Проект «РУССКИЕ БАБЫ». Он родился в Нижнем Новгороде в 2017-м году. Три поэтессы — Лариса Бухвалова, Анастасия Ростова, Елена Крюкова — да, настоящие русские бабы, жены, матери, художницы слова — решили объединиться, выйти на сцены России и показывать людям свое искусство. Три женщины… три поэта… три артистки… Они возвращают русской бабьей ментальности, столь воспетой Филиппом Малявиным, Николаем Клюевым, Сергеем Есениным, Натальей Гончаровой, Зинаидой Серебряковой, Михаилом Шолоховым, Георгием Свиридовым и целым созвездием русских писателей, художников, музыкантов, силу, энергию, востребованность, красоту, мощь. Это правильный русский путь. Это красота настоящей Руси, подлинной России — в новом веке и в новом обличье.

С тремя Русскими бабами — Настей Ростовой, Ларой Бухваловой, Еленой Крюковой — есть о чем потолковать. И послушать их стихи. И понять, почему они делают в жизни то, что делают.

С новыми концертами их ждут в Нижнем, в Москве, в Питере, в Казани, во Владимире, в других городах России. В 2021 году вышла первая книга проекта.

ЛАРИСА БУХВАЛОВА:

«МЕЧТЫ МЕЧТАЮТ ОБО МНЕ»

— Ты, как любой человек на земле, мечтаешь. О чем ты мечтаешь сейчас? Что бы ты хотела изменить в своей жизни? Какого поворота ты ждешь от судьбы?

— Верней – мечты мечтают обо мне. А я – думаю о смыслах и сюжетах. Думаю, что мечта – это несколько сидячее положение в ожидании на берегу. Я же поднимаю паруса на собственном корабле. Может быть, и не линкор, но у него свой «декор». И дело, верно, не в изменении, повороте в судьбе, а речь о ходе вперёд и о стратегии ходов. Желание, конечно, есть – побольше времени, чтоб воплотить все замыслы и наброски и превратить в цельные смысловые, настоящие произведения, которые моего внутреннего критика удовлетворили бы.

— Многие литераторы негативно относятся к публикациям в Сети, любят и уважают бумажные журналы и традиционные издательства. А иные писатели, наоборот, приветствуют сетевые выступления. Как ты смотришь на всю эту обстановку? Как, по-твоему, будет развиваться система публикаций, обнародования писательских трудов?

— Люблю интернет. Он соединяет мостами берега рек, морей, и ещё — огромных пропастей. Так что я очень положительно отношусь к публикациям в Сети. Думаю, что бумажные журналы литературной направленности всё больше становятся элитарными изданиями лишь для самих авторов. Мне же интересны живые настоящие читатели. Они могут найти мои публикации в интернете. А вот для личного, уже более подробного, знакомства – книги. И в бумажном виде, и в электронном. Естественно, мне интереснее интернет-издания, чтобы не затеряться во глубине среднерусской платформы, а быть на свету.

— Ты поэт, но ты пишешь и прозу. О чем твоя проза? Считаешь ли ты, что проза и поэзия — родные сестры? Или это совершенно разные пространства искусства?

— Пишу и прозу. Пока не выношу на публику. В ней много автобиографичного. Близкого к почве, но и не лишённого признаков некоторого фэнтези. Ещё сюжетов и задумок всяких много.  О нереализованном, о невызревших плодах говорить не буду. Сказывается нехватка времени.

Проза и поэзия… они не могут не быть сёстрами – Слово объединяет. А может быть, они сестра и брат? А возможно, проза – это целый народ. Поэзия, думаю, это монолог. А проза – диалог. Многолюдность.

— Маленький русский город — Павлово… Большой русский город — Нижний Новгород… Столица Москва… Столицы Европы, мира… Где бы ты хотела жить? Или ты любишь и ценишь тот уголок земли, где ты сейчас обитаешь?

— Жить мне бы хотелось и тут, и там. Медленно, в задумчивости путешествовать. Может, я нашла бы то место, где остановилась бы надолго. А где?.. Люблю тепло. И там, где русская речь. На земле много красивых мест. В очень шумной и суетной столице – Москве я не приживусь, думаю. А вот Нижний Новгород очень люблю. Ещё люблю близость к земле, к саду, в котором можно всё обустраивать по-своему.

— Каким искусством ты хотела бы заниматься, если бы не писала стихов?

— Если бы не стихи, не писательство, то стала бы художником. Это однозначно. Это моя первая любовь как творца. Потому и сейчас всё больше рисую, хотя это с годами даётся сложнее – нет того чувства цвета, лёгкости руки. Но тянет и само сожаление об утраченном, печаль о потерянном. Оттого хочется сказать взрослым – если ваши дети тянутся к творчеству – не мешайте и не заглушайте – сожаление, пустота и большая боль останутся на всю жизнь.

— Почитай что-нибудь твое любимое…

— ГОЛУБАЯ НИТКА НА БОБИНЕ

Помню с детства – мамина любимая —
крепкая, в коробочке хранимая
нитка на бобине очень прочная.
Мама умерла, а нить не кончена.
Ушивали многое и разное
этой нитью выгоревшей, ситцевой:
Бабушка с иголкой умудряется,
мамино лицо, моё – традиция.
Ниточка посконная, небесная
не порвётся, потому что честная.
Ариадны нить во тьме космической.
Третье поколенье – не истрачена.
Сколько ей и платьев перетачано*,
сколько ей носков, трусов заштопано.
Нитка жизни. Ниточка семейная.
Из бобины, переданной Макошью*.
От иконы Троицы, от вервия*.
Тянется она, как будто вечная.
Дочке подаю – вот нитка крепкая,
голубая, бесконечно прочная.
Связанная тайной связью с предками,
Через сто галактик не закончится.

АНАСТАСИЯ РОСТОВА:

«Я НИЧЕГО И НИКОГДА НЕ ЗАХОЧУ ЛЮБОЙ ЦЕНОЮ»

— Стихи — способ познания мира? способ любви к миру? возможность противопоставить себя миру? концентрация неведомой информации? Что для тебя стихи, почему ты их пишешь? Или это необъяснимо?

— Искусство в целом — способ познания мира, альтернативный науке. Наука распиливает его логикой, смотрит, что внутри. Искусство действует иначе, через ассоциации, метафоры, интуицию. У него огромная созидательная роль, а мы, человечество, пока это недооцениваем. Но в критические минуты спасаемся им — музыкой, картинами, книгами. Для меня стихи — это одновременно и перевод с Господнего на человечий, и построение лестницы в небеса. Иногда мелодия льётся в меня, иногда я кричу или пою так, чтобы услышали в центре Галактики. Это двусторонний обмен данными… эмоциями. Зачем стихи? Затем же, зачем и губы, которые их читают. Это часть автора. Музыкант в момент исполнения произведения сливается с инструментом. Так и здесь. Это часть меня, это мой способ жить эту жизнь, ладить с миром, преодолевать невзгоды, менять реальность под себя. Но не только. Поэт может что-то разглядеть, общеважное, общецивилизационное. Интуиция ведь впереди логики бежит. Иногда удаётся поймать и вербализовать кусочек нашего общего будущего. Я его ловец. Люди не могут эволюционировать без прозрений, и прозрения нужны разные. Со времён Пушкина в этом труде мало что изменилось!

— Как к тебе приходят стихи? Звуком… или видением? Звучащий ли твой поэтический первообраз или видимый, зримый?

— Художественный образ выбирает самый “прокачанный” канал личности, приходит туда, где его легче ухватить нашим восприятием. Исторически я больше визуал, окончила художественную школу. Поэтому стихотворение для меня часто картинка, а порой ещё видео — она появляется сразу в развитии, микросюжетом. Аналогично и со сценами романов — я их просто вижу, будто сижу в кинотеатре. Например, конкретную сцену, где дочь главного антигероя раскладывает ключи от его тюрем перед организаторами восстания в надежде заслужить прощение. Один за другим, объясняя, откуда какой ключ. Стихотворение строится похожим образом, вокруг такой же небольшой сценки в развитии. Стоит лишь представить, что чувствуют главные герои.

— Ты много ездишь по миру. Как думаешь, ждет ли мир торжество глобализма? Станет ли он когда-нибудь единым и неделимым? Или народы, нации до последнего будут отстаивать и беречь свою самостийность, уникальность?

— На самом деле, сейчас не езжу, но раньше да, много путешествовала. Фактически мы дошли уже до того уровня проблем, когда пора начинать думать о планете в целом. Не будет Земли — не будет и ни одного государства на ней. Мы приблизились к самоуничтожению как никогда прежде — оружия у нас достаточно, чтобы уничтожить несколько таких планет, как наша. Климат стремительно ухудшается: на недавнем фото под значком “Северный полюс” вместо льда — вода… У меня есть четверостишие: “Сменился климат, мелеют реки, всё окаяннее наши дни — души, сломавшейся в человеке, другой душою не починить!” Последнее — корень проблем. При большом цивилизационном запросе на альтруизм, на эдаких Минина и Пожарского или, если хотите, Жанну Д’Арк мирового масштаба, у нас эпидемия эгоизма и жестокости. Грета Тунберг неспроста стала таким растиражированным образом. Есть запрос на людей, говорящих от имени Земли. Ясно, что объединяться надо. Понятно, что не стоит при этом утрачивать корни, потому что без них нет достоинства. Мы живём в сложную, но интересную эпоху. Прогнозы давать сложно, но пока господа мира ссорятся, их крепостные дружат. Отрадно, что хорошие люди сегодня помогают друг другу без границ и условностей. Будущее за ними!

— Есть ли у тебя любимые слова (фразы, выражения, слоганы), которые помогают тебе жить, которыми ты поддерживаешь себя в трудную минуту, утешаешься?

— Есть. “Ненавистники — это фанаты со знаком минус” и “Преуспеть — вот что лучше кровной мести”. Ну, и классическое “собаки лают, караван идёт”. К сожалению, часто люди смотрят на результат, не видя, сколько ты за него отдал. Они видят, как ты побеждаешь на условном ринге — будь то работа, литература, какие-то финансовые или семейные дела. Но они видят только финал, без тренировок. Это очень утомляет меня, но гораздо больше печалит. Зависть — это такой механизм эволюции. Нравятся тебе ораторы — иди, учись выступать публично. Хочется писать хорошо — вперёд, школ авторского мастерства сейчас много. Хочется зарабатывать деньги — сделай так, чтобы тебе было что предложить. Ключевое — это готовность трудиться, отдавать. “Душа обязана трудиться”, для автора это особенно верно. А ещё один слоган я сформулировала в стихотворении “Кредо”: “Я ничего и никогда не захочу любой ценою”. Для меня это до сих пор так. Человечность, справедливость, общее благо выше мелких дрязг. Мне интереснее строить. Охотники ломать всегда найдутся.

— Ты — мать. Кем в будущем ты видишь своего сына? Хотела бы ты его учить чему-то конкретному, любимому тобой — науке, искусству, — направлять, увлекать? Или ты считаешь, что все непредсказуемо, и пусть дорога сама о себе заботится?

— Сын у меня такой, что сам меня учит многому и каждый день. Мы с Толей поём песни, учим стихи понемногу. Я ему что-то с азартом объясняю, пятилетним малышам интересно, как что устроено. Вы попробуйте четырёхлетке объяснить смерть или электричество! А он об этом спрашивает. Я стараюсь смотреть, что за человек он сам. Никого пинками загонять в поэты или маркетологи я не буду, у нас не Средние Века. Одно, правда, я давно чуяла — что будет у него тяга к изобретательству, конструированию, так и вышло (он весь в деда, моего отца: налицо кудряшки-пружинки и тяга собирать механизмы). Подрастёт — будет роботов программировать. Ну, и актёрство в крови, любил выступать ещё до рождения (я с ним в животе стихи со сцены читала и в конкурсе красоты участвовала). Значит, будем искать актёрский кружок и курсы моделинга. Но перегружать не хочу — я занималась много чем, но основательно — только тем, чего сама хотела. Я хочу видеть его сильным, прокачать выживаемость. Но одной силы мало, надо послать в будущее хорошего человека. Каждая мама немного Сара Коннор. Наши дети спасут мир. Надо исходить из этого.

— Ну, и теперь… без стихов не обойдемся…

— Понимаю. Вот:

ПЕСНЯ ПАДЧЕРИЦЫ

Дорогая мачеха, я вернусь —
По весне, ручьями, как обещала,
Заменяя радостным смехом грусть,
Возвращая сказку к её началу.

Будут падать алмазы и жемчуг с губ,
Будут в серьгах и кольцах играть каменья,
Будет сердце гореть, для того, кто люб,
И начнут старики толковать знаменья…

А подснежники в пальцах моих звенят,
Как рассветы, на платье алеют маки…
Ты довольна, что выставила меня?
Или снова боишься и видишь знаки?

Дорогая мачеха, что с тобой —
Частокол полит дёгтем и неприветлив,
Вьются чёрные вороны над трубой,
А на ветках вокруг черепа да петли?

Ты напугана. Я всё равно иду —
Птичьи трели проталины предвещают.
Мой огонь никогда не сдаётся льду,
Но казнить не умею — лети. Прощаю.

ЕЛЕНА КРЮКОВА:

«ЛЮДИ ПРИХОДЯТ И УХОДЯТ, А ИСКУССТВО ОСТАЕТСЯ»

— Какое место у стихотворного текста в мире Елены Крюковой, среди монументальной прозы, академической музыки? Почему автор-романист пишет стихи и песни?

— Скорее, почему автор-поэт обращается к крупной прозе и не покидает серьезную музыку, да еще и сам пишет песни… Вся моя проза пропитана поэзией. Сиречь — музыкой. Первотолчок — поэзия. Она зародыш, она плод, она дитя, и она мироздание, вся, в совокупности, Вселенная, Универсум. Поэтому поэзия — первоклетка. Первокнига. Протокнига. И книга-постлюдия — та, что будет жить после тебя. Если — будет.

А про место стиха в моем текстовом мире, который и есть мир духа, я, честно, ничего не знаю. Как можно знать тайну? К ней даже мыслью нельзя прикасаться: разрушится. Сгорит. Эта стихия есть огонь. Стихи + я.

— Как рождается художник в человеке? Зачем нужны эти муки второго рождения через уникальный, подчас очень болезненный жизненный опыт? Когда Елена Крюкова сказала себе, что она художник слова?

— Это ей, Елене Крюковой, сказали это; вышептала жизнь прямо в лицо, усмехаясь. Искусство художнику врождено. Пусть даже он становится художником под старость лет. Все равно это у него в крови, в генах. Страдание жизни, живое горе, живая острая боль не есть воспитание в тебе художества. Они подчас отношения не имеют никакого к твоим произведениям, и даже могут помешать их написать. А могут и помочь. У кого как. Художество мне — счастье. Я счастлива искусством и тем, что я художник, что я искусство делаю, леплю, рождаю, что это величайшая радость, такая же, как большая любовь. Любовь и искусство — родные, они обнимаются в человеке. Они наши поводыри. Ведут нас и по Аду, и по Раю. Поэтому никакая мирская боль нам с ними не страшна. Плевать на любое мучение, если с тобой твоя любовь и твое искусство. Ты с ними если и умрешь — воскреснешь. Точно.

— Как удаётся справляться с тем, что напророчено? Что удерживает на краю, какие соломинки? Как Кассандре-пророчице живётся с собственной проницательностью?

— Спасение — смиряться и терпеть. Идти в толпе средь людей. «Средь людей, в толпе вокзальной пробираясь тяжело…» Дышать глубоко, глядеть ясно. И знать, что за это — тебя не пощадят. Люди не прощают рентгена мысли и чувства. Не прощают большой и красивой любви. Не прощают успеха, сильной, крепкой поступи, движения вперед. Вот этого, пожалуй, не прощают больше всего. Чужой успех — для многих нож острый в сердце. И вообще чужой почерк; чужое высказывание; чужой голос; чем он необычнее, тем больше ему сопротивления от людей банальных и стереотипных, да и от талантливых тоже, потому что ты, неудобный, неизвестно откуда возникший, им солнце их таланта застишь; мало кто умеет радоваться собрату и праздновать счастье сестры; чаще ты тем, кто занимается тем же, что и ты, соперник, а не соратник; и тебя окружают частоколом молчания, и ты живешь, как в вате. Как в гермокамере. Вроде бы никому не нужный со своей поэзией, музыкой. Кричишь — а тебя не слыхать!

Терпение! Акценты расставит время.

А может, и не расставит. Здесь важно обладать здоровым пессимизмом. Люди приходят и уходят. А искусство остается. Но далеко не всегда люди остаются в искусстве. Даже те, кто при жизни гремел и звенел.

— Где лучше всего пишется, как это происходит? Как не спугнуть музу и перенести на бумагу уже то, что уже додумано, дофантазировано?

— Чайковский говорил: никакого вдохновения нет, я сажусь за стол и пишу, и все, все так просто. И вдохновение в конце концов приходит.

Понятно: Петр Ильич проповедовал, что вдохновение — результат работы. Но оно может прилететь и само по себе, вне всякого письменного стола. И тогда ты вскакиваешь с кровати среди ночи и судорожно, быстро записываешь на чем попало то, что тебе привиделось, прислышалось. Так Берлиоз написал «Ракоци-марш». Так Руже де Лиль написал «Марсельезу». Так Бетховен набросал эскиз Оды к Радости, финала Девятой симфонии. И сотни, тысячи примеров. Было ли такое у меня? Было. Сто раз. Вдохновение побеждает сон, подчиняет тебя, и ты час, другой, третий, дрожа и пылая,  живешь в другом мире, не в этом. Как на том свете.

А вещь никогда до конца не додумывается, по крайней мере у меня. Она, даже и написанная и вроде бы законченная, остается с открытым финалом. Такая… интерактивная. Просит иных голосов, вмешательства, свежего ветра. Я, автор, понимаю: сделать это — значит переписать вещь. Это значит сделать ее другой, родить другого ребенка вместо вот этого, желанного, выстраданного. Поэтому важно вовремя остановиться. Музыка сама знает, когда ей закончиться. Сама себя выдыхает — в молчанье. В царство тишины.

— Литература создаёт идеи, которые меняют мир. Доводилось ли становиться этому свидетельницей? Случалось ли такое, что ваша книга поменяла чью-то жизнь?

— Если даже и поменяла чью-то судьбу — кого-то спасла, а кого-то, быть может, обрекла на страдание — я этого не знаю. Хотя вот одна женщина мне однажды сказала о романе «Юродивая»: «Лена, вы проводник! Вы мой Вергилий, вы вывели меня из Ада…» Из какого Ада — я ее о том не расспросила. Постеснялась. Лишь склонила голову и помолчала, подписывая книгу.

Если вспомнить, сколько мне — мне в лицо, человеку Елене Крюковой, и в адрес моих книг — бросали грязи, оскорблений, чудовищного о них и обо мне вранья, ругательств, клеветы, вы бы изумились… Как я все это выдержала? И посейчас выдерживаю? И, главное, — почему? За что?

Ох уж эти вечные русские вопросы: что делать, кто виноват, и — за что…

Ответ прост. Сейчас я уже не терплю, не рыдаю и не отчаиваюсь. Я этому… радуюсь. Я научилась радоваться злу. Оно — урок. Наука. Опыт. В мире без зла не проживешь. Оно — неотъемлемая составляющая бытия. Жизни художника в том числе. «Научились ли вы радоваться препятствиям?» — гласит тибетская мудрость. И православные исихасты о том же. И суфии о том же. И юродивые Христа ради о том же. И вайшнавы о том же. Один православный батюшка тихо повторил мне слова Христа: «Молитесь за врагов ваших». Когда я стала так молиться, стали происходить чудеса. Иные враги превратились в друзей. Я говорю это не для атеистов. Верующие поймут меня.

Так что, прежде чем моя книга поменяет чью-то жизнь, пусть лучше Вечная Книга, Священное Писание, поменяет жизнь — мою. Я согласна.

— Как автор определяет свою победу, когда он говорит себе — «сделано на века, это останется в памяти человечества»? Какой подвиг нужно совершить, чтобы это случилось?

— Никакой. «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется». То, что Александр Блок после того, как закончил поэму «Двенадцать», записал у себя в дневнике: «Сегодня я — гений», — никоим образом не руководство к действию. Вы запросто в этом случае можете принять желаемое за действительное. По сути, нет ничего вечного. Все устаревает и умирает. Вечные книги, да, золотом вписаны в историю литературы, но это не значит, что они горячо востребованы, что их повсеместно читают. Кто сейчас читает «Юлия Цезаря» и «Хроники времен короля Генриха Шестого» Шекспира? Кто читает Марселя Пруста? Кто читает советских писателей пятидесятых, шестидесятых годов? Даже Распутина и Астафьева читают редко и мало кто: старшее поколение, уже уходящее. Молодежь читает романы в жанре постапокалипсиса, модные книги, премиально раскрученные. Уходят времена, а с ними уходят люди. Да, Достоевский и Лев Толстой — вечны! Я их апологет. Безумно и навсегда их люблю. Но сколько я знаю людей, у которых рот зевотой на сторону сворачивает, когда произносишь святое это имя — Федор Достоевский!

И ведь Федору Михайловичу все равно, кто его любит, кто не любит, кто никогда не узнает. Он есть у русской и земной культуры — и этого довольно.

Невероятную силу надо иметь — и смело вложить ее в свои книги, чтобы они жили долго, как можно дольше. Жаль мне автора, который выкликает: «Я бессмертен!» И тут же вспоминаю Арсения Тарковского: «Бессмертны все. Бессмертно всё. Не надо бояться смерти ни в семнадцать лет, ни в семьдесят…» Но какая же тут другая интонация! Всеобщего объятия. Просветления. Невероятной печали и небесной, слёзной, синеокой любви.

И подвигов не надо, и уныние прочь. Есть только жизнь. И смерть, апофатичная, несказуемая, невероятная, непознанная и непознаваемая. И она включена в орбиту нашего художества. Счастлив тот, кто прикоснулся к ней при жизни. А Христос был счастливее всех. Он переплыл смерть — и Он воскрес.

— Елена, сейчас уместны стихи…

— Надежда, не вопрос. Мы — стихами звучащие, стихами поющие Русские бабы.

ИСТИНА

Кто торгует Родиной. Кто торгует тьмой.

Полоумно мечется навсегда немой.

—

Я гляжу в молчании. Я стою одна,

Бедное дыхание, Лотова жена.

—

Крик был: не оглядывайся! Оглянулась я.

Рынок мой, позорище, новая семья.

—

Рынок мой, пожарище, лютая сума,

Господа-товарищи, братья задарма!

—

Так торгуют падалью, папертью на слом,

Руганью и памятью, хорами хором,

—

Похоронкой скомканной, стоном тишины,

В лоскуты раскромсанной горечью войны!

—

Так торгуют гадиной, жжет подзубный яд,

Так торгуют краденым — всем глаза слепят!

—

А с несчастной истиной — снег глаза слепит —

Девочка, вся выстыла, на ветру стоит.

—

А почем же деточка, чуть видна-слышна,

А почем же, милая, истина одна?

—

Смотрит в душу дитятко бирюзами глаз.

Смотрит, как в последний или в первый раз.

—

Тихо льнет улыбка бабочкой к губам.

Тихо шепчет: истина… я за так отдам…

—

Тихо поднимается нежных рук черпак.

Божию мне истину отдают за так.

—

Светлую мне истину дарят на века.

Льется, льется чистая синих глаз река.

—

И беру я истину, как котенка, в горсть,

Вся в снегах неистовых, в дольнем мире гость,

—

А вокруг мя торжище пляшет и поет,

А вокруг мя толпами мечется народ!

—

И никто не видит старуху в платке,

С ней девчонку малую, нежный снег в руке,

—

Плачут-заливаются, крестят дружку друг,

Навек обнимаются, не разнимут рук.

С тремя РУССКИМИ БАБАМИ

беседовала поэтесса

Надежда Князева-Конкина

(Арзамас)