Светлой памяти Ушинского Константина Дмитриевича, великого педагога, общественного деятеля, основоположника научной педагогики в России

Посвящается

«Ушинский – это наш народный педагог,

также как Пушкин – наш поэт,

Ломоносов – первый народный ученый,

Глинка – народный композитор

а Суворов – народный полководец».

Лев Модзалевский

Константин Дмитриевич Ушинский

(1823-1871)

Детство. Отрочество. Юность.

Константин Дмитриевич Ушинский происходил из малороссийских дворян древнего рода. Его отец Дмитрий Григорьевич, был человеком образованным: он окончил курс благородного пансиона при Московском университете, лучшего, по тому времени, среднего учебного заведения в России. Был призван в армию, принимал участие в войне 1812 года, за проявленную храбрость при Бородине имел награды, после ее окончания преподавал в военном корпусе Тулы. По состоянию здоровья в 1820 году ушел в отставку в звании подполковника. Весной 1824 года Ушинский был назначен в Полтавскую казенную палату судьей в небольшой уездный город Новгород-Северский Черниговской губернии, и вместе с семьей переехал туда, где приобрел небольшое имение – сотня десятин земли, 30 душ крепостных и прекрасный фруктовый сад. Усадьба находилась на окраине города, на высоком берегу Десны, откуда открывалась роскошная панорама на много верст кругом.

К тому времени Дмитрий Григорьевич был уже женат на дочери состоятельного мелкопоместного дворянина – Любови Степановне Капнист, очень умной, красивой и наделенной многими талантами женщине, и уже имел двух сыновей: трех лет Дмитрия и годовалого Константина.

Костя появился на свет 3 марта (н.ст.) 1823 года в Туле, но детство его и отрочество прошли в Новгород-Северском, полные любви и ласки – ни строгих взысканий, ни домашних дрязг, ни нужды и прочих неприятностей он не испытал. Особенно счастливым временем были первые одиннадцать лет, пока была жива его мама, которую мальчик нежно любил и помнил всю жизнь. Начальное образование Костя получил от нее: Любовь Степановна сумела пробудить в сыне любознательность, пытливость и любовь к чтению, благо, для этого в доме была прекрасная библиотека, собранная отцом, и мальчик имел возможность перечитать все, что его интересовало.

Следует отметить, что такое отношение к женщине, матери, трепетное и сильное, сохранилось и в будущем, у взрослого Ушинского, педагога и воспитателя, полное почтения и уважения.

…Овдовев, Дмитрий Григорьевич в 1835 году женился вторично, на сестре генерала Гербеля, управляющего Шостенским пороховым заводом, что расширило значительно его родственные связи. Наталья Васильевна, надо отдать ей должное, заменила детям мать, а Константин обрел в лице мачехи чуткого и верного друга.

Вскоре после смерти матери отрок Ушинский поступил в Новгород-Северскую гимназию, и был зачислен, поскольку был прекрасно подготовлен, сразу в третий класс.

Отцовский хутор и гимназия находились в четырех верстах друг от друга, и Константин, хотя мог добраться туда на пролетке или тарантасе, ходил пешком, ему очень нравилась дорога по крутому живописному берегу Десны, через громадный овраг, отделявший хутор от города. Торопясь в гимназию, он не всегда даже успевал позавтракать. А когда непогода, распутица или жестокий холод удерживали его дома, то Костя до слез тосковал по своей «альма-матер».

В третьем классе все ребята были старше его, причем, большинство «простолюдин», в большинстве из семей не дворянского происхождения, но это не мешало Константину сблизиться с ними, более того, он часто бывал у них дома. Бедная обстановка, их скудный образ жизни, их привычки и воззрения стали новой школой для юного Ушинского, что пригодилось ему впоследствии, в пору студенческой жизни.

Эта гимназия, в которой учились 400 разновозрастных мальчишек, считалась лучшей в городе, но ребята были предоставлены сами себе, никто их не опекал и не воспитывал, а потому далеко не всегда их «шалости», их «художества» были безобидными. Рядом с гимназией находился мужской монастырь, огороженный довольно высокой оградой, за которой привольно раскинулся яблоневый сад. И как только яблочки наливались соком и сладостью, гимназисты устраивали набеги, практически опустошая сад. Труд монахов, которые холили яблони, спасали от разных хворей и грызунов, в расчет не брался, гимназисты считали за геройство наказать «чернокнижников». Но и монахи были ненамного старше «воришек», поэтому нередко проблемы решались не самым мирным образом.

Были у гимназистов постарше и другие развлечения. Недалеко от монастыря находилась слобода, которая славилась веселыми нравами обитательниц. С наступлением весны и до тех пор, как замирала природа, гимназисты привольно рассыпались по слободе, предаваясь известным удовольствиям. Эта «вольность» называлась – «пошел по грибы, по ягоды», что и в самом деле соответствовало действительности – лужайки, буераки были усыпаны дарами природы. Здесь устраивались довольно нескромные пирушки, где новичкам-молокососам преподавались довольно пагубные уроки.

Но как вспоминает Ушинский, особенно позорного, бесчестного и преступного со стороны гимназистов не случалось, и объяснялось это самоконтролем, они знали, «что можно и чего нельзя». Семьи на «шалости» отпрысков тоже смотрели «сквозь пальцы», не допуская, однако, если те грозили принять дурной оборот.

Будучи уже взрослым, Ушинский, сознавая все недостатки своей Новгород-Северской гимназии, тем не менее высоко ценил ее и уважал: во главе гимназии стоял известный в ученом мире отставной профессор Илья Федорович Тимковский, преподававший в гимназии всеобщую словесность на правилах эстетики и ученую историю в отделении филологических и словесных наук.

«Это был педагог по призванию, – рассказывал Ушинский. – С искренней любовью и уважением к науке он хранил в душе истинно юношеский жар и чистые, нелицемерные религиозные убеждения. Он был – первым лицом в гимназии, но более того – по нравственному влиянию на учащихся. Но гимназия дать всего не могла, при всем желании учителей, сколько-нибудь солидных знаний. Для этого не было… ни учебных пособий, ни соответствующих дидактических приемов, только – нравственным воздействием на учащихся, побуждением в них сознательной потребности самообучения, любви к науке и стремления к учению. То, что ребята узнавали из разных областей науки, усваивали прочно, с любовью и уважением, не только холодным рассудком, но и сердцем.

Однако таких школ было мало, в том числе, гимназия, управляемая Тимковским.

Случалось мне видеть и такие заведения, где несмотря на собрание лучших столичных преподавателей, презрение к науке было предметом хвастливости для воспитанников; и такие, где 15-летний мальчик уже видит за учебником истории или географии класс, чин, место и рассчитывает свое прилежание по выгодам будущей службы.

Когда мне встречались молодые люди, кончившие курс в каком-нибудь значительном учебном заведении с отличием, но у которых не было не только ни малейшей любви к какой-нибудь науке, но которые презрительно отзывались о своей учебной жизни, о своих профессорах и даже вообще об учености ученых, как предметах необходимых в неизбежной комедии детства, но вовсе излишних и даже неприличных в практической жизни; когда мне попадались безбородые юноши, еще не знающие, в каком веке жил Карл Великий, но уже кощунствующий над святыней отчизны… О!.. я тогда оценил по достоинству и молитвы покойного Ильи Федоровича, и наше уважение к одам Горация, и нашу любовь к учителю истории, и гордость своими маленькими сведениями, и почтительнейший страх, который овладевал нами при слове университет!..

А воля, простор, а природа, прекрасные окрестности городка, а эти душистые овраги и колыхающиеся поля, а розовая весна и золотистая осень – разве не были нашими воспитателями?..

Зовите меня варваром в педагогике, но я вынес из впечатлений моей жизни глубокое убеждение, что прекрасный ландшафт имеет такое огромное воспитательное влияние на развитие молодой души, с которым трудно соперничать влиянию педагога; что день, проведенный ребенком посреди рощ и полей, когда его головою овладевает какой-то упоительный туман, в теплой влаге которого раскрывается все его молодое сердце для того, чтобы беззаботно и бессознательно впитывать в себя мысли и зародыши мыслей; потоком льющиеся из природы,– что такой день стоит многих недель, проведенных на учебной скамье»…

Короче говоря, детство и юность Константина Ушинского прошли в условиях, благоприятствовавших свободному, разностороннему развитию душевных сил.

Особым прилежанием отрок не отличался, хотя обладал большими способностями; на приготовление уроков тратил очень мало времени; спасала память – довольствовался прочтением заданного перед уроком, а все свободное время посвящал чтению и прогулкам.

Читал он все, без разбора, что подворачивалось под руку в отцовской и гимназической библиотеке. Предпочтение отдавал сочинениям исторического характера и путешествиям. Чтение вызывало у него усиленную работу души, так что с годами он начал уединяться, совершая отдаленные прогулки, погруженный в размышления. Обо всем этом он делился только с дневником:

«Боже мой, сколько перемечталось на этом прекрасном берегу, на этих «кручах», нависших над рекою. Как оживлялась и наполнялась впечатлениями жизнь моя, когда приближалась весна! Я следил за каждым ее шагом, за малейшей переменой в борьбе зимы и лета. Тающий снег, чернеющий лед реки, полыньи у берега, проталины в саду, земля, проглядывающая там и сям из-под снега, прилет птиц, оживающий лес, шумно бегущие с гор ручьи – все было предметом моего страстного, недремлющего внимания, и «впечатления бытия» до того переполняли душу, что я ходил, как полупьяный… Но вот и снега нет более, и неприятная нагота деревьев в саду заменилась со всех сторон  манящими, таинственными зелеными глубинами; вот и вишни брызнули молоком цветов; зарозовели яблони, каштан поднял и распустил свои красивые султаны, и я бежал каждый раз из гимназии домой, как будто меня ждало там невесть какое сокровище. И в самом деле, разве я не был страшным богачом, миллионером в сравнении с детьми, запертыми в душных стенах столичного пансиона. Какие впечатления могут быть даны им взамен этих новых, сильных, воспитывающих душу впечатлений природы? После уже будет поздно пользоваться ими, когда сердце утратит свою детскую мягкость, а рассудок станет между человеком и природой!».

…Эта самостоятельно-духовная жизнь шла особняком от гимназической работы; впоследствии прохождение университетского курса доказало, что работа над собственным развитием была удачна. И подтверждением тому – такой факт: будучи гимназистом Константин сам, без посторонней помощи, изучив немецкий язык, смог читать Шиллера в подлиннике.

Однако подобное увлечение имело и негативный опыт: Ушинский не выдержал выпускного экзамена, и аттестата об окончании гимназии его лишили!..

Но получив этот первый «щелчок», юноша не растерялся, отправился в Москву и с жаром принялся готовиться к вступительным экзаменам в университет. Экзамены он успешно выдержал, и в 1840 году был зачислен вместе с теми, у кого аттестат об окончании гимназии был.

Университет

Начало 40-х годов XIX века знаменовалось тем, что передовая часть русского общества, особенно его молодые представители, увлеклась идеями народного блага. Общество преисполнилось заботой и думой «о народе», «о народных идеалах» и его «благосостоянии».

Именно в эту пору довелось учиться Ушинскому в университете, о котором он вспоминал, как о лучшей поре своей жизни и времени духовного созревания.

Во многом этому способствовал блестящий состав преподавателей, читающих лекции студентам. Особенное впечатление и влияние на Константина оказали профессор истории Т.Н. Грановский и П.Г. Редкий, профессор законоведения и государственного права. На эти лекции стекались студенты и других кафедр, и специальностей, не исключая математиков и медиков.

Лекции были не только масштабными и глубокими по содержанию, но самое главное – «живыми», когда студенты могли не только слушать, но и задавать вопросы, обсуждать и дискутировать с лекторами.

Юношество в эти благодатные времена всецело и беззаветно отдавалось интересам науки. И эта обстановка была для Ушинского – «подарком судьбы», очень скоро он стал центром студенческого кружка, тех, кто, как и он, увлекались наукой. Его уважали не только за ум, остроумие, прямой и открытый характер, но и за великодушие, и щедрость, с какой он делился с товарищами не только своими знаниями, но и последним рублем, и последней трубкой табака.

Однако в бытность учебы были у Константина весьма ощутимые трудности: родители не могли его содержать, поскольку младшие братья и сестры требовали заботы, а те «крохи», которые он изредка получал из дома, порой не хватало даже на пропитание. Ушинский был вынужден много работать, ведь кроме житейских проблем у юноши были и другие потребности, без чего он не мог обойтись. Во-первых, книги, поэтому из своего более чем скромного студенческого бюджета он ежемесячно выделял некую сумму для приобретения новинок; вторая его страсть – театр, который он безмерно любил и не мыслил без него жизни. На все это требовались дополнительные средства, и Ушинский, зная языки, зарабатывал переводами, а также – частными уроками.

Одно время, посещая все премьеры московских театров, Константин всерьез решил стать драматургом, и для бенефиса любимого актера Молчанова написал трагедию в шести актах. Он прочитал артисту несколько действий, но, увы, тот не нашел в ней никаких достоинств, а, следовательно, с мечтой увидеть свое творение на сцене пришлось расстаться. Более никогда Ушинский не наступал на «те же грабли» и, по всей вероятности, уничтожил трагедию, а впоследствии вспоминал о ней не иначе, как иронично.

Но с литературой Константин не расстался, всю свою жизнь он прошел, как говорится, «с пером в руке», занимая видное место среди содружества литераторов.

А в 1844 году Ушинский блестяще окончил университет вторым кандидатом прав.

Начало трудовой деятельности

I.

Несмотря на очень молодой возраст Ушинского, юридический факультет и его «второго кандидата», граф С.Г. Строганов, попечитель московского учебного округа, пригласил Константина на профессорскую кафедру Ярославского Демидовского лицея. Через два года, Ушинский занял в лицее кафедру энциклопедии законоведения, истории законодательств и финансовой науки.

Со всем пылом молодости предался юный профессор чтению лекций. Тщательно к ним готовясь, мастерски излагая сложный материал, вскоре он стал одним из лучших преподавателей, обрел большое уважение студентов, оказывая на них сильное и благотворное влияние.

Особенно много «шума» вызвала его речь 18 сентября 1848 года «О камеральном образовании», где Ушинский выступил с резкой критикой немецкой системы камерального образования. Он доказал, что немцы смешали науку и искусство, что это и не умно, бесполезно и вредно! Их «учебники» лишь сборники разных «советов и указаний» по различным отраслям промышленности. Успенский предложил свою концепцию: по его плану, основой камерального образования должно служить изучение Родины в самом широком смысле – семьи, общества и всей хозяйственной деятельности. Кроме того, он указал на обязательность изучения народных юридических понятий в связи со всеми особенностями жизни.

Это была сенсация!.. Никто прежде до него не додумался до этих идей и планов, и лишь через 40 лет после этого доклада, они стали, наконец, предметом изучения, а также общественных и правительственных забот. По сути, Ушинский произвел целый переворот в области камерального образования, – соединение юридических наук с естественными, имевших большое значение во всей практической деятельности.

Как профессор и ученый Ушинский окончательно созрел, но именно в это время он получил от власть имущих первый неожиданный удар.

От преподавателей высшей школы стали требовать не только самых полных, подробных программ, но и с указанием, что и из какого именно сочинения, источника взята лектором та или иная цитата, а также чтение курса должно быть разложено по дням и часам!..

Когда это «новое правило» было объявлено на совете, естественно, оно вызвало столкновение преподавателей с начальством, а «лидером» недовольных стал Константин Дмитриевич Ушинский. Он горячо доказывал, что живое педагогическое дело и тем более ученую деятельность «невозможно связывать такими формальностями, что каждый преподаватель должен прежде всего думать о слушателях, что дробление курса на «часы» – убьет живое дело преподавания».

Но спорить с начальством – пустое дело: приказано – выполняй!.. И Ушинский, верный принципу, что «на такое убийство не отважится ни один честный преподаватель», – ушел из лицея в 1850 году.

II.

Оставшись без дела и средств существования, Ушинский уехал в Санкт-Петербург в надежде найти какую-нибудь работу, хотя бы место уездного учителя. – Напрасно! – Выход из лицея – «черная метка» бывшему профессору; и «педагогу по натуре» пришлось надеть «мундир» чиновника Министерства внутренних исповеданий, под начальством графа Д.А. Толстого.

Но и тут Ушинский, привыкший говорить все, что считал правильным и важным, имел неосторожность «оценить» деятельность графа. Это острое, нелицеприятное замечание тут же долетело до ушей Толстого, и сразу между ними вырос барьер!.. Граф никогда и никому не прощал даже малейшего неуважения к собственной особе. И в последствии став министром народного просвещения, вернул Константину Дмитриевичу «оплеуху».

Департаментская служба с окладом 400 руб. в год не могла обеспечить в полной мере Ушинского, тем более, что он в то время имел семью и был женат на дочери малороссийского помещика Надежде Семеновне Дорошенко. Пришлось искать дополнительный приработок, к счастью, служба этому не препятствовала. По-прежнему увлекаясь философией, землеведением, он начал усиленно изучать английский, что дало ему шанс переводчика и журналиста – писать статьи, обзоры, рецензии, деловые и художественные переводы для газет и журналов «Современник» и «Библиотека для чтения», с которыми с 1852 года он плотно сотрудничал. У Константина Дмитриевича обнаружился, неожиданно для него самого, литературный дар, и первые его рассказы, которые, кстати, были одобрены И.С. Тургеневым, увидели свет в названных журналах.

Оплачивались работы журналиста более чем скромно, а времени и сил уносили массу; Ушинский не досыпал, не доедал, очень нервничал, боясь не поспеть в срок сдать заказанную статью или перевод; все это сильно расстроило его здоровье, которое с детства было весьма некрепким. И он стал искать выход из создавшегося положения.

Счастливый случай вывел Ушинского на педагогическую дорогу, который обессмертил его имя.

Бывший начальник Демидовского лицея П.В. Голохвастов, получив пост директора Гатчинского сиротского института, рекомендовал Константина Дмитриевича, как педагога, графу Ланскому, опекуну института, который лично его знал.

И в 1855 году Ушинский получил назначение в Гатчинский институт преподавателем словесности и законоведения, а затем – инспектором, вместо П.С. Гурьева, после выхода того в отставку.

Судьба улыбнулась ему – Ушинский обрел свое любимое школьное дело, совершенно своеобразно поставленное, иными словами, он начал преобразование целой системы школ, начиная с начальных, для маленьких, только что осваивающих грамоту, и кончая – старшими классами, с курсом законоведения. Это живое дело, громадное по своей значимости, увлекло Константина Дмитриевича, и он с энтузиазмом принялся за изучение педагогической литературы с самых ее корней – от Базедова и Песталоцци, до Дистервега и Карла Шмидта.

Педагогическая деятельность

I.

Только что кончилась Крымская война, весьма неудачная и унизительная. Общество с каким-то исступлением занялось самобичеванием и самообличением. То, чему прежде поклонялись, – порицалось, и судорожно устремлялось вперед, в поисках нового, лучшего, неизведанного.

В этот момент общественного возбуждения впервые раздался призыв Н.И. Пирогова – к делу воспитания и образования, который он изложил в статье «Вопросы жизни», опубликованной в ж. «Морской сборник» в 1856 году. Он прозвучал, как удар колокола, как набат, – началась хаотическая критика поднятой темы, всего прошлого, отсталого, изжитого. Правительство явно склонялось к полной и коренной реформе в учебно-воспитательном деле, и настойчиво искало людей, способных заняться этой важной проблемой. Нужен был новатор, педагог-практик, писатель-теоретик, способный четко, ясно и ярко расчистить путь к реформаторской деятельности.

И снова явился счастливый случай. Редактор «Библиотеки для чтения» Альберт Викентьевич Старчевский, отобрав несколько номеров английского журнала «Athenaeum», где были помещены статьи об образовании в Америке, отправил их Ушинскому с просьбой перевести.

Эти статьи произвели огромное впечатление на Ушинского!..

«Зачем прислали Вы мне статьи об американском воспитании? – писал он Старчевскому. – Вращаясь постоянно в училищном кругозоре, ознакомившись поближе с детьми, которых надо развивать, учить, воспитывать, я, по прочтении «Athenaeum», не мог спать несколько ночей!.. Статьи произвели страшный переворот в моей голове, в моих понятиях, убеждениях. Они подняли в моем уме целый рой вопросов по воспитанию и образованию; навели меня на многие, совершенно новые мысли, которые без этих статей, пожалуй, никогда не пришли бы мне в голову. Я не знаю, что я сделаю, что со мной будет, но я решился посвятить себя с этого дня исключительно педагогическим вопросам».  

И как всегда, когда некая гениальная идея овладевала Ушинским, он, не откладывая, с жаром приступал к реализации громадного, неподъемного дела.

Как по волшебству, в Гатчинском институте, где инспектором когда-то был Е.О. Гугель, о котором все забыли, а если и вспоминали, то как «о чудаке-мечтателе», человеке «не в своем уме», он оставил в наследие институту библиотеку, состоящую из двух огромных шкафов, почерневших, запыленных, к которым никто в течение 20 лет не прикасался.

Ушинский, словно по наитию, попросил отворить их, и нашел там «полное собрание педагогических книг»! Он был буквально потрясен:

«Это было в первый раз, что я видел собрание педагогических книг в русском учебном заведении. Этим двум шкафам я обязан в жизни очень многим, и – Боже мой! – от скольких бы грубых ошибок был избавлен я, если бы познакомился с этими двумя шкафами прежде, чем вступил на педагогическое поприще! Человек, заведший эту библиотеку, был необыкновенный человек. Это едва ли не первый наш педагог, который взглянул серьезно на дело воспитания и увлекся им. Покровительствуемый счастливыми обстоятельствами, он мог бы несколько лет проводить свои идеи в исполнение; но вдруг обстоятельства изменились, – и бедняк-мечтатель окончил свою жизнь в сумасшедшем доме, бредя детьми, школой, педагогическими идеями.

Недаром же после него закрыли и запечатали его опасное наследство. Разбирая эти книги, исписанные по краям одною и тою же рукою, я думал: лучше было бы, если бы он жил в настоящее время, когда уже научились лучше ценить педагогов и педагогические идеи».

К счастью, труды несчастного Гугеля не пропали бесследно, через 20 лет они нашли талантливого продолжателя в лице Константина Дмитриевича Ушинского. Заняв место инспектора института, он получил возможность в более широких размерах применять на деле те педагогические принципы, которые занимали его в теории.

Деятельность Ушинского в роли администратора-педагога крупного учебного заведения отличается большой энергией и разумностью. Время инспектора Ушинского в Гатчинском институте – одна из самых блестящих эпох в его истории.

По инициативе Константина Дмитриевича, возникли в 1857 году два специальных журнала: «Русский педагогический вестник» Н.А. Вышнегорского, и «Журнал для воспитания» П.А. Чумикова; в следующем году прибавился еще один – «Учитель» Паульсона, в которых Ушинский принимал деятельное участие.

В одной из первых опубликованных статей «О пользе педагогической литературы», которая сохранила свежесть, значение и силу, словно в ней говорится о наших школах, он писал:

«Педагогическая литература, одна только может обновить воспитательную деятельность, придать ей тот смысл и ту занимательность, без которых она скоро делается машинальным препровождением времени, назначенного на уроке. Она одна только может возбудить внимание к делу воспитания и дать в нем воспитателям то место, которое они должны занимать по важности возлагаемых на них обязанностей. Педагогическая литература устанавливает в обществе правильные требования в отношении воспитателя, с другой – открывает средства для удовлетворения этих требований».

В статье «О народном в общественном воспитании», опубликованную в 1857 году, Ушинский разъяснял общие исторические принципы европейского воспитания; очертил положение учебно-воспитательного дела у всех культурных народов, отметив при этом наиболее характерные особенности его в разных странах.

В статье «Три элемента школы» (ж. «Воспитание», 1858 г.) он сформулировал ближайшие задачи русского школьного дела; неразрывность воспитания и обучения, а также общественное и государственное значение школы для общества.

Ушинского заслуженно называют «отцом русской педагогики», ибо основы учебно-воспитательного дела, заложенные им, не только не утратили своей новизны, но требуют частого и настойчивого напоминания о них.

В конце 50-х годов XIX века не было еще и помина о русской народной школе, а Ушинский занимался составлением книги «Детский мир» для первоначального чтения, имея в виду идеал, коему должно соответствовать начальное обучение. Иными словами, деятельность педагога-практика и педагога-теоретика на строго-научных, философских основах счастливым образом соединились в лице Ушинского.

II.

Смольный институт

Педагогическая и литературная деятельность Ушинского, и блестящие успехи Гатчинского института привлекли внимание министра народного просвещения Норова и он, по рекомендации известного профессора и академика А.В. Никитенко, который преподавал в Смольном институте, пригласил Константина Дмитриевича в 1859 году на должность инспектора классов двух отделений – «благородного» и «неблагородного» (так называли тогда институт с бывшим при нем Александровским училищем – ред.).

Смольный – был закрытым учебным заведением; обучалось там 700 девиц, и остро назрела потребность реформировать его в целях расширения и углубления умственного развития и образования женщин.

В институте был девятилетний курс обучения при трех классах; а в училище – шестилетний курс с двумя классами. После окончания училища воспитанницы переходили в «институт», но многие были плохо подготовлены, поэтому успехи девушек были более чем плачевными, что создавало им в дальнейшем трудности при устройстве на работу.

Пребывание в институте само по себе было весьма непростым: девочки в самом юном возрасте были оторваны от семьи, к родителям их отпускали лишь по большим праздникам. Такой режим сохранялся долгие годы, и время учения было равносильно заточению, как в монастыре.

С другой стороны, Смольный фактически был единственным учебным заведением в России, где женщина могла получить среднее образование.

Небольшие духовные училища при монастырях – «пансионы для благородных девиц», мало что давали девушкам в области практических знаний. Там обучали танцам, музыке, языкам в очень урезанном виде. Считалось, что методическое, систематическое образование женщин наносит им вред – и в моральном, и физическом отношении.

Западная Европа тоже не могла служить примером, ситуация с образованием женщин была там на таком же низком уровне, как и в России.

Константин Дмитриевич придерживался иного мнения, он искренне считал, что женщина имела право и должна быть образована, учитывая её наиважнейшую роль в воспитании детей и сохранении лада в семье. Поэтому, получив назначение, Ушинский, с энтузиазмом принялся за коренное преобразование институтов и училищ для женщин.

В результате, 9-тилетний срок обучения в Смольном был сокращен до 7-милетнего с годичным курсом в каждом классе. Оба отделения института уравнены в отношении объема учебного курса и продолжительности учения. Преподаванию предметов (ранее отрывочному) был придан серьезный, систематический характер. В младших классах – введено наглядное обучение, где родной язык стал основой образования, как живой предмет, способствующий развитию воспитанниц.

Тот же процесс был запущен в преподавании и других предметов – истории, географии, естествознания, особенно математики, как основы логического мышления.

В старших классах много внимания уделялось теперь истории отечественной литературы; на уроках читали, обсуждали художественные произведения, как русских, так и иностранных авторов, и делались соответствующие выводы.

Кроме того, был учрежден особый педагогический класс, где воспитанницы могли ознакомиться с педагогикой и дидактикой не только в теории, но и на практике под руководством учителей, что давало девушкам возможность по окончанию Смольного найти работу.

Но для осуществления всего этого нужны были Программы преподавания, за что и взялся Константин Дмитриевич незамедлительно. Созданное им оставалось в целом, во всех женских учебных заведениях (до того, как школы стали «смешанными» — ред.). В этом отношении Россия тогда опередила Западную Европу почти на четверть века. Однако ныне, увы, далеко отстала от нее в деле развития и распространения систематического общего среднего образования среди женского населения (очерк написан в 1893 году – ред.).

Пересоздание Смольного Ушинский осуществил в течение трех лет. Уже через год после его появления в институте, возле него образовался кружок молодых, разделяющих его взгляды преподавателей, которые с таким же энтузиазмом помогали Константину Дмитриевичу воплощать идеи в жизнь.

После двухлетней работы этой дружной команды Смольный, прежде нисколько не интересовавший столичное общество, вдруг стал предметом пристального внимания со стороны интеллигенции Петербурга. Вся печать северной столицы наперебой рассказывала о преобразовании института до неузнаваемости. Семейные пары, у которых были дети, стремились теперь отдать их в Смольный. Но и воспитанницы уже не тяготились уроками, не называли институт «противным», а гордились, что им выпало счастье учиться здесь, особенно у такого «классного» преподавателя, как Ушинский. Вот как описывает его одна из «смолянок»:

«Внешность его сильно содействовала тому, чтобы его слова глубоко западали в душу. Худощавый, крайне нервный, он был выше среднего роста. Из-под его черных густых бровей дугою лихорадочно сверкали темно-карие глаза. Его выразительные, с тонкими чертами лицо, его прекрасно очерченный высокий лоб, говоривший о недюжинном уме, резко выделялся своею бледностью в рамке черных, как смоль, волос и черных бакенов кругом щек и подбородка, напоминавших короткую густую бороду. Его тонкие, бескровные губы, его суровый вид и проницательный взор, который, как казалось, видит человека насквозь, красноречиво говорили о присутствии сильного характера и упорной воли. Тот, кто видал Ушинского хотя бы раз, навсегда запоминал лицо этого человека, резко выделявшегося из толпы даже своею внешностью».

А родители воспитанниц устно и письменно выражали горячую признательность Ушинскому, что институт готовит не кисейных барышень, а разумных, развитых девушек со здравыми взглядами, понятиями и поведением.

Исключительно благодаря нравственному обаянию личности Ушинского мнение и голос его имели большой авторитет в самых высших сферах. Ему, к примеру, было поручено, по желанию Императрицы, изложить письменно свою точку зрения о воспитании Наследника престола. Константин Дмитриевич, естественно, исполнил эту просьбу, написав в 1859 году «Письма о воспитании наследника русского престола», адресованные императрице Марии Александровне, жене императора Александра II.

В пору наивысшего расцвета педагогического дарования и деятельности Ушинского вышла в свет его книга «Детский мир», тиражом, который определил он сам, 3600 экземпляров. Воспринята она была обществом восторженно – купить книгу было практически невозможно, и потому, вопреки воле автора, она была еще дважды переиздана.

Слава Ушинского в 1861 году достигла апогея, но чем больше росла слава, тем больше ширилась и клевета завистников. Недоброжелатели были и как внутри института, так и вне его – не все разделяли взгляды Ушинского и принимали преобразования, а потому строчили «наверх» доносы, обвиняя его во всевозможных «не благородных поступках». И эта черная сила возымела успех – гнусная клевета сплела ряд тяжких обвинений, грозивших ему и семье большими неприятностями, и Константин Дмитриевич вынужден был оправдываться перед власть имущими; все это больно и сильно отражалось на его здоровье: он поседел и начал харкать кровью, как потом оказалось, причиной этого стал – туберкулез.

Императрица Мария Александровна, лично знавшая Ушинского с самой безупречной стороны и очень ценившая его как даровитого и выдающегося человека, с негодованием отвергла все обвинения клеветников, приняв русского педагога под свое покровительство. Выход был найден: Ушинский был причислен к IV отделению собственной Ее Величества канцелярии, с оставлением прежнего содержания, и получил заграничную командировку.

Так неожиданно пресеклась официальная педагогическая деятельность Ушинского в пору полного его расцвета.

Враги торжествовали победу, но … преждевременно, это была «пиррова победа»: все нововведения Ушинского были сохранены не только в Смольном, но и получили распространение во всех других женских институтах империи.

Отныне закрытых учебных заведений не существовало, учащиеся более не были изолированы от дома, от семьи, от общества и реальной жизни.

Научно-педагогическая деятельность

I.

В то самое время, когда в одном ведомстве Ушинского забрасывали доносами, как ненавистного реформатора, мешавшего тунеядцам-рутинерам жить спокойно, в другом учебном ведомстве А.В. Головин, министр народного просвещения задумал коренным образом преобразовать «Журнал министерства народного просвещения» и пригасил для исполнения этого важного дела – Константина Дмитриевича в качестве редактора. И он не ошибся!

Скучный, сухой, официальный сборник правительственных распоряжений, как по мановению волшебной палочки, под руководством Ушинского, превратился в живой, чуткий, отзывчивый журнал, освещающий все события в области просвещения.

Особенно привлекали внимание общества статьи К.Д. Ушинского, которые не только поднимали самые острые проблемы, но и предлагали способы их решения:

Статья «Труд в его психическом и воспитательном значении» – это блестящий философско-педагогический трактат, где путем фактов и положений Ушинский доказал, что «без личного труда человек не может идти вперед, не может оставаться на одном месте, но должен идти назад». Этот труд стал «доверительным законом человеческой природы – телесной и духовной, и человеческой жизни на земле, отдельной и в обществе необходимым условием его телесного, нравственного и умственного совершенствования, его человеческого достоинства, его свободы и – его наслаждений и счастья».

Статья «О нравственном элементе в русском воспитании» посвящена жгучему вопросу, не утратившему остроту и ныне: «Почему у нас людей нет?»

Ушинский видит причину прежде всего в недостатках воспитания:

«Одного ума и одних познаний еще недостаточно для укоренения в нас того нравственного чувства, того общественного цемента, который… связывает людей в честное, дружное общество.

Влияние нравственное составляет главную задачу воспитания, гораздо более важную, чем развитие ума человека вообще, наполнение головы познаниями и разъяснение каждому его личных интересов».

В статье сделан акцент на необходимость высоко-гражданского направления воспитания, – «чувства общественности, или другими словами, нравственного чувства. При такой постановке дела в стране не пришлось бы жаловаться на недостаток людей».

В третьей статье «Проект учительской семинарии» Ушинский впервые знакомит читателей русского общества с задачами и назначением этих специальных учебных заведений, а также – с их организацией. Попутно автор, разъясняя заслуги учительских семинарий за границей, горячо ратует за деятельное распространение подобных заведений в России, подчеркивая их первейшую и величайшую государственную важность.

Но этим планам, взбудоражившим общество, сбыться не пришлось – сменилась власть: в ноябре 1861 года А.В. Головин ушел в отставку, и место «министра народного просвещения» занял граф Путятин, который задумал из журнала сделать учебный сборник по всем наукам, нечто вроде «пантеона».

Константин Дмитриевич ушел из редакторов, ибо «казенщиной» заниматься ему претило, однако, как рядовой сотрудник, остался, что давало ему возможность хотя бы изредка публиковать нужные статьи.

В 1862 году удалось опубликовать «Педагогические сочинения Н. И. Пирогова». Восхищаясь личностью этого уникального ученого, горячо сочувствуя его воззрениям на воспитание, Ушинский разошелся с ним во взглядах на значение классических языков в деле образования русского юношества. Константин Дмитриевич настаивал, что не чужие языки, мертвые или живые, должны быть положены в основу образования, а – русский, родной язык, наиболее важный для духовного развития учащихся.

Эту же мысль он настойчиво проводил и в других статьях, печатая их в журнале «Родное слово» и газете «Голос».

II.

Здоровье Константина Дмитриевича сильно ухудшилось, требовалось серьезная медицинская помощь и смена климата. И весной 1862 года он, получив командировку от IV отделения, вместе с семьей уехал за границу. Цель командировки – ознакомиться с положением образования женщин.

Ушинский провел там пять лет, преимущественно в Швейцарии, близ небольшого городка Веве на берегу Женевского озера, очень популярного у русского бомонда. Здесь жили в свое время Вяземский, Достоевский, Карамзин, Чайковский и другие известные личности. Второй адрес его пребывания – Гейдельберг, старинный исторический город, самый теплый регион Германии, его достопримечательность – знаменитый университет, первый в Европе.

Именно там Ушинский познакомился с Николаем Ивановичем Пироговым и тесно сблизился с ним.

«Наконец-то мы имеем посреди нас человека, – писал он, – на которого можно указать нашим детям и внукам и по безукоризненной дороге которого можем вести смело наши молодые поколения. Теперь наша молодость смотрит на этот образ, – и будущность нашего отечества будет обеспечена».

Ушинский, несмотря на большую общительность, был скуп и чрезвычайно разборчив: с кем дружить, а с кем – раскланиваться. В Пирогове он чрезвычайно ценил сочетание медицинского гения с высоким педагогическим дарованием и цельностью нравственной личности, неспособностью на покладистость и сделки с совестью. И Константин Дмитриевич буквально «прикипел» к Пирогову. Никто не был в состоянии так быстро и решительно уврачевать мучительные душевные раны Ушинского, как это сделал Николай Иванович. Он буквально воспрянул, окреп духом и с удвоенной энергией принялся за научную разработку основных корней и вершин педагогического дела, что послужило блестящим завершением славной, бессмертной его литературно-педагогической деятельности.

Ушинский приступил к изучению школьного устройства в Швейцарии, главным образом – народных школ, семинарий и женских учебных заведений. Результат – семь огромных статей «Писем из Швейцарии», публикация которых началась с конца 1862 года.

В каждом «Письме» чувствуется душевная забота о родном школьном деле, мучительный пламень любви и преданности делу русского народного образования охватил Ушинского.  В письмах он анализировал, сравнивал особенности различных учительских семинарий, которые посетил в разных кантонах Швейцарии, особенно подчеркивая в каждой – главную «изюминку». В одной это – строгая логика и методика; в другой – все дышит поэзией; в третьей – ясный, спокойный рассудок; в четвертой – здоровье сельской семейной жизни.

«Боже мой! – думал я про себя, вспомнив многие наши полуиностранные учебные заведения. – Когда же мы увидим такие же характерные русские воспитательные заведения и во главе их – такие же типические, русские личности в высокоразвитой, облагороженной форме, когда подобные личности будут развивать в воспитателях благородные черты истинно русского характера, а воспитатели будут вызывать этот характер в молодых поколениях русского народа!».

Понимая безотрадное положение народного образования в России, Ушинский в каждом письме, статье старался возбудить в русском обществе внимание к народному образованию, как гаранта наступления светлого будущего.

«Теперь настает время, когда России более всего нужны школы, хорошо устроенные, и учителя хорошо подготовленные, – и много, много школ нужно!.. Иначе и свобода крестьян, и открытое судопроизводство не принесут той пользы, которую могли бы принести эти истинно великие шаги вперед.

Школу, народную школу дайте России, – и тогда, лет через 30 лет, станет она на прямую дорогу. Вас ждет, господа, лучшее время, чем то, в котором мы бились, как рыба об лед! Готовьтесь же с любовью, с увлечением к тому великому поприщу, которое вас ожидает…».

Не теряя времени даром, Ушинский приступил за составление книг для первоначального обучения детей в возрасте до 10 лет, которые вышли в свет в 1864 году под названием «Родное слово», назначение которой – облегчить преподавателям выбор материала для чтения, соответствующий умственному возрасту детей и наглядному ознакомлению с предметом чтения.

В первый год «Родное слово» (книга первая) обнимает всю «Азбуку» и первую после нее – «Книгу для чтения». Второй год (вторая книга) представляет собой книгу, посвященную уяснению детьми домашнего и школьного быта, предметов окружающей природы, времен года и т.д.

На обе эти книги Ушинский потратил около четырех лет, а вышли они одновременно в 1864 году. Вслед за ними появилась «Книжка для учащих», т.е. методическое руководство к преподаванию по «Родному слову».

«Написать первую книгу после Азбуки, едва ли не самая трудная задача во всей дидактике», – признавался Константин Дмитриевич. Центром первоначального обучения он сделал родной язык.  В ней Ушинский знакомит детей не только с тем, что им необходимо знать в обиходе обыденной жизни и окружающей природы, но также с основами религии, молитвами, грамотным письмом, счетом и первоначальным рисованием.

Ушинский в «руководстве» особенно подчеркивает особую роль и эффективность домашнего образования (до 7-8 лет), и это важное дело, по глубокому его убеждению, должна взять на себя мать, а для этого она сама должна быть образована, поэтому «Руководство» было ей в помощь, чтобы не наделать ошибок, которые впоследствии могли бы стать препятствием к душевному единению ребенка с родителями.

Константин Дмитриевич планировал написать 3-ю и 4-ю книгу «Родного слова»: в третьей – две части: первая – грамматика, вторая – арифметика; в четвертой – первая часть – история, вторая – география.

К сожалению, ранняя смерть не позволила ему осуществить этот план в полной мере.

В 1870 году Ушинский выпустил первую часть третьей книги «Родного слова» – Грамматику с соответствующим руководством для преподавателей, где подчеркивает, что преподавание этого предмета должно быть осмысленным, а не формальным:

«Так как грамматика есть результат наблюдений человека над собственным языком, а не язык – результат грамматики, то самый рациональный прием изучения грамматики будет такой, при котором стараются обратить внимание дитяти на то, как он говорит, и только руководят его наблюдением над теми грамматическими законами, которым он бессознательно подчиняется в своей речи, усвоенной подражанием, но созданной самосознанием. Руководство наставника при этом, без сомнения, необходимо; предоставленное самому себе дитя, конечно, не сделает никаких наблюдений над таким сложным, обширным и притом невидимым явлением, каким представляется человеческое слово во всей его исторической и логической организации. Но при этом руководстве должно, сколько возможно более оставлять самодеятельности ученику».

Безусловно, то, что Константину Дмитриевичу не удалось закончить работу, невосполнимая потеря для всего учебно-воспитательного дела. Тем не менее то, что он выпустил, уже неоценимая услуга всему делу школьного и домашнего начального обучения. Это великая заслуга перед Отечеством, даже если бы Ушинский не прибавил более ни одной строки к «Родному слову», – одного этого труда было бы достаточно, чтобы обессмертить его имя.

Но он создал еще более значительный труд – «Человек, как предмет воспитания. Опыт педагогической антропологии».

III.

Одна из главных задач заграничной командировки было поручение IV отделения –составить руководство по педагогике. Это отвечало давним желаниям самого Ушинского и совпало с общим направлением и характером научно-педагогической его деятельности по разработке основных принципов и руководящих начал в деле обучения и воспитания.

Смотря на педагогику, как на искусство, которое можно освоить лишь на практике, Ушинский предъявлял к ней те же требования, как во врачебном деле. Невозможно быть хорошим врачом, изучив лишь учебники без должных познаний по анатомии и физиологии человека, точно так же невозможно стать настоящим педагогом, не имея ясного понятия о физической и духовной природе человека. В то время ни книг, ни пособий не было, которые могли бы помочь уяснению свойств человеческой природы, и Ушинский задался целью восполнить этот пробел – написать, как можно доступнее специальную антропологическую книгу. Конечно, для этого необходимо было прочитать всех величайших мыслителей и естествоиспытателей от Аристотеля, Дарвина, Канта до Шопенгауэра, а затем сделать необходимые выборки, чтобы получить связное целое о том, что добыто наукою о человеческой природе в течение ряда веков.

С этим огромным грузом Константин Дмитриевич в 1867 году вернулся в Петербург, чтобы обработать весь добытый материал. Общий план работы был готов, и реализация его не заставила себя долго ждать: в конце того же года Ушинский выпустил в свет первый том книги «Человек, как предмет воспитания. Опыт педагогической антропологии», а в 1869 – второй.

Третий том, посвященный «психическим явлениям высшего порядка, или явлениям духовным», он опубликовать не успел, сохранился лишь конспект полного сочинения. Отличительным признаком этих проявлений Ушинский считал: чувство художественное, чувство нравственное, чувство религиозное. Развитие в ребенке каждого из этих видов, т.е., приведение каждого из них в состояние полного, ясного самосознания, и должно составлять задачу воспитателя, и в результате воспитания человека получить достойный результат.

IV.

Находясь за границей, Ушинский не сидел на месте, а постоянно ездил по окрестностям для изучения школьного дела. Но одной Швейцарией он не ограничился, с той же целью посетил Германию, Италию и Францию. В Ницце, по счастливой случайности, Константин Дмитриевич встретился с Императрицей Марией Александровной, с которой до этого был знаком лишь по переписке. И тут – личная встреча!.. Там они много раз виделись, беседовали, более всего о проблемах, которые интересовали обоих, – вопросы воспитания.

Мария Александровна настойчиво попросила Ушинского еще раз высказать свое мнение по вопросу воспитания Наследника русского престола. Как известно, свою точку зрения он изложил в четырех Письмах, которые очень понравились Императрице, взгляды педагога встретили с ее стороны живое сочувствие и одобрение. Но в Письмах указывалось еще и на трудности в воспитании будущего монарха. Именно об этом хотелось подробно поговорить Марии Александровне.

Из-за шаткости, неустойчивости русского общества, стоявшего в то время на рубеже грядущих перемен, когда старые, дореформенные порядки еще не вполне были изжиты, а нарождающиеся преобразования России не набрали пока силу. И между приверженцами «старого и нового» шла упорная борьба, что создавало для правительства серьезную опасность. В этих условиях, полагал Ушинский, все усилия следует направлять на укрепление в уме и сердце будущего главы государства не только русских, но и общеевропейских государственных убеждений и взглядов.

К большому сожалению, пожелания и советы Ушинского по воспитанию будущего монарха, остались лишь в «Письмах», – в 1865 году Великий князь Николай Александрович после продолжительной болезни скончался, а вместе с ним, как отмечал один из его учителей, «умирали надежды миллионов добрых людей, умирал идеал высокого, справедливого, благородного». Но остались «Письма» – единственный философско-политический трактат Ушинского, одна из вершин его творчества.

Последние годы жизни

I.

Находясь за границей вместе с семьей, Ушинский часто приезжал в Петербург по делам своих изданий. Приехав в 1866 году, узнал, что его «Детский мир и хрестоматия», которая в течение пяти лет успешно служила в школе, по неизвестным причинам была запрещена, более того, изъята из учебных заведений, из-за, якобы, неблагоприятного влияния на детей, способствуя развитию у них материализма и нигилизма!..

Это известие, мягко сказать, неприятно поразило Константина Дмитриевича. Но, поразмыслив, понял, где «зарыта собака». Выяснилось, что вместо Голованова, министра народного просвещения, был назначен граф Д.А. Толстой, с которым у него 16 лет назад сложились весьма напряженные отношения: во время службы Ушинского в департаменте иностранных исповеданий под ведомством графа произошел мелкий, ничтожный эпизод, когда Ушинский неосмотрительно нелестно, но остроумно «оценил» деятельность Толстого. И теперь тот мстил – книгу для чтения «Детский мир» подверг остракизму по ведомству народного просвещения и категорическому запрету. Только после смерти Ушинского, в 80-х годах «Детский мир» вернулся к детям.

Но этим дело не кончилось. Нашлись «вассалы» графа, некто А. Филонов и А. Радонежский, которые составили свою «Книгу для первоначального чтения», где идеи обучения и воспитания Ушинского отвергались, были поруганы и попраны.

Опытный полемист, Ушинский, ознакомившись с этим «шедевром», в пух и прах разгромил «первоначальное чтение» этой парочки: предлагаемые ими тексты были рассчитаны на гимназистов пятого класса; более того, «Закон Божий» начинался цитированием отрывков из Священного Писания на церковно-славянском языке!.. И чтение это рекомендовалось для малышей, которые едва только учились читать!..

Разбор Ушинского (с цитатами из текстов «шедевра») разозлил авторов, и они принялись строчить доносы на книги «Детский мир» и «Родное слово», обвиняя те в антирелигиозном содержании и пагубном влиянии на детские души, но Ушинский не удостоил их ответом.

II.

Константин Дмитриевич, тяготясь жизнью на чужбине и почувствовав некоторое восстановление своих сил, в 1867 году вернулся вместе с семьей на родину. Кроме того, считая исключительно вредным заграничное воспитание, он хотел, чтобы его подрастающие дети учились в России, в кругу русских сверстников.

Да и сам Ушинский тосковал по коллегам, по встречам, диспутам, непринужденному общению с близкими по духу людьми. Оказавшись в Петербурге, он начал посещать петербургское педагогическое общество, где читались, обсуждались статьи, рефераты педагогов, и вскоре стал его «душой» – настолько быстро «вялая», безличная прежде деятельность общества с его приходом оживилась.

На заседания приходили не только «узкие» специалисты, но и образованная часть населения, которые хотели знать, как следует воспитывать детей. Громадный зал гимназии, где проходили заседания, как правило, был переполнен.

Столичное педагогическое общество стало прообразом общерусской педагогической школы. Влияние его распространялось на всю Россию, вдохновляло провинциальных работников и увлекало высокой идейной стороною этой непростой и трудной профессии.

К этому времени относится самая обширная переписка Ушинского с иностранными педагогами, с земствами, с отдельными русскими педагогическими деятелями, работающими в провинции, главным образом, по начальному образованию.

Не только педагогическая деятельность (кабинетная, журнальная и т.д.) составляла смысл жизни Ушинского, он по-прежнему был привержен науке, посещая университетские диспуты, узнавая новости в разных областях науки – астрономии, философии, истории, естествознания, анатомии и политической экономии, откликаясь на события и проблемы своими статьями и яркими выступлениями.

Но так много сил и времени отдававший науке, школьному делу, Константин Дмитриевич постоянно следил за ходом занятий своих детей. К младшим был приглашен педагог А. Фролков, который от первого до последнего урока «Родного слова» проштудировал с сыновьями Константином и Владимиром (всего в семье было 6 детей – трое сыновей и дочерей – ред.). «Сам же он, – говорил Фролков, – не мог давать уроков, особенно своим детям. Малейшее затруднение ребят, ошибки с их стороны сильно раздражали его, и он уходил, не окончив урок».

Ушинский, цельная, глубокая натура, не допускавший разлада между словом и делом, считая семью одним из главнейших факторов воспитания, сам был идеальным семьянином, горячо любимым всеми членами семьи. Те немногие часы досуга, которые ему удавалось проводить в семье, он называл самыми душевными и счастливыми в жизни.

Положение Ушинского было завидным: слава на всю Россию; материальное положение – самое высокое, что обеспечивали ему печатные труды; независимый, самостоятельный в выборе занятий, – он мог бы назвать себя счастливым. Но… здоровье его было очень слабое, более того, опасное: петербургский климат – сырой, вьюжный разрывал грудь, особенно весной и осенью.

Весною 1870 года он был так плох, что вынужден был уехать за границу, в надежде поправить здоровье, как в предыдущий раз. Но в Вене Ушинский серьезно расхворался, пролежал в больнице пластом две недели, и местные знаменитости настойчиво порекомендовали ему вернуться в Россию, в Крым и лечиться там кумысом.

Константин Дмитриевич прислушался к совету докторов, уехал в Крым и поселился в имении господина Варле, недалеко от Бахчисарая, где месяц пил кумыс. Почувствовав себя лучше, решил более подробно познакомиться с местными достопримечательностям, а главное тем, как обстоит дело в школах.

Услышав, что в Симферополе работает съезд народных учителей, отправился туда; приняли Константина Дмитриевича с таким почетом, который превосходил самые смелые его ожидания. По предложению директора народных училищ г-на Сончар, поехал с ним в Бахчисарай, чтобы познакомиться с татарскими школами (медресе), где обучали русскому языку. Здесь Ушинскому впервые на деле удалось видеть практическое применение и воздействие «Родного слова».  Взрослые ученики (20-25 лет) с удовольствием заявляли, что русское чтение и письмо дается им намного легче, чем татарское, что в библиотеке каждого из них обязательно есть «первый ряд» «Родного слова», наряду с Кораном и семью толкованиями на арабском языке.

Провожали Константина Дмитриевича из Симферополя педагоги, учителя, которые явились в гостиницу и провели вечер в задушевной беседе. Он был чрезвычайно растроган вниманием и тем, что его «Родное слово» – работает и очень успешно!..

Ушинский загорелся написать книгу для народной школы:

«Написать книгу для народной школы составляет давно мою любимую мечту, но кажется, ей суждено остаться мечтою. Прежде мне необходимо кончить «Антропологию», а потом только я сколько-нибудь применю «Родное слово» к потребностям сельской школы. Кроме того, у меня в душе еще первоначальная география как окончание «Родного слова». Вот сколько дела, а где силы? И всего досаднее, что в голове все это давно готово, так что три-четыре месяца прежнего здоровья, – и я бы, кажется, все кончил».

Судьба послала ему даже некоторое улучшение здоровья, и переехав в Ялту и прожив там несколько недель, он подготовил по соседству небольшое поместье для постоянного проживания всей семьей.

С такими планами Ушинский отправился в имение Богданка Черниговской губернии Новгород-Северского уезда. Он торопился: старший сын Павел только что окончил курс во второй Санкт-Петербургской военной гимназии, был назначен к поступлению в одно из высших военных учебных заведений и проводил лето с семьей. Павел подавал большие надежды, отец очень его любил и видел в нем опору семьи в случае своей смерти. Но в Богданку Ушинский приехал в тот день, когда сына хоронили: Павел нечаянно ранил себя на охоте!..

Этот удар подломил Константина Дмитриевича и физически, и морально, он чувствовал, что осталось ему недолго, а более всего мучало то, что малолетние дети останутся без его, отцовской поддержки.

Осенью того же года Ушинский увез семью в Киев, где купил дом, и двух дочерей устроил в институт. Но жизнь в Киеве очень тяготила его. «Хорошо ли мне в Киеве? –  отвечал он другу. –  Увы, не хорошо. Душит глушью – и ничего близкого сердцу, но думаю, что для семьи моей будет лучше, чем где-нибудь. Обо мне же думать нечего – моя песня, кажется, окончательно уже спета».

III.

Местные эскулапы, к которым, по настоянию супруги, обратился Ушинский, решительно настаивали, чтобы он незамедлительно ехал в Крым, ибо положение более чем тревожное, но туда ему явно не хотелось. Он рвался в Петербург, в круг близких друзей, кто мог поддержать его, где ощущалось биение жизни.

«Худ ли хорош ли Петербург, – писал он своему верному товарищу и другу Я.П. Пугачевскому, преподававшему в Смольном физику и естествознание, – но я с ним сжился сердцем, в нем протекла самая существенная часть моей жизни: много перечувствовано и горя, и радости, и много проработано; там я таскался без куска хлеба и там же составил состояние; там напрасно искал места уездного учителя и беседовал с Царями; там был неведом ни одной душе и там обрел себе имя – надеюсь, честное, – и вот почему слеза навертывается у меня на глаза, когда я вспоминаю Петербург, и что, по всей вероятности, мне уже более не видать его».

К несчастью, предчувствие сбылось…

Но, уступая горячим просьбам Надежды Семеновны и требованиям врачей, Константин Дмитриевич с двумя младшими сыновьями поехал в Крым. В дороге (декабрь!) сильно простудился и по прибытии в Одессу – слег – воспаление легких. Понимая, что конец близок, вызвал жену и дочерей.

21 декабря 1870 года (3 января 1871 года- н.ст.) за четыре часа до смерти Ушинский почувствовал значительное облегчение и выразил желание переодеться во все чистое. Затем лег в постель и попросил, как можно ярче осветить комнату. После этого пожелал, чтобы жена почитала ему «Ундину» Жуковского. По окончании поэмы позвал к себе детей, по обыкновению, помолился вместе с ними и отпустил. Спокойно уснул, навеки, тихо, без агонии, в полном сознании…

В Одессе у него не было ни одного знакомого, но как только весть о смерти педагога, ученого распространилась по городу, возле гроба собралась огромная педагогическая семья. Вдову и детей покойного окружили самыми нежными заботами, освободив от всяких хлопот по отпеванию и перевозке усопшего в Киев, в Выдубицкий монастырь для погребения.

Протоиерей Михаил Павловский, заслуженный профессор богословия Ришельевского лицея и Новороссийского университета, прощаясь, произнес речь:

«Вот гроб, перед которым с любовью преклонятся и с благодарностью помолятся многие и многие в России; преклонится и помолится дитя и взрослый, ученик и учитель, мать и ее дети; начинающий изучать великое дело воспитания и глубоко изучивший множество систем воспитания. Вот труженик, которого так долго ждали и русская школа, и семья, который книгами своими облегчил и сделал из горького сладким учение для дитяти и для его учителя; который связал матерей с их детьми крепкими узами воспитания; который прочитал незабвенные уроки обучения всем воспитывающим и пишущим о воспитании. Вот тот дивный знакомец, которого никогда не видавши, знаешь, чтишь и любишь, – знаешь его по книгам, наполнившим училища и семьи, чтишь за те разнообразные таланты, которыми щедро награжден был и ни одного не скрыл он в земле; за те многосторонние и глубокие познания, которые черпал он из себя самого, из своей природы и из образованных стран Европы; любишь за ту всегда живую любовь и за то неустанное терпение, с которыми он одинаково писал и азбуку для детей, и глубокое по взглядам и многостороннее по познаниям сочинение свое о человеке как предмете воспитания; любишь за ту новость взгляда на воспитание, истинность которого почувствовали все, когда прочли, но которые высказал он первый, – ту новость, что, «чем меньше возраст учеников, над образованием которых трудился воспитатель, тем больше требуется от него педагогических знаний». Любишь его за «Детский мир, в котором он так легко и так увлекательно знакомит детей с ними самими и с окружающей природой; любишь его «Родное слово», по которому русские дети начали изучать и с любовью изучают родную русскую жизнь во всем богатстве русского языка и во всем разнообразии народных поэтических форм. Вот почему и в нашей разноплеменной и разноязычной Одессе, в которой Проведение указало кончину незабвенному Ушинскому, его гроб окружается такою искреннею любовью и молитвой. Цену воспитателю русских детей и воспитанников Одесса чувствует если не более, то ни в коем случае не менее других городов России. С миром и благословением отпускаем тебя в путь твой, доблестный труженик, до конца жизни свято служивший святому делу воспитания».

Как ни прискорбна была преждевременная кончина Константина Дмитриевича, но чествование памяти его в Одессе ясно доказывало, что труды его успели уже в1870 году принести большие и осязательные результаты, вызвав значительный подъем духа в среде народных педагогов, осмыслив их задачи и цели, общественное положение и роль в собственных глазах.

Память потомков

В честь светлой памяти любимого отца, старшая дочь Вера, в замужестве, на свои средства открыла в Киеве мужское городское училище им. К.Д. Ушинского;

Надежда в селе Богданка, где находился их дом, на средства, вырученные от продажи сочинений отца, открыла начальную школу для сельских ребятишек его имени.

В честь Константина Дмитриевича Ушинского названы:

Учебные заведения

В России: Ярославский государственный университет (ЯГПУ); Институт среднего профессионального образования и Музей истории среднего профессионального образования в Москве; Научная педагогическая библиотека Российской академии образования в Москве; Гатчинский педагогический колледж (Гатчина);

Педагогическое училище (колледж) в Тамбове;

Школа № 6 в Туле;

Гимназия №1 в Симферополе;

Детский дом-интернат в поселке Шимск Новгородской области;

На Украине: Южно-украинский национальный педагогический университет в Одессе; Одесский государственный институт; Черниговский областной институт последипломного образования; Специализированная школа № 187 в Киеве;

В других республиках: Средняя школа в селе Райымбек Карасайского района Алма-Атинской области (Казахстан); Школа № 210 в Ташкенте (Таджикистан).

Улицы в городах:

Санкт-Петербург, Воронеж, Ярославль, Котлас, Липецк, Миллерово, Новокузнецк, Иркутск Пермь, Симферополь, Сочи, Тула, Уфа, Киев, Харьков.

Памятные доски установлены:

Санкт-Петербург, Российский государственный педагогический университет им. А.И. Герцена; памятник – во дворе университета;

Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова (факультет журналистики).

Награды:

Премия им. К.Д. Ушинского (СССР);

Медаль им. К. Д. Ушинского «О знаках отличия в сфере образования и науки» (РСФСР).

Римма Кошурникова