Об авторе:

Ольга Александровна Яцунова родилась в Карелии, под Медвежегорском, где ее родители строили посёлки вдоль железной дороги Ленинград-Мурманск. Война их застала на станции Хвойная, под Ленинградом: Ольге было около четырёх лет, ее маме 23, папе 26.

Отец Ольги Александровны, Яцунов Александр Николаевич, с первых дней и до конца войны воевал на Волховском, Карельском и Ленинградском фронтах рядовым, сапером, снайпером, разведчиком, комбатом. Мама, — Елена Ивановна Лимина, успела эвакуироваться с Ольгой в Вологду, где всю войну была на военном положении, работая в Управлении Северной ж.д. Сразу после войны её командировали в Ленинград на трёхгодичные инженерные курсы. До окончания войны Ольга жила у тёти, маминой сестры. Научилась с 4х лет писать письма отцу и читать его солдатские треугольнички. Эта привычка писать сохранилась на всю жизнь: школьные стенгазеты, институтская многотиражка, областные и центральные газеты («Советская Россия», «Известия»), внештатным автором которых ей довелось быть. Мешки читательских писем с откликами побудили написать книгу «Не такая, как все?» Это материнская исповедь. Замужем Ольга Александровна 56 лет. Работала с мужем в Магадане, на Чукотке, в Якутии. Две дочери, семь внуков и внучек, есть уже правнуки. Вот для них Ольга Александровна и пишет. Дети должны знать свою родословную и чтить предков.

Кукла

28 февраля 2010 г., Сорокино

Не слышно вашего неутомимого щебета, мои ласточки, ни в доме, ни в саду… Зато глаза мои постоянно останавливаются на ваших игрушках, книжках, красках, мозаиках. Помните огромный разноцветный короб, полный ваших мишек-мышек, всяких зверюшек и кубиков? А уж кукол-то! Одежка, посудка, всякая всячина… «Богато, ой, богато живет сестрица наша!» — говорили завистливые купеческие дочки, вспомнили в какой сказке? А я смотрю на все ваше оставленное богатство не с завистью. С запоздалым сожалением и любовью вспоминаю мою единственную детскую игрушку, о которой я теперь хочу рассказать вам.

До самого начала войны – почти до четырех лет я жила с родителями на станции Хвойная, куда нас перебросили из глухого карельского поселка Масельгская, где я родилась. Папа мой, ваш прадедушка Саша, был очень молод, но руководил строительством новых населенных пунктов вдоль Беломоро-Балтийского канала, рядом с которым проходила железная дорога. Тогда на нашей станции были только полосатые столбики, будка с семафором да строящиеся магазин, баня, контора и все, что полагается для начала жизни и работы, а главное – барак для семей строителей. Мама, тоже по образованию строитель, рвалась на работу, да не могла найти няню для меня в этой глуши. Окна маленькой нашей квартирки выходили прямо в лес. Детей в Хвойной было «раз-два и обчелся», да и то я так думаю, потому что запомнила, как мне засветили шишкой в нос: рев, кровь и звон стекла от прямого попадания в окно тамбура нашего барака.

А все это я так долго и подробно объясняю, чтобы вы сообразили, — ну откуда в такой глуши возьмутся игрушки? Конечно, папа наверно привозил мне что-нибудь из Ленинграда, куда ездил в командировки. Но это были нарядные платья, часто одинаковые по фасону, зато разных цветов, — он забывал, что такая вышивка, кармашки, оборочки уже были, но как все папы, он любил наряжать дочку, то есть – да, да – меня, вашу бабушку! Поэтому платья, пушистую шубу с капором и шеренгу разноцветных, стоптанных на одну ногу туфелек у двери я помню, а вот игрушки – ни одной! И об их существовании я очень долго не подозревала, — ведь потом была война. Но вы не думайте, что я не умела играть. Мама – Леля, молодая, весёлая, всё время пела, шутила, играла со мной в прятки, жмурки, а папа катал на велосипеде и учил играть в городки. Но больше всего мне запомнились игры с няней Шурой – мама наконец-то нашла деревенскую шестнадцатилетнюю девушку, ставшую мне скорее старшей сестрой, чем  няней. Это она (я вам рассказывала раньше) наливала в корыто воды, сажала меня в него, и мы пели, показывая руками: «делай так, делай так, и вот так!» Вы, конечно, вспомнили эту песню, ведь я каждого из вас, начиная с Вани, учила быть «отважными волками морскими», особенно когда купались в ванне, в бане или ложились спать – на кровати:

Ходят волны кругом ВОТ ТАКИЕ,

Вот ТАКИЕ, большие, как дом!

Мы, отважные волки морские,

Смело в бурное море плывем.

Паруса мы натянем ВОТ ТАК!

Якоря мы поднимем ВОТ ТАК!

Веселее, моряк,

Веселее, моряк,

Делай ТАК, делай ТАК,

И – вот ТАК!

Вспомнили? Не забудьте, пока подрастаете, слова и движения руками, чтобы потом, когда у вас появятся детки (мои правнуки), научить их этой весёлой песенке:

Поплывём мы в далёкие страны,

Где блестящие звёзды видны,

Где на ветках сидят обезьяны

И гуляют морские слоны.

Потом тот же припев и – руки вверх, в стороны, а дальше можно фантазировать, потому что я уже забыла, как мы с Шурой жестикулировали. Но вот какая надежная всё-таки вещь – наша детская память, — ведь я же с четырех лет помню эти слова, но главное – тот задор, с которым мы её вопили, поднимая брызги и «волны»:

Если в море мы будем купаться,

И акулы на нас нападут,

Мы не будем дрожать и пугаться,

Перебьём всех акул в пять минут!

Наши ружья поставим ВОТ ТАК,

Якоря мы поднимем ВОТ ТАК,

Веселее, моряк,

Веселее, моряк,

Делай ТАК, делай ТАК,

И – ВОТ ТАК!

И думаете, друзья мои, почему я записала для вас (и моих правнуков) эту песенку? А потому, что я больше её ни от кого никогда не слышала и в песенниках ни в каких не встречала. А мне хочется, чтобы память о наших с вами играх сохранилась в ваших сердцах и в вашей памяти. Идёт?!

А потом началась война, и папа сразу ушёл на фронт. Нашу станцию бомбили день и ночь, я помню, как сонную меня мама с Шурой одевали в ту самую очень пушистую коричневую шубу с шаровидным лохматым (что это был за зверь, до сих пор не знаю) капором. Я стояла на столе – почему-то они ставили меня на стол! – и ревела, мне не хотелось идти в землянку и слушать завывание сирены и разрывы бомб. Немцы быстро двигались к Ленинграду и пока его полностью не окружили, нас с мамой эвакуировали в Вологду. А няня Шура скорее всего ушла на фронт, как большинство молодых девушек, и если жива – тоже вспоминает весёлые игры с Ляличкой.

«Все для фронта», — висели плакаты, и в тылу мы начали голодать, ведь никто не ожидал этой войны и припасов не делал. Тогда мама отвезла меня из Вологды к своей старшей сестре в Архангельск. Тётя Лида уже закончила медицинский институт и работала главным врачом больницы, родильного дома да ещё завучем медицинского техникума в пригороде Архангельска – Маймаксе. Несмотря на то, что тёте моей было только 30 лет, а маме 25, обе они, как и все женщины тыла, выполняли ответственную  работу сверх своих сил. Тётя Лида получала литерный, то есть усиленный паёк: немного масла, сахару и муки. Врачам не давали умереть с голоду: они обучали медсестер, вчерашних выпускниц школ, которых сразу отправляли на фронт. А в больницу и роддом привозили со всей округи – здоровые врачи ушли на фронт. Тётушку мою не взяли: она была инвалидом с детства, у неё ножка была на 12 см короче другой (детский церебральный паралич после болезни, которую она перенесла в 1,5 годика), и она сильно хромала, носила специальные ботинки, и вообще была мужественным человеком и очень знающим, талантливым врачом

А незадолго до моего приезда случилось страшное несчастье: в водоёме для сбрасывания с крыш фугасных, зажигательных бомб утонул её маленький сын Алик. Он был моим двоюродным братом, беленький полненький карапузик. У него тоже не было игрушек, ведь ему не исполнилось ещё и трёх лет, ему не успели до войны купить их. И он любил играть с детским противогазом, всегда носил его за спиной «на случай газовой атаки» и наверно гордился своей военной экипировкой. Нянь в то время уже не было. А тётя Лида с темна дотемна была то в техникуме, то в больнице. Присматривала за Аликом, а потом за мной завхоз общежития для медсестер – Татьяна Малофеевна, пожилая женщина из местных аборигенов – одной из северных народностей. Она говорила своеобразно, малопонятно и была немногословна. Видимо, не углядела, как Алик подошёл к яме, куда ему накрепко запрещалось мамой ходить… Его нашли по противогазу, плавающему в студеной воде.

Вот почему мне было приказано не выходить из дома одной. Но иногда я чёрным ходом выбиралась в лес, который рос прямо у крыльца за домом, и собирала мои любимые цветы и резные листья папоротника. Иногда попадались ягоды морошки. Запах того болотистого леса, хвои елей, можжевельника и разнообразного мха я до сих пор ощущаю иногда и в наших лесах.

А вот любимых цветочков – «звёздочек» — здесь почти нет. Как-то однажды шестилетний Ваня принес мне в Настасьино один цветок – маленькую беленькую звёздочку на тонюсенькой ножке, с красной капелькой посередине. Вот это был он, мой цветок. Такой беззащитный и хрупкий, как мы, дети войны, как Алик и я…

Ну вот и пришло время рассказать о моей единственной любимой игрушке.

Тётя Лида, как и все люди в те военные годы,  почти не бывала дома, только ночевать приходила, ни выходных, ни праздников не было, все работали сверх сил. И каким образом мы  с нею оказались в гостях у соседской старушки, я не помню. Возможно, она заболела, и тётя пришла её лечить, взяв меня с собою. Я чинно села на стул: нас воспитывали в большой строгости и ходить по комнате или разговаривать, пока тебя не спросят, не полагалось. Но рассматривать обстановку, наблюдать – не возбранялось же! И я – обомлела! Напротив меня на кровати сидело совершенно живое маленькое существо. Красивее я ничего в жизни не видела. Глаза голубые, розовый ротик, настоящие коричневые локоны до плеч! А на плечах-то, ах! Какое роскошное платье, какие кружева, оборочки, рюшечки, — все  — совершенство, все – глаз не оторвать! Я их и не отрывала. Я не могла наглядеться на эту чудную игрушку (может, я и слова такого не знала даже), я верила, что это что-то живое и в то же время – не настоящее. Никто тогда для меня в комнате уже не существовал…

Ну конечно, и тётя, и хозяйка квартиры заметили моё потрясение. Тётя Лида, человек строгий и волевой, привыкла к ударам судьбы и ужасам войны, ведь в тыловую больницу привозили раненых с фронта, но она была, как все Лимины, впечатлительна и великодушна. Она всё поняла. Как увести меня? Как оторвать от этой первой в жизни игрушки?..

Я запомнила только одно, что хозяйка, несмотря на дорогую память о прошлом, все же рассталась со своим сокровищем. И ещё помню, что тётя заплатила за куклу неслыханные деньги – сто рублей.

К сожалению, мои дорогие, я не помню, как я назвала свою красавицу, но всю войну я её берегла и не расставалась с нею, пока… Пока не выросла, не переехала в Вологду после войны, пока у меня не появились другие игрушки и пока не надумала её переодеть в одежду, сшитую собственными руками. Расчесать её настоящие (ведь это была ещё дореволюционная кукла богатых барышень!) волосы… Ну, а что было дальше, вы сами догадываетесь: её постигла судьба ваших «Варенек», «Лизочек» и других фарфоровых и «настоящих» модниц в дорогих платьях.

Но память о ней, единственной, сторублевой, непревзойденной (я даже среди ваших такой не видала) красавице, осталась на всю жизнь. Как и сожаление о моей жестокости, небрежности и невнимании к щедрости моей любимой тёти. Как бы я сейчас берегла эту куклу… Я бы показывала её вам, а переодевать, расчёсывать не разрешила. Тогда это был бы не рассказ, а живая память о ней.

Цветные стеклышки

14 апреля 2010 г., Сорокино

В войну мы не росли. И даже несколько лет после неё. Почему, — спросите? От голода. И на улице почти не бывали: «воздушные тревоги», бомбёжки – опасно. Так что никаких витаминов, — ни «А», ни «С», ни солнышка, — вот маленькими ростом долго и оставались. И я, и дедушка ваш Владимир. А что красивого мы видели вокруг? Развалины, окна с чёрными шторами (затемнение от налётов врага), на улицах противотанковые «ежи». И всё-таки мы были дети, как вы, и игры придумывали сами, кому какая фантазия придёт в голову. Об одной такой моей «фантазии» я вам сегодня и расскажу.

Кончилась война. В тот победный 1945-й год я пошла в школу. Вернее даже сказать – в школы, потому что иногда за год я меняла их по несколько раз. Первую четверть первого класса училась в Архангельске у тёти Лиды, а потом пошло-поехало: Вологда, Елец, Ленинград, Петрозаводск, Подмосковье, снова Архангельск, снова Вологда… И только последние два года я училась в Нижнем Новгороде. Я посчитала – девять школ за десять лет, — представляете, сколько учителей меня учили, и сколько раз мне приходилось привыкать к новым одноклассникам? Но это было не главное. Самыми трудными (но и самыми счастливыми! – потом расскажу – почему) годами были два года в послеблокадном Ленинграде: третий и четвёртый класс. Мне 10 и 11 лет.

Вся моя внешкольная жизнь – в очередях, еды в городе не хватало, и надо было вовремя отоваривать продуктовые карточки. Я вот написала эти слова и удивилась: вы же их не знаете, этих слов, знакомых в войну каждому младенцу. «ОТОВАРИТЬ» — значит вместо талончика, оторванного от «КАРТОЧКИ», на которой проставлены числа месяца, получить порцию хлеба, крупы, постного масла. У нас, детей, были свои – детские, иждивенческие карточки. Мы, дети, были иждивенцами, потому что не работали, а находились НА ИЖДИВЕНИИ родителей, как и неработающие старики. Карточки нельзя было потерять, и надо было беречь, чтобы в очереди их не вытащили, не украли, не вырвали из рук… Отнесу портфель – и в очередь.

— Кто последний? – спрошу у такой же худой, как я, тетеньки-блокадницы (новые-то люди тогда в Ленинград не ехали).

— Я, доченька, становись за мной, да не отходи никуда, а то потом не пустят, скажут, что не стояла. Да карточки-то береги! – ленинградцы тогда очень любили друг друга, особенно детей – слава Богу, — выжили!

И стою я, «от горшка два вершка» с сеткой до полу, потому что сумок в войну не шили – вся материя и кожа шли на обмундирование (то есть на одежду воинам).

Ребятки мои! Вы извините, что я никак не доберусь до сути, вы же представить сейчас не можете, что такое война, а я хочу, чтобы вы ценили своё замечательное мирное время, в которое вы живёте. Поэтому «показываю» вам войну.

Стою это я, стою… Уже и вчерашнее правило по русскому, и по арифметике вспомнила и отбарабанила (в памяти, естественно!), и новые английские слова повторила (война войной, а английскому нас с третьего класса учили). В очереди все уроки я учила, потому что времени на занятия дома уже не оставалось, надо было примус разжигать, суп варить, ведь мама только к ночи из института приедет. Ей на родительские собрания некогда ходить, так что я учиться должна только на пятёрки: нельзя огорчать и отвлекать маму. «Сделав» таким образом все уроки, стала искать себе новое занятие. А солнышко припекает, речка Пряжка сияет за углом булочной, вдоль стены которой мы длинным хвостом выстроились. Светится вода, а что ещё так сияет? Прищурюсь – ещё больше сверкает синим, оранжевым, зелёным цветом, словно драгоценные камни рассыпаны по земле. Выскочила из очереди, подбежала… Это стёклышки мелкие завалились между камнями брусчатки. Асфальта на дорогах тогда не было, камень к камушку тщательно подбирали и укладывали полукругами или рядами специально обученные каменщики. Вот между этими камнями за двести лет существования Санкт-Петербурга и завалились сотни «брильянтов», «сапфиров» и «изумрудов». Собрала самые красивые, зажала в ладошке и вернулась в очередь. Нет ли ещё где сокровищ? Очередь движется, а я подбираю хрусталики розовой вазы или какой-нибудь сахарницы небесного цвета. Интересно ведь придумывать, чем был этот кусочек «янтаря», пока не оказался здесь, на улице. А улица эта знаменитая, раньше звалась Офицерской, теперь – Декабристов. И напротив нашей булочной – дом поэта Александра Блока, который писал: «Дом, улица, фонарь, аптека…» Но тогда я стихов Блока ещё не читала, знаменитых этих строк о нашей улице не знала, но именно здесь открыла свою «золотую», вернее – брильянтовую «жилу». Это был источник радости, красоты и неограниченных возможностей – ведь стекляшек – только наклонись. Пересыпаешь их с руки на руку на солнышке – ух, как сверкают!

Несу однажды сетку с картошкой, стёклышки собираю. Вдруг сетка стала как пушинка, — это дядя Коля Буряк, мамин однокурсник, её подхватил и понёс в общежитие. Дядю Колю (а по-ихнему, по-студенчески – Кольку Буряка) знали как главного кормильца в маминой группе. Вчерашний разведчик, молодой, но – вся грудь в орденах, — он мог раздобыть, выменять, выпросить что-нибудь съестное, для этого его посылали в «командировку» то к себе на Украину, то в Крым, не зря же Буряк – по-украински – свёкла. Он был весельчак и любимец группы, о нём ходили легенды, о которых я вам потом как-нибудь расскажу. А пока – он сам маме рассказывал шёпотом, думая, что я не слышу.

— Иду я вдоль Пряжки, глядь, — впереди наша Лялька сетку с картошкой почти по земле волокёт, а сама как курочка всё клюёт что-то, наклоняется и снова идёт. Как Ванька-Встанька. Спрашиваю: «Лялька, ты что это делаешь?» А она с загадочным видом: «Собираю брильянты, дядя Коля!» Открыла спичечный коробок, а там разноцветные осколки – стекляшки. Ленка, я в госпитале не плакал, а тут слёзы навернулись. Всё у наших ребят война отняла, только не умение радоваться даже такой мелочи…»

Конечно, я знала, что всё моё богатство ненастоящее, но ведь как красиво, как переливается. И вот однажды мама принесла мне тонкую длинную трубочку, оклеенную разноцветной бумагой. Трубочка закрыта с одного конца матовым стёклышком, с другого – был небольшой «глазок», прозрачный. Догадались, что это? А я тогда – нет. Потому что видела впервые. Мама поднесла «глазок» к моим глазам и начала трубочку вертеть… Я долго не могла оторваться от узоров, я «ткала ковры» поворотом то вправо, то влево, — они не повторялись. Это чудо можно было создавать самой.

С тех пор калейдоскоп стал моей любимой игрушкой. С ним связана смешная история в институте. Вот как это было.

Летом после защиты диплома мы отдыхали в спортивном лагере на берегу Горьковского моря. Вечерами – викторины, танцы, кино и так далее. Однажды устроили большой межвузовский поэтический турнир. Приехали ребята из других институтов – они тоже разместились вдоль берега. Состязались будущие врачи, педагоги, музыканты, художники, и физики, и лирики – на лучшие стихи. В жюри сидели маститые нижегородские «классики». В результате у меня первое место и звание чемпиона, меня ждёт «высокая награда». Много замечательных книг, роскошных кукол, мишек, шоколада, коробок конфет и даже «Шампанского» бутылка на огромном столе разложено было. Председатель жюри говорит:

— Ты победила, выбирай первая то, что тебе понравится, — любое.

Я походила вокруг стола, поискала, что бы взять на память? Выбрала. Показываю, мол, беру вот это.

Зал молчит. Потом раздался хохот:

— Ну ты даёшь, Яцунова, ну лучшего ты тут не нашла! Хоть бы бутылку «Шампанского» за твою победу выпили!

Они смеялись над моим калейдоскопом, который и впрямь выглядел невзрачно на фоне ярких игрушек.

А когда росли мои доченьки, ваши мамы, эту игрушку стали делать понарядней, были уже и большие, и маленькие, и пластмассовые, разноцветные. Конечно, девочки их неизменно вскрывали: что там внутри, как получаются узоры? Я их не ругала, ведь я и сама распотрошила тот первый мой – мамин калейдоскоп.

Теперь вы знаете, почему над моей кроватью на стенке висит вместе с колокольчиками и всякими звенелками крошечный жёлтый цилиндрик с узорами. Посмотришь в него на свет, и снова жизнь такая разнообразная, непредсказуемая и заманчивая, как эта изменяющаяся картинка. И последнее.

Как-то однажды, уже взрослая, вертела в руках эту игрушку и вспоминала – где же ещё я видела такую россыпь цветных стёклышек? И вспомнила. В самом раннем детстве, до войны, на станции Хвойная, любила я подниматься на железнодорожную насыпь. Вдоль неё стояли полосатые (чёрные с белыми полосками) столбики, а под ними – кружки, засыпанные мелкими разноцветными камнями и осколками стекла. На солнце эти кружки на земле и были как коврики калейдоскопа. Теперь я их «узнала».

Наверно у каждого взрослого есть хоть один «свой» цветок, запах, игрушка – память детства. Наверно, чтобы помнить до старости и сохранить как верных спутников жизни. А возможно даже – чтобы унести с благодарностью Туда, где все ещё лучше и прекрасней, чем на Земле?..

Ольга ЯЦУНОВА

На фото к рассказам: Ольга Александровна Яцунова с мужем.