Могут ли ангелы быть опальными?

Учитывая малую информированность человека об оных сущностях вообще, можно предположить, что они могут быть какими угодно…

Ангелы опальные, Светлые, печальные,

Блески погребальные Тающих свечей,-

Грустные, безбольные Звоны колокольные,

Отзвуки невольные…

 Звукопись Бальмонта, может быть, и отсылает к реальности ангелов, должных, по определению, знать все лады всех песен, однако сильно отдаёт Фетом…

Разумеется, Бальмонт самостоятелен, конечно, как и всякий поэт (тем более большой!) он испытывал много влияний, но стойкое ощущение повторения Фетовский музыки достаточно сильно.

 Бальмонт жил музыкой – черпая её у предшественников, выдавая несколько (или чрезмерно) самолюбивую декларацию: Я – изысканность русской медлительной речи… — он жил звукописью: её законам подчинено всё струение и стремление его стихов…

 Иногда игры его, ставшие хрестоматийными, зашкаливают, и чуждый чарам чёрный чёлн едва ли насыщен смыслом чрезвычайно…

 Да и лодки не так треплет речная волна – тут нужна большая прозаизация…

 Однако тема Бальмонта специфична, и интересна – тема его: жизнь, пропущенная через фильтры музыки; жизнь, подчинённая напеву, жизнь…

 Она всегда есть – даже, когда её нет.

И что бы вы ни делали – вы всё равно будете жить, даже если умрёте.

Под сладкозвучье медоточивое символистских стихов, имеющих в виду смерть, когда указан закат.

 Есть великая тема всеобщности, отодвинутая в наши дни, слишком измазанные в ядовитой субстанции эгоизма, алчности и прочих человеческих… грязей – тема эта, тем не менее, реальна, и старый русский философ Н. Фёдоров, вводящий её в прошлую современность, был прав, как никто: все – осознано, или нет – подчинены этой теме (банкиры меньше, чем поэты, разумеется).

 И вот она раскрывается лилией созвучий у Константина Бальмонта:

Моя душа — глухой всебожный храм,

Там дышат тени, смутно нарастая.

Отраднее всего моим мечтам

Прекрасные чудовища Китая.

Дракон — владыка солнца и весны,

Единорог — эмблема совершенства,

И феникс — образ царственной жены,

Слиянье власти, блеска и блаженства.

Велеречивая прелесть Бальмонта (без холостых церковных ассоциаций), вырастая из Фета, по-своему входит в реальность…

Количество написанного и переведённого Бальмонтом велико, может быть, избыточно.

 И, при всём, что количество часто в поэзии играет против качества, лира Константина Бальмонта не разбита: вот она, живёт и звучит, опровергая все военные хитросплетения времени…

…сама фамилия его уже звучала экзотической музыкой, обволакивающей и драгоценной: Бальмонт – словно цветок космических стран раскрывался, даря необыкновенным содержанием.

 К. Бальмонт был поэт музыкальных переливов, торжествующего звука, нежных его оттенков, бархата речи, но и – её млека и смысла…

Как стих сказителя народного

Из поседевшей старины,

Из отдаления холодного

Несет к нам стынущие сны,—

Так, темной полночью рожденные

Воззванья башенных часов,

Моей душою повторенные,

Встают, как говор голосов.

Он был мистиком: сквозь созвучия, соплетаемые им, предлагаемые миру, словно просвечивали иные миры, чья образность и определяла наш, повседневный: но повседневность как раз претила Бальмонту.

Ему логично было влиться в символизм: широкую реку, отсвечивающую лиловыми и фиолетовыми огнями, ибо мистицизм оной держался именно на изобилие таинственного, что так любил Бальмонт.

 Но он был – вестником всеобъемлющих доброты и мира, он волхвовал, в то же время определяя с предельной чёткостью:

Мир на земле, мир людям доброй воли.

Мир людям воли злой желаю я.

Мир тем, кто ослеплен на бранном поле,

Мир тем, в чьих темных снах живет змея.

О, слава солнцу пламенному в вышних,

О, слава небу, звездам и луне.

Но для меня нет в мире больше лишних,

С высот зову — и тех, кто там, на дне.

Круг всеобщности, словно очерченный старым русским философом Фёдоровым, проступал и раскрывался с волнующей, фантастической силой.

Ах, как мало чувствуют люди на земле единство своё!

Ах, как можно было бы изменить в лучшую сторону жизнь людей, если бы это чувствование сделалось всеобщим!

Бальмонт сиял звукописью: Будем, как солнце!

 …но и трагизм бытия изломами просвечивал в поэтических волнах Бальмонта, вспыхивали свечи погребальные, и ангелы опальные скорбно склонялись над гипотетическими мраморными плитами:

Ангелы опальные,

Светлые, печальные,

Блески погребальные

Тающих свечей,-

Грустные, безбольные

Звоны колокольные,

Отзвуки невольные,

Отсветы лучей…

И он различал аромат солнца.

Капли мистического мёда, словно волшебная преображённая кровь, блестели на изломах его сонетов; и мир его – насыщенный и темпераментный, мистический и своевольный – колыхался, обширно поднимаясь к небесам духа.

      Александр Балтин

Фото взято с сайта interesnyefakty.org