гулом, двинулся по бетонной вокзальной площади по направлению к реке Ресте, месту своей дислокации.Кто- то из мирных жителей украдкой крестил уходящий полк, кто — то на прощание махал рукой, и молча, с какой — то необъяснимой грустью, смотрел уходящим вслед. Расстояние не позволяло преодолеть путь без привалов, но привалы эти были короткими, так что порой бойцы не успевали вдоволь накуриться. Хотя от курева, на такой жаре кружилась у некоторых голова, и ещё сильнее хотелось пить.

В душе было напряжение, необъяснимая тревога, но нужно было идти. Идти туда, навстречу врагу. И все понимали, что встреча эта будет «не хлебом — солью»

На одном из привалов Мишка еле снял сапог. Крупные волдыри прорвались, и стало совсем невыносимо терпеть мучительную, какую- то постыдную боль.

— Что же Вы, красноармеец Линёв, так и не научились, как следует, портянки наматывать, а если скоро в бой? — сокрушался всё командир отделения, сержант Сизов, резкий, но справедливый парень с окраины Горького. Он выполнял обязанности помощника командира взвода.

— Виноват товарищ сержант, да и сапоги видно не разносились ещё, пока идём — оправдывался Мишка.

Перед самой отправкой, вместо армейских ботинок, новобранцам выдали новенькие кирзовые сапоги.

— Эх Миша, Миша, большой ты вырос, а будто дитя малое, на руках тебя, что ли как невесту нести теперь? — стали подтрунивать товарищи.

Мишка смущённо опустил голову и покраснел как хорошо проварившийся рак.

— Ну, пошутили, и будет — уже строго сказал сержант — придётся тебя боец Линёв, до места на машину сажать, пойду , доложу командиру взвода.

— Может, я лучше уж босиком пойду? — смущённо промолвил Мишка.

— А что я командиру взвода скажу, а!? — громко и резко выпалил как из пушки сержант Сизов — за спиной пулемёт, а под мышкой сапоги, хороша картина!

Михаила успели обучить обращаться с пулемётом Дегтярёва, и метко стрелять. Да и носил он его, будто играючи, и зрение у него было отменное.

А Сане без Мишки стало как то скучно. И пока шли, тихо переговаривались поначалу. Потом, когда летнее июльское солнышко полностью вступило в свои права, стало жарко. День выдался погожим. Да и всю первую половину лета так пекло, что бывало тяжело было дышать, особенно при работе какой. На небе не было ни облачка. Вода во фляжках стала тёплой, почти горячей, и ей нельзя уже было так напиться, как из холодного лесного ключа. От усталости уже совсем не хотелось говорить, и только поля, с красиво колосившимися хлебами, которые видно, уже давно не видели дождя, успокаивали немного душу, и вспоминался отчий дом, родные и близкие. Многие и многие из них ещё не знали, что идут навстречу смерти. Что враг силён и коварен. Что многие из них сделают невозможное, порой не поддающейся здравой логике, вопреки всему. И будет это называться одним простым и таким значимым словом: «Подвиг».

Командир полка подполковник Мельников приказал остановить одну из полуторок, на которой ехал, и быстро, чтобы не тормозить колонну, решил проверить движение. Он видел, как устали, приуныли бойцы от долгого изнурительного похода, но того требовала обстановка. Командир также быстро приказал подвести своего коня, чтобы проскакать верхом вдоль всей колонны, и лично оценить обстановку, увидеть настроение своих подчинённых.

—  Что головы повесили товарищи красноармейцы, ускорить шаг, скоро будем на месте — бодро говорил командир.

Но с солдатских лиц не сходила печать усталости и тревоги.

Сколько они прошли? никто из них, точно не знал. Но десятки километров на жаре, с короткими привалами, давались нелегко.

Место дислокации встретило колонну красивым июльским закатом. Небольшая река ласково играла с уходящим за горизонт солнышком, как будто убаюкивала его на тихих, речных волнах. Полку было приказано занять оборону по левому, крутому берегу реки и не дать немцам возможности прорыва к городу Чаусы, где ещё и находился крупный железнодорожный узел. Песчаная земля осыпалась, бруствер плохо выравнивался, и местами его приходилось укреплять жердями, срубленными неподалёку. От усталости дальнего перехода в человеческом организме возникала сонливость, руки плохо слушались, но приказано было окопаться до темноты.

Во взводе, в котором был и Мишка, ещё много было молодых ребят. Вместо службы в армии, также как и он, сразу на войну. Что они видели в своей жизни. Многие, как говорили «не целованные» ушли. Но был во взводе один старый солдат. Он конечно и по возрасту подходил многим в отцы, и не только во взводе, но и по опыту жизненному, а главное, опыту военному, был для многих как учитель. Звали старого солдата Петром. Петром Григорьевичем Кузнецовым. Уже седоватый, с большими усами, крепкого телосложения с натруженными руками, с хрипловатым голосом от махорки, он внушал доверие, и какое-то уважение.

Когда укрепления были готовы, командир взвода дал команду на отдых. Как и положено, выставили часовых. Тут бы в пору и уснуть. Но многим несмотря на усталость, не спалось. Было всё так же тревожно на душе. Неизвестность терзала, напрягала нервы, и всё думалось солдатам: «А как оно сложится, как будет?» А тут ещё присутствовало и нежелание мириться, что враг сильнее, не было у этих ребят боевого опыта и крещения.

И было оно только у Петра.

Воцарилась, какая- то щемящая, неспокойная тишина, и не было слышно даже далёких залпов орудий, и только лошади стреноженные вдалеке фыркали, мирно щипали траву, да тихо журчала на перекатах, красивая река.

Первым разговор завёл сержант Сизов.

— Григорич, а Григорич, смотря в звёздное небо — обратился сержант к Петру.

— Ну что Вам? товарищ сержант, ребят разбудите, на войне отдых нужен — практично заметил «старый солдат» Кузнецов — без отдыха много не навоюешь.

— Да ты Пётр Григорич на « ты» меня называй, а то, как то и неловко.

— Не положено так, раз старший по званию, везде порядок, и уважение быть должно.

Тут в разговор встрял, что-то ворча сонным голосом, паренёк с в Волги, знавший лично Чкалова. И звали все этого паренька между собой Васьком. Василий был весёлым, заковыристым парнем, умеющим лихо играть на гармони, со светло русыми кудрями, которые быстро успели отрасти, и доброй, какой-то притягательной улыбкой.

— Вот придёт фашист, и будет нам и отдых и отпуск, и пирожки с капустой, с иронией вымолвил Васёк.

— Да ты парень раньше — то времени не ёрзай. Германец, он, конечно, враг серьёзный, но чай и мы не лыком шиты, как думаешь, товарищ сержант? — заметил Пётр.

Сизов, немного помедлив, сказал: — Тяжело нам братцы придётся, это точно. Но такая уж видать наша доля, что никто кроме нас.

— Вот, вот — язвительно подтрунил Васёк — или грудь в крестах, или голова в кустах.

— Ну на счёт кустов, упаси Вас Бог, не посмотрю, что — и сержант осёкся, не договорил, замолчал.

— Что хотел сказать- рука не дрогнет, — заявил Васёк.

— Скоро многое будет понятно, кто из нас «кто»- ответил многозначительно сержант. Он вынул из кармана кисет с махоркой и начал, молча, закручивать цигарку.

— Да будет Вам ссориться- то — тихо сказал Саня, всё это время молчавший, с сомкнутыми глазами, и все думали, что он тихо спит, прислонившись к песчаной стенке окопа, где рядышком тихо посапывал Мишка Линёв.

— Ты лучше расскажи Пётр Григорич, как и за что «Георгиев» получил, чтоб молодые больно не ерепенились, а то молоко на губах не обсохло ещё — поучительно добавил Саня, и тихонько похлопал Петра по плечу.

— Да что рассказывать то — засмущался было Григорич, но бойцы поддержали его, поддержал и Васёк, заинтересовавшись сразу таким поворотом разговора, и такой темой.

После рассказа Петра все молчали, прокручивал в голове, можно сказать, подвиг старого солдата. Ваське стало стыдно за свой «длинный язык», и все были воодушевлены рассказом. С тем и уснули, долго ещё кашляя, ворочаясь с боку на бок. И многим из них снилась родина. Городские улицы старого Сормова, родные деревни и сёла, близкие каждому люди. Летние ночи коротки. Вот от воды повеяло прохладой, набежал ветерок, нагнал облаков. Погода предвещала ненастье и сырость. И ещё неизвестно, что было лучше: «Ожидая в окопах врага, изнуряться на полуденном солнцепёке, или сидеть сырым в скользкой, липкой земле».

Проснулись многие не от команды, а от грохота орудий, где-то севернее и южнее дислокации полка. Прибежал взводный, молоденький младший лейтенант Варнаков, с едва пробивающимися усиками, худой, с каким-то ещё детским взглядом, и с новенькой планшеткой через плечо.

Кто-то из отделения взволнованно обратился к командиру взвода. Спрашивали бойцы: «Не окружают ли уже их полк, и где эти проклятые немцы.»

Сизов также был напряжён, но по другому поводу. Он выждал, пока выскажется взводный, и только после этого, пока все немного поуспокоились, решил обратиться к командиру.

— Товарищ младший лейтенант, разрешите обратиться- и Сизов лихо вскинул руку к правому виску.
— Обращайтесь товарищ сержант, только быстро.
— Все ли наши прибыли благополучно?, ведь говорили, не один день пройдёт, пока вся дивизия прибудет, и где сейчас все остальные наши части?

Варнаков не знал что ответить, связь со штабом дивизии отсутствовала. Радиосвязь также была ограничена из-за разброса дивизии, и не всегда удавалось по ней связаться.

Известно было только лишь то, что все остальные полки дивизии должны были сосредоточиться северо, и северо-восточнее их позиций. Получалось, что они были как бы на этом рубеже обороны на самой передовой линии.

Такой долгожданный, по осеннему затяжной дождик, сначала затих, а потом и вовсе кончился. Зато после такой погоды прибавилось комарья, стало душно от влажной земли, и от испарения.

В ожидании врага, их бедных облипал всякий лесной гнус, коего у рек и небольших речек, было преогромное количество. В такую погоду гнусу этому самая благодать. И нет от него спасения. «С головой накроешься, дышать нечем, откроешь лицо, и хоть в рот, если во сне как варежку разинешь, хоть в нос эта зараза залезет. И чихай тогда долго, и кашляй».

— Мужики,- нервно, ещё сонно, обратился кто — то к товарищам.
— Хоть бы закурил кто, от махорки эти твари, как чёрт от ладана отскакивают, мужики, а мужики?

Но на просьбу его никто не отреагировал. Видно, и у молодых силы не бесконечны. И только последний дымок от костра чуть-чуть помогал, тем, кто был ближе к нему. Ночью костры разводить было строжайше запрещено, в силу возможного обнаружения позиций противником. И даже курили, если курили, то на дне окопа, по очереди, зажав самокрутку в кулак, прикрываясь шинелью, и стараясь как можно меньше пускать табачного едкого дыму.

Утро встретило полк ещё не жарким добрым солнышком. Полевая кухня приятно манила, в котлах пыхтела каша, и после утреннего построения и хождения по нужде в кусты, да умывания в речке, была дана команда на завтрак. Всё делалось быстро, война ведь. Где-то рядом ходит враг, но не пришло ещё видать время встретится с ним. Не было и привычной утренней физзарядки, да много чего не было, как должно бы быть в полку, в мирное время. Но выработавшаяся скорее привычка, чем глас устава, заставляла бойцов наскоро бриться, приводить обмундирование в порядок, быть опрятным. Для этого время у них ещё было.

— Саня — а ты что ж не бреешься то спросил друг Мишка у старшего товарища. Михаилу пока и брить то нечего было, и только светлый пушок, едва пробивался над верхней губой, да на подбородке.
— Предчувствие какое то Миша, что немцы скоро попрут — серьёзно ответил Саня.
— Ну и…… — переспросил Мишка.
— Ну и решил перед первым боем не бриться, вот так.

Мишка молча, всё так же вопросительно глядел на Саню, отчего тот его даже оговорил резко.

— Да чего ты уставился, будто я тебе красна девка, давай ко лучше «бандуру» свою на хорошую позицию пристраивай. (Бандурой он обозвал пулемёт Михаила, и если бы слышали командиры, Сане бы влетело за это словечко).
— А какое сегодня число братцы — вступил в разговор сержант Сизов, обращаясь как бы ко всему отделению.
— Кажись 13-ое июля — ответил кто то, и закашлялся, то ли от махорки, то ли от недавней простуды в сырую погоду.
— Тринадцатое….е — невесело протянул Сизов и добавил: — Ну где же вы черти безрогие, мать вашу?
Полк был в полной боевой готовности, когда Васёк удивлёнными, и в то же время любопытными, зоркими глазами, заметил впереди какое- то движение.
— Григорич, а Григорич- тихо , едва слышно обратился Васька к старому солдату.
— Ну что тебе?
— Гляди! — и Васька указал пальцем туда, откуда медленно, уверенно сползали танки с бугра, а за ними, едва ещё было видно, двигались несколько бронемашин и трёхколёсных мотоциклов, с пулемётами, установленными на боковых прицепах.

По цепочке была дана команда: «Приготовится к бою». Кто – то тайком крестился, кто — то тихонько матерился. И опять были мысли, носились бешено в голове: «Первый бой. Как он сложится? Одолеют ли они врага?» От этого первого боя в их жизни многое, очень многое зависело. Их боевой дух, их настрой, их вера в правое дело.

— Мотопехота, по всей видимости движется — пробурчал Сизов, и положил перед собой аккуратно две противотанковые гранаты. Тут подошёл и командир взвода с биноклем.
— А бутылки с зажигательной смесью где? — спросил, глядя на гранаты Варнаков.
— Тут они товарищ младший лейтенант, только маловато их.

И Сизов указал на дно окопа, где в нише, в рядок были приставлены к земле 4 бутылки с зажигательной смесью.

Воцарилось напряжение, от которого сводило пальцы рук, ударяло в виски: «Уж скорей бы, скорей бы бой»

— Ну что там — товарищ младший лейтенант? — спросил громко Сизов, поправляя ремешок каски.
— Танки напрямую пойдут, а колонна остановилась, ждать будут, чтобы беспрепятственно в районе брода перейти, думаю так.
— А танки, прикрытие, товарищ лейтенант? Много их?
— Много, скорее всего, это часть танковой дивизии, а может и вся дивизия – задумчиво произнёс командир.
— Но почему они здесь пошли, как медведи напролом, без моста? Хоть и речка не велика, и для танка, что лужа, а для мотоциклов всё- таки преграда -глядя в бинокль, добавил командир.

Тем временем немцы обнаружили наши позиции, и стали выстраивать танки в боевой порядок. Танки медленно, но упорно и нагло, напрямую двигались на окопы. Не было только воздушного налёта, и арт. подготовки вражеской, от которых всё могло раньше времени перемешаться с землёй. Видно, не ждали немцы здесь встретить целый полк, и двигались беспрепятственно, встречая на своём пути может только речки, да топи, как временную преграду.

И многие ещё красноармейцы просто не знали про эту тактику, но от этого им было не легче. И сейчас им казалось, что вот она вся страшная сила движется прямо на них, и надо не испугаться, не струсить, не опозориться перед товарищами, а принять бой с честью, каким бы неравным он не был. И надо было устоять как можно дольше, и если отходить, отступать, то только по приказу.

— Без команды не стрелять, подпускать ближе — приказывал командир роты Мальков, быстро двигаясь вдоль позиций, проверяя боеготовность подчинённых – отсекать от танков мотопехоту, отсекать автоматчиков — не переставая кричал капитан.

Два противотанковые орудия, калибром сорок пять миллиметров, которые чудом удалось заиметь полку, были готовы разить танки. Где-то сзади миномётчики наготове держали мины, чтобы по корректировке ударить по врагу. Зенитчики в кузовах полуторок, также по команде, готовы были стрелять прямой наводкой, или ударить всеми своими стволами, по воздушным целям.

«Эх, если бы сюда всю полковую артиллерию» — думал с досадой командир артиллерии полка, майор Овчинников.

Расчёты боевых орудий застыли в ожидании. Наводчики, словно прилипли к прицелам, в руках, заряжающие, держали наготове очередной снаряд. Всего две пушки, всего две. И какая же лежала ответственность на этих бойцах двух орудийных расчётов. А все остальные артиллеристы, вместе с пехотинцами, ожидали врага в окопах.

И вот когда головной танк стал спускаться к речке, прогремел первый залп. Первый снаряд 45-ки попал в гусеницу. В это время вражеские танки ударили по нашим позициям. Начался ожесточённый бой. Немцы, не дожидаясь перевеса браво пошли в брод, прикрываясь несколькими танками.

Многие красноармейцы, особенно те, кто не служил в армии, были растеряны, их нужно было поддержать, поддержать их моральный и боевой дух в такой обстановке.

Видя оторванные руки и ноги, развороченные осколками животы, они в первый раз осознавали весь этот ужас, с расширенными зрачками смотря на всё происходящее, готовые бежать, куда глаза глядят. И тут на помощь приходили старшие товарищи, у которых были уже свои дети. И какая- то внутренняя их отцовская совесть не позволяла многим из них раскисать и опускать руки, несмотря ни на что. Приходили на помощь и политруки рот, с оружием в руках, вместе с коммунистами и комсомольцами, поддерживая всех остальных.

Конечно, были и те, кто струсил, не выдержал испытания боевым крещением, но им была уготована другая участь: «гибель от своей же пули, как не было это горьким и жестоким»

Первый бой длился не долго. Видимо немцы не ждали встретить тут такое яростное сопротивление, и несколько их подбитых танков, заставили фрицев, на какое- то время отойти.

Едва стихло, сержант Сизов хриплым голосом прокричал: -первое отделение, все живы?

Засыпанные землёй, невредимые и раненые, из ниш то тут, то там стали, пригибаясь, выбираться бойцы . Из отделения, двое остались лежать на дне окопа.

— Первую атаку отбили, молодцы, объявляю благодарность.

Не все ещё пришли в себя, и только спустя какое — то время, опомнились.

— Служим Советскому союзу — неуверенно, тихо, ответили бойцы.

— Похоронить бы надо ребят — предложил кто то, и слеза скатилась у него по грязной щеке.

— Не время братцы, не время, это видно цветочки ещё, может, нас тут всех похоронят, …. скоро — сказал боец, со второго отделения, раненый в плечо.
— Не каркай раньше времени,- ответил резко Сизов, и уже мягче добавил: — Как плечо то, кость задета? На что боец ответил вопросом на вопрос.
— У тебя махорка есть? Сержант.
— Имеется ещё — как-то неохотно отозвался Сизов, и протянул кисет бойцу. Тут же потянулась не одна рука за щепоткой махорки, и Сизов воскликнул: — Ну что ж Вы! окаянные, своей, что ли нет, оставите без табаку, а с чем же я немцев бить буду, а?

От этих слов, товарищи взбодрились как то, повеселели. «Если была махорка, то и воевать можно».

Шутки шутками, но приходить в себя и расслабляться им пришлось недолго.

— Эх, да если бы вместо винтовки, как у «Них» автомат, да пулемётов больше — посетовал кто –то из отделения, осматривая расщепленный осколком снаряда, приклад винтовки.
— Вот подойдут немцы вплотную, и пойдём мы братцы в рукопашную. Вас молодых не успели ещё, как следует поучить этому делу, так что первые на рожон не лезьте. Вот там и автоматы Вам будут, и гармошки губные, трофейные, уж больно немцы на них играть любят, паразиты — сказал громко Сизов, и сплюнул попавшую в рот землю.
— А Вы откуда знаете, товарищ сержант? — спросил Васёк. Видно было по лицу, что он сильно взволнован, но какое то, ещё мальчишечье любопытство брало верх.
Варнаков всматривался пристально вдаль. От горевших танков стояла чёрная дымовая завеса, и трудно было что-нибудь рассмотреть, определить.
— Сколько подбили, товарищ лейтенант? – спросил Сизов, вытирай пот с лица.
— Как думаете, пойдут ещё немцы здесь? — не дожидаясь ответа, опять спрашивал сержант.

После недолго молчания, лейтенант всё же ответил:- Вдоль этой речки, вверх и вниз по течению, топи. Дальше наши, есть наши! Части 137 ой должны быть рядом. Значит здесь им этот узкий коридор, только здесь, а мы им заслон. Ближайший мост не взорван, это плохо. Но для них это крюк. Получается, что это только начало. Здесь они пойдут, по перекатам, где и глубина та… выше колена, а пока выжидают чего-то, раздумывают. Вот если, ещё по мосту обойдут, тогда…

(Но не знал Варнаков, что части 137 дивизии, их земляков, которая также отправлялась из города Горький чуть раньше, сняли по приказу с реки Ресты, ещё одиннадцатого июля, и теперь, на этом рубеже, они были одни).

И не успел лейтенант договорить, видимо ещё, что — то хотел приказать, как все замерли от гула в небе моторов, вражеских самолётов. Гул этот с каждой секундой нарастал, и вот уже казалось, что видно фигуру лётчика в кабине, его надменное, наглое лицо, и почти в ту же секунду, их уже было несколько, и засвистели, зазвенели пули крупнокалиберных пулемётов, посыпая плотным, свинцовым дождём всю линию обороны полка. Не успев дать опомниться, и сбить хоть чем – ни будь, хоть один вражеский Мессершмитт, вскоре после этих стервятников уже Юнкерсы сбросили несколько бомб, расчищая таким образом проход и путь дальше, может на Чаусы, а может для захвата Могилёва. По ним уже стреляли с полуторок, из зенитных пулемётов, никак не попадая в цель, и всё же, один вражеский «Юнкерс», сначала накренив левое крыло, начал медленно заваливаться набок, и вскоре от него повалил густой чёрный дым. Самолёт, оставив густую, чёрную полосу, упал за перелеском, откуда был слышен мощный взрыв

— Подбили гада, подбили, молодцы зенитчики, молодцы ребята. Так им, по заслугам паразитам — ликовали от всего увиденного, бойцы.

После налёта, авиация больше не появлялась, и только, множество танков снова и снова ползли как черепахи на наши позиции, всё наращивая натиск, надеясь быстро, без больших потерь, прорвать нашу оборону.

Более трёх суток полк сдерживал атаки врага. И только к вечеру стало ясно, что силы на исходе, что необходимо бы подкрепление, и много потерь.
Командир полка собрал командиров батальонов, когда стемнело, и немцы прекратили атаки, видимо до утра, что- то задумав, потому что полковая разведка донесла; «на левом фланге наблюдается скопление немцев».

— Товарищи командиры!- обратился комполка, к старшим своим подчинённым.
— По донесению разведки, идёт ускоренное нарастание в живой силе и вооружении противника на левом фланге. Так же не исключено, что немцы могут выдвинуться в любой момент и с тыла. Таким образом, создаётся угроза полу окружения. По превосходящей во много раз силе противника, мы не сможем в такой обстановке долго сопротивляться. кольцо может сомкнуться неожиданно быстро. У кого какие вопросы, предложения? — сухо сказал подполковник.

Комбаты молчали. И только заместитель командир полка сказал, что необходимо избежать окружения, и за ночь успеть занять новый рубеж, стараясь наладить связь со штабом дивизии, для дальнейших указаний.

— Товарищи командиры! приказываю в срочном порядке, организовав группы прикрытия, отходить вдоль болота, попытаться наладить радиосвязь, послать конную разведку вперёд.

Внимательно ещё раз, долго всматриваясь в карту, при свете тусклого фонарика Командир полка добавил: — Необходимо соединиться с соседним полком и занимать оборону вдоль реки Проня. Всем всё ясно товарищи командиры, ещё вопросы?

Вопросов не было. Все в такой обстановке, с трудом понимали, как нужно поступить, куда правильно двигаться, для быстрейшего воссоединения всей дивизии.

Карт этой местности катастрофически не хватало, и были они, только в штабе полка.

И вот получив боевое крещение, наспех похоронив своих товарищей, присыпав их землёй, потому что по — христиански никак не выходило, собрав всё, что было ещё пригодно для дальнейших боёв, полк начал тяжёлый отход.

Немцы не стали атаковать ночью, и полк, а точнее всё то , что от него осталось благополучно, маршем, дошёл до своих. Из штаба дивизии, наконец- то был получен приказ, как будто комполка Мельников его предвидел: » Занять оборону на западном берегу реки Проня, и совместно с полком майора Ляшенко, не дать немцам прохода к городу Чаусы, удерживая при этом железнодорожный мост, как важный стратегический объект».

Уставшие, страдающие от ран, умирающие по пути бойцы, напуганные оставшиеся лошади. Вся эта унылая картина предстала в полном образе утром, и сжималось сердце у пожилых красноармейцев, и думали они: « Мы- то уж чего, мы хоть пожили, и умереть не так страшно, а молодым? молодым бы только жить, и жизни то ещё не видали, каково матерям – то, каково?» Но было много и таких красноармейцев, которые вместе с сыновьями принимали тот самый первый бой. И захочет в самый трагический момент отец закрыть своим телом сына, да не получается. И что потом жене писать: «Не уберёг мол, не смог, не успел». И самому бы под пули, уж быстрее от такой вины, да тоски, да только кто же за сына та отомстит, кто?

Глава 2
ОКРУЖЕНИЕ

Саня смотрел на реку, и с тоской думал: — » вот бы закинуть удочку сейчас, наловить окуней, или что тут водится больше, и сварить бы ухи на костре, с дымком». Мысли его прервал Мишка болезненным тяжёлым вопросом.

— Как думаешь, Саня, выстоим? — и добавил — а домой то написал?
— Две недели фашист проклятый продуху не давал, мать, наверное , с сёстрами извелась, — грустно, как будто сам себе, говорил друг Мишка.
— Ребята, вон из соседнего то полка рассказали, что машины с полковой почтой несколько раз в щепки разносило, так командование приказало беречь технику, значит и письма доставить не на чем, пиши не пиши. На лошади бы доставить, да по природе своей лошадь – животина мирная, не привыкла она к такому, вот и шарахается из стороны в сторону, её от разрыва подальше, а она, дурёха, в самое пекло.

Мишка всё это говорил, а Саня всё молчал, по-прежнему смотря на красивое русло реки.

Ему вспомнился совсем ещё маленький сын Колька, и воспоминания овладели им.

Те, двое, из Саниного отделения, кто навсегда остался лежать в окопе, все они были призваны с того же военкомата, что Саня и Мишка. Теперь такими близкими земляками, оставшимися в живых в этом взводе, были только они.

Саня вдруг повернулся, и обнял крепко, крепко Мишку, как брата, и тихо спросил, как будто боясь, или стесняясь кого то:- Миша, а тебе мать молитву в дорогу давала?

— Какую молитву? — сначала не понял Мишка.
— Живые помощи называется, знаешь?

Михаил помотал головой, и добавил:- Я же комсомолец Саня, какие молитвы?

Саня внимательно посмотрел на друга, и уже почти шёпотом сказал: — а мне мать положила, значит, на двоих будет.
— Что на двоих? — переспросил Мишка.
— Большой ты Миша, а бестолковый, ладно проехали, давай лучше поспим, пока немцы нас не тревожат.

А немцы тем временем шли всей свое мощью, нагло и беспощадно. И казалось, что нет силы, способной этой мощи противостоять. Но на их пути вставал простой советский солдат, красноармеец.

Даже не во сне, а в какой — то тяжёлой недолгой дремоте находились бойцы после всего увиденного, пережитого. И как только немцы начали артподготовку, вперемешку с миномётным огнём, нервы опять напряглись, как струны, и сон этот поверхностный, неглубокий, тут же куда- то улетучился, исчез, будто его и не было вовсе.

Это был уже не первый арт. обстрел наших позиций, но к этому свисту бойцы ещё не могли привыкнуть, и если снаряд или мина разрывались совсем рядом, всё тело вздрагивало, сжималось, как будто готовилось принять целиком все осколки на себя. Да и можно ли было привыкнуть ко всему этому? Казалось, это выше человеческих возможностей.

— Васька пригнись, стервец, ведь зацепит же — кричал вслед уходящему куда-то по окопу пареньку сержант Сизов.- И куда его понесло, шельму?
— Вот лупят, сволочи, без остановки, видать запасливые, и снаряды с минами никак не закончатся у них — сокрушительно кричал конопатый красноармеец Теплов, как будто хотел перекричать уже порядком надоевшие разрывы. Но когда тот же снаряд угождал прямо в окоп, что случалось, бывало, нередко, тут уж кричи не кричи, никто не поможет.

И можно было надеяться только лишь на какое – ни будь чудо.

После первых боёв, что у первого, что у второго полка катастрофически не хватало вооружения, боеприпасов. Помощи пока было ждать неоткуда. И только чудом сохранившийся склад с боеприпасами, обнаруженный случайно на пути следования, который не успели ещё захватить немцы, как-то спасал положение. И вот снова, когда немцы пошли в атаку, оставшиеся пушки, «Максимы», «Дегтерёвы», зенитные пулемёты, всем своим огнём преградили наступление немцев, а уж при ближнем бое красноармейцы пускали вход, последние гранаты, бутылки с зажигательной смесью против танков, да еле слышны были средь всего этого грохота, одиночные винтовочные залпы.

И главным же здесь на этом поле-боя был человек. Это от него зависело, попадёт ли последний снаряд в цель, или промахнётся боец в решающую минуту, и кричит наводчик: — Снаряд!- а нет больше снарядов, сапог в затвор не затолкнешь. Вот тогда наступает отчаяние, безысходность, и рад бы боец драться до последнего, а нечем.
«И если бы ещё немцы поднажали, ещё может пару часов, тогда бы не выстоять нашим позициям, это уж точно» — думали , оставшиеся в живых бойцы, в первый раз увидевшие в небе наши самолёты. И так радостно им было на душе, и радовались они словно дети, кода при поддержке с воздуха, немцы прекратили атаковать, тоже изрядно измотанные безуспешным натиском, и стали отходить параллельно реке, то ли задумывая какой- то подлый маневр, то ли им был дан другой приказ, может на передислокацию.

— Вот же ты вражья сила, и сколько же Вас!? — бормотал старый солдат Пётр Григорич, насыпая последнюю щепотку табака, в лихо скрученную «козью ногу»
— В «Империалистическую» германец этот, другой был, а сейчас зверь сумасшедший какой то, одно слово «фашист», а тогда мы к ним в окопы бывало, как в гости ходили, не им не нам не хотелось понапрасну убивать друг друга. Потом нам от «офицерья», конечно, влетало за это, да и им наверно тоже. Но это уж всё было ближе к революции, а до этого дрались, но не так, как теперь.

Григорич замолчал, и только клубы терпкого табачного дыма зависли на время в воздухе, как будто не желая растворяться, дожидаясь очередной порции, от здоровенной по табачным меркам, «козьей ноги».

— Скажи лейтенант, после некоторого затишья — обратился сержант Сизов к командиру.- Будет ли пополнение? — всё ведь проклятый немец подобрал, и людей и вооружение, и даже махорку, язви его в душу.

Лейтенант всё молчал, Сизов терпеливо ждал ответа.
— Знаю, командир роты говорил, шли две маршевые роты к нам.
— И где они?- настороженно спросил сержант.
— Спросил бы что-нибудь полегче товарищ сержант, никто не знает, может в плен попали, может погибли, связи не было и нет, война оголила множество серьёзных проблем.

Сизов с удивлением смотрел на молоденького лейтенанта, и думал, что перед ним стоит не вчерашний курсант, а умудрённый опытом, бывалый командир. Он никак не ожидал от Варнакова таких суждений. Казалось, ещё вчера этот младший лейтенант был идеалистом по отношению к Красной армии, а тут: «на тебе», как будто подменили человека.

— Что теперь, товарищ лейтенант, какой приказ ждать?- какими- то покорными словами спрашивал у командира взвода сержант Сизов.
— Приказ всё тот же товарищ сержант, держаться до последнего здесь, на этом рубеже.
— Так немцы вроде отвели свои части, товарищ лейтенант, стихло всё.
— Тишина эта обманчива должно быть. Разведка должна вечером доложить обстановку, вернулись бы только, может это ловушка. Одно ясно, не ожидали немцы такого отпора.

Хотят малыми потерями, как на параде идти, вот и не атакуют пока опрометчиво. Потрепали мы их изрядно.

— Наши части дивизии, по данным разведки, уже в самом городе бои ведут, а там и до Могилёва, рукой подать. Видно нужны немцам крупные города, как важные трофеи, радуются наверное, сволочи — уже более зло, добавил лейтенант, и достал из планшетки фотографию своих близких.

Тут все, кто был по близости , проявили любопытство, наверное подумав, что лейтенант достал фото своей девушки, может даже невесты, ведь лейтенант, как и ещё многие тут, был не женат. Но командир их разочаровал, а может и была такая фотография, но лейтенант постеснялся её показывать, слишком это было, наверное сокровенным.

К вечеру не произошло никаких изменений. Где-то, северо-западнее грохотали орудия, и шёл бой.

А здесь, на этом рубеже было всё подозрительно тихо. И не было никакого приказа, или отходить, или выдвигаться к своим, успев взорвать за собой мост. Части дивизии с самого начала, оказались сильно разбросаны, и им так и не удалось соединиться в полном составе. Не успели, не дал немец, проклятый на это время.

И опять потянулись томительные минуты ожидания, и было не до сна бойцам и командирам. Тяжелораненых сумели переправить в тыл, а оставшиеся красноармейцы и командиры на этом низменном берегу, уже подсознательно, готовились к смерти.

И утром немцы с новой силой и яростью обрушились на остатки полков. Их ждали. Разведка не по времени, но всё же вернулась, да ещё и с «языком». Это был смелый поступок, может даже подвиг, потому что пленный немец многое рассказал: «И о том, что немцы во что бы то ни стало, должны прорвать нашу оборону, захватить уцелевший железнодорожный мост, чтобы переправиться на тот берег». Но из группы разведки четверо остались лежать там, где-то в начале поймы.

Немцы не знали, что мост заминирован, и в случае отступления, его должны были взорвать наши сапёры.

— Саня- кричал Мишка другу — заряжай диск — смотри горячий он. Но Саня не чувствовал боли от плоского пулемётного диска «Дегтярёва». Патроны ещё были, но их оставалось мало. Слева и справа падали товарищи, некоторые навзничь, некоторые ранеными, и казалось, что их стоны от боли, как будто бы переходили и к остальным, которых чудом ещё не зацепил вражий осколок, или пуля. И не чем им бедным было помочь. И санитаров уж почти не осталось. И только молоденькая медсестра, совсем ещё девчонка, у которой постоянно сползала каска на глаза, не успевала перевязывать бойцов, растерянно хлопала большими тёмными ресницами, падала, и опять вставала, продвигаясь вдоль окопов, стараясь помочь очередному раненому.

— Не майся, дочка — говорил раненый в руку Пётр Григорич- я сам как-нибудь, не впервой ведь, я старый солдат. Ты лучше отходи, пока не поздно, не женское это дело-война. Санитары подбегут, помогут.

— Да как же я смогу, не могу я, я присягу давала, я…… я не трушу, ни капельки. А санитары раненых выносят, только вот куда, как же через реку то? Вы отдохните немножко, а я сейчас…-и она поползла куда-то левее, по-пластунски, вся такая маленькая, с большой санитарной сумкой, наверное, к артиллерийскому расчету, чья 45-ка недавно замолчала. Но кто же знал, что там, нет уже никого в живых, всех накрыло разом. И немного погодя очередной снаряд угодил в то же место, где как раз и была «сестричка».

Бойцы видели её гибель. И так это всё души их тронуло, так вскипело всё, что не было уже ни страха, ни той боли, которая была поначалу, и только кровь просачивалась сильнее сквозь бинты, да бешено колотилось сердце.

«Вот и настал он, решающий час, последний бой» — думали бойцы

— За Валюшу, нате Вам, сволочи- яростно кричали и строчили бойцы из захваченных трофейных «шмайсеров»- Вашими же пулями да вам в лоб, получите.
— Сизов, сержант, окружают нас немцы — кричал взводный Варнаков. – Приготовиться к штыковой контратаке.

Но рукопашной, штыковой схватки не случилось, слишком неравные были силы.
— А хрен им в нос, я сгину лучше, а в плен не сдамся, слышь, братцы?!

И Сизов показал такой откровенный мужской жест, ради которого даже, на секунду, пришлось отложить в сторону трофейный автомат.

И вот уже убит командир роты, и остались от взводов, чудом выжившие бойцы, которые держались стойко, пока было чем отбиваться. Немцы успели обойти наши позиции, но кто- то приказал взорвать мост. Тем самым отходить, оставшимся почти без единого патрона бойцам, можно было только через реку, да ещё оставался узкий проход вдоль берега, по зарослям ивняка.

— Братцы отходите пока не поздно, я прикрою — закричал Иван, и залёг в небольшую воронку со своим пулемётом.
— Мишка, уходи у меня ещё автомат, и гранаты, целых две. Иди Миша, я приказываю, как старший по званию, сейчас лейтенант без сознания, бредит, боюсь, не донесёте командира, уйди, говорю — и Сизов с такой силой толкнул рослого Мишку так, что тот чуть не упал.
— Каждая секунда дорога, уходите братцы, обойдут ведь — уже почти умоляющим голосом кричал сержант.

И когда четверо бойцов, тащивших на плащ- палатке, своего взводного, почти скрылись в зарослях ивняка Сизов, что было мочи, крикнул: -Прощайте братцы. Они слышали, как ещё строчил сначала пулемёт, а потом и немецкий трофейный автомат, как рвались гранаты, а потом всё стихло. Они слышали, но не помнили, как уходили, они не чувствовали тяжести тела лейтенанта, не чувствовали усталости и страха. Всё перед ними было будто в туманном сне, не наяву. Вслед им стреляли плотно, и срезанные пулями ветки ивняка, ложились под ноги, осыпали их сверху, как будто была грозовая буря. Но вместо проливного дождя их накрывал «свинцовый косой поток» Те, кто не смог вырваться, были захвачены в плен, остальные погибли в реке, и лишь немногим посчастливилось оказаться потом на том берегу.

Сколько шли бойцы, может минуты, а может уже часы, никто из них в полной мере не осознавал. И только тогда, когда лейтенант пришёл в себя, уже после переправы на противоположный берег, на двух рыбацких, чьих-то лодках, где- то вниз по течению, они как будто бы вышли из того дурного, тяжелого сна в котором был их разум совсем недавно. «Сохранили ли знамя полка, знаменосцы, или нет?» — думали, вырвавшиеся из окружения бойцы.

— Товарищи, дорогие мои — тихо почти шёпотом заговорил лейтенант. — где мы? что с нами? Красноармейцы всё объяснили своему командиру, рассказали про Сизова.

И у лейтенанта появилась слеза. Он хотел её вытереть, стесняясь, наверное, своих чувств, но ослабевшая его «целая» рука едва двинувшись, упала беспомощно на землю.

— Не надо братцы-( лейтенант первый раз назвал так своих подчинённых)- не надо, всё;- как же не хочется умирать, вот так, быстро — здесь меня похороните, не мучайтесь со мной, слабею я братцы.

Командир с каждой секундой угасал. Слова его произносились всё медленнее, тише, с большим усилием. Он еще, что — то хотел сказать, но не успел. Товарищи, склонив головы, стояли молча. И всё здесь вокруг противостояло, противилось смерти. Цветы, пение птиц, любая мелкая букашка, всё жило своей, не понимающей войну, жизнью. И только человек должен был, по каким — то нелепым, диким законам, постичь, познать эту беду, горечь утрат, и бессилие помочь своим товарищам.

— Вася, возьми планшетку лейтенанта, и документы из карманов- попросил Саня, а сам, месте с Михаилом принялся копать могилу. Ещё один боец, по фамилии «Седов», из соседнего отделения, был ранен. Две пули прошили его навылет, но двигался он самостоятельно, хоть и потерял немало крови.

— Не могу я по чужим карманам шарить, — воспротивился было Васёк.
— Теперь можно, лейтенант уж ничего не скажет, не обидится.

Товарищи похоронили лейтенанта у высокой молодой белоствольной берёзы, на высоком берегу реки. Михаил аккуратно положил пилотку лейтенанта на край холмика и вдруг спросил:- Мужики, а как Варнакова то звали, по имени?

Васёк посмотрел документы и грустно произнёс:- Серей Александрович, одна тысяча девятьсот двадцать первого года, двенадцатого марта.

— Молодой совсем, жить бы да жить — война проклятая, а сколько ещё она жизней унесёт. Война — та, я думаю, не завтра закончится, как не крути- сказал, долго молчавший Седов. Лицо его было бледным от потери крови, и для перевязки, пошло всё чистое, что было у бойцов.
— Ну что мужики?- совсем по-деревенски обратился Саня к товарищам.- Идти надо, только вот куда теперь, и где « наши»? Знать бы, да не нарваться на немцев.
— Компас есть, у лейтенанта в планшетке — заявил Иван, и добавил: — Только карту бы ещё, но я её видел один раз только у комбата, а без карты мы, как котята слепые.
— Может тебе ещё и проводника выделить — пробурчал Васька — а может самолёт, как генералу.
— Вася, какой ты ершистый, ей Богу, и фамилия у тебя подходящая «Ершов». Пойдём ночью, так безопаснее, ночи пока не тёмные, может повезёт, на наших выйдем — говорил с надеждой Саня. -Все мы тут рядовые, но я, принимаю командование на себя. Седов хоть и старше меня, да сами видите, в каком он теле. Так что не обессудьте мужики, а к мнению моему прислушиваться придётся. Он не заикнулся про приказы, не умел он командовать особо людьми, поэтому и сказал помягче, чтобы постараться быть всё же наравне с товарищами.

Бойцы не воспротивились предложению Сани, молча согласились и укрывшись в небольшой ложбинке, решили отдохнуть до вечера, договорившись меняться поочерёдно на посту. Усталые, они, бывало, засыпали на ходу. Но дело в тот момент было вовсе не в усталости. А вот напряжение, то нервное напряжение, которое скопилось за время тяжёлых боёв, гибель товарищей, обида поражений, отступление, и всё — то остальное, что не может бесследно быстро исчезнуть, забыться, всё это перебарывало сон, не давало расслабиться разуму, а с ним и телу. Состояние это преследовало их , казалось с первого боя.

Они выдвинулись, когда на небе появились первые звёзды, и звёздное небо стало освещать им путь, и ночь, та августовская, в начале месяца ночь, всё же не была ещё такой тёмной, непроглядной.

А ранним утром, когда росы начинают гнуть травы сильнее к земле, промокшие до пояса бойцы, добрались до какой- то небольшой деревеньки. Белорусская эта деревенька ещё спала тем мирным сном, который был до войны, и тихую , умиротворяющую картину нарушали лишь петушиные крики, доносившиеся то с одного краю, то с другого, а то откуда-то посередине.

— Слушай мою команду — тихо сказал Саня, когда все четверо подтянулись к старому огромному вязу.- Подождём тут ещё, рано народ беспокоить, часов-то у нас всё равно нет.

Но по петухам, и так всё ясно. А потом в разведку кто ни будь пойдёт.

И помолчав немного, добавил:- Хотя вряд ли немцы есть в этой лесной деревушке, уж больно мала она, дворов двенадцать может.

— И всё таки без разведки нельзя — подтвердил Седов, а сам, пошатываясь, повалился на бугорок, где было посуше, и поменьше травы. Раны давали о себе знать. Нужна ему была помощь медицинская, все дырки его четыре заштопать, да где ж её взять то было.
— Что брат, совсем хреново? — спросил Мишка у Седова. На что тот только махнул рукой, и тихо застонал.
— Вот ведь, силища – то, какая в человеке. И как по маслу просквозило, не задев ничего, не костей, не внутренностей видать. Удивительное дело. И всё же, он ещё командира тащил, не бросил. Другой бы упал, кажись, а он.., жаль, если не помочь человеку, может здесь чем помогут — и Мишка кивнул с надеждой, в сторону деревни, где над первой хатой, повалил первый, ароматный дымок из трубы. Разведать, что к чему, послали шустрого Васька. Тот долго не объявлялся, и когда товарищи, уже начали нервничать, совсем с другой стороны, а не стой, где его ждали, появился Василий, весь такой гордый , и радостный.
— И чего это ты цветёшь, как майская роза, и где тебя столько носило — ругались товарищи, но Васька был непоколебим.
— Немцев, тут ещё не видывали, и не видать бы, так мне старая бабка сказала, а с ней две внучки, красивые девки, одинаковые, можно идти, всё тихо.
— Вот , вот , ты и провалился, хоть в поиски тебя самого, разведчик хренов, на девок он загляделся, не ко времени Вася ты это затеял, не ко времени- вроде как в шутку, а вроде всерьёз сказал Мишка своим баском. –И что значит? — «одинаковые»

Они тихо вошли в крайнюю хату. Хозяйский пёс мирно дремал около хлева, под каким – то навесом, и только повёл глазом, приподнялся, гавкнул для порядка, и опять задремал.
Видно старым уже был, а может добрым, кто знает? Поначалу хозяйка встретила незваных гостей опасливо, всё присматривалась, как будто изучая пристальным взглядом. Но потом постепенно разговорилась, стала расспрашивать: — Кто мол такие?, откуда?, и куда путь держите?.

Бабке этой было не так уж и много лет, но сильная сутулость, седые пряди, морщинистые натруженные руки, и какие- то грустные глаза, всё это старило её, а ведь была когда то и она молода, и красива, как были красивы сейчас, и её внучки.

Бабушка Агафья, (так она представилась товарищам), пока две сестры-близняшки накрывали стол, всё внимательно выслушала, покачала головой, и предложила первым делом, чтобы осмотрела раненого , соседка, умеющая врачевать на травах, и слывшая в здешней округе местной знахаркой.

Седов лежал у порога , на старом изодранном топчане, и ему было уже не до еды. Голова его была горячей, да и тело начало бить как в лихорадке, и ясно было бойцам только пока одно, что пошло какое- то воспаление. Одна пуля «пролетела» выше локтя, а вот вторая была намного серьёзнее.

— Вот что я думаю, сказала подошедшая соседка, за которой сбегала Марьяна, та, что всё время украдкой поглядывала на Васька, — плох он у Вас, оставлять его надо, лечить буду, плохо , если кровь испорчена, не смогу помочь.
— Как же оставить боевого товарища, а если немцы, ведь они его первого, в расход – воспротивился было Мишка, но взгляд, какой то особенный пронизывающий взгляд знахарки, тут же заставил его закрыть рот.

К вечеру Бойцы опять засобирались в дорогу. Бабка Агафья всё объясняла им, как лучше идти, обходить болото, где, в какой стороне, соседние деревни, на дорогу собрала им еды, и всё говорила, что бы не переживали они за своего боевого товарища. А они, прощались с Седовым, понимая, что больше не свидеться им, понимал это и Седов, и не в силах больше стесняться, плакал, вытирая слёзы, а они всё не переставали, как бы он не сдерживал их. На прощание девушки махали бойцам белыми платками, а бабка Агафья перекрестила их в след, и они, втроем, ещё долго оглядываясь, скрылись за поворотом пыльной дороги, с каким-то угнетающим чувством. Что не могут помочь товарищу, что не могут защитить и эту деревушку, если придут немцы, и что будет с жителями, и с этими молодыми девушками-сёстрами? Что не воюют они , а блуждают как чужие, прячась на своей, Советской земле, будто трусы , и надо им обязательно выйти на своих, во что бы то ни стало, но выйти.

На этот раз небо заволокло тучами, погода опять сменилась, подул влажный ветер, и идти, не зная дороги, да ещё при плохой видимости становилось невозможным. Костров не жгли, чтобы не обнаружить себя, и на привалах сидели тихо, мало переговариваясь, потому что было совершенно непонятно где они, может у немцев под носом, хотя было ясно одно: — передовая где то ещё далеко от них, и её раскаты слабо были слышны, но доносились они с разных сторон, и не понять, где больше.

— Со всех углов ползут гады — сказал нервно Саня, прислушиваясь к далёкой канонаде . –

И где мы теперь? сколько отмахали, вёрст пятьдесят с сегодняшним, не меньше. Теперь придётся днём идти, а так, точно к «чёрту на кулички» уйдём, в болото какое – ни будь трясинное.

Утром прошёл дождик, тот тёплый августовский дождик, от которого начинали обычно расти грибы. Пройдя путь вдоль озера, наслаждаясь утренним воздухом, бойцы и не заметили, как подошли к дороге, и только звук движущихся бронемашин, да мотоциклетный рокот, заставил их залечь, едва не нарвавшись на немцев. Принимать какой-либо бой было бы безрассудством с их стороны, поскольку патронов почти не было, и в «ТТ» лейтенанта было лишь пол обоймы.

— Разъездились заразы, довольные, как у себя дома, эх сейчас бы «лимонок» ящичек- посетовал Васёк.
— Эдакий ты Вася герой, да тут пушки три надо, не меньше, да со взвод ребят бы… «наших» — и после слова «наших», у Мишки сжались кулаки, лицо его покраснело, и на мгновенье показалось, что выйдет он сейчас на дорогу с этими кулаками, один, против всех.

Пока шли ,всё думали, то ли к передовой пробиваться, то ли в тыл. Насчитали уже больше недели, как плутали они по лесам. Голодные, порой видели, то зайца, то птицу какую, но стрелять не решались, мало ли чего, обидно бы было, вот так попасть в руки к немцам, да и патроны, все что были, берегли. И только случай, какой то счастливый случай мог им помочь, или нарваться на другой, более многочисленный свой отряд, так же пробивающийся к своим, или выйти на части, которые не попали в окружение, и стояли пока стойко, на своих рубежах.

Но время шло, и в голову лезли всякие дурные мысли: — «А не посчитают ли их дезертирами, пока воюют все, а они тут по лесам шастают, и кто они теперь? какого роду-племени? и где их полк?, и сохранили ли всё-таки, знамя боевое»?

От голода кружилась голова, и то, что находили в лесу для пропитания, слабо утешало.

— Пробираясь сквозь густой молодой ельник бойцы вдруг насторожились. Послышались разговоры, треск сухих сучьев, лошадиный топот, и в ту же минуту, откуда-то из-за стволов деревьев, спрятанных за ёлочками, послышалась резкая команда: — Стой! кто идёт?
— Свои мы братцы, свои — отозвались почти хором товарищи.
— Свои все дома — ответил молодой голос, и уже через секунды, троих товарищей окружили часовой с подмогой.
— Дошли, всё, хоть поедим по-человечески – так и обрадовался было Васёк, но тут же его приструнил Саня.
— Рано радуешься, сейчас нас ещё пощупают, что за помидоры мы такие.
— Что мы им девки что ли, что бы нас щупать? – не унимался Васька
— Ну девки не девки, но и не кумовья со сватами, и смотрят они на нас, как на чужих.
— Мы для них пока элементы неизвестные — добавил как то по-научному Мишка, и на всякий случай, попятился спиной к здоровенной берёзе.
— Кто такие?- задал вопрос сержант, с перевязанной головой, внимательно осматривая бойцов- С какой части, номер полка?
— А вы что за хлопцы такие храбрые? тоже не понятно — опять своей язвительностью отличился Вася Ершов.
— Смотри — ка, герои прямо — тут же заметил часовой, которого товарищи увидали первым.
— Ну ничего, ерепеньтесь, сейчас всё, как миленькие выложите, а может и больше, были тут одни, диверсанты, наших сволочи много правда положили, тоже с виду бедолаги, на вроде вас — громко произнёс сержант, и скомандовал:- Яша, винтовки у них забрать, и…и руки за спину, до выяснения, шагом марш!
— Да ты глянь на нас повнимательнее то, товарищ сержант, какие же мы диверсанты, не жравши больше недели, что ж ты нас как скот на скотобойню ведёшь.

Но сержант угрюмо молчал, и только посматривал по сторонам.

— Как на расстрел ведут — подумали товарищи, укалываясь иголками еловых лап, и поначалу хорошее возникшее настроение , куда то быстро улетучилось.
— Ничего, разберутся, лишь бы командир их с комиссаром дельными оказались, а то могут и к стенке.
— Сплюнь Миша, и не каркай, как ворона старая, должны разобраться, и документы у нас лейтенантские — успокаивал товарищей Саня.
— Да скажут, убили лейтенанта сами, а документы забрали, а у нас нет не хрена, кроме медальонов, ты заполнял?
— Нет — ответил коротко Саня
Вот и я нет — с какой-то иронией подтвердил Мишка.
— У меня комсомольский билет только — вдруг неожиданно сказал Мишка.
— Ваня, ты быть может спасение наше, дай я тебя расцелую — всё шутил неугомонный Васёк.
— Да иди ты, знаешь куда, со своим целованием?
— Да я же пошутил Миша — и тут же Васёк, запнувшись об толстый корень здоровенной ели, повалился носом в землю, не успев задержаться руками, как будто они у него были связаны.

Все попытались помочь товарищу, но сержант резко гаркнул :-Отставить, стоять Всем не двигаясь!

Как оказалось, вышли товарищи на остатки полка, да ещё прибившегося как и они батальона, были и ещё бойцы , с других частей. И тут действительно было не разобрать в суматохе тяжёлых отступлений, кто свой, а кто враг. Немцы забрасывали разные группы диверсантов, с разными целями, но все они в конечном итоге были направлены против Красной армии, наверное, по одному принципу: « На войне, все средства хороши»

Командир батальона, вместе с комиссаром, встретили бойцов у землянки, куда их подвели. Васёк вытирая рукавом гимнастерки кровь из под носа, шмыгал, и что- то недовольно бубнил.

— И кто же его так? — заметил комиссар — рукоприкладство, сержант?
— Никак нет товарищ комиссар полка, сам он упал.

Их долго допрашивали в землянке, по одному, комиссар всё изучал комсомольский билет Михаила, после чего доложили, как старшему в этом соединении, раненому командиру полка о товарищах, и уж после всего этого, бойцов накормили, и дали отдых, зачислив их в штат этого, временного соединения.

Начались новые будни, короткие бои с противником, и даже наступления, но все понимали , что без пополнения, без регулярного снабжения из тыла боеприпасами и продовольствием, долго так не навоевать. Надо было отдышаться, набраться сил, хоть и не было на это времени, но с каждым боем, бывало и затяжным, наши разрозненные соединения задерживали врага, изматывали его, не давая фашистским полчищам осуществлять свои коварные планы. (И были подвиги и самопожертвования, всё это было. Но под натиском немецкой лавины, многое не успевали заносить куда следует, фиксировать документально, не до этого было, и о многих подвигах того времени не узнать нам уже никогда).

Глава 3
Осень 41- го

Мелкий, моросящий дождь, с порывами ветра, промочил текст присяги , но капитан знал её наизусть. И не одно, произнесённое им слово не потерялось в шуме дождя, а доходило до каждого новобранца, до глубины их души, и повторяли они каждое слово, каждое предложение все вместе, чётко, и громко. И была в этом во всём, особая торжественность, особая сила, ими произнесённого.

Вновь назначенный, командир роты, капитан Стрельцов, преклонив правое колено, правой рукой держал боевое знамя 473 стр.полка, а в левой руке у него был текст присяги. Вновь прибывшие в полк красноармейцы, также, преклонив колени, повторяли текст присяги, не шелохнувшись. Они все были в касках. По лицам их стекали капли холодного косого дождя, но глаза их, говорили о многом. Промокшее командование, промокшие бойцы, потемневшие от нескончаемого дождя шинели, вся эта картина не была праздничной, да и куда там до праздника, когда вот она, «передовая», рукой подать. И слышен был этот гул фронта, его дыхание, и успеть надо было, опередить немцев, любой ценой опередить.

На последнем привале разрешено было отдыхать до рассвета. Но какой это был отдых людям в лесу, в холодной октябрьской ночи, на дожде, готовым вот-вот перейти в мокрый снег. Костров разводить не разрешалось, да и какой особый прок от маленького костерка, гаснущего постоянно при такой погоде. Наломав лапнику, Саня и Мишка, и ещё три новых товарища отделения, расположились под старой, раскидистой елью, и под ней, надоевший, противный дождик, уже не так доставал. Каждому думалось о своём. Этим троим новобранцам, с маршевой роты думалось про первый бой, каким он будет для них, может последним, и потому, всё больше молчали они, прижавшись друг к дружке, как будто цыплята. А «бывалые» вспоминали друзей погибших, Васю Ершова, который под Брянском, вызвался добровольно в группу прикрытия, когда выходили они с тяжёлыми боями из окружения, и вот , дошагали почти, до славного города Тулы, живые пока, почти невредимые, хоть и не прятались за чьи-то спины , и нечего им было стыдиться. Может быть, и им судьба уготовила смерть, как знать? судьбу не обмануть, не обойти.

— Сань, а Сань, не спишь — Мишка легонько потрогал товарища за плечо.
— Уснёшь тут, дремота одна, а как выдвигаться, так хоть провалиться бы в этот сон, надолго, надолго.
— Саня, а я слыхал, командир то наш, полка боевой и стойкий. Под Витебском ещё, часть свою из окружения, раненый, будучи, вывел, и сын его там погиб, совсем мальчишка ещё, восемнадцати не было. Душевный человек, говорят, полковник.
— На войне душевным быть нельзя, на то она и война жестокая — ответил Саня, и плотнее прижался к холодному, сырому стволу ели.
— Ну ты не скажи, Саня, бойцы говорили, лично, по возможности всех обойдёт, спросит :

«Есть ли махорка у красноармейца , какая нужда особая имеется». И тепло после такого внимания у бойца на душе, « помнят про него, не забыли», а не только понапрасну на смерть посылать.

Мишка заговорил громче, взволнованней, чуть не разбудив «молодёжь».
— Может ты и прав Миша, на всяких мы командиров насмотрелись, всякого повидали, но как к скотине какой безродной, к нам относиться не надо.

И уже тише добавил: — Ну, отходили, ну бежали некоторые, было дело. Да разве только нас с тобой в этом винить, подумай сам.

Бойцы неохотно поднимались озябшие, без горячей пищи, когда объявили подъём. Позавтракав на скорую руку, в сухомятку, полк длинной, серой колонной двинулся к Туле. Вскоре разведка доложила, что немцы прорвали оборону соседней дивизии, и устремляются к городу.

«Нужно успеть занять оборону, окопаться, выбрать удобные позиции, только бы успеть, только бы успеть» – думал комполка Краснопивцев. «И дивизии растянуты, в один кулак быстрее, в один кулак, положение тяжёлое, враг через Тулу, рвётся к Москве, там ему, если что, и ремонтные базы, и тепло, немец к холодам нашим не привык, а тут, как трамплин будто, одним прыжком…»

Город успел принять осадное положение, благодаря жителям, в основном женщинам, старикам, детям. Противотанковые рвы, заграждения из металла и колючей проволоки, заклеенные крест-накрест окна, в самом городе, всё говорило о том, что Тула не собиралась сдаваться врагу.

Полк Краснопивцева шёл по пустынным улицам города, но то тут, то там, стали появляться любопытные физиономии подростков. Были среди них и девчонки.

— Ох, и шустрые видать, с такими мы точно город отстоим, не пропадём, и из города они не ушли, значит верят в нас — как думаешь, товарищ комиссар?
— Совершено правильно Михаил Петрович, молодцы ребята, не побоялись, что немец рядом.
— Сначала в штаб армии, для дальнейших приказаний — сказал полковник своим подчинённым.
— Затем, необходимо срочно встретится с руководством города, они уже ждут, с командиром рабочего полка выяснить обстановку, основные главные подступы к городу, и чем быстрее, тем лучше для всех.

Проходя мимо железнодорожного узла, Краснопивцев заметил, стоящий одиноко состав с какими- то орудиями.

— Товарищ комиссар, я с начальником штаба туда, и полковник указал рукой в сторону станции, за меня заместитель, командир первого батальона майор Козлов. Передайте, и не останавливать колонну, времени нет на формальности.

Комполка с комиссаром, в сопровождении нескольких автоматчиков двинулись быстрым шагом к составу. На станции было также безлюдно. Командир приказал, двоим автоматчикам снять маскировочный брезент с одного орудия. Пока бойцы орудовали, из сторожки, что находилась возле путей, выбежал седобородый дед с очень старинным ружьём, и потрясая им, что то кричал.

— Не велено трогать, кто такие, это для фронта, отправить не успели, новенькие еш -шо- прошепелявил беззубый дед и уставился на полковника.
— Ты тут главным будешь? — недоверчиво вопрошал старик.
— Я отец, начальство имеется здесь?
— Было и начальство, милиция и вокзал охраняла, да ушли все, как немец попёр, вчера утром ушли.
— А пока я, всё начальство, да ружьё моё, понял!?
— А ружьё то стреляет, дед — спросил начальник штаба. Он давно уже не шутил, и дед этот невольно дал такой повод
— А давай проверим! В гражданскую стреляло, и раньше стреляло.
— Товарищ полковник! Зенитки это, точно новые- крикнул один из сержантов прямо с платформы- много их.
— Замечательно, молодец дед , что сохранил, нам тоже для фронта, мы прибыли к Вам город от фашистов оборонять.
— Товарищ сержант — обратился Краснопивцев к командиру автоматчиков.- Пошлите посыльного, пусть направят роту с техникой, сюда, для разгрузки, быстро, время дорого.
— Нельзя без руководства завода, товарищ полковник — возразил неуверенно начальник штаба, но полковник резко ответил: — Не время сейчас разбираться чьи , да куда?, всё наше, и нам эти зенитки ох как помогут, радуйся майор, будет чем самолёты сбивать, а то и танки останавливать, прямой наводкой. Беру всю ответственность на себя. Всё ясно.
— Ясно товарищ полковник, будем действовать — бодро ответил майор.

Полк полковника Краснопивцева первым из всей малочисленной дивизии прибыл с западной стороны в город. Другие ещё только подтягивались, хотя штаб их армии, на которую и была возложена основная задача оборонять Тулу, прибыл в город, несколькими днями раньше. На центральной площади, где был и обком партии, было безлюдно. И только несколько человек охраны, у входа в здание обкома курили, о чём-то переговариваясь меж собой. Внутри здания командование полка остановили часовые, для проверки документов. Людей в обкоме почти не было, и пройдя по длинному коридору, с красной дорожкой, командиры услышали громкий разговор, даже ругань, за дверью первого секретаря. Постучавшимся в дверь командирам, не сразу ответили, но затем резкий, нервный голос сказал: -Да, войдите!

Перед командованием полка предстал первый секретарь обкома, его помощник, и командарм, и… по всей видимости, начальник штаба армии. Последнего Краснопивцев видел в первый раз. Военные поздоровались, как и положено, по уставу. Генерал попросил коротко доложить обстановку. Боеспособность полка, численность, и готовность выступить на передовую.

— Вот видите, товарищ первый секретарь, в каком состоянии армия, а Вы требуете невозможного, штаб дивизии этого полка ещё не прибыл, дивизии на марше. Уверяю Вас, что такие командиры полка, как Краснопивцев помогут Тулякам, если надо, то и насмерть будут стоять- стараясь быть спокойным, говорил Командарм. Но Краснопивцев видел, как генерал, нервно мнёт папиросу, как ходит его кадык, как на шее пульсирует жила.
— Кто будет защищать город? Наш полк НКВД, рабочий полк, да зенитная батарея. Они уже третий день ведут ожесточённые бои, а обещанная регулярная армия до сих пор непонятно где? — раздражённо, чуть не крича, говорил первый секретарь.

Командир полка с недоумением смотрел на первого секретаря, стараясь для себя понять, и в душе не осудить коммуниста, руководителя такой области. Но полковник был военным человеком, и повоевав ещё в первую мировую, многое повидал. Военному человеку, говорившему такое, он бы, наверное, не простил, но перед ним был гражданский, хоть и в военной форме, но не кадровый командир. И даже, несмотря на все его упрёки, старался быть сдержанным и командарм, прекрасно зная, в каком состоянии только что вышла из окружения из-под Брянска, преследуемая фашистами, его армия. Да разве можно было тогда всё объяснить, тем более доказать. Не было на это не сил, не времени. И лишние пререкания были не нужны ни кому в такой обстановке.У всех нервы, были на пределе,но сдержанность нужна была каждому.

Прибыв из обкома в штаб армии, командарм приказал 473 полку в срочном порядке, не дав время на отдых, выдвигаться на позицию, южнее города, в район посёлка «Красный перекоп», преградив тем самым путь гитлеровцев, через Воронежское шоссе, к Туле.

— Вот, что товарищ полковник — обратился командарм армии к Краснопивцеву. Приказываю, пока, не прибыл Ваш комдив, держаться, держаться до последнего. Завтра вечером, прибывает с Дальнего востока 413 стрелковая дивизия, подтянуться наши части, Вам будет легче. Боеприпасами поможем, живой силой пока нет возможности, всё ясно, вопросы?
— Вопросов нет — коротко и чётко ответил полковник. Он поспешил было на командный пункт, чтобы дать срочные распоряжения и приказы, но уже в дверном проёме, командарм остановил его.
— Да, вот ещё что; зенитчики отважно дрались, прямой наводкой танки уничтожали, у них командир взвода, Волнянский, погиб в одном из боёв, много танков они подбили, смело, геройски. Издайте боевой листок, пусть все знают, от красноармейца до командира об этом подвиге.
— Так точно товарищ генерал-лейтенант, обязательно выпустим, хоть и нелегко в такой обстановке.
— Нужно полковник, как воздух нужен этот листок. Вам ли не знать, что такое , боевой дух на войне.
— Да и вот последнее; командование рабочим полком передали майору Кравченко, боевой, настоящий командир, но понизили его в должности, Вы с ним общий язык найдёте товарищ Краснопивцев.

Генерал-майор крепко пожал руку полковнику, и куда- то тоже быстро поспешил. А полку предстояла нелёгкая задача, практически с марша занимать оборону. Немцы были уже у стен города.

Пока на передовой случилось временное затишье, этим и успели воспользоваться бойцы и командиры вновь прибывшего полка. Успели окопаться, укрепить боевые позиции. Только вот полк был не полным, и многих товарищей не было рядом. По привычке окликнет боец товарища, забудется, что он не живой, а в ответ… тишина, да свист пуль, и так на душе от этого тяжко, что хоть волком вой, да никто не услышит, да и не нужно это здесь никому.

Обрадовались ополченцы, обрадовались чекисты подкреплению, правда, тоже поворчав при этом немного, но всё же быстро сплотились, а как же иначе, иначе и нельзя было, да и быть не могло.

— Саня, ты домой пишешь — смотря на звёздное небо, спросил друг Мишка. После короткого похолодания, несмотря на наступивший ноябрь, было достаточно тепло.

Саня, немного помолчав, всё же ответил: — Написал одно.
— А я вот ещё не успел, всё не соберусь никак, как будто стыдно писать.
— Почему стыдно? ты что, с поля боя бежал, или трусил когда – ни будь, ты это брось Миша, слышишь?
— Вот Саня, мы с тобой с самой Белоруссии отступаем, нахлебались вдоволь, этим ещё не понять, хотя и они пороху уже понюхали, и кивнул на недавнее пополнение отделения, мирно спавшее, под тихим ночным небом, освещаемое иногда «ракетами»
— Всё, устал я отступать, если умереть, то здесь, сколько же этот фашист проклятый нашей землицы истоптал, своими сапогами погаными. Вон разведка говорила, что в «Ясной поляне немцы уже обосновались, сволочи, госпиталь устроили, « своих» хоронят рядом с могилой Толстого.
— А как из последнего окружения выходили, как ты говоришь «одному Богу известно», как командарм Петров погиб, на той переправе через реку, название похожее с Рестой, а… вспомнил, на Рессете, разве это забудешь. Разве не дадим мы им по зубам, чтоб челюсти вылетали, как в той рукопашной, ох и отвёл я тогда душеньку.
— Это который графом был, крестьянам помогал, он что ли?- зевнув, спросил Саня.
— Ну ты Саня темнота деревенская, про Льва Николаевича Толстого не знаешь.
Саня смутился, ему было неловко, что Мишка его поучает, да ещё обзывает темнотой.
— Сам ты темнота, всё я знаю.
— И кто тебе сказал, что мы отступать будем, командование приказало стоять насмерть, и точка, а там уж как кому суждено, давай Миша не думать, вздремнём чуток, как рассветет, эти паразиты опять полезут, они на нас, а мы их и «в хвост и в гриву»
— Ну до хвоста ещё далековато Саня, а гриву мы им потреплем, обязательно.

С рассветом танковая армада Гудериана снова поползла на наши позиции, не забыв при этом провести артподготовку. Хорошо вооружённые немецкие части второй танковой дивизии «бравого Гейнца-урагана» не жалели боеприпасов, и утюжили наши позиции, как могли. Но несмотря на всё это нашим бойцам удавалось за день отбивать до десяти танковых атак противника. Немцы упирались, словно в невидимую стену, удивляясь при этом стойкости и мужеству воинов Красной армии. Приходило пополнение, улучшилось снабжение боеприпасами, да и свежая, не потрёпанная боями 413 дивизия давала «прикурить» немцам на левом южном участке обороны. Дни шли за днями, и казалось, не будет конца немецким атакам. В один из ноябрьских, уже морозных дней, командование приказало полку Краснопивцева, отбить захваченный немцами, ещё в конце октября «Рогожинский» посёлок, важный стратегический населённый пункт на подступах к Туле. Совместно с 437 полком, и бойцами рабочего полка, штурм был назначен на утро , девятого ноября.

Полковник Краснопивцев лично решил обойти позиции своего полка, узнать настроение красноармейцев, их нужды.

Пройдя с комиссаром вдоль боевых порядков, командир остановился около старшего лейтенанта Артемьева, командира второго батальона. По штату командиром батальона положено было быть командиру в звании майора. Но многих командиров среднего, да и старшего звена, уже давно не было в живых, и на такие должности приходилось назначать наиболее отличившихся, смышленых, из числа «младших»

— Смирно — скомандовал старший лейтенант, и лихо доложил командиру полка.
— Вольно, вольно товарищи красноармейцы, как настроение, завтра в наступление, знаете?
— Знаем товарищ полковник, к бою готовы. Вот только валенки, которые выдали вчера, никак не привыкнем мы к ним. Ногам тепло, а бежать неудобно, уж больно большие они.
— Ну это смотря куда бежать — как то шутя, сказал командир, и уже серьёзно добавил: -теперь только вперёд, назад пути больше нет, пусть понемногу, трудно, но вперёд.
— Всё ясно товарищ полковник, спасибо Вам — ответил кто то из лейтенантов, глядя с надеждой и опорой на полковника.

Это «Спасибо Вам» тронуло Краснопивцева до самого сердца.

Полковник, в своём кожаном военном пальто, в шапке – кубанке выглядел по военному солидно, и это внушало доверие. Но не внешним своим видом всё же вызывал доверие командир к своим подчинённым, а каким- то внутренним убеждением, которое часто исходило из глубины его души, и младшие командиры, и простые рядовые, чувствовали это, понимали. И потому шли в бой отважно, зная и понимая, что рядом их командир, и в трудную, решающую минуту он не оставит их, не бросит. Ведь были здесь в строю и уцелевшие воины, те которые ещё под Брянском, в начале сентября, начинали свой боевой путь, вместе с полковником. Сколько пережито, сколько отбито атак, сколько побед, пусть маленьких, но таких важных для всех их, сколько потерянных товарищей, сколько всего за эти четыре с лишним месяца войны? всего четыре месяца, а им казалось, что прошла целая вечность.

Проходя мимо Михаила с Саней, полковник остановился, внимательно посмотрел на друзей и спросил:- Вы ведь кажется из 160 дивизии товарищи?

— Так точно товарищ полковник- чуть ли не одновременно ответили земляки.
— С первых дней на фронте?
— Тринадцатого июля приняли первый бой.
— Ранения были?
— Никак нет, царапины только.
— Знаю, сколько пройдено, пережито, всё знаю. Что не пали духом, многие и многие из Вас. Полковник задумчиво замолчал, а потом добавил:

— Молодцы, молодцы, что живы и невредимы- искренне сказал полковник.
— Благодарю за службу товарищи.
— Служим Советскому Союзу — гордо ответили друзья. Они первый раз, вот так близко общались с командиром полка, и им было очень приятно за такое внимание.

С рассветом два стрелковых полка, одной дивизии, при содействии местного ополчения начали штурм Рогожинского посёлка. Немцы не ожидали такой атаки от наших частей, и потому к исходу дня посёлок был полностью очищен от фашистских захватчиков, с большим уроном в живой силе противника, несколькими подбитыми танками и бронемашинами, богатыми трофеями. Был уничтожен и большой склад боеприпасов немцев.

На окраине посёлка, недалеко от кирпичного завода, красноармейцы случайно обнаружили на территории винного завода, чудом уцелевший склад готовой продукции.
После некоторых разбирательств и выяснений продукцию эту, куда- то вывезли на грузовиках, возможно в медсанбат, но по случаю такой успешной операции угостили и бойцов. Конечно, были и боевые ежедневные «сто грамм», для воинов передовой линии, но многие, особенно молодые ребята, были не приучены к сорокоградусной. А тут, было как-то всё по-особенному, празднично, кстати. Водка расслабила тело и душу, захотелось поговорить, как вели разговоры до войны, хоть и не часто, но зато не торопливо, куря бывало при этом крепкий самосад, да так, что дым стоял коромыслом, если было это в каком — ни будь помещении.

— Слышь мужики, а командир то Вас давно знает — весело, подсев к Сане и Михаилу — обратился боец Платонов со своим другом Маслянниковым. Ребята эти были тоже земляками, с самого Горького, и работали до войны на автозаводе. Пришли они с маршевым батальоном под Брянск, и оттуда уже все вместе выходили из тяжёлого, длительного окружения.
— Мы, ещё когда по лесу плутали, в Белоруссии, вышли на его часть, он тогда тоже каким то полком уже командовал, только мало их оставалось и сам он был ранен, видать запомнил нас, когда уже под Брянском на переформировании мы были, а так почти с начала августа вместе воюем, вот так — объяснил Саня.

Платонов, после боя был ранен в руку, но после осмотра и перевязки санинструктора, договорился не идти в санчасть, а остаться с ребятами, уж больно не хотелось уходить от такой компании, и душу трогала солдатская дружба, и усталость, простая человеческая усталость должна была куда то выплеснуться, хоть на время уйти. Не было времени на полноценный отдых, и железо не вечно, ржавеет, ломается, а тут человек, и ему когда – ни будь, отдых нужен. Да и рана была лёгкой. И вспоминался Горьковчанам Волжский откос, пароходы большие красивые, красавица Волга, и рассказывали они про всё это Мише с Саней, с такой любовью и теплотой, что невольно прислушались и другие бойцы.

Кто — то предложил негромко спеть песню. И полилась русская песня. И тревожила души солдат до слёз. И они, как то быстро повзрослевшие этой душой, воспринимали всё уже совсем по-другому, гораздо серьёзнее и ближе, чем это было там, в той их жизни, на гражданке.

В один из дней по частям поползли слухи, что командарма отстранили от командования 50 ой армией.

«И что такого совершил генерал?» — недоумевали многие, и боялись, что это подорвёт боевой настрой, доставшийся такой ценой. Это было тяжело воспринимать. Какой будет новый командарм, не будет ли рубить с плеча, как было не однажды, хотя об этом вслух говорить было запрещено, и тем более обсуждать. Бои за Тулу носили затяжной характер, с переменным успехом, но всё же ценой больших потерь, и с новым командармом, благодаря мужеству и отваге горожан, Тула выстояла. Многих фашистов наши части обратили в бегство, а хвалёная армада Гудериана, пошатнулась, и миф, о непобедимой великой Германии, быть может впервые, здесь, под стенами Тулы был разрушен. Командиры и красноармейцы Красной армии были воодушевлены недавними победами. Они уходили из славного города победителями, они заслужили к себе уважение.

— Миша, а Миша, и не в веру сейчас, ведь почти полтора месяца мы держались, слышишь Мишка — ласково говорил друг Саня своему товарищу, когда того на носилках затаскивали в санитарную машину.

Михаила, и надо же такому было случится, в последнем бою ранило осколком снаряда, рана оказалась серьёзной, но не смертельной. Сане было тяжело, и скупые мужские слёзы появились на глазах.

— Ну будет тебе Саня, будет, вот подлечат меня здесь, и я Вас догоню, зато из тульского самовару чаю вдоволь напьюсь, не переживай друг- пытался шутить Мишка.
— Ты только обязательно наш полк догони, после выписки, обязательно слышишь Михаил?

Дверь захлопнулась, и санитарная машина, в которую поместили и ещё несколько бойцов, медленно тронулась, а потом скрылась за поворотом, городской улицы.
Саня успел написать домой письмо. Короткое. Спрашивал жену Ульяну: «Как дела в колхозе, как тесть, как родня, и наказывал, чтобы берегла сына Кольку. Что у него всё в порядке мол, Тулу отстояли, и теперь уходят» Куда? писать не разрешалось, цензура ставила на каждом письме свой серо- зелёный штамп, и если было что- то лишнее, то, не дожидались близкие, письма.

А уходили они почти на запад, первый раз на запад. Угроза Москвы ещё была велика, и кто же, как не они, испытанные в боях, научившиеся отступать, именно отступать, а не бежать без оглядки, именно им предстояло выполнять не менее важные боевые задачи. В них верили командиры, верили и они в себя. А как же без веры, нельзя без веры русскому человеку, и не только русскому, а и всем остальным, кто рядом, плечом к плечу, стояли насмерть поднимались в атаку, вспоминая, может, каждый своего Бога, и каждый верил в общее дело. Так было. И в этом была единая сила, единая мощь.

Глава 3
Калужская земля

Декабрьское солнце низко висело над горизонтом, несильно слепило, и совсем не согревало своими лучами, движущуюся колонну. Было морозно, но безветренно. А накануне, когда шли ночью, была такая метель, что пробирало до костей. Но в непогоде, изнуряющей этой, да в кромешной тьме, было и спасение. Немецкая авиация не беспокоила их. Только как шли, как находили нужный ориентир, мало кто понимал. Пока шли, натыкались ночью на немцев по пути. Завязывался, как правило, короткий бой, и длинная колонна, с малыми потерями, опять начинала свой долгий, и тяжёлый путь по заснеженным лесам и полям, туда, куда приказано было идти. И другого пути не было.

Впереди грохотал фронт. И этот грохот был уже, каким- то привычным для бойцов, свыкшимся. На одном из коротких привалов политрук роты Краснов, попросил у красноармейца письмо, которое написал ему земляк, с Ленинградского фронта, чтобы зачитать его перед всем строем. В письме земляк писал: «Дорогой Николай. Положение наше нелёгкое, но мы не пали духом. Идём на подмогу нашим. В болоте, которое проходили, под снегом оказалась не замерзшая жижа. Сапог засосало, достать я его не смог. Обуть больше нечего. Чем смог, обмотал ногу. Хотел было берестой, да в эту пору её много не срезать. Идти надо так. Хоть и не морозно ещё, но лежит уже, не тая, снег. Так что, дорогой мой Коля, надо идти, и не сломить нас проклятым фашистам, покуда течёт в наших жилах кровь. И если уж так пришлось, то будем и босыми, бить этих гадов, и если случится, то и зубами грызть. Прощай Коля, может Бог даст, ещё свидимся. Твой друг Степан.»

Письмо это было зачитано специально, для поднятия боевого духа красноармейцев, особенно пополнения, из числа новобранцев. Усталые бойцы с большим пониманием отнеслись к тексту письма. Тяготы и лишения сплачивали людей, заставляли мыслить по-иному. Двое суток им пришлось уже прошагать от Тулы. И вот с вечера, после привала, им предстоял ещё один бросок. Бросок к городу, который ещё в середине октября захватили немцы. Приказано было выбить немцев оттуда и освободить этот старинный русский город. Объединив силы, получив подкрепление, наши части были готовы к выполнению поставленной боевой задачи. Хоть марш и достался нелегко, и времени на отдых больше не было, задачу эту необходимо было выполнить, как всегда, сходу.

Стоя на холодном декабрьском ветру, на берегу «Оки» Краснопивцев пристально всматривался в темноту противоположного речного берега, пытаясь хоть что — то разглядеть, уловить. Приказав явиться командиру взвода разведки, и командиру сапёрной роты полковник поставил им задачу: «Обследовать противоположную местность». Нужен им был узкий проход, всего лишь узкий проход, чтобы не нарваться на мины, и не обнаружить себя раньше времени.

«Успеть бы до рассвета, да слаженно, быстро переправиться»-думал командир полка.» «Сходу, внезапно, по льду, только так»

— Товарищи командиры, пока немцы не обнаружили нас, предлагаю незамедлительно произвести переброску полка на тот берег по льду реки. Пока немцы развернут батарею, или начнут миномётный обстрел, мы будем уже на том берегу. Нас поддержат части 112 танковой дивизии. У кого будут другие предложения? — высказывал своё предварительное решение перед старшими подчинёнными полковник Краснопивцев.
Все согласились и, не мешкая, начали переброску своих подразделений на противоположный берег реки. Немцы заметили наши части, и сгруппировавшись, стали вести миномётный обстрел. Но не успев как следует скорректировать огонь, мины начали падать сзади.

— Только вперёд, только вперёд — командовал командир, увлекая за собой полк, уводя его быстрее со льда. Перед самым берегом оказалась небольшая полынья, затянутая тонким льдом. И некоторые бойцы, по пояс промокнув в ледяной воде, были вынуждены, в таком вот виде атаковать и дальше немецкие укрепления.

Почти без потерь были они на том берегу, и теперь ставилась нелёгкая задача: закрепиться в самом городе. С другой стороны, им на помощь подоспели части 31 кавалерийской дивизии. Казалось, успех операции был близок. Но немцы предприняли ряд контратак, и отрезали наши части от всей подвижной группы. И здесь Полковник Краснопивцев попал уже в своё, третье окружение.

В полуподвале, было сыро и холодно. На старинном. письменном столе, тускло светила лампа -«коптилка», сделанная из гильзы снаряда «полковушки». Командиры курили, перешептываясь изредка, меж собой. За столом сидел полковник Краснопивцев, и «штабные» полка. У стены сидел капитан Трефилов, командир мотострелкового батальона, командир пулемётного эскадрона кавалеристов, капитан Дорохов, и другие командиры подразделений, сумевшие так же одними из первых ворваться в Калугу, с разных направлений. Полковник всех внимательно осмотрел. На стенах были видны косые продолговатые тени от человеческих фигур.

— Товарищи командиры — обратился Краснопивцев к присутствующим. Для нас сложилась довольно неблагоприятная обстановка, но я считаю, не критическая. На данный момент мы оказались отрезанными от основных наших сил, и оказались в кольце. Но враг, по данным разведки, на сегодняшний день, не так силён и многочислен. Поэтому, как старший по званию, принимаю решение, и беру командование всеми нашими частями, находящимися в городе, на себя. В помещении воцарилось некоторая пауза, после которой, командиры выразили свою готовность сражаться сообща, под единым командованием командира 473 полка.

Калуга была захвачена врагом, но не сломлена. Горожане не покинули родной город. Да и куда им было идти в ледяную стужу? В один из дней полковник Краснопивцев решил собрать всех добровольцев из числа гражданских, кто мог держать оружие.
Из-за угла боязливо выглядывали два человека. Вид их был жалок. Осунувшиеся, исхудалые, они смотрели по сторонам, будто загнанные волки, не решаясь выйти к людям.

— Слушай Яша, ты как хочешь, а я не пойду, расстреляют нас, говорил негромко тот, кто был повыше ростом, в шинели, не своего размера, своему товарищу в ватнике, и в раскрытой шапке-ушанке, с плотно завязанными лямками под подбородком.
— У тебя хоть ранение было, а у меня что?, царапина, как пить дать расстреляют, и разбираться не будут, ты как хочешь, а я не пойду — повторил ещё раз его сослуживец.
— По-твоему, как трусливый заяц тут трястись, нас как людей приютили, а мы подлые душонки и сейчас людям не поможем, когда им помощь нужна, слышишь? полковник о чём судачит. И мы с тобой с поля боя не бежали, а бежали от немцев из плена. Да ну тебя Митя, вон гляди: — «наш брат» появляется, видно не одни мы здесь с тобой бедолаги такие.

И Яков смело шагнул вперёд, а за ним и Митька решился, идти туда, где шло собрание.

Товарищей остановила наша группа бойцов, и после короткого разговора, им было сказано, что с ними как с военнообязанными, разговор будет позже, но опасаться не следует. Примерно половину пришедших из присутствующих составляли совсем ещё молодые, парни и девушки. Полковник говорил пламенно и с призывом:

— Дорогие Калужане! — обратился он к присутствующим – Спасибо, что откликнулись, и пришли. В час нелёгких испытаний, как никогда необходимо взаимопонимание и взаимовыручка. Наши части оказались не в простой ситуации, но любая, посильная ваша помощь,будет являться залогом успешного исхода дела. Молодцы, что пришли к нам защищать Родину. Кто может, и умеет стрелять, берите захваченные немецкие винтовки, гранаты, и воюйте с ними, если что, наши красноармейцы подскажут. Победа будет за нами, враг будет разбит — заканчивая короткую речь, сказал полковник.

Потом, всех добровольцев внесли в список. А полковник направился к тем людям, что ждали в помещении котельной. Он молча внимательно посмотрел на них. Люди стояли, потупив взгляд. Было их немного, двенадцать человек, но, если судить по меркам военного времени, целое отделение. А отделение, бывает, может сделать многое.

— Здравствуйте товарищи красноармейцы. В ответ люди молчали. Они опешили от такого обращения. Опешил и комиссар полка, который был рядом. Тихо, как- то нерешительно, нескладно они всё же поприветствовали полковника.
— Надо бы их в тыл, для проверки, в особый отдел, Михаил Петрович, не внушают они мне доверия-тихо, на ухо проговорил комиссар полка командиру.
— Ничего Никон Матвеевич, проверять будем здесь, и быстро, у нас сейчас каждый человек, каждый патрон на счету, беру всю ответственность за них, на себя.
— Согласен товарищ полковник с Вами, и всё же, как можно аккуратнее с ними.
— Бои будут тяжёлыми Никон Матвеевич, вот они и покажут себя, эти бойцы, а у кого грешок какой, пусть кровью искупят, подкормить бы их хорошенько, да у самих скоро одни сухари останутся. И всё-таки я отдам приказ поставить их на довольствие, и зачислить временно в полк, после нашей проверки — подытожил полковник.
— Я на позиции, Вы со мной?
— Отдохнуть бы Вам надо товарищ полковник, вид у Вас какой-то нездоровый. И снайперы, говорят постреливают, осторожнее, прошу Вас.
— Ничего, ничего, вот выбьем врага из города, и обязательно отдохнём, выпьем за победу — ответил Краснопивцев, и пошёл, с несколькими автоматчиками к бойцам.
— Как настроение товарищи красноармейцы?
— Нормальное настроение товарищ командир полка, махорка заканчивается.
— Ничего товарищи, помощь уже близка, скоро основные наши силы должны к нам прорваться, да и молодёжь здесь геройская, почти дети ещё, а вызвались помогать. Кто постарше, винтовку просят, так что в наших рядах прибавилось. Ну а на счёт махорки, есть ещё «НЗ», прикажу всем поровну выдать, только придётся уж экономить, а то вон иной раз глаза на лоб у некоторых, от крепкой затяжки, кто только курит недавно.

Все, кто был поблизости, заулыбались, и настроение действительно улучшилось: «Умеет командир подбодрить, умеет»

Порой приходилось биться тяжело не то что за улицу, за дом. Фашисты будто совсем озверели, как будто выгоняли их, с давно насиженных мест, выбивая часами, то с одного, то с другого дома. И если бы сил побольше, да боеприпасов. Но постепенно таяли и наши ряды, и необходимо было срочное подкрепление, но бойцы не сдавали, отбитых с таким трудом, новых позиций, и дом за домом, улица за улицей, даже в таких неравных, тяжёлых условиях, освобождались от фашистов.

— Эх, как там кони наши, сердце кровью обливается, вот человек сможет сообразить, залечь, за угол спрятаться, а конь что? конь животное мирное, преданное, как они там? – всё говорил и говорил кавалерист пехотинцу о своём друге-коне.

В небольшом, двухэтажном каменном доме , где они держали оборону, укрепился пулемётный расчёт, да ещё несколько бойцов из других подразделений.

— Теперь вон, какая техника, что ты на своём коне против танка, мордой лошадиной напугаешь?
— Много ты понимаешь, пехота, когда пешим вёрсты отматываешь, мечтаешь, наверное, какого – ни будь коня оседлать, если сможешь конечно — и кавалерист хмыкнул, решив, что утёр нос пехотинцу.
— А ты Мишка, опять стихи сочиняешь, не вовремя ты брат затеял это, хотя стишки у тебя душевные получаются — перевёл разговор не умолкающий пехотинец, на бойца, тихо сидевшего в углу, и писавшего что- то, чернильным карандашом, задумчиво и серьёзно.
— Михайло, прочитай стих то, может, полегчает чуток, а то ждать, да догонять — хуже нет, особенно фрицев этих — не унимался пехотинец.

Боец, прибывший с маршевой ротой из госпиталя, тоже стрелок, нехотя, но всё же ответил.

— Письмо я пишу, только не знаю, дойдёт ли, освободили ли наши город?, как они там ?
— Ты же говорил, что из деревни родом, и призывался оттуда?

Мишка тяжело вздохнул, видно нелегко было вспоминать, то, что с ним произошло, но он решил рассказать. Товарищи не знали, откуда он попал к ним в часть, и что с ним было, до того.

— Пишу я парни в город Ефремов, что находится на окраине Тульской области. Бились мы тогда трое суток, много наших товарищей немец убил, много в плен взял. Командир роты, наш, приказал всех раненых в тыл переправить, да только все подводы немцы разбомбили, не на чем переправлять стало. Тогда спрятали нас в заброшенный сарай, и я там оказался. Все, кто мог в руках оружие держать, до последнего бились, а потом всё стихло. Ни взрывов, ни свиста пуль. Вот лежим мы в этом сарае, раненые все, кто тяжело, кто средне. Сено правда было в сарае, всё не на голой земле, на улице конец октября, лежим и думаем: «Всё равно помирать, немцы уже, похоже, город захватили, терять нам нечего, ночью, кто сможет, выбираться будем». Только собрались, когда время пришло, слышим вдруг разговор тихий. Насторожились мы, было у нас несколько винтовок, патронов малость. Прислушались внимательнее, а говорят то по-нашему, по-русски. Ну думаем: Полицаи, хотя какие полицаи, город то только к вечеру немцы захватили, не сходится что-то. Вроде как голоса то не взрослые, а не поймёшь сразу. Тут медленно ворота кто — то стал пытаться открывать, мы на изготовку, кто смог на ногах стоять, чтобы шуму не поднимать, стоим, ждём. Темно уже, видать плохо, вдруг голова просунулась, ладно эта голова первой заговорила, мальчишечьим голосом: Кто здесь? мы свои, русские.

Тут мы и выдохнули с облегчением. Два брата-подростка, это оказались, за сеном пришли, Володька, а тот, что постарше, Слава. Корова у них была своя, немцы сено в стогах, припасённое на зиму, сожгли, вот и пришли они в сарай, за старым, прошлогодним сеном, корову то надо чем-то кормить. Так они нас и нашли. Родителям своим сказали о нас. Те, тайком, снаряжали сыновей своих к нам по ночам с едой разной. Приносили простыни, тряпьё всякое чистое для перевязки, время помогало, хоть и холодно было, но раны не загнивали, не то, что летом, в жару. Да разве нас, столько ртов, прокормишь, около пяти десятков, шутка ли. Так они, самим есть нечего, корову свою зарезали, и нам похлёбку варили, и так примерно около месяца. На окраине они жили, ума не приложу, как сами голодной смертью, под немцем не умерли, нас спасали. Немцы нас так и не обнаружили. Когда нас освободили, бойцы, после нашего рассказа, ушам своим не поверили, мальчишек с родителями «наши» допрашивали, но всё обошлось, как и нужно. А город ещё очищали от фрицев, когда нас в госпиталь отправляли, всех, никто не умер. Правда у нескольких человек ампутация была, но и то, удивляюсь я до сих пор, что два пацана-подростка столько красноармейских жизней спасли, вот и пишу письмо благодарности их родителям, за таких детей, настоящих мужиков, может, дойдёт, хотя сложно сказать, потом ещё писать буду. Не забудешь такое никогда.

— Да… а, — Вот эта история посильнее любого стиха будет пожалуй- протянул разговорчивый пехотинец, и ещё хотел было что то добавить, но сержант, не расслышавший Мишкин рассказ, только прикрикнул:
— Отставить разговоры — сержант Савченко, командир пулемётного расчёта с ППШ-а. присел у оконного проёма, внимательно наблюдая за обстановкой на улице. – Сколько коробок с патронами к «Максиму»? — спрашивал сержант у пулемётного расчета.
— Две ещё, товарищ сержант, есть ленты, есть — крикнул помощник пулемётчика
— Опять лезут сволочи, приноровились за танком прятаться. «Малой» , гранаты противотанковые остались? -крикнул сержант молоденькому бойцу, маленького роста, который казался совсем мальчишкой в этом своём великоватом ватнике, с большими серыми глазами, с узким и каким –то тоже, маленьким лицом.
— Никак нет, товарищ сержант- ответил пронзительным голосом «Малой»- вчерась ещё израсходовали, бронебойщиков бы надо, пусть они его паразита поджарят.
— Смотрите мужики, он что пьяный?- крикнул пулемётчик, Федя Москвин — Ну герой!
Никто даже не стрелял, хотя были все на изготовке. Офицер шёл медленно, но уверенно. Может ему надоело, что атаки его взвода, да ещё с танком, упираются в какую — то неприступную крепость, в виде старого русского кирпичного дома.
— Глядите, офицер, похоже, впереди танка идёт, у него что, мозги отшибло?
Кто- то приготовился уже выстрелить из винтовки, но в ту же секунду офицер ринулся к зданию, где засели красноармейцы, пытаясь увлечь за собой идущих, пригнувшихся сзади, автоматчиков.
— Очумел фриц что ли,- крикнул кавалерист. Автоматчики не решились идти напролом, и офицер оказался один на один с нашими бойцами. В это время выстрелил вражеский танк, левее, чтобы, наверное, не зацепить своего. Офицер успел невредимым забежать в дверной проём, с «Вальтером» в руке, что – то крикнул по-немецки, выстрелил, но в это время на него навалились красноармейцы.
— Вяжи его ребята, есть чем? у, морда фашистская, психическую атаку удумал. Думал, что нас голыми руками взять можно, хренушки им, — кричал всё тот же сержант Савченко. — Малой, Петруха, давай бутылку, жечь будем эту железяку. Беречь патроны, «короткими» стрелять прицельно, « короткими».

Немец всё время, что- то говорил на своём, и всё кричал Руссиш капут

От второго выстрела, разворотило оконный проём, посыпался на головы кирпич, штукатурка, зацепило Федю Москвина, и ещё несколько бойцов осколками от снаряда, и с минуту было ничего не разглядеть, от пыли и копоти.

Взвод этот немецкий , упрямо атаковал в течении дня, раз шесть. Подкрепления у него не было, но он и не собирался отходить совсем. Казалось, что и вражеский танк израсходовать бы должен весь боезапас, и дом этот был изрешечён осколками, и пулями, но добротная , ещё старинная постройка из красного кирпича, с толстыми стенами, каким то чудом спасала бойцов, находящихся внутри.

— Ну гад, молись своему Богу немчура, прикройте ребята — крикнул сержант, и тут же скрылся за развалинами соседнего здания. Сколько длилось это ожидание?

И вдруг бойцы увидели, как воспламеняется танк, и из него выскакивают танкисты.

— По танкистам стреляй, чтоб не ушли поганые- кричал кто то- сержанта не зацепите не видать его, может ранило.
— Уходят фрицы, ребята видите,- кричал радостно «Малой»,- отстояли мы дом то, царствие небесное тем, кто строил его, на совесть делали.

Через некоторое время появился и сержант Савченко, раненый правда, но живой, и довольный.

Некоторые части были всё ещё на том, правом берегу Оки, но они не имели возможности помочь своим. Немцы настолько пристреляли тот берег, что ни днём, ни ночью не давали нашим возможности атаковать. Нужны были силы с других направлений. И эти силы были близки. Нужно было только не сдавать позиции в самом городе, выстоять. Тяжелораненых было много. И, местные ребята, подростки, приходили на помощь красноармейцам, проявляя смекалку, и не детскую выносливость.

— Слушай Вовка, раненых много у «наших», умирают они, надо им помочь — говорил шустрый паренёк Сенька своему другу.
— Как же ты им поможешь, старший брат мой, тому хоть винтовку доверили, немцев бьёт, говорил, что полицая ненавистного подстрелил даже, а мы на что годимся?
— Я знаю, как помочь, правда, опасно это, но всех ребят соберём, которые смелые, добровольно пойдут.
— И что же ты придумал?
— Помнишь, мы на фанерную фабрику, на экскурсию ходили, помнишь?
— Ну и что?
— Там листы фанеры были, с загнутыми краями, не знаю для чего такие, но теперь точно знаю, только бы были они там-с надеждой, взволнованно говорил Сенька
— И не понял я, для чего они,? ведь не железо, от пуль не прикроешься.
— Эх ты Вовка , Вовка, ну смекай же. Мы из них волокуши сделаем, отверстия просверлим, верёвку, чтобы тянуть, и раненого закрепим, понял? И на тот берег ночью, к «своим»
— Ну ты задал задачку, нас же перестреляют всех, или утопят как котят, ты видел, что творится?
— Видел Вовка, видел, только мы левее пойдём, рядышком с понтонной переправой, немцы её больше не обстреливают, может, думают, что самим пригодится, и кто знает , что у них в их бешеных мозгах, а у самого берега лёд скорее всего затянуло уже, ночи то морозные. Туда раненых, а оттуда, как и бойцы, я лично знаю, может еду, боеприпасы, может ещё что, теперь понял?

Вовка не сразу ответил. Он раздумывал как заправский мужик, сморкался в снег, и вскоре отчётливо, громко выдал: — Молодец Сенька молодец, хорошо придумал, побежали скорее на «фанерку».

Ребята были чрезмерно рады. Те листы, о которых говорил Сенька, лежали в целости и сохранности. И фабрика была на «нашей» стороне.

Сколько ребята, спасли человеческих жизней, подсчёт не вели, да и нужно ли это было им. Важно было одно: «Чтобы больше, как можно больше». И они делали это опасное, нелёгкое дело, переправляя на фанерной волокуше вдвоём, очередного раненого. Им разрешали командиры, и просили только об одном: «Чтобы были осторожнее, чтобы берегли себя»

И глядя на этих ребят, на усталые лица их, бойцы, и командиры шли в атаки, хотя атаковать было тяжело, но это было нужно, чтобы немцы совсем не обнаглели, и не думали, что силы «русских», на исходе.

— Товарищ полковник, Михаил Петрович, Вы рискуете, так нельзя, слишком опрометчиво — кричал комиссар полка, своему командиру. Но полковник был увлечён уже атакой, увлекая за собой бойцов, что и в окружении, умело можно контратаковать и побеждать. Немцы, не ожидая такой дерзости, обратились в бегство. Часть из них приняла рукопашную, но перевес оказался на нашей стороне, и это была очень важная, пусть небольшая, но всё же победа. Рискованно, без нужного количества боеприпасов, «наши» пошли в атаку.

Позже полковник скажет об этом, и поблагодарит лично многих бойцов и командиров.

Шутка ли, отвоевать у немцев целый городской квартал, и закрепиться уже на новых городских рубежах. Вся юго-восточная часть города, была отбита у немцев.

— Теперь ждать удара основных сил товарищи, ждать и держаться, беречь каждый патрон- склоняясь над картой говорил полковник, и его внимательно слушали, его понимали подчинённые. Он не был жестоким, но, когда было нужно, он мог быть суровым, и об этом знали его подчинённые, узнали и те, кого он объединил.

— Стой, кто идёт? — окликнул Саня двигавшуюся медленно небольшую человеческую фигуру. В полутьме заводского корпуса было не разглядеть, кто шёл, и один ли, только очертания. Но что — то ему подсказывало, что идет, кто — то свой, идёт спокойно, не спеша. С того конца послышался голос: -Дяденька, не стреляйте, я Вам поесть принесла.
— Часовых видела ли у входа?
— Видела дяденька, они и пропустили меня. Мне к командиру Вашему, можно?

«Что же не сопроводили девчонку, а если бы не ответила» — подумал Саня, и разозлился на часовых, которые там совсем, наверное, замёрзли на морозе, хотя и тут было ненамного теплее. Скоро смена. Только по ночам бои прекращались, но всё же приходилось быть на чеку, мало ли что, взбредёт им в голову, этим «Гансам». Выпьют своего шнапса и герои, и мороз вроде им не страшен, песни поют.

— Вот Бог отвёл, и откуда же ты взялась здесь? — сказал вслух Саня, и облегчённо выдохнул.
— Ты одна? — Саня понял, что это была девочка, по голосу лет десяти, двенадцати. Рота его недавно заняла территорию завода «Мехштамп», и укрепилась в главном корпусе.

Немцы яростно предпринимали множество атак, но рота крепко держалась, хоть и оставалось мало боеприпасов, и их приходилось добывать, у немцев. Отбивать в рукопашной, захватывать с боем. Голод терзал сильнее холода. Всего несколько дней прошло, как охватили их всех в кольцо, но как же нелегки были эти дни. Понятное дело, что в окружении никогда не сладко, и давит эта обстановка постоянно на бойцов и командиров, но летом, в тепло всё же легче, а тут сутками на холоде, почти без еды.

— Чего же ты в темноте то, одна, а если убьют?- И от этих слов стало Сане как то не по себе.
— Ночью не так стреляют дяденька, днём, мы в подвале сидим, с мамкой.
— Ишь ты, смелая какая.

Девочка осторожно проходила мимо бойцов, дремавших у стен, бормотавших, что- то спросонок, что было сложно разобрать. И только отдельные слова можно было уловить: «огонь, вперёд, прикрой» Раненые лежали, на каком- то тряпье, рядами на бетонном полу, просили пить, и можно было только растопить снег, не чистый, грязный от войны, и только хоть так, облегчить их страдания. Легкораненые, по-прежнему держали в руках оружие, но им давалось это нелегко.

Девочка подошла и протянула узелок. Он был не большим. Да и смогла бы такая хрупкая на вид девчонка, когда осветило её фигурку тусклое пламя костра, в каком- то закутке, без окон, нести что — то тяжёлое, неподъемное. Но не в этом было дело. Несла она, может «последнее», отрывая от себя и от матери с младшим братом. Несла бойцам Красной армии, в надежде, что освободят скоро её родной город, что не будет больше этих проклятых фашистов в нём, совсем озверевших после прихода, расстреливавших за малую провинность людей, вешавших подпольщиков после страшных пыток. Всё это в детском сознании воспринималось так глубоко, что девочка была взволнована, напугана всем этим, но преодолевая страх, она готова была, хоть чем- то помочь «своим».

— Вы не стесняйтесь, ешьте — сказала девочка, и смутившись, увидев , как много было в здании бойцов, тихо добавила:- правда мало тут, но я …, я ещё завтра приду, мы тут неподалёку, в соседних домах живём, пока в подвале, когда немцы пришли, нас из квартиры выгнали, потом дом освободили, и немцев прогнали. А у нас бабушка на окраине живёт, у реки, у ней огород свой, и картошка есть, и морковка, всего понемножку. Только немцы по осени, весь огород танками распахали.

Бойцы не знали, что сказать, как поступить с её гостинцем, отправить назад? Она же старалась, от чистого своего детского сердца несла, пройдя опасный сумрачный путь, этот гостинец.

Наконец ротный всё же, ласково ответил девочке. Он стоял перед ней, как ей показалось, такой огромный, в своём овчинном полушубке, высокий и статный, этот командир второй роты, старший лейтенант Дубасов.

— Мы твой гостинец, раненым отдадим, так и поступим, только ты не приходи сюда больше, опасно это.

— Ты не обижайся ладно, и как звать то тебя такую отважную? — спросил Дубасов
— Настя — ответила девочка, и закашляла.
— Ты Настя не подумай ничего такого, только не хватит на всех, нам твоих гостинцев, а продукты эти Вам нужнее, вон какая худенькая. И лечиться тебе как-то надо, на улицу в такой мороз не ходить.
— Я до войны в балетный кружок ходила — ответила Настя — вот и худенькая, там растолстевшей никак нельзя.

Бойцы заулыбались. Сколько теплоты почувствовали они от этой Настёны. Огрубевшие души их давно уже не получали такой теплоты. Бойцы как могли, отблагодарили девочку, а командир роты приказал двум красноармейцам, скрытно проводить девочку до того места, где она жила. Это была уже отвоёванная земля, по праву наша земля. И Настя была благодарна этим солдатам, этим дяденькам, хмурым на вид, не ласковым, на первый взгляд.

Утром фашисты предприняли попытку захвата командного пункта полковника Краснопивцева , и роте Дубасова было приказано срочно идти на помощь, вместе с ротой автоматчиков, да взводом разведки.

— Вот змеи – Горынычи, мать- перемать, опять нас хотят подпалить, слышь Саня- кричал боец Тихомиров своему другу.
— В ранец бей ему гаду, сзади обойди, засел он, не выкурить.
— Да их не один видно, и чего только не придумают супостаты, мало им, что весь город в руинах, после всего, так теперь ещё и эти, поджигатели.
— Отводите командира быстрее, танки на позиции, сейчас стрелять начнут — кричал Дубасов штабным.- Ближе к реке отходите, видать подкрепление немцы получили, мы прикроем, скорее, сейчас жарко будет тут.

С большим трудом пришлось отбить командный пункт, но немцы усилили натиск, и начали отодвигать некоторые наши подразделения к лесозаводу, и прижимать к Оке. Казалось, невозможно было уцелеть от пикирующих бомбардировщиков, вперемешку с артобстрелами, но бойцы держались, держались, и стояли насмерть. Только силы уже становились неравными, силы наши таяли. И была злость и обида, что с таким трудом отвоёванное, приходилось оставлять. Бомбы, перелетая улицы, уже падали в реку, поднимая столб ледяной воды, и крошево ледяных осколков, долетавших до лесозавода и его территории.

— Прижали нас всё- таки немцы — сказал комиссар полка и добавил:- связь наладили Михаил Петрович, что известно о штурме?
— Не всех прижали, наших бойцов ещё много там впереди — и полковник указал рукой в сторону города от реки.- Будем держаться до последнего.
— По последним данным командарм отдал приказ о штурме в четыре часа пополудни, когда именно начнётся штурм, мы не знаем, связь оборвалась, своих бы не перебили, связь должны бы уже восстановить, знаю, что связисты по ледяной воде, после бомбёжки провод тянули — добавил полковник, и вдруг к чему то внимательно прислушался.
— Слышите, слышите, товарищ комиссар — и все кто был в блиндаже, возведённом бойцами за ночь, из приготовленных для распилки брёвен, все выбежали наружу.
— Декабрьское ещё звёздное, предутреннее небо, озарилось яркими, светящимися, летящими с каким — то пронзительным свистом, снарядами.
— «Катюши, Катюши» бьют, штурм, наши товарищи, наши- и командиры радостно и облегчённо начали обнимать друг друга.
— А я ещё ни разу залпа «Катюш» не видел, красиво, грозно летят снаряды — прокричал кто — то из штабных.

Вскоре загрохотала, забила грозно наша артиллерия, и всей своей мощью Калуга была охвачена в полукольцо, и немцы в панике стали бросать оружие, и награбленное в городе добро. Бойцы, объединенные Краснопивцевым, хоть и уставшие, голодные, но воспряли духом, и ринулись на фашистов, казалось, с новой, откуда — то взявшейся силой. Своя у них была злость в этом городе на них, особая. Ведь многие впервые воевали в городских условиях. И насмотрелись они здесь вражеской подлости, больше, чем где-либо. И дни эти, проведённые в боях, в окружении, достались им нелегко, и большой ценой.

Немцы превратили центральный вокзал в настоящую крепость. И бой был жестоким за него. Много вагонов потом обнаружили наши бойцы, с награбленным добром, для отправки в Германию, да так и не успели фашисты, отправить всё награбленное. В нескольких вагонах, подошедшая на помощь бойцам из 290 ой дивизии, всё та же вторая рота Дубасова обнаружила нечто необычное.

— Товарищ старший лейтенант — обратился молоденький совсем, после ускоренных курсов, командир первого взвода к ротному. — Да здесь гостинцы немецкие, видимо немцы с размахом здесь Новый год собирались отметить, ну ничего себе.

В вагонах, помимо обмундирования и чистого белья, находились коробки с коньяком, шнапсом, шоколадом, копчёной колбасой, консервами, и прочей снадобью.

— Содержимое проверить, и после этого, я думаю детям, в первую очередь, нужно раздать, доложу командованию — серьёзно сказал Дубасов- и добавил: — А пока выставить около вагонов часовых, ясно?
— Так точно, всё ясно, а как проверять? товарищ старший лейтенант, на вкус?
«Мальчишка ещё совсем, ну ничего, это не страшно» — подумал ротный, и собирался было проверить другие вагоны, но вопросы не кончались у взводного.
— А коньяк? Как же коньяк, многие бойцы его и не пробовали, знатный, наверное, коньяк? Ведь Новый год завтра, может, прихватим для своих — тихо произнёс взводный — заслужили как –никак, хоть и трофей, но зато какой. За победу, их же коньяк и выпьем, а может и не правильно это? — и лейтенант как-то брезгливо поставил красивую бутылку назад, в ящик.
— Не переживай Сергей, бойцы твои на «сухую» Новый год не встретят, я позабочусь, всё ясно?
— Всё ясно товарищ старший лейтенант, разрешите идти?
— Иди Тулупов, иди — и Дубасов посмотрел вслед быстро уходящему взводному с какой- то теплотой, и подумал: « Живой», без ранения, хоть и повоевал то, только здесь, но зато как! за бойцов не прятался. С такими ребятами, мы победим, обязательно победим, и до Берлина дойдём».

А часовым никак не хотелось стоять у вагонов, у всех было победное, предновогоднее настроение, но приказ, есть приказ.

К обеду, тридцатого декабря город был полностью очищен от фашистских захватчиков.

На западной окраине нашими частями удалось освободить госпиталь с ранеными, захваченный фашистами ещё в начале оккупации. (Вот те, двенадцать бойцов, как раз и были из этого госпиталя. Фашисты собирались уничтожить раненых пленных, но не успели. Много из них умерло, не получая достаточной медицинской помощи, но многие и дождались освобождения, не веря уже, что, когда – ни будь, встретят своих. И слёзы, солдатские слёзы, не переставая текли из их оживших глаз.

На следующий день, на площади был митинг, посвящённый освобождению города.

Попросили выступить, одним из первых, героического, всеми уважаемого полковника Краснопивцева. Такой подарок Красной армии к Новому году, дорогого стоил. Полковник говорил пламенно, душевно, и от слов его добрых, чувствительных, у многих, тоже текли слёзы. Многие хотели пожать ему руку, поблагодарить, обнять.

И простым солдатам были огромные слова благодарности, уважения и почёта. И оглядывался назад солдат, и думал: «Нет, невозможно это превозмочь обычному человеку, выше сил его это всё: боль от ран, страдания, голод, холод, гибель товарищей».

«Но выстояли, прошли, значит можно противостоять и этой тёмной силе, и бить её, и гнать со своей земли родной, гнать до самого логова».

— Ну что братцы будем, с Новым 1942 годом Вас мужики — сказал Саня, и алюминиевые кружки застучали боками.

И пили бойцы за победу, за то, что живы, за дом родной, за близких своих, за город этот освобождённый. И закуска была у них праздничная. И не верилось им, что сидят они вот так, и дружно встречают Новый год, празднично, и мирно, будто бы как до войны.

Командир полка лично поздравлял свой полк, после построения всех на городской площади. Как положено, со знаменем полка, с криками ура. Он проходил мимо строя, вглядывался в лица своих подчинённых, и исходила от полковника какая- то особенная отеческая невидимая связь, крепкая связь, соединившая их судьбы, скрепленная пролитой кровью, и он верил в них, верили и они в него. После стольких побед, пусть тяжёлых, вера эта только крепла, и кто- то молча, молился за то, чтобы был жив их командир, посланный казалось им, от Бога. И было ещё много фашистов на Калужской земле, и нужно было идти, под знаменем своим вперёд, и вёл их бесстрашный, справедливый командир. И пусть мало было отдыха, но набрались бойцы сил, пополнялся полк понемногу вооружением, людьми с маршевых рот, и становился полк опять боеспособным и полноценным И новые, ответственные боевые задачи ставил комдив Фоканов перед своими полками, потому что враг ещё был силён, и опасен. И по-прежнему, рвался он к сердцу Родины. С одной стороны его как бешеного пса отгоняли, а он с другой норовил, и всё выискивал слабые наши места, выискивал брешь, зная, что Красная армия много претерпела, и думалось фашистам, что силы её иссякли.

Но зря так думали фашисты. Многим нашим бойцам посчастливилось даже помыться в бане. Правда, с пробитой крышей от снаряда, но с уцелевшими котлами. Дров сами напилили и накололи, и хоть сквозь пробоину падал тихо снег, от горячей воды, добытой с Оки, было совсем не холодно, а даже приятно. Уставшее тело терпело горячую воду, и в эту минуту им многим думалось о своей баньке, о приятно пахнущем берёзовом веничке, о вечернем, пахнущем ароматом яблочного спаса, воздухе. Понятное дело летом, хоть в речке какой ни будь да ополоснёшься, а тут зима на дворе, январь, и трудности эти, казалось бы, обыденные, порой для солдата решались нелегко, а порой и не решались вовсе.

Уходили бойцы с честью, оглядываясь назад, на разрушенный город, освобождённый ими. И была у них гордость, и печаль утрат, и надежда, с которой надо было идти дальше, наталкиваясь по пути на немцев, уже не таких бравых, как летом, уже потрёпанных изрядно, обозлённых ещё больше от неудач, мёрзнувших не по климату, но сражавшихся по-прежнему нагло и упрямо.

А дивизии Фоканова был дан приказ, с боями продвигаться к городу Юхнову, к Варшавскому шоссе, по которому рвались всё ещё немцы к Москве, и там нужно, во что бы то ни стало, остановить их, остановить, как и много раз, любой ценой, и цена эта, могла быть как всегда, слишком велика.

Глава 4
«ДОЛИНА СМЕРТИ»

— Деревня действительно невелика, но, сколько там набилось немцев в каждом доме, ещё неизвестно. Предлагаю, после разведки, произвести миномётную подготовку, только нужно выяснить, есть ли там местные жители?, вполне возможно, выгнали всех немцы.

Задача опять разведке, как всегда, не из лёгких — говорил командир полка своим подчинённым. Может, маскируются немцы, хитрят, силы то у них, не те уже, не как летом, заметно обороты сбавили. Обойти бы деревню эту, чтобы быстрее выполнить поставленную основную боевую задачу, да нельзя, комдив приказал освобождать любую деревушку, и уничтожать любое скопление немцев: «Чтобы духу говорит, их здесь не было», и с этим, конечно же, нельзя не согласиться — убедительно добавил командир полка.

— Товарищ полковник разрешите обратиться — кашлянул, сидевший до этого тихо в углу командир первого батальона, по фамилии Кукса.
— Я предлагаю произвести разведку боем, деревушка ведь совсем маленькая, время сбережем, а оно нам дорого.
— Разрешите выдвинуть две свои роты во фланги, вот здесь, и здесь возле этой речушки — указал комбат карандашом, на карте.
— После разведки товарищ майор, не будем рисковать, силы нам нужно беречь, как никогда сейчас, всё ясно. Освобождение деревни я думаю, назначим ночью, внезапно, лишь бы разведка справилась, нет возражений.
— Так точно товарищ полковник, всё ясно — согласились старшие командиры.

А пока бойцам нужно было опять ждать на снегу, наломав, как обычно лапнику, без костров, и в эти часы ожидания думалось: « Уж лучше бы в атаку быстрее, а что до смерти, то неизвестно где она» Только знали бойцы: « Что ходит «косая» бок о бок, рядышком совсем, и днём и ночью ходит»

И вот в небо взмыла ярко красная ракета и подразделения устремились в атаку.

Передвигаясь по глубокому снегу, бойцы устремились вперёд, вместе с командирами и криками «УРА». Трассирующие пули не переставали оставлять блестящие, белые прерывистые нити, и ночью бой для многих казался каким — то другим, особенным, с каким- то другим течением времени, а для кого-то он был последним. Немцы не ждали здесь наш полк, но быстро сгруппировавшись, заняли стойкую оборону. Кто — то из них, не успев одеться со сна, выскакивали на мороз, но потом, опомнившись, забегали в панике снова в дом.

— Командира убило, командира — кричал подбежавший боец, нагнувшийся над командиром второго батальона, капитаном Артемьевым, тем самым, который храбро сражался под Тулой. Тяжелораненого в грудь Артемьева, бойцы оттащили в безопасное место.
— Да, атаковать в ночь, внезапно хорошо, если знаешь местность, как у себя дома, хоть слепой пройдёшь, а тут, ни черта не видно, порой не разберёшь, где «наши», а где фрицы, по трассирующим сразу и не сообразишь, куда стрелять — говорил боец Тихомиров своему другу Сане.
— Вон, седьмая рота Белова, чуть вся не полегла, когда под перекрёстный огонь попала, так атакой увлеклись, а ведь, опять же, ни черта не видать. Ладно капитан какой — то помог, из штабных, кажется, не растерялся, принял командование на себя. Я признаться, грешным делом, думал, что штабные умеют только бумажки писать.
— Нет атаковать надо днём, а так бывает мышка коту в лапы сама бежит.
— Ну тебя не спросили, может, скажешь лета дождемся, и кто мышки? Уж не мы ли, по-твоему?
— Да ладно тебе Сань, я не понимаю, что ли, я про то, что темнота кромешная, и своих бы не зацепить, и только. Боевую задачу выполнили, правда, сколько наших немцы проклятые положили, сколько командиров хороших, в какой- то деревушке.
— Деревня не большая, это правда — заметил Саня, но будь хоть какая, слышишь Толя, всё равно наша, русская. Ты думаешь, моя деревня больше!?
— Ну ты Саня и заковыристый, я тебе слово, ты мне два, грубыми людей война делает, грубыми.

Саня посмотрел на Тихомирова, но ничего больше не сказал. До утра оставалось уже совсем немного времени, и хотелось спать, но что — то мешало. Наверное, тот недавний дух, тот немецкий дух, который оставили после себя немцы в домах. И хоть в выбитые окна нещадно сквозило, уцелевшие в некоторых домах печки были ещё горячими. Старались фрицы согреться, не жалея ни дров, ни самой печки.

«Январский морозный день короток, но всё же не такой уже, как в декабре, и солнышко радует чаще, хоть и по-прежнему, не греет совсем, и до тепла ещё далеко, но не за горами уже и весна, пол зимы пролетело, время движется для живых, а для мёртвых оно остановилось навечно» — думали бойцы шагая по заснеженной русской равнине. «Сколько прошагали, проползли, измерить бы, и в грязи, и в болотах, теперь вот по снегу глубокому местами целинному, нетронутому, ослепительно белому, нет, и не сосчитать сколько».

— Саня, а как ты думаешь? — тяжело дыша на морозном воздухе, спрашивал Толя Тихомиров. — Как думаешь, сколько вёрст до Берлина? Сможет ли человек пешком, вот так, как мы с тобой до Берлина дошагать, как думаешь Сань?
— Ну и мысли у тебя Толя, ты полегче ничего не смог придумать, и Саню, почему то это рассмешило, да так громко, что взводный оговорил; «Мол не до смеху особо»
— Рано смеяться товарищи красноармейцы, рано, смех это хорошо, но сейчас он не к месту, слышите — стараясь быть тактичным, наставлял Тулупов. Он старался быть обходительным, интеллигентным в общении с подчинёнными, да он таким и был, и к «бывалым» относился с уважением, при этом, никогда не заискивая ни перед кем, с какой- то неподкупной правдой в глазах. И бойцы не обижались на него, за излишнюю бывало поучительность: «Молодой ещё, всему научится, но не выскочка , нет, «свой мужик» — думали его подчинённые.

Но оборвалась рано, слишком рано жизнь младшего лейтенанта. А ведь такой бы мог дослужиться и до высокого чина, но судьба, как и многим его сверстникам, уготовила иное.

— Замедлить движение, на месте стой — кричали командиры. Кто- то в дремоте на ходу, спотыкался об впереди идущего товарища, а тот незлобно матерился, и колонна через какие-то минуты, застывала неподвижно, на месте.

Тут прибежал «посыльный», от командира роты Дубасова, и запыхавшись доложил: «Командиру взвода к командиру роты, срочно».

— Опять немцы где-нибудь «квартируются» сволочи, не иначе так, привал то недавно был и называется это так : «Вы не ждали, а мы припёрлись»- сказал старший сержант Бутылкин, расстёгивая верхние пуговицы полушубка.

Спустя какое- то время, предположения Бутылкина подтвердились.

— Ну что братцы, уж я по-простому, отомстим за взводного Серёгу Тулупова, хороший был парень….За всех отомстим, покуда живы. Немца, в этом селе выходит больше, чем в тех деревнях, «по нарастающей линии идём» как сказал ротный, и оборона у них будь здоров. Пока идём до места следования, потреплет нас фриц, ну ничего, и на этот раз прорвёмся, правда братцы, где наша не пропадала.

Бойцы поддержали нового командира взвода. И не было ничего удивительного в том, что зачастую сержант становился командиром взвода, а старшина бывало и ротным.

— И село, братцы с красивым названием попалось нам на пути: «Остапова слобода» называется — задумчиво произнёс Бутылкин и добавил ещё: — И эту красоту нам тоже нужно освободить, вот так мужики. Выбьем немцев из этого села, и по данным разведки открывается нам уже прямая дорога к шоссе. В селе «Вышнем» «наши» уже, как по маслицу пойдём — добавил ещё сержант и закурил «Казбека», подаренного накануне командиром роты.

Все ведь понимали, что и там, у Варшавского шоссе, не конечный пункт, что и там могут убить, но почему то многим казалось, что там погибнуть, не так будет обидно, как здесь на марше, от пули какого – ни будь полупьяного, очумевшего от русской самогонки «Ганса». Но здесь, перед этим селом, было у немцев всё основательно укреплено, и казалось «комар носа не подточит». И дзоты, и батарея, и миномёты, всё было у них, кроме, пожалуй, только танков.

— Основательно фрицы охраняют Варшавское шоссе, нужна им эта дорога, до Москвы хоть «шар кати», не там, так тут к столице рвутся — смотря в бинокль, говорил командир второй роты Дубасов. Он был с перевязанной головой. Минный осколок по касательной, задел лоб, сбив шапку ещё в бою, за деревню Куркино. Так и дрался старший лейтенант с немцами в рукопашной, без шапки, и кровь сочилась у него и стекала прямо на глаза, сквозь редкие брови, но он был в строю, вместе со своей ротой. Вот и здесь он был готов ринуться вперёд, но, сходу, с фронта, взять этот оборонительный рубеж немцев было затруднительно, да и положили бы командиры бойцов своих сгоряча понапрасну, и сами бы полегли. Но и времени не было на раздумья, высшее командование назначило чётко определённые сроки овладения шоссе, и поддержки кавалерийского корпуса генерала Белова, для быстрого продвижения к городу Юхнов. Бои за населённые пункты замедляли движение, а командование торопило, укоризненно торопило, отдавая резкие приказы. Немцы подтянули резервы, поняв видно, что перед ними не рота, и не батальон. Немецкие дзоты не давали возможности атаковать «В лоб», миномётные обстрелы были методичными и сильными.

Собрав в очередной раз комбатов, командир полка решил посоветоваться, как лучше, и без больших потерь овладеть селом. Он никогда не принимал единоличного, непродуманного решения, и если было хоть немного времени, всегда решал со старшими командирами подразделений, как лучше поступить. Сохранить жизнь подчинённому, обойтись малыми потерями, при этом победив врага, эти понятия для полковника были важны и дороги.

Но немцы готовы были драться до конца. И приходилось часто идти на риск кому-то, ради спасения других, ради победы.

— Гранаты имеются противотанковые? — спросил старшина роты Курбак у бойцов. Он был из донских казаков, коренастый, смелый, и носил вместо шапки на голове кубанку. Ему было разрешено, раз казак, как же без кубанки. И берёг он её, как самое дорогое, что было у него при себе, ну конечно же после партбилета, да фотографии близких в армейской книжке.

— Подержи пока, чтобы не потерять часом — и старшина передал свою любимую кубанку красноармейцу со второго взвода – смотри! головой отвечаешь за неё. Понял?
Боец – новобранец, так и не понял сначала: «То ли всерьёз так сказал старшина, то ли в шутку»

— Что старшина, думаешь должно получиться, а если из второго дзота зацепят тебя, тогда как?

И кубанским своим говором старшина ответил: — Больно гутарит он без отдыху, угомонить следует — и расправил здоровенной ладонью своей, густые чёрные усы- которые ему уж больно шли.

Все залегли, и старшина короткими перебежками подобрался невредимым достаточно близко, но недостаточно, чтобы добросить, тяжёлую противотанковую гранату.

«Эх, ближе надо, ближе» -думал старшина Курбак, и в виски бешено ударяло, сердце стучало так, что кажется готово было выскочить. Нет, это был не страх, а переживание: «Вдруг, если не получится, а ведь вызвался сам, добровольно».

Пулемётчик видимо «взял на мушку» фигуру старшины, прекратив стрельбу; все, кто видел это, замерли в ожидании. «Вот старшина быстро поднимается, и тут же ударяет очередь» Но Курбак жив. Теперь он может бросить, докинуть, теперь можно: «Но как? в какую секунду это сделать?»

За родину, крикнул старшина и бросил. Снова пулемётная очередь всколыхнула пушистый снег, прошлась над самой старшинской головой, и подними Курбак хотя бы ещё чуб свой, на сантиметр, другой, не стало б старшины. Он успел бросить и вторую и третью гранату, рванувшись в какое- то мгновение ещё вперёд, но свой же осколок зацепил его. И всё же старшина увидел, как пошли бойцы в атаку, подорвав и другие дзоты, и немцы побежали в панике, побросав свои позиции. Линия обороны была прорвана, и бой шёл уже в самом селе. Был у бойцов опыт уже такой, выбивать немца из домов, был.

Возле старой берёзы бойцы обнаружили убитого немца-пулемётчика, прикованного железной цепью к дереву. Рядом лежало множество гильз. Все ленты были пустыми.

Видимо немец отстреливался до последнего.

— И за что же его так, одним словом «Звери, фашисты»- говорили проходившие мимо красноармейцы.
— Видать, за какую-нибудь провинность, вот же собаки бешеные, своего приковали — говорили другие.

После полного освобождения, захвата в плен немцев, и как водится, сбора трофейного оружия, похоронили товарищи наших бойцов, у старой, не действующей уже церкви, рядом с деревенским кладбищем. А комдив докладывал командующему армией о продвижении наших частей, а тот опять «метал молнии», по поводу столь медленного продвижения.

И вот начался февраль. Февраль 42 го года. «Каким он будет?» думалось бойцам. Многое они пережили, многое повидали. Особенно те, кто каким- то чудом уцелел ещё, почти с самого начала войны, и пусть израненные, но в силу молодого организма, раны их быстро затягивались, и они опять были в строю. С сединой, бывало, в волосах в двадцать пять лет, они выглядели старше своего возраста. За эти месяцы, ужасные месяцы войны, война преобразила их, но не смогла изменить сознание, уничтожить смелость их и отвагу. Нелегко было им. Не видно было перевеса. И тот подъём, который испытывали бойцы, после Тулы и Калуги поначалу, как- то понемногу, стал угасать. И было предчувствие, какое-то леденящее, как февральский ветер, предчувствие. Не хотелось думать о плохом, и надежда заставляла жить, и драться с врагом, как дрались они всё это время, часто помогая товарищам из пополнения, делясь опытом боевым, да и жизненным.

Командир полка в очередной раз собрал старших командиров, для доведения приказа комдива. Необходимо было выйти к Варшавскому шоссе, в районе деревни «Барсуки», и овладеть этим участком шоссе, как важным стратегическим объектом.

Остановившись, на недолгий привал в селе «Вышнее», бойцы обедали, вели разговоры, курили. Они остановились возле старинного, судя по постройке, каменного храма.

— А что боец? — спрашивал Саня, отобедавший наспех (привычка уже давала о себе знать) — здорово здесь немец засел?

Тут подошёл и Толя Тихомиров, он не отставал от Сани, ни на шаг.

«С тобой говорит интереснее, хоть ты и грубоват, но с другими я так дружбы не сыскал, как с тобой», — бывало говорил Толя.

Молодой боец, возился с «Максимом», что – то чистил, ремонтировал, и ему было не до вопросов. Но потом видно устав уже, решил перекурить, а заодно и «стрельнуть» табачку у подошедших бойцов.

— Немец как немец — везде одинаковый, упёртый гад. Из села то мы его быстро сопроводили, куда следует, а вот отсюдова — и паренёк показал рукой на храм — отсюдова, побились. Сколько наших здесь положили. И как Бог допустил такое, чертей этих, в храм Божий. Какую красоту изувечили. Храм то действовал, говорят на всю округу один, в начале войны открыли, Дед тут местный рассказывал: «Помещики Левашовы храм этот построили, кажись в 1800 году, много храм простоял, говорит, но такого я ещё не видал, чтобы по храму из пушек стреляли», вот такие тут у нас дела. Мы их несколько часов не могли выбить.
— А ты, что верующий что ли? — спросил, Толя Тихомиров, с интересом глядя на пулемётчика.

Немного подумав, тот сказал: — Тут братцы и в Бога и в чёрта поверить можно, неужто уж Вы не знаете, наверное, не первый день воюете. Я с бабкой со своей спорил, на счёт Бога то, а теперь сомневаюсь. Вот до чего война то проклятая, человека довела.

— Ну, бывай брат, нам дальше топать надо.
— Куда Вас теперь?
— К шоссе говорят, немец по нему, как у себя в Германии раскатался, с комфортом — ответил, кашляя Толя.
— Ну, прощайте братцы, держитесь там.
— Ты бы лучше сказал: — До свидания, а прощаться я лично не люблю, как будто навсегда.
— Кто знает, кто знает, война, ведь, может, и свидимся ещё — сказал молодой пулемётчик с грустью в глазах.
— Да ну тебя, живы будем, не помрём, правда, Сань? — и друг Толя подтолкнул, шутя товарища в бок.
— А сколько за нами ещё идёт полков, товарищ сержант? — спросил кто-то из «молодых», говорят много нас.
— Не полков товарищи красноармейцы, а дивизий. Кроме нашей ещё две, остальные части за рекой остались, здесь вся наша армия считай. На нас возложена эта задача: «оседлать» и удерживать шоссе, да ещё на 10 армию, так ротный говорил. Нужна немцам эта дорога, по болотам, даже зимой не пройти, вот две армии считай, и выдвигают сюда, только армии, больно сильно сказано, сами видите, сколько нас, почти в половину. По этому шоссе, до Москвы, рукой подать. Немцы его, говорят, берегли, не бомбили.

По глубокому снегу, шли не полнокровные дивизии к той высоте, которую надо было взять в районе шоссе. Лошади и те, утопали в снегу, взбрыкивали, хрипели, как загнанные, с трудом везя за собой пушки. Днём идти было нельзя, чтобы не обнаружить себя, раньше времени. И пройти то оставалось, совсем немного, вон как двигались от Тулы до Калуги, а тут… Февраль бил в лицо колючим холодным ветром, пурга завывала, словно раненый волк, то затихая, то вновь усиливаясь. Ветер пронизывал до костей, забивая леденящий снег, за воротники, обжигал лицо, и казалось, что этому ночному пути, не будет конца. И думалось бойцам: «Раз уж нам, привыкшим, к таким зимам, не сладко, то каково же фрицам, спят наверное по деревням, в натопленных избах, и бери их, тёпленьких, хоть голыми руками.»

Но немцы не спали. Они подтягивали свежие резервы к шоссе, чтобы любой ценой контролировать его. А кто то, из высокого командования Красной армии, не рассчитал силы, окрылённый недавними победами, не продумал всю тактику ведения операции в таких условиях. И получилось, что немцы «переиграли» наши части.

— Товарищ полковник, разрешите доложить — подскакав на вороном коне, обратился командир конной разведки к командиру полка.
— Докладывайте лейтенант, что там впереди, не томите.
— Впереди большое скопление немцев, рядом с дорогой, еле ушли, несколько танков, тяжёлая артиллерия, бронетехника, количество затрудняюсь сказать.

Не успел Краснопивцев оценить и осмыслить ситуацию, как радисты получили тревожную весть. Немцы атаковали село Вышнее, где полк проходил накануне, захватили его, перерезав тем самым, путь другим частям армии. Ещё не всё было ясно, но полковник понял: «Это западня»

— Товарищи командиры — обращался комдив к своим подчинённым. Внешне он был спокоен, но внутренне — Довожу до Вашего сведения, что с этой минуты все наши дивизии, находятся в окружении. Нам приказано драться своими силами, и пробиваться к деревне «Барсуки» в район высоты 186. 1. Все молчали, воцарилась, какая- то давящая тишина, и только высокий хвойный лес шумел на ветру, скрипя так, как будто стонал.
Командир одного из полков, нарушил эту тишину, и, набравшись смелости, заговорил.
— Товарищ генерал-майор, мы все должны понимать, и осознавать, что в сложившейся обстановке, в лесистой местности, при таких погодных условиях, маневренность наша минимальна. Снег очень глубокий. Лошади с трудом, везут артиллерию, дорог нет, кругом низменная, местами болотистая местность, здесь танки, по такому лесу, и то могут не везде пройти.
— Не отчаивайтесь подполковник — ответил комдив, он хотел сказать: «Не паникуйте», злобно посмотрев на командира 510 полка Гордиенко, но всё же удержался, и только добавил : — Что предлагаете по существу, какие соображения?
— Я считаю, что в данной ситуации, необходимо попытаться идти на прорыв, в район заданной высоты, и постараться овладеть шоссе. Назад пути нет. Промедление может тяжело отразиться на нашей боеспособности. С этим мнением согласились и другие командиры полков.

Но атаки, следовавшие одна за другой, не приносили успеха.

На снег, просочившись сквозь бинты, медленно капала густая, тёмно-багровая кровь. Лейтенант шёл тяжело, покачиваясь из стороны в сторону, шел, не реагируя ни на что, молча.

— Лейтенант Степанов, лейтенант, Вы слышите меня, приказываю остановиться — кричал командир роты, командиру взвода.

Лейтенант остановился. Он повернул голову, и капитан увидел осунувшееся лицо лейтенанта, заросшее щетиной, и во взгляде его, была отрешенность, потерянность.

— Что с Вами лейтенант, вы серьёзно ранены, Вам бы…. И капитан не договорил, лейтенант его перебил.
— Взвода больше нет, слышите капитан, нет! — негромко произнёс Степанов.
— Сколько можно так, идти в атаку, понимая, что идёшь на глупую смерть, сколько можно биться головой об стену, скажите капитан, почему уже десятые сутки, мы терпим такое?

Бойцам нечего есть, они жуют мясо убитых лошадей, и в душе проклинают нас, командиров. Боеприпасов нет, лошади дохнут, раненые в блиндажах, стонут, там их сотни, штабелями, как будто, это не люди. Они солдаты, они должны погибать в бою, а не здесь в этом проклятом месте.

— Прекратите Лейтенант такие разговоры, немедленно, Вы, Вы командир Красной армии, кадровый командир, а не сопляк с ускоренных курсов, слышите?- и капитан положил руку на кобуру
— Что капитан расстрелять меня хочешь на месте, валяй, только я туда пойду — и Степанов указал рукой в сторону немецкой неприступной обороны.- Стреляй если ты не последняя сволочь, в спину своим же стрелять, взвода моего нет, и мне немного уж осталось. Не хочу в блиндаже умирать, смогу как солдат, от пули только, сразу, стреляй, если сможешь, стреляй — и лейтенант закричал так, что схватился от боли, и нервного напряжения за голову, и зашатался сильнее, зашагав дальше, в сторону немцев.
— Стой лейтенант, приказа не было идти в наступление, за невыполнение приказа, я Вас…..
— Ты что сдурел капитан — сказал подоспевший вовремя комбат третьего батальона. Он выхватил пистолет и уже тише добавил: «Уберите немедленно личное оружие, неужели Вы не видите, он почти в бреду, может в любую минуту упасть, опомнитесь капитан, и пропустите мимо своих ушей, всё, что говорил лейтенант. Я его знаю, ещё из-под Брянска, он не трус, и знаю, как он воевал. Вам всё ясно товарищ капитан?»
— Нервы Комбат, нервы — и капитан, махнув рукой, опустился медленно на притоптанный снег у старой замшелой ели.

Командир одной из рот, стоял посреди большого, старого леса, с высокими елями, а по буграм, с ещё большими стройными соснами. Вершины их качались, как маятники на порывистом холодном ветру. И весь этот лес, наводил уныние в те минуты. Впереди этого векового леса была непробиваемая такими силами, мощная оборона немцев. В самом этом старом, коком то сумрачном лесе, сжатые в плотное кольцо все наши части. Немцы применяли тактику изнурительного уничтожения. Сами не лезли в этот дремучий лес, но и продуху не давали «нашим». Дивизии, попавшие в окружение серьёзно недоукомплектованными, с постоянными налётами авиации, обстрелом из всех видов орудий, и миномётным обстрелом, немцы решили ещё и заморить голодом. Начались неоправданные страшные потери в живой силе, и оставшемся вооружении. Необходим был прорыв, прорыв в ночное время, чтобы не погибнуть всем, в этом зловещем месте. Около двух недель наши части были в таком положении, и с каждым днём это положение, только ухудшалось.

Наступил вечер четырнадцатого февраля. В окружённой группировке были два генерала-комдива. Одному из них и было срочно поручено, организовать группу прорыва, чтобы не погубить все три, дивизии целиком. Комдив Фоканов, когда уже на небе появились звёзды, и мороз усилился, собрал всех старших командиров, в блиндаже, где располагался центральный штаб.

— Товарищи командиры дивизий, и командиры полков. Командующим западным фронтом, мне поручено организовать немедленную операцию по выходу наших частей из окружения. Поэтому приказываю в срочном порядке организовать группу прорыва, из наиболее стойких, крепких красноармейцев. Также приказываю организовать группу прикрытия дивизионной артиллерией. Комдив Фоканов окинул всех пристальным взглядом, помолчав немного, добавил: — Выдвигаться на прорыв решено по лесу через долину реки «Лидия» в направлении села Вышнее и Ситское.

— У кого будут, какие предложения по группе прорыва, только быстро и коротко.

В блиндаже, от густого табачного дыму, трудно было дышать. Молчаливое напряжение, с каждой секундой, только нарастало. Все понимали, что им, тем, кто пойдёт впереди, уготована верная смерть, но и оставаться здесь, в бездействии, тоже означало: «погибнуть»

Комдив понимал, всю ответственность, которая ляжет на плечи группы прорыва, и ещё раз внимательно всех, осмотрев тяжело вздохнув, сказал: — Предлагаю назначить командиром группы прорыва Командира 473 полка Полковника Краснопивцева.

И обратившись, непосредственно к Краснопивцеву, комдив добавил: — Михаил Петрович, мы знаем Вас как храброго, грамотного командира, мы верим в Вас, на Вас огромная ответственность.

— Всё понимаю, товарищ генерал-майор, я поведу за собой свой полк, приказ будет выполнен — спокойно сказал Краснопивцев и от этого внешнего хладнокровия полковника, у генерала не нашлось, что больше сказать. Он лишь приказал ещё, командиру 340 стр. дивизии, полковнику Мартиросяну, организовать группу прикрытия из дивизионной артиллерии. Начало прорыва назначили ровно на полночь.

Проходя мимо одного из блиндажей, наполненного до отвала умирающими ранеными, полковник Краснопивцев, вместе с комдивом Мартиросяном, наткнулись на стонущего тяжелораненого красноармейца. Он выполз из блиндажа, оставив после себя кровавый след. Лёжа на снегу, вверх лицом, парень, что — то говорил, уставившись в звёздное небо, своими угасающими глазами. Осветив карманным фонариком, лицо раненого комдив спросил: «Что вы делаете тут, на морозе товарищ красноармеец? в блиндаже хоть немного, но теплее. И сам тут же подумал: «Боже, что я говорю ?»

Он ещё что-то хотел сказать, как-то помочь раненому, но тот из последних сил улыбнувшись, какой то кривой не естественной улыбкой, лишь ответил: — Поздно уже, и мне совсем не холодно, только больно. Не хочу умирать там, хочу на свежем воздухе, так легче….

И с этими словами, в последнее мгновение жизни, слёзы вышли у него из потухших глаз.

И, остались на лице, будто две застывшие хрустальные капельки.

— Мы не сможем им помочь, там, в блиндажах одни тяжелораненые. Их может быть сотни. Все, кто может хоть как-то передвигаться и держать оружие, в строю. Много таких раненых и в обозе, что у болота. Горько смотреть на всё это, и чувствовать вину- опустив голову хрипло говорил Краснопивцев.
— Не вините себя Михаил Петрович, мне, как и Вам не легче, поверьте. Сейчас отдам приказ полковнику Репникову, на прикрытие вашей группы, дивизионной артиллерией. Но артиллерия, это громко сказано, три пушки, и по десять снарядов на каждую. Я понимаю, на что буду посылать своих подчинённых. Здесь не нужно никого винить, нужно постараться спасти, всех тех, кто ещё живой.
— Согласен с Вами, товарищ полковник, согласен — произнёс негромко Краснопивцев, и в последний раз взглянул туда, где уже неподвижно, без стонов, лежал боец.
Нужно было прорвать две линии обороны противника. И полк Краснопивцева пошёл на прорыв. По глубокому снегу шли бойцы. Впереди автоматчики, за ними командир полка и все остальные. Немцы освещали «ракетами», всю группу прорыва, не жалея их,по трассирующим пулям обрушивали «свинцовую лавину», из миномётов, и пулемётов на полк Краснопивцева.
— Держись Толя, держись — кричал Саня своему другу, раненому осколком в живот, но Толя уже не отвечал. И в те же секунды, снаряд ударил совсем рядом. Речная тёмная, ледяная вода будто вскипев, поднялась сплошным фонтаном вверх, крошево льда вместе с осколками обожгло до нестерпимой боли всё Санино тело, когда до спасения оставалось перейти только эту, небольшую лесную реку «Лидию», и подняться на противоположный крутой берег. Саню в те же секунды потащило под лёд, и река поглотила его. «Какие- то несколько сотен метров» — думалось в последние мгновения жизни бойцам. «Какие- то сотни метров»

Командира полка убило, командира убило — кто-то отчаянно кричал, пытаясь, наверное, перекричать вес этот огненный ад. Подбежавшие было, несколько автоматчиков пытались вынести с поля боя полковника, в надежде, что тот может быть ещё живым. Но очередная пулемётная вражеская очередь, сразила всех, наповал.

Сколько же много их тогда полегло. Но они совершили подвиг. Подвиг, который невозможно сразу оценить, осмыслить.

Вражеское кольцо было прорвано. Полковник Краснопивцев выполнил приказ. Наши уцелевшие части соединились с основными силами. Ценой больших потерь достался этот выход из окружения. Трагедия оказалась слишком горькой и большой.
Когда всё стихло, и на следующую ночь в этом месте не было уже грохота и разрывов, неслышно было человеческих стонов, лишь только большой тёмный лес в своём одиночестве надрывно пел на холодном сильном ветру свою заупокойную песню, а метель накрывала белым, холодным саваном тела погибших. Здесь уже был другой мир, мир мёртвых. А души их, за подвиги их и за страдания, по старинным поверьям уходили со временем на небеса.

Эпилог

Тем, кто дочитал всё таки до конца. Не осуждайте за литературный язык. Да про это и не скажешь так, как в любовном романе. Но без хвастовства скажу лишь с горечью об одном. Об этом уже больше, наверное, никто не напишет. Я имею в виду именно художественную прозу. Так уж лучше хоть так, останется память о них, чем забвение.

Поверьте , это хуже и подлее того, что я попытался воссоздать.

Из почти 14000 тысяч бойцов и командиров 160-ой стрелковой дивизии первого формирования, в период с 13.07 1941г и по начало августа, примерно (Точную цифру мы тоже наверное никогда не узнаем) 9000! погибло, попало в плен, пропали без вести. В городе Чаусы, республики Беларусь установлена памятная плита с этой страшной цифрой и благодарные слова потомков, им,стоящим насмерть! Дивизия была сформирована из призывников Горьковской области, и получила прозвище «Горьковская» Там был и мой дед Умнов Александр Михайлович.

С уважением к благородному читателю Умнов Александр.

Александр Умнов