Армия Андерса и путаны в погонах

Не верьте, если вам скажут, что летом в Ташкенте сухо и жарко, словно в тандыре[1], из которого выгребли золу и закладывают первую партию лепёшек. В Ташкенте случаются летом дожди. Не часто, но случаются.  Один такой дождь: шумный, пахнущий грозой и свежесорванными среднеазиатскими колокольчиками, (в России и Западной Европе они, как уверяют, не пахнут), обрушился на город в июле 1978 года. Число я забыл, а месяц запомнил.

Итак,  в июле мы вышли из редакционного корпуса на «Правде Востока», миновали, построенный японскими военнопленными по проекту выдающегося архитектора Алексея Щусева театр оперы и балета  им. Алишера Навои, и уже спускались в прохладный бар в полуподвале под рестораном «Шарк», как в небе загрохотало и по асфальту ударили  тяжёлые, словно из ртути, капли дождя.

Витя Энкер, он заведовал отделом строительства в ташкентской «Вечёрке», моментально запел любимую тогда одинокими девушками и разведёнками песню Андрея Эшпая на слова Евгения Евтушенко:

А дождь идёт, а дождь идёт,

И всё мерцает и плывёт,

За то, что ты в моей судьбе,

Спасибо, дождь, тебе…

– Не дождь, а снег, – поправила его сдобнотелая барменша Марина.

–  Окстись, Маринка! Какой снег? Разве не видишь – дождь, – радостно закричал Энкер. – У нас теперь всё время будут дожди, как в Венеции. И, чтоб ты не опаздывала на работу, мы в складчину купим тебе гондолу.

– Я и так не опаздываю, – ответила Марина и с некоторым сомнением в голосе добавила: – А насчёт Венеции – врёшь. Там море, а не дожди.

–  И у нас будет море, – прогудел мой коллега по отделу информации, но не «Вечёрки», в которой я тогда работал, а республиканской «Сельской правды» Саша Сафронов. – Или ты не веришь Энкеру?

–  А ну вас, – махнула рукой наша верная подруга и выручальщица, — чего заказывать будете?

– Пару белого бургундского, бутылочку шабли, естественно сыр. Только понежнее. Лучше – козий, – програсировал, копируя французскую речь, Энкер.

– Понятно, – не удивилась Марина, – Есть пол-ящика «Ок Мусаласа» и виноград. Лежалый. Берёте?

– Не глядя, – сказал Сафронов – только деньги завтра. Завтра у нас гонорарный день.

– Знаю, – усмехнулась Марина. – И не только у вас.

– Я, Мариночка, угощаю этих пираний пера, если они согласятся присесть к моему столу, – раздался голос с неизменно насмешливой интонацией, который мог принадлежать только одному человеку из мне известных – Раулю Мир-Хайдарову.

И я не ошибся. Именно Рауль – одно из чудес застойного Ташкента скромненько и одиноко сидел за столиком в углу. Почему «чудес»? А потому, что первым из узбекистанских литераторов, пишущих по-русски, издал книгу в Москве. Это был сборник рассказов «Оренбургский платок», вышедший в издательстве «Молодая гвардия» в 1978 году. А еще раньше, в 1974-м и

1975–м его рассказы были опубликованы в московских литературных альманахах «Родники» и «Мы – молодые». Почему об этом помню? Да потому что в те времена опубликовать в московской газете даже небольшой репортаж уже было событие, а тут книга!

Ну и конечно все мы знали, как бывший инженер-строитель, увлекавшийся боксом и футболом, вдруг стал писателем. Сразу уточню: влиятельных родственников-земляков у Рауля не было, а вот дух с талантом присутствовали. Они-то и помогли.

Однажды, а было это в далёком 1971-м, сидя в компании молодых ташкентских литераторов и кинематографистов он, будучи не совсем трезвым, возьми да скажи, мол, нечего вам щеки надувать, изображая приобщенных к некому таинству.  И вообще, если захочет, он тоже может рассказ написать, хотя ничем подобным не занимался, и даже опубликовать его сможет.
Услышав это, друзья очень обиделись и за себя, и за профессию. Спор у них разгорелся нешуточный. В итоге заключили пари на ящик коньяка.

Спор Рауль выиграл, написав рассказ «Полустанок Самсона». Более того, умудрился опубликовать его в московском альманахе «Родники» и стать участником VI Всесоюзного съезда молодых писателей СССР. Ну а потом, войдя, как говорится, во вкус, бросил «стройки пятилетки», и стал профессиональным литератором.

А ещё Мир-Хайдаров был, нет, нет, не стилягой, а денди, то есть, одевался с необыкновенным вкусом, приобретая вещи в лучших комиссионках Ташкента, Москвы и Питера, директора и продавцы которых, только на руках его не носили. Почему? Да Бог его знает. Но не меньше, а может даже больше, его любили красивые женщины и некрасивые тоже. Хотя, разве бывают женщины некрасивыми, особенно, если они влюблены? А еще Рауль обладал редкой по тем временам частной коллекцией живописи, скупая картины у безвестных художников, большинство из которых стоят сегодня состояние.

И вот этот человек, улыбчиво взирая на нас, приглашал разделить его скромную трапезу. И мы ее разделили.

Не знаю, как сейчас, но тогда «Ок Мусалас» был совершенно необыкновенным по вкусу, букету и аромату полусухим мускатным. Его вместе с «Баян-Ширеем», «Алеатико», «Гуля-Кандозом» и «Тремя топорами» – легендарным портвейном «Три семёрки», – выпускал ташкентский винзавод, построенный на берегу Салара ещё в середине XIX века отпрыском московских купцов Иваном Первушиным. Но мы этой прелести, в смысле вина, тогда не ценили. Мы смотрели французские фильмы, читали журнал «Иностранная литература» и мечтали о бургундском.

Так вот сидели мы, значит, чудной такой компанией, удивляясь дождю, обмениваясь литературными сплетнями, и вдруг заговорили о войне, в смысле Великой Отечественной, а вообще-то Второй мировой, которую некоторые  называют нынче Великой гражданской 1939-45 годов. И когда стали обсуждать участие союзников во всяких там битвах и сражениях, Мир-Хайдаров спрашивает:

– А знаете ли вы, как в войну назывался ресторан, в котором мы отдыхаем?

– Кажется, «Националь», – ответил, не помню кто.

– А чем он знаменит? – задал он второй вопрос.

– Люля-кебабами, – хохотнул Энкер.

– Я серьёзно, – не поддержал шутки Рауль. Все молчали.

– Именно здесь, на этажах, – придав голосу торжественность и даже некоторую бравурность, произнёс Мир-Хайдаров, – в 1942 году располагался бордель для офицеров польской армии Андерса.

– Что, во всём здании? – спросил Энкер. – Прямо во всех номерах гостиницы, которая на втором этаже?

– Не во всех, конечно, а в определённых, – уточнил Мир-Хайдаров. – Размечтался. Где б они столько проституток взяли? Это ж не текстильщицы-мотальщицы, маляры-штукатуры. Это всё были сотрудницы органов. При этом учти, не всякие разные, а обязательно с шармом, интеллектом, сексапильностью…

– И задастостью, – добавил Сафронов.

– Да, и задастостью, – вздохнув, согласился Рауль.

– Ну, это кому что нравится, – с некоторым скептицизмом в голосе сказал Энкер.

– Что это за армия Андерса, которую проститутками снабжали? – спросил я.

– Это сейчас не то, что тайна, а вроде нехорошего воспоминания, – разливая вино по бокалам, сказал Мир-Хайдаров. – Армию, во главе которой поставили Владислава Андерса, сформировали у нас в Союзе в 1941 году из польских военнопленных, немножко добавив своих поляков, западных украинцев и евреев. Согласовали это с польским правительством, сбежавшим в Лондон, надеясь, что армия начнет воевать на Восточном фронте. Но поляки, как известно, больше гусары, чем бойцы, и потом к Советскому Союзу они относились почти так же, как и к гитлеровской Германии.

– Ты прямо, как Осип Эмильевич рассуждаешь, – сказал Энкер.

– Какой Осип Эмильевич? – насторожился Рауль.

– Мандельштам. Он прямо говорил: «Воевать поляки не умеют. Но бунтовать!»

– А-а, – улыбнулся Рауль. – В какой-то степени да, тем более что подобное сравнение льстит и за это предлагается поднять бокалы.

Мы чокнулись и с удовольствием выпили.

–  Ну а во время Первой мировой войны в этом самом «Национале», – продолжил Рауль, – жили пленные австрийские офицеры. Ну а потом, начиная с восемнадцатого года, бравые командиры в форме РККА, так как здесь размещался Штаб и политуправление Туркестанского фронта.  Ну а потом, уже при нашей власти, гостиницу переименовали сначала в «Ташкент», а потом в «Шарк».

– Наверное, поэтому отсюда и уходишь шаркающей походкой, – предположил Энкер.

– А вот поляки, они никого не любят, – вздохнув, и ни к кому конкретно не обращаясь, сказал Сафронов.

– А то мы любим? – придвигая к себе блюдо с виноградом, возразил Энкер.

– «Мы» – это кто? – как-то нехорошо хмыкнул Сафронов.

– Подождите, давайте про армию, – перебил я их.

– Формировал польскую армию едва ли не сам товарищ Берия, – продолжил Рауль. – Происходило это в Саратовской и Оренбургской областях. Туда из тюрем и лагерей отправили несколько десятков тысяч поляков. Потом их перебросили, чтобы откормились, и чтобы окрепли, в Среднюю Азию, а штаб разместили прямо под Ташкентом – в Янгиюле, в котором примерно в то же время жил Иосиф Кобзон. Представляете?

–  А он что там делал? – недоверчиво спросил Сафронов.

– Он эвакуировался туда вместе с матерью, сестрой, братом, бабушкой с Украины. Неужели не знаете?

– Знаем, – успокоил я Рауля. – Кобзон по радио сам об этом рассказывал. И о том, что в 44-м они обратно на Украину уехали знаем. Ты нам про поляков заверши.

– А что поляки? Вместо Восточного фронта, со скрипом и оговорками, получив от Сталина «добро» в августе 1942 года они ушли в Иран. Всего их было тысяч 70, в том числе военных – 41 тысяча. Из тех же поляков, что не ушли вместе с Андерсом, была создана Первая польская пехотная дивизия имени Тадеуша Костюшко, подчиненная советскому командованию. Да, кстати, интересный факт. Когда в августе 41-го  Совнарком и ЦК ВКП (б) приняли постановление «О порядке освобождения и направления польских граждан, амнистируемых согласно Указу Президиума Верховного Совета СССР», это чтобы было из кого армию Андерса формировать, то  союзники поинтересовались у Иосифа Виссарионовича судьбой взятых в плен польских офицеров. Мол, почему о них ни слова в постановлении? И знаете, что ответил товарищ Сталин?

– Что? – хором спросили мы.

– Он им ответил, что не знает, а потом, сделав свою знаменитую паузу, предположил, что все польские офицеры сбежали в… Монголию.

– Гений! – буркнул Сафронов.

– Где ты все это выведал? – спросил Энкер.

– Для повести, а может романа, фактуру собираю и случайно наткнулся.

– Ну а проститутки… Они где? Тоже в Иран ушли?

– Нет, на пенсию. Но факт, что именно здесь, под сводами этого здания, то же самое вино, что и мы с вами, а может, и джин с тоником пили шановные паны, – факт документальный. Как и то, что в составе Британской армии андерсовцы всё же приняли участие в боевых действиях, но не под Сталинградом, а в Италии. В самом конце войны. Об этом даже песня сложена. «Красные маки на Монте-Кассино» называется. Да что там генерал Андерс и какое-то Монте-Кассино, когда именно здесь, в «Национале», гимн Советского Союза был написан. Если конкретнее – слова гимна. А вот музыку к ним, как вы знаете, написал дважды лауреат Сталинской премии композитор Александр Александров.

Чей гимн поет Россия?

Услышав это, мы онемели и даже отрезвели, хотя пьяными еще не были. А может, как раз захмелели? Не помню, но то, что обалдели – факт. Надо же, как Рауля понесло!

– Его, наверное, Халил сочинил, – усмехнулся я.

– Слова, слова здесь сочинили, а не музыку! Ты еще Луи Армстронга с Бингом Кросби вспомни. Давайте лучше помянем Халила, – снова поднимая фужер, сказал Рауль, – а потом, если хотите, расскажу, как создавался гимн Советского Союза.

Естественно, мы хотели, но прежде, уважаемые читатели, чем я поведаю эту историю, поясню, что в те далекие годы, о которых вспоминаю, пришлись на расцвет джаза, и именно в «Национале» играл тогда  лучший в Ташкенте джаз-секстет с необыкновенно талантливым саксофонистом Халилом – высоким, смуглым до черноты, узбеком, с нервным, подвижным лицом. В самом зените ресторанной славы Халил неожиданно покончил жизнь самоубийством, оставив после себя разбитый вдребезги саксофон и лаконичную записку: «Ухожу, никому не желаю зла».

А еще в «Национале» на аккордеоне играл… шеф гестапо Генрих Мюллер. Ну, тот, который из «Семнадцати мгновений весны», в смысле Леонид Броневой.

Многие знают, что Леонид Сергеевич окончил Ташкентский театрально-художественный институт им. А.Н. Островского, но мало кто, что в 50-е годы прошлого века, на жизнь он зарабатывал, в том числе играя в составе маленького оркестра в «Национале»: скрипач, пианистка и он на аккордеоне. Было это в году 1947-48-м. А время тогда было жесткое, воровское, бандитское. В том числе и в Ташкенте.
Вспоминать его Леонид Сергеевич не любил, но однажды, когда уже переехал в Москву, оказался в компании близких его друзей, и он, узнав, что я  жил раньше в Ташкента, вспомнил Тукменский базар, Анхор, эвакуацию, арестованного в Киеве отца, мать, с которой сначала оказался в Чимкент, а потом перебрался в Ташкент. Вспомнил ни с чем, по его словам, несравнимое чувство голода и чувство страха, сопровождавшее его долгие годы, а еще свой ресторанный репертуар, состоявший из песен Петра Лещенко, Вадима Козина, Вертинского, тюремных песен, военных, блатных…

Впрочем, мы увлеклись, а нам давно пора возвращаться к полудедективной истории, где, кем и при каких обстоятельствах был написан текст гимна Советского Союза, которую я услышал от моего друга и земляка (оба мы родились в ссылке в Казахстане) Рауля Мир-Хайдарова.

Она значительно отличается от официальной версии написания  «главной песни страны», что, на мой взгляд, ничуть не умаляет авторитетов ее официальных авторов – Сергея Михалкова и Эль-Регистана, а напротив, свидетельствует, что ничто человеческое и им было не чуждо.

– Сергей Владимирович, чтобы вы знали, – начал Рауль, – всегда был не только детским поэтом, депутатом, но и большим ходоком. То есть любителем женщин. Впрочем, кто их не любит? Ах да, вспомнил. Но о них из соображений политкорректности, сегодня, ни слова.

Итак, в 1943 году в Ташкент к одной из своих многочисленных пассий – актрисе Рине Зеленой, прямо с фронта прилетел капитан Красной Армии Михалков. Прилетел, чтобы помочь устроиться в «хлебном городе», в котором она, кстати, родилась и даже училась в местной гимназии, пока ее отца не перевели в Москву. И надо же такому случиться, что именно в это время в Ташкенте не то в отпуске, не то в командировке находился его приятель и коллега по газете Военно-Воздушных Сил  «Сталинский сокол» – бывший сотрудник «Правды Востока», затем собственный корреспондент «Правды» и «Известий» по Средней Азии, а в то время майор Эль-Регистан.

Вообще-то, настоящая фамилия этого журналиста, писателя и сценариста – Уреклян, и звали его Габриэль Аркадьевич. Если ещё точнее – Габриэль Аршалуйшович. Родился он в Самарканде, в семье председателя правления Туркестанского коммерческого банка в 1899 году. Прибавьте к этой «неприятности» дворянское происхождение, хорошее образование, свободное владение шестью языками и поймёте, что с такой биографией и фамилией грешную землю ему долго топтать не пришлось бы. Понял это и наш герой, быстренько соединив окончание своего имени и название главной площади Самарканда, став – Эль-Регистаном.

Звучит красиво, а в переводе с фарси всего лишь – «Песчаная площадь». Никакой романтики, но это в Средней Азии, а вот для России, Украины, Кавказа – сплошная загадочность. То есть, даже в тревожные дни и часы бытия Габриэль всегда оставался армянином.

В семье моей жены любят рассказывать о дедушке, который был богат, успешен и владел не то кондитерской, не то какой-то другой фабрикой в Коканде, но случилась революция – всё отобрали. Семья стала бедствовать, но никто не жалился, не унижался – держали марку. Когда дедушка, звали его Самвел Кеворков, собирался в город, из потайного места извлекалась склянка с хлопковым маслом, которым он легонько смазывал лихо закрученные усы: пусть все думают, только что он сытно отобедал. Так вот дедушка в глазах окружающих выглядел настоящим, то есть соленым армянином (в Армянской церкви при крещении в воду иногда добавляют соль).

Эль-Регистан, как мы знаем, тоже был армянином и наверняка тоже соленым, а ещё – талантливым. Алексей Толстой, выступая в 1934 году на первом съезде писателей СССР, сказал, что «в стране работают три настоящих журналиста, на которых остальным нужно равняться, – Михаил Кольцов, Илья Эренбург и Эль-Регистан». Чтобы завершить портрет этого невысокого, порывистого в движениях человека, добавлю: застолья и женщин он любил ничуть не меньше Михалкова, но, в отличие от русского дворянина, был безумно щедр и ради дам всегда готов был совершить (и совершал!) безрассудные поступки.

Кто первым из них в 1943 году услышал сообщение по радио о том, что объявлен конкурс на написание слов и музыки гимна СССР, не знаю. По одной версии, оба сразу, по другой – Эль-Регистан, который, не мешкая, отправился к Михалкову и предложил написать текст вместе. Ну а по ташкентской версии события разворачивались следующим образом.

В момент объявления конкурса Эль-Регистан уже был маститым журналистом, опубликовавшим блистательные репортажи о прокладке Беломоро-Балтийского и Большого Ферганского каналов, возведении Магнитки, Сталинского тракторного завода, Сибмаша… Он побывал на Тянь-Шане, на острове Диксон и даже на Северном полюсе. Выпустил несколько книг. По его сценариям сняли ряд фильмов, в том числе знаменитого «Джульбарса», который демонстрируется даже сегодня. Но вот стихов Эль-Регистан не писал.

Михалков, которому на тот момент исполнилось тридцать, стихи писал, но исключительно для детей. И вообще он тогда, если и был известен, то в достаточно узком кругу, хотя и обладал редкими пробивными способностями, которые, кстати, передались и его сыновьям Андрону и Никите.

И все же шансы на победу у друзей были весьма призрачными. И тут на сцене, точнее у отцовского письменного стола, возникает Гарольд Эль-Регистан – 19-летний сын Габриэля от первой жены, родившийся в Ташкенте и названный так в честь одного из героев Джорджа Байрона.

Услышав о конкурсе от отца, он тоже решил принять в нем участие, тем более что давно считал себя поэтом и даже сочинил слова к нескольким песням.

Габриэлю текст, написанный сыном, понравился.  Но он понимал, что шансов победить у юноши – никаких. И тогда в его голове возникла идея предложить Михалкову принять совместное участие в конкурсе. Мол, ты – русский, я – кавказец. У тебя – связи, и я не сирота. Возьмём эту крепость!

Что же касается Гарольда, то отец тоже отвёл ему роль в своей постановке.

Встретились они все, что естественно, в лучшем ресторане Ташкента – «Национале», где с дореволюционных времен сохранились пальмы в огромных кадках, потолки украшали люстры из голубого хрусталя, а закуски подавали на серебряных подносах.

Пока мэтры обсуждали шансы на победу в случае своего участия в конкурсе, обговаривали генеральную линию гимна, выпивали и закусывали, молчавший всё это время Гарольд, взял листок и, написав на нем уже сочинённые слова, протянул им. Всё это он проделал словно под гипнозом, собой, не владея и себя не контролируя. Будто это не он, а кто-то сверху водил его рукой.

Прочтя написанное сыном, Габриэль изобразил состояние шока, ну а Михалков действительно в нем оказался. Придя в себя, они приказали юноше держать язык за зубами, и ни в коем случае никому, ничего и никогда не рассказывать. А на следующий день друзья отправились в Москву, где Михалков, подключив связи в компетентных органах, умудрился, минуя комиссию, передать текст гимна самому товащу Сталину.

Справедливости ради заметим, что некоторые строфы, написанные младшим Регистаном, они подправили. Внес незначительную, но очень важную по смыслу правку в понравившийся ему текст и Иосиф Виссарионович. Так, строку «Славься, советское наше Отечество» он исправил на «Славься, Отечество наше свободное».

Короче, правительственная комиссия, рассмотрев 223 варианта, присланные на конкурс, приняла тот, что впервые прозвучал под сводами «Националя», решив в качестве музыки главной песни страны использовать мелодию «Гимна партии большевиков» Александра Александрова, который, а это никогда не афишировалось, был последним регентом церковного хора Храма Христа Спасителя в Москве.

13 декабря 1943 года в газетах опубликовали сообщение о Государственном гимне, а в ночь на Новый, 1944 год, он впервые прозвучал по радио. С 15 марта того же года новый гимн стал исполняться по всей стране.

Авторов удостоили Сталинской премии и пригласили в Кремль на торжественный прием. Там Иосиф Виссарионович, пригласив их к своему столу, поинтересовался, что ещё, кроме означенного гонорара, они хотели бы получить за блестяще выполненную работу? Михалков, вздохнув и покраснев, попросил новую квартиру, мол, в старой тесновато, а Эль-Регистан попросил… карандаш, которым Сталин делал пометки в тексте гимна.

Вскоре Моссовет выделил Сергею Владимировичу большую квартиру в новом доме № 8 по улице Горького, а Эль-Регистану и его молодой жене – балерине Валентине Галаниной, в дополнение к карандашу Иосифа Виссарионовича выписали ордер на трёхкомнатную квартиру в доме № 6 на той же улице, которую занимал Михалков. Не забыли и композитора Александрова. Ему подарили трофейный немецкий автомобиль ручной сборки «Мерседес».

«Ну а как Гарольд?»  – спросите вы. Отвечаю: успешно поступил и не менее успешно окончил московский Литературный институт, выпустил около двадцати стихотворных сборников и написал слова более чем к четырем сотням (!) песен, многие из которых звучат и сегодня, и которые исполняли Валентина Толкунова, Владимир Трошин, Иосиф Кобзон, Клавдия Шульженко, Людмила Зыкина, Рашид Бейбутов, Муслим Магомаев. Но до самой смерти в 1999 году он никому не рассказывал о том, что написал текст, легший в основу гимнов СССР и России, кроме нескольких доверенных и очень близких ему людей. Но ведь недаром еще древние говорили: «То, что знают двое, знает свинья». Да и главный Эль-Регистан перед ранней своей кончиной в июле 1945 года об этом тоже вроде бы обмолвился. А почему нет?  Заслуг у него и без гимна хватало, а Гарольд – единственный сын. По крайней мере, официально.

Конечно, прочтя эту историю, многие возмутятся и скажут, что, по их сведениям, все было не так. И гимн писался не в Ташкенте, а в Москве. И не на листке в «Национале», а на счете столичной гостиницы «Москва». Ну а идея о соавторстве у Михалкова с Эль-Регистаном родилась за столиком в «Арагви». И вообще принять участие в конкурсе старшему Эль-Регистану предложил тогдашний заместитель председателя Совета народных комиссаров СССР, возглавлявший правительственную комиссию по утверждению гимна, Климент Ворошилов. Именно он позвонил ему по телефону, а уж тот привлек затем Михалкова. Может быть. Не спорю. Но в Ташкенте, по крайней мере, во времена моей молодости, бытовало свое, особое мнение. Да и вы, уважаемые читатели, окажись в «Шарке», который раньше назывался «Националем», наверняка разделили бы его. Но нет «Шарка», нет «Националя», нет Габриэля Аршалуйшовича, Гарольда Габриэльевича, Сергея Владимировича и товарища Сталина тоже нет, а вот гимн и легенда, остались.

… В день, когда закончил писать эту историю, из Лейпцига позвонил старинный друг, сокурсник по факультету журналистики ТашГУ, Марат Абишев. Естественно, вспомнили Ташкент. «Молодец, – похвалил он, узнав, что я написал о «Шарке» и гимне, а потом спрашивает: «Кстати, новый гимн Европы уже знаешь?» «Нет, – говорю, – я и старый не знаю». «Не беда, – успокоил Абишев, – он как раз дописывается, а начинается словами песни из старого советского кинофильма «Сердца четырёх», которую Людмила Целиковская исполняла: «Всё стало вокруг голубым и зелёным…»

Я рассмеялся, а Марат продолжил:

— А на Украине Юлия Тимошенко, после того, как ее  посадили за превышение власти и служебных полномочий при заключении газовых контрактов с Россией, предложила сменить гимн с «Ще не вмерла Украина» на «Таганка, зачем сгубила ты меня». Ну а Янукович, который её на нары отправил, тоже планирует поменять «батьковщинский» гимн. Группа киевских поэтов уже переводит «Мурку» на украинский.  И в заключение гимн российских олигархов. Слышал уже?

— Нет.

— Тогда слушай:

Нас вырастил Ельцин на радость народу
И Путин великий нам путь озарил.
Мы Родине служим, мы слуги народа,
Россия без нас, как корабль без ветрил.
Виват Абрамович! Виват Дерипаска!
Виват Роттенберги! Виват Ковальчук!
Спасибо, что жизнь наша сладкая сказка,
Из ваших заботливых, ласковых рук!

Откуда Марат знал, а главное помнил всё это, для меня вечная загадка.  Впрочем, я тоже много чего ненужного помню. Хотя гимн, пусть и олигархический, назвать ненужным никак нельзя. В нем суть не только современной России, но и нынешнего Запада. А Марат Сергеевич такие вещи цепко улавливает.

Познакомились мы в 1971 году. Третьим другом-сокурсником нашей не самой вегетарианской юности был Виктор Лавренко.

Марат родился в Ташкенте, исколесил полсвета, был суворовцем, моряком, барменом, издателем, держал на Бешагаче[2] нелегальный цех по производству мацы, которую реализовывал, как нелегально привезенную со Святой Земли – ведь дипломатических отношений между СССР и Израилем тогда не было.  В парках культуры и отдыха он открыл несколько буфетов с вывесками, ассортиментом, торговлей из-под полы и т. п., которые вообще-то принадлежали ему, а в городском управлении торговли об их существовании даже не догадывались. И все это в советское время! Его выслеживали конкуренты, ловила милиция, грозили бандиты. Но он продолжал следовать принципу: жить надо так, чтобы депрессия была у других. То есть, особо не расстраивался и привычек не менял.

Он подолгу обитал в Москве и Одессе. Сейчас живет в Лейпциге. Но что удивительно: продолжает упорно считать себя ташкентцем.

Виктор Лавренко с профессиями особо не экспериментировал, занимаясь преимущественно журналистикой и немного наукой, пытаясь доказать собственным примером, что импотенция никакая не болезнь, а элементарное проявление лени. Как и Марат, он тоже упорно считает себя ташкентцем. А ведь родился в Самарканде, окончил там школу, долго жил в Кишиневе, а сейчас вот в Одессе.

Оба они очень надежные друзья. Таковых в моей жизни было несколько, и я обязательно расскажу о них, тем более что дружба наша протекала весело и с массой забавных ситуаций, чем-то напоминающих сюжет фильма «Мои друзья» Пьетро Джерми.
Но завершить эту историю о гимне СССР и «Шарке» я хочу еще одним удивительным фактом. Мало кто знает, но музыку национального гимна Эфиопии, написал эфиопский композитор и дирижер, что естественно, но армянин по происхождению, что, уж простите, противоестественно, Геворг Налбандян. Причем, сделал он это не по собственной инициативе, а по настоятельной просьбе императора Эфиопии Хайле Селассие. Что этому предшествовало я, конечно, знаю, но прямого отношения к нашей истории этот удивительный факт не имеет.

И в заключение процитирую фрагмент письма, которое получил от живущего нынче в Хайфе Анатолия Боголюбова: «В Ташкенте я работал в «Канале связи», а проще «Фототелеграфе». Однажды мне довелось присутствовать на совещании, посвященном утверждению проекта нового Газетного комплекса Издательства ЦК Компартии Узбекистана, который возводили на месте гостиницы «Шарк». После обсуждения технических аспектов перешли к прениям. Начальник газетноротационного цеха Юрий Александрович Ермольчев внес предложение от коллектива печатников несколько видоизменить проект с целью сохранить существующий «Подвальчик». Мотивировал он это тем, что «Подвальчик» открывался в щесть утра и утомленные ночной работой печатники могли там взбодриться рюмкой-другой водки, бокалом вина и закусить.  На что директор Издательства Ислам Шагулямов пообещал передать это пожелание коллектива руководителям проекта и в Управление делами ЦК КПСС. Как знаю, свое обещание выполнил, но руководители не прислушались к мнению трудящихся и «Подвальчик» был ликвидирован».

Александр Фитц

Мюнхен-Ташкент-Мюнхен

Об авторе: Александр Фитц, один из самых популярных и авторитетных писателей и журналистов русского зарубежья. Автор нескольких сотен репортажей, эссе и очерков, опубликованных в газетах  и журналах Германии, США, России, а также десяти книг публицистики и прозы, вышедших в издательствах Ташкента, Москвы, Санкт-Петербурга и Берлина.  Живет в Мюнхене. 

В московском издательстве «РусДойч Медиа» вышла новая книга Александра Фитца «Кружка Грааля. Документальная проза». Заказать ее можно обратившись в берлинскую книготорговую организацию GELIKON. Тел.: (00)49 (0)30-323 48 15; E-Mail: knigi@gelikon.de Сайт: www.gelikon.de и вы получите элегантно, со вкусом оформленный сборник «Нехудожественной прозы», в который включены документальные рассказы, эссе и повесть «Кружка Грааля» с лихо закрученным сюжетом

[1] Тандыр – глиняная печь сферической или конусообразной формы с круглым отверстием вверху для выпечки лепёшек, самсы и пр.

[2] Район Ташкента.