155-летию со дня рождения посвящается

Родовое древо. Семья.  Детские годы.

I.

Константин Бальмонт происходил из дворянской семьи, имеющей многовековые родовые корни, чем очень гордился.

Его отец Дмитрий Константинович, предположительно, имел скандинавское происхождение (по некоторым источникам – шотландское). Сам поэт писал:

«По семейным преданиям, предками моими были либо шотландские, либо скандинавские моряки, переселившиеся в Россию. Дед мой, со стороны отца, был морской офицер, принимал участие в Русско-турецкой войне и заслужил личную благодарность Николая I своей храбростью. Предки моей матери (урожденной Лебедевой) были татары. Родоначальником клана был князь Белый Лебедь Золотой орды. Быть может, этим отчасти можно объяснить необузданность и страстность, которые всегда отличали мою мать, и которые я от нее унаследовал, так же, как и весь свой душевный строй. Отец моей матери (тоже военный, генерал) писал стихи, но не печатал их. Все сестры матери (их много) так же писали, но тоже не публиковали».

Но откуда явилась фамилия «Бальмонт»?.. По одной из версий, наиболее правдоподобной, прадед Поэта – сержант кавалерии екатерининского лейб-гвардейского полка, мог носить фамилию Баламут, которая впоследствии была облагорожена путем «переделки на иностранный лад».

Эту версию в своих воспоминаниях подтверждала и Екатерина Алексеевна, вторая жена Бальмонта:

«… прадед Поэта был сержантом в одном из кавалерийских лейб-гвардейских полков императрицы Екатерины II – Баламут. Этот документ на пергаменте с печатями хранится у нас. На Украине до сих пор эта фамилия весьма распространена. Прадед Поэта Иван Андреевич Баламут был херсонским помещиком… Но как фамилия перешла в «Бальмонт» мне не удалось установить. Скорее всего, как отмечали другие исследователи, иноземную фамилию помещика народ приспособил к своему пониманию».

 II.

Дмитрий Константинович Бальмонт, полвека прослужив в Шуйском земстве –мировым судьей, председателем съезда мировых судей и, наконец, председателем уездной земской управы, в 1906 году вышел в отставку, и год спустя – умер. В памяти Поэта он оставался тихим и добрым человеком, страстно любившим природу и охоту, куда часто брал с собой третьего, любимого сына, Костю; всего же у четы было семеро сыновей.

Мать Вера Николаевна происходила из семьи полковника, в которой любили, знали и ценили литературу. Она получила институтское воспитание и образование, отличалась чрезвычайно деятельным характером – учила и лечила (в случае необходимости) крестьян; устраивала любительские спектакли и концерты, на которые собиралось преогромное число желающих, не взирая на происхождение и знатность. Кроме того, владела и писательским даром, ее стихи и статьи весьма часто появлялись в провинциальных газетах и журналах.

Матушка оказала сильное влияние на мировоззрение будущего поэта, введя его в мир музыки, словесности, истории. Вера Николаевна хорошо знала и владела иностранными языками; много читала и «не была чужда, – как вспоминал Константин Дмитриевич, – некоторого вольнодумства. В доме принимали «неблагородных гостей» и не чурались острых дискуссий, чему дети зачастую были свидетелями».

III.

Родился будущий поэт 3(15) июня 1867 года в селе Гумнищи Шуйского уезда Владимирской губернии, был третьим из семи сыновей и назван Константином в честь деда, штабс-капитана.

Читать он научился сам, в 5 лет, подсматривая за матерью, которая обучала грамоте старшего брата Аркадия. Отец, растроганный успехами сына, подарил ему первую книжку «нечто о дикарях-океанонайцах», что оказалось пророческим, учитывая будущие дальние путешествия поэта. Отныне вся богатейшая библиотека в доме оказалась в полном распоряжении у Кости. Вера Николаевна всячески поддерживала это увлечение сына, познакомив его с лучшими образцами поэзии.

«Первые поэты, которых я читал и больше всего люблю, – вспоминал Бальмонт, –были народные: Никитин, Кольцов, Некрасов, Пушкин. Из всех стихов в мире я больше всего люблю «Горные вершины» (Лермонтова). Вместе с тем, моими лучшими учителями в поэзии были – усадьба, сад, ручьи, болотные озерки, шелест листвы, бабочки, птицы и зори».

Гумнищи и родной край, старый дом, окруженный тенистым садом, стоявший на живописном берегу реки Тезы, – царство уюта и тишины, где прошли десять лет его жизни, поэт вспоминал всю жизнь и всегда описывал его с огромной любовью.

Когда пришло время отдавать детей в школу, семья переехала в Шую. Константин поступил в подготовительный класс Шуйской гимназии, которую позже называл «гнездом декаденства и капиталистов, чьи фабрики портили воздух и воду в реке».

Поначалу мальчик увлекся новой обстановкой, знакомствами и преуспевал в ученье, но вскоре все наскучило, и успеваемость его катастрофически снизилась. Одной из причин, по всей видимости, стало увлечение поэзией, ибо первые стихи появились у него в 10 лет: «В яркий солнечный день они возникли, сразу два стихотворения; одно о зиме, другое – о лете», – писал Бальмонт в автобиографии.

Естественно, с кем он прежде всего поделился, – с матерью. Но Вера Николаевна жестко, по-взрослому, раскритиковала эти первые опыты, и Константин, безмерно ей доверяющий, не пытался повторить свою попытку в течение шести лет!..

В 1884 году юноша был вынужден уйти из гимназии из-за принадлежности к нелегальному кружку, состоящему из гимназистов, студентов и учителей. «Тайное стало явным», – он занимался тем, что печатал и распространял в Шуе прокламации исполнительного комитета партии «Народная воля». Впоследствии Бальмонт так объяснял свою деятельность:

«Я был счастлив, и мне хотелось, чтобы всем было так же хорошо. Мне казалось, что если хорошо лишь мне и еще немногим, то это безобразно».

Продолжить обучение удалось лишь во Владимире, в гимназии, куда с большими усилиями Вере Николаевне удалось пристроить сына. Но жить Константину пришлось в квартире учителя греческого языка, которому, по её же просьбе, было поручено «присматривать» за юношей.

Литературный дебют Константина Бальмонта состоялся в конце 1885 года: в популярном журнале «Живописное обозрение» были опубликованы три его стихотворения. Но, вопреки ожиданиям, их никто не заметил, более того, «наставник» запретил ему печататься вплоть до завершения учебы в гимназии!..

Однако тяга к сочинительству была выше всяких запретов, юноша не мог – «не писать»! – стихи слагались сами, в его голове, а он только записывал их в специальную тетрадь. Так вот именно эту тетрадь товарищи по гимназии передали В.Г. Короленко!.. Получив стихи, Владимир Галактионович внимательно их прочел и отправил автору весьма благожелательный отзыв:

«Он писал мне, что у меня много красивых подробностей, успешно выхваченных из мира природы, что нужно сосредоточить свое внимание, а не гоняться за каждым промелькнувшим мотыльком, что никак не нужно торопить чувство свое мыслью, а надо довериться бессознательной области души, которая незаметно накопляет свои наблюдения и сопоставления, а потом внезапно все это расцветет, как расцветает цветок после долгой невидной поры накопления своих сил».

Закачивалось письмо так: «Если вы сумеете сосредоточиться и работать, мы услышим от вас со временем нечто незаурядное».

Константин был глубоко взволнован, и, доверяя советам известного писателя, а также его прогнозу о своем будущем, круто изменил свою жизнь. Впоследствии он называл Короленко своим «крестным отцом».

Гимназию Бальмонт окончил в 1886 году, «прожив, как в тюрьме, полтора года». «Проклинаю её всеми силами. Она надолго изуродовала мою нервную систему», – говорил он, а впоследствии детские и юношеские годы были описаны в автобиографическом романе «Под новым серпом» (1923 г.).

Юность. Молодость. Взросление.

I.

На юридический факультет Московского университета Константин Бальмонт поступил в 1886 году, где сблизился с Петром Федоровичем Николаевым, писателем, одним из старейших деятелей революционного движения. Впечатленный личностью и его примером, Бальмонт уже в 1887 году, как один из организаторов студенческих беспорядков, был исключен, арестован и посажен на трое суток в Бутырскую тюрьму, а затем без суда выслан в Шую. Поэзия возобладала в нем позже, а в те юные годы он порывался стать пропагандистом и «уйти в народ».

Следует заметить, что в юности более всего Бальмонт увлекался «общественными вопросами», и до конца жизни считал себя «революционером и бунтарем, мечтавшим о воплощении человеческого счастья на земле».

Однако образование нужно было получить и, по настойчивым уговорам матери, Константин в 1888 году вернулся в университет, однако из-за сильного нервного истощения не смог в полной мере посещать занятия; не вышло ничего путного и в Ярославском Демидовском лицее юридических наук, куда он поступил в 1889 году, опять же по настоянию Веры Николаевны, ибо в сентябре 1890 года Бальмонт был отчислен из лицея.

И на этом – получить «казенное образование» – он поставил точку:

«Я не смог себя принудить заниматься юридическими науками, зато жил истинно и напряженно жизнью своего сердца, а также пребывал в великом увлечении немецкой литературой», – позже признавался он.

Своими знаниями в области истории, философии, литературы, филологии Бальмонт был обязан себе самому и старшему брату, увлекавшемуся философией.

II.

В своей автобиографии Константин Дмитриевич признавался, что очень рано начал любить: «Первая страстная мысль о женщине – в возрасте 5 лет; первая настоящая влюбленность – в 9 лет; первая страсть – в 14 лет. Блуждая по несчетным городам, одним я услаждался – любовью».

Валерий Брюсов, поэт, прозаик и давний друг Бальмонта, анализируя его творчество, подчеркивал, что «поэзия Бальмонта славит и славословит все обряды любви, всю её радугу. Бальмонт сам говорит, что, идя по пути любви, он может достигнуть слишком многого – всего!».

В 1889 году произошло важное событие – Константин Бальмонт задумал жениться на Ларисе Михайловне Гарелиной, дочери шуйского фабриканта, «красивой барышне боттичеллиевского типа». Но мать жениха Вера Николаевна резко воспротивилась женитьбе, однако сын в своем желании был непреклонен и решился даже на разрыв с семьей.

В автобиографии Бальмонт писал:

«Мне еще не было 22 лет, когда я… женился на красивой девушке, и мы уехали ранней весной, вернее, в конце зимы, на Кавказ, в Кабардинскую область, а оттуда по Военно-Грузинской дороге в благословенный Тифлис и Закавказье».

К сожалению, поездка не стала прологом к счастливой семейной жизни. Знакомые и близкие друзья, свидетели этого брачного союза, отмечали, что Гарелина была «нервическая натура, которая явила Бальмонту любовь «в демоническом лике, даже в дьявольском»; мучила ревностью, бесконечными придирками и упреками. Принято считать, что именно она пристрастила мужа к вину, на что указывает и его стихотворение «Лесной пожар»:

 …О, сказкой ставшая, поблёкнувшая быль!

О, крылья бабочки, с которых стерлась пыль!..

Мне стыдно плоскости печальных приключений,

Вселенной жаждал я, а мой вампирный гений

Был просто женщиной, познавшей лишь одно,

Красивой женщиной, привыкшей пить вино.

Она так медленно раскидывала сети,

Мы веселились с ней, мы были с ней, как дети,

Пронизан солнцем был ласкающий туман,

А я на шее вдруг почувствовал аркан!..

И пьянство дикое, чумной порок России,

С непобедимостью властительной стихии,

Меня низринуло с лазурной высоты

В провалы низости, тоски и нищеты.

…Лесной пожар гудит. Я понял предвещанье,

Перед душой моей вы встали на прощанье

О, тени прошлого! Простите же меня,

На страшном рубеже, средь дыма и огня!..

Лариса Михайловна не сочувствовала ни литературным устремлениям супруга, ни его революционным настроениям, и часто свой протест выражала бурными ссорами и попреками, что он не в состоянии обеспечить ей достойной жизни, что отчасти было правдой. В 1890 году Бальмонт за свой счет издал первый сборник стихотворений. Однако, интереса ни у публики, ни у критики он не вызвал, более того, и близкие друзья не приняли его. Реакция Бальмонта была объяснима – тираж он сжег!..

И в марте того же года произошел инцидент, наложивший отпечаток на всю дальнейшую его жизнь, – он пытался покончить с собой, – выбросился из окна с третьего этажа!.. Жив остался, но множество переломов вынудили его год провести в постели, и даже после выздоровления хромота напоминала ему о случившемся.

Первый ребенок, родившийся в этом браке, умер; второй – Николай, от природы одаренный, пишущий стихи, серьезно увлекающийся музыкой, прожил весьма короткую жизнь: в самом расцвете сил заболел психически, теряя память, превращаясь в беспомощного ребенка, и в неполных 35 лет ушел из жизни.

II.

Год, проведенный Бальмонтом в постели, оказался творчески плодотворным и повлек «небывалый расцвет умственного возбуждения и жизнерадостности». Именно в этот период он ощутил себя Поэтом.

В рассказе «Воздушный путь» (1923 год) он писал:

«В долгий год, когда я, лежа в постели, уже не чаял, что когда-нибудь встану, я научился от предутреннего чириканья воробьев за окном и от лунных лучей, проходивших через окно в мою комнату, и от всех шагов, достигавших до моего слуха, великой сказки жизни, понял святую неприкосновенность её. И когда наконец я встал, душа моя стала вольной, как ветер в поле, никто уже более не был над нею властен, кроме творческой мечты, а творчество расцвело буйным цветом».

Некоторое время после болезни Бальмонт, уже расставшийся с женой, жил в нужде; порой месяцами «не знал, что такое быть сытым, и подходил к булочным, чтобы через стекло полюбоваться на калачи и хлебы».

Неудача с первым сборником стихотворений, а также реакция близких людей, враждебно встретивших публикацию, обвиняющих Бальмонта, что он «предал идеалы общественной борьбы и замкнулся в рамках чистого искусства», очень сильно ударила по его самолюбию:

«Начало литературной деятельности было сопряжено со множеством мучений и неудач. В течение четырех или пяти лет ни один журнал не хотел меня печатать».

И в эти трудные дни ему снова пришел на помощь В.Г. Короленко: «Теперь он явился ко мне, сильно примятый разными невзгодами, но, по-видимому, не упавший духом. – говорил Владимир Галактионович. – Он, бедняга, очень робок, и простое внимательное отношение к его работе уже бодрит его и будет иметь значение», – писал Владимир Галактионович в сентябре 1891 года, обращаясь к М.Н. Альбову, одному из редакторов журнала «Северный вестник», с просьбой обратить внимание на начинающего поэта.

Огромную помощь оказал Бальмонту и профессор Московского университета Н.И. Стороженко: «Он поистине спас меня от голода, и, как отец сыну, бросил верный мост».  – Константин отнес ему статью о Шелли, и тот взял его под свою опеку, уговорив издателя К.Т. Солдатёнкова поручить поэту перевод двух фундаментальных книг: «Истории итальянской литературы» Гаспари, а также «Истории скандинавской литературы» Ф.В. Горна и Ф. Швейцера.

Оба перевода были опубликованы, кстати, следует заметить, что Бальмонт владел 20-ю иностранными языками, и это был беспроигрышный вариант.

«Эти работы были моим насущным хлебом целых три года, – вспоминал впоследствии Константин Дмитриевич, –  и дали мне возможность осуществить свои поэтические мечты».

В 1887 — 1889 годах Бальмонт активно переводил немецких и французских авторов; затем в 1892-1894-х взялся за работу над произведениями Перси Шелли и Эдгара По. Именно этот период считается временем его творческого становления.

Профессор Стороженко ввел Бальмонта в редакцию «Северного вестника», вокруг которого группировались поэты нового направления. Появились знакомства, связи, симпатии, а также несколько стабилизировалось его материальное положение.

На почве переводческой деятельности произошло сближение Бальмонта с меценатом, знатоком западноевропейских литератур, князем Александром Ивановичем Урусовым, который один из первых заметил и по достоинству оценил дарование молодого поэта, а также во многом способствовал расширению его литературного кругозора. На средства этого мецената Бальмонт выпустил две книги переводов Эдгара По («Баллады и фантазии» и «Таинственные рассказы»).

Князь Урусов, по свидетельству поэта, «восхвалял мои переводы, и помог моей душе освободиться, помог мне найти самого себя».

Сборник «Под северным небом» (1894) принято считать отправной точкой творческого пути Бальмонта:

«Написал я целую серию стихов и в январе приступлю к печатанию их отдельной книжкой. Предчувствую, что мои либеральные друзья будут очень меня ругать, ибо либерализма в них нет, а «растлевающих» настроений достаточно».

Стихи были во многом продуктом своего времени (полные жалоб на унылую, безрадостную жизнь, описаний романтических переживаний и т.д.), но предчувствия начинающего поэта о поношении его стихов, оправдались лишь отчасти, – книга получила широкий отклик, и отзывы были, в целом, положительными. В них отмечалась несомненная одаренность дебютанта, его «собственная физиономия, изящество формы, и свобода, с которой он владеет ею».

 Восхождение к славе

I.

Если литературный дебют 1894 года не отличался особой оригинальностью, то во втором сборнике «В безбрежности», который Бальмонт выпустил в следующем году, он приступил к поискам «нового пространства и новой свободы», а именно – «соединения поэтического слова с мелодикой»:

«Я показал, что может сделать с русским стихом поэт, любящий музыку. В них есть ритмы и перезвоны благозвучий, найденные впервые», – писал Бальмонт.

Критики, вопреки ожиданиям автора, признали сборник неудачным. Однако «блеск стиха и поэтический полет, – как свидетельствовала Энциклопедия Брокгауза и Эфрона, – обеспечили молодому поэту доступ в ведущие литературные журналы».

Девяностые годы были для Бальмонта периодом активной творческой работы в самых разнообразных областях знаний. Поэт, обладавший феноменальной работоспособностью, осваивал один за другим многие языки, упиваясь работой, как одержимый, прочитывая целые библиотеки книг, начиная с трактатов о любимой им испанской живописи и кончая исследованиями по китайскому языку и санскриту. Он так же увлеченно, досконально изучал историю России, книги по естественным наукам и народному творчеству.

Уже в зрелые годы, обращаясь к начинающим литераторам, Бальмонт настойчиво рекомендовал «…уметь в весенний день сидеть над философской книгой и английским словарем, испанской грамматикой, когда так хочется кататься на лодке и, может быть, с кем-то целоваться».

Второй страстью, кроме поэзии, были многочисленные путешествия по миру, и обретенные при этом впечатления перетекали в его стихи, которыми он щедро делился с читателями. В частности, в 1896-1897 годах Бальмонт посетил практически все страны Западной Европы, и все, что видел, чему удивлялся и чем восхищался, – нашло отражение в сборнике «Тишина», который высоко оценила критика, признав его лучшей на тот момент книгой поэта.

«Мне казалось, что сборник носит на себе отпечаток все более и более окрепшего стиля. Вашего собственного, бальмантовского стиля и колорита», – писал князь Урусов автору.

Следует подчеркнуть, эти годы были для Бальмонта счастливейшим периодом жизни: в 1896 году он женился на прекрасной женщине Екатерине Алексеевне Андреевой, черноокой красавице, высокой и стройной, своей ровеснице. Их объединяла общность литературных интересов, они вместе занимались переводами, совершенствуя знания языков. Но поскольку в то время Константин еще не был разведен, брак не мог был официально оформлен; пришлось пойти на «хитрость»: отыскав какой-то старый документ, где жених числился не женатым, влюбленные 27 сентября обвенчались и сразу же уехали в Париж. Весь первый год они путешествовали по Европе, посетив Голландию, Германию, Швейцарию Испанию, Италию и Англию.

Несколько лет, проведенных на чужбине, предоставили Бальмонту, интересовавшемуся помимо основного предмета, историей, религией и философией, огромные возможности – много времени проводить в библиотеках, читая первоисточники не в переводе, а на языках авторов этих наук.

Весной 1897 года Бальмонт был приглашен в Англию для чтения лекций по русской поэзии, куда, постоянно живя в Париже, выезжал по мере надобности.

«Первый раз в жизни я живу весело и безраздельно эстетическими и умственными интересами, и никак не могу насытиться сокровищами, – писал он Валерию Брюсову. – Ко мне пришло что-то более сложное, чем я мог ожидать, и пишу теперь страницу за страницей, торопясь и следя за собой, чтобы не ошибиться в радостной торопливости. Но как неожиданна собственная душа! Стоит заглянуть в нее, чтобы увидеть новые дали… Я чувствую, что напал на руду… И, если я не уйду с этой земли, я напишу книгу, которая не умрет».

II.

Пик популярности поэта приходится на конец 90- х годов девятнадцатого века. Склонный к путешествиям, Бальмонт не мог долго оставаться на одном месте, его маршрутами были: Санкт-Петербург, Москва, Подмосковье, Берлин, Париж, Швейцария, Испания, Биарриц, Оксфорд.

В 1899 году Константин Дмитриевич был избран членом «Общества любителей российской словесности». В том же году он писал знакомой поэтессе В. Вилькиной:

«У меня много новостей. И все хорошие. Мне везет. Мне пишется. Мне жить, жить, вечно жить хочется. Если бы Вы знали, сколько я написал новых стихов! Больше ста. Это было сумасшествие, сказка. Издаю новую книгу, совсем не похожую на прежние. Она удивит многих. Я изменил свое понимание мира. Как ни смешно прозвучит моя фраза, я скажу: «Я понял мир. На многие годы, быть может, навсегда».

Речь шла о сборнике «Горящие здания» (1900), занимающим в творческой биографии поэта центральное место. «Нужно быть беспощадным к себе. Только тогда можно достичь чего-нибудь», – так в предисловии к сборнику Бальмонт сформулировал свой девиз.

Отправляя в 1901 году «Горящие здания» Л.Н. Толстому, он пояснял: «Эта книга – сплошной крик души, разорванной и, если хотите, убогой, уродливой. Но я не откажусь ни от одной ее страницы и – пока – люблю уродство не меньше, чем гармонию».

Благодаря этому сборнику Бальмонт приобрел Всероссийскую известность и стал одним из лидеров символизма, нового направления в русской литературе.

«В течение десятилетия Бальмонт нераздельно царил над русской поэзией, – писал Валерий Брюсов. – Другие поэты или покорно следовали за ним, или, с большими усилиями отстаивали свою самостоятельность от его подавляющего влияния».

Но известность и слава, обрушившиеся на молодого человека, сыграли и дурную роль: жизнь его проходила в уродливых занятиях, увлечениях, чередовавшихся с бурными кутежами и скандалами. Зачастую близкие друзья разыскивали его по всей Москве, не исключая самые криминальные и непотребные места.

К счастью, образ жизни Бальмонта стал постепенно меняться под влиянием Сергея Александровича Полякова, мецената, образованного московского коммерсанта, математика и полиглота, переводчика и издателя модернистского журнала «Весы». Именно он, спустя пять лет, учредил, вложив все свое состояние, издательство «Скорпион» вокруг которого образовалась целая группа молодых писателей, в том числе, Брюсова, Балтрушайтиса, Юргеса и других.

Четвертый сборник Бальмонта «Будем, как солнце» (1902), изданный в «Скорпионе», разошелся тиражом 1800 экземпляров в течение полугода, что было неслыханным успехом для поэтического издания, который закрепил за автором репутацию лидера символизма, а также был признан лучшей поэтической книгой.

Александр Блок называл ее «книгой, единственной в своем роде по безмерному богатству».

Конфликт с властью. Расцвет творчества

I.

Событие, произошедшее в 1901 году, оказало большое влияние на жизнь и творчество Бальмонта., а также сделало его «подлинным героем» Санкт-Петербурга.

Началась история с того, что он принял участие в массовой демонстрации на площади у Казанского собора, где народ требовал – отменить Указ правительства об отправлении на солдатскую службу неблагонадежных студентов. Демонстрантов разогнала полиция и вооруженные казаки, среди участников были жертвы.

А 14 марта в зале Городской Думы выступил Константин Бальмонт и прочел стихотворение «Маленький султан»:

«То было в Турции, где совесть – вещь пустая, там царствует кулак, нагайка, ятаган, два-три нуля, четыре негодяя и глупый маленький султан».

Естественно, все поняли, о ком идет речь, – о Николае II, и Ленин хотел напечатать стихи в газете «Искра». Но появилось второе стихотворение – «Наш Царь», которое буквально «пошло по рукам»:

 Наш царь – Мукден, наш царь – Цусима,

Наш царь – кровавое пятно,

Зловонье пороха и дыма,

В котором разуму темно.

Наш царь – убожество слепое,

Тюрьма и кнут, под суд, расстрел,

Царь-висельник, тем низкий вдвое,

Что обещал, но дать не смел.

Он – трус, он чувствует с запинкой,

Но будет час, расплата ждет.

Кто начал царствовать – Ходынкой,

Тот кончит – встав на эшафот.

Реакция последовала незамедлительно, – было созвано «Особое совещание», и Константин Бальмонт, был выслан из Питера, на три года лишаясь права проживания в столичных и университетских городах России.

Несколько месяцев он жил у друзей в усадьбе Волконских «Собынино» Курской губернии, а затем в марте 1902 года уехал за границу (Париж, Бельгия, Англия); летом 1903 –го перебрался в Прибалтику, где написал цикл стихотворений, которые вошли в сборник «Только любовь».

В начале 1904 года поэт снова оказался во Франции, где читал публичные лекции в высшей школе Парижа о русской и западноевропейской литературе.

Известность «опального поэта» лишь придавала Бальмонту славы: его окружали восторженные поклонники; появился целый разряд барышень и юных дам «бальмантисток», которые сопровождали, как почетный эскорт, поэта повсюду, где бы он ни появлялся. «Он, конечно, – как вспоминал Борис Зайцев, – распускал паруса и блаженно плыл по ветру».

«Россия была именно влюблена в Бальмонта, – писал Валерий Брюсов. –  Его читали, декламировали, пели с эстрады. Кавалеры нашептывали его слова своим дамам, гимназистки переписывали стихи в тетрадки».

Многие поэты (в том числе, Мирра Лохвицкая, Андрей Белый, Вячеслав Иванов, Максимилиан Волошин, Сергей Городецкий) посвящали ему стихи, видя в нем «стихийного гения», вечно вольного Аригона, «обреченного возвышаться над миром и полностью погруженного в откровения своей бездонной души».

Издательство «Скорпион» в 1904-1905 году выпустило сборник стихотворений Бальмонта в двух томах.

II.

Жажда видеть мир, путешествовать по миру была буквально страстью Бальмонта. И в конце 1904 года он отправился в Мексику, оттуда – в Калифорнию. Путевые заметки и очерки, а также вольные переложения индейских космогонических мифов и преданий вошли впоследствии в сборник «Змеиные цветы» (1910), за ним последовали «Литургия красоты. Стихийные гимны», созданные под впечатлением русско-японской войны.

В Россию Бальмонт вернулся в 1905 году и сразу же принял активное участие в политической жизни страны, в частности, в декабрьском вооруженном восстании в Москве, но «больше стихами», как он позже признавался.

В это же время, сблизившись с Максимом Горьким, начал сотрудничать с социал-демократической газетой «Новая жизнь» и парижским журналом «Красное знамя», который издавал А.В. Амфитеатров.

Екатерина Алексеевна, жена поэта, воспоминала:

«Константин страстно увлекся революционным движением, все дни проводил на улице, строил баррикады, произносил речи, влезая на тумбы».

Бальмонт в дни московского восстания, уходя на баррикады, носил в кармане заряженный револьвер, и ждал, как ему казалось, «законченному революционеру», расправы над собой. Увлечение революцией в него было искренним, однако, как показало будущее, не глубоким. Опасаясь ареста, в ночь на 1906 год поэт спешно уехал в Париж.

III.

До эмиграции у Бальмонта в России были два близких человека, один из них – Валерий Яковлевич Брюсов, поэт, историк, переводчик, один из главнейших деятелей символизма, о котором Бальмонт писал, как о «единственно нужном» ему человеке».

«Когда мы уехали с Константином за границу, – вспоминала Екатерина Алексеевна, – между поэтами завязалась оживленная переписка. И Бальмонт из всех друзей скучал больше всего по Брюсову. Писал ему часто и с нетерпением ждал ответа».

Но когда Бальмонты вернулись в Москву, между поэтами возникла размолвка, –  Константин принялся ухаживать за женой друга, а, «пленившись ею, не подумал, как всегда, скрывать свой восторг ни от жены, ни от мужа». Но есть все основания предполагать, что причиной ссоры была совсем другая женщина – поэтесса Мирра Лохвицкая.

Документов, подтверждающий этот роман, мало, единственно, что сохранилось, это стихотворный диалог поэтов, который длился почти 10 лет!..

Познакомились они в Крыму, где она с мужем и двумя детьми отдыхала. Инициатором была Мирра, их диалог превратился в «бурный роман в стихах». По прошествии трех лет Лохвицкая пыталась завершить платонический роман, но Бальмонт был настойчив, и откровенные его признания в любви сменились угрозами. Конец этому роману в стихах положила преждевременная смерть возлюбленной. Бальмонт долгие годы восторгался поэтическим дарованием Мирры, и говорил Анне Ахматовой, что до встречи с нею он знал лишь двух великих поэтесс – Сафо и Мирру Лохвицкую.

Однако насколько «безгрешным» был этот роман в стихах?.. Есть стихотворение Бальмонта «Хочу»:

 Хочу быть дерзким, хочу быть смелым,

Из сочных гроздьев венки свивать,

Хочу упиться роскошным телом,

Хочу одежды с тебя сорвать!

Хочу я, зная атласной груди,

Мы два желанья в одно сольем,

Уйдите, боги! Уйдите, люди!

Мне сладко с нею побыть вдвоем!

Пусть будет завтра и мрак, и холод,

Сегодня сердце отдам лучу.

Я буду счастлив! Я буду молод!

Я буду дерзок! Я так хочу!..

Но видимо, чувства к этой женщине были у Бальмонта глубоки и памятны, ибо свою дочь от брака с Цветковской, третьей женой, он назвал – Миррой.

***

И была еще женщина, о которой Бальмонт говорил, что она – «одна из близких мне дорогих, полу-шведка, полу-полька, княгиня Дагмар Шаховская, урожденная баронесса LiLiefeld, обрусевшая, не однажды напевала мне эстонские песни».

По всей видимости, поэт познакомился с ней, когда жил в Прибалтике. Она родила ему двух детей – Георгия (Жоржа) и Светлану. Но Бальмонт в то время был женат и не смог бросить семью. Встречаясь изредка с Дагмар, писал он ей почти ежедневно, писал обо всем, что его тревожит, чем увлекается, какие проблемы решает, рассказывая о своих впечатлениях и планах. И в каждом его послании – признания в любви. Сохранилось 858 писем и открыток. Чувство Бальмонта к ней нашло отражение во многих его стихах, а также в романе «Под новым серпом».

После того, как Бальмонт навсегда покинул Россию, вскоре во Францию приехала и княгиня Шаховская, и отношения возобновились. В качестве подарка Дагмар привезла поэту все его письма, которые она переплела, получилось несколько томов. Но большинство из них сгинуло в водовороте ХХ века, и только письма за 1920-1926 год «Мы встретились в солнечном луче» были подготовлены к изданию профессором университета Чикаго Робертом Бердом, кроме того, в книгу вошли и воспоминания Светланы, дочери Бальмонта.

Первая эмиграция, 1906 -1913 год

Бальмонт, считая себя политическим эмигрантом, жил в тихом парижском квартале Пасси, но большую часть времени проводил в дальних разъездах, и сразу остро ощутил тоску по родине:

«Жизнь заставила меня надолго оторваться от России, и временами мне кажется, что я не живу, что только струны мои еще звучат», – писал он в 1907 году профессору Ф.Д. Батюшкову (филолог, историк литературы, критик, специалист по романо-германским языкам – ред.).

Кстати, опасения перед возможным преследованием российскими властями автора стихов, не были безосновательными.  В документальном исследовании «Так жили поэты», проведенном А.А. Ниновым, было установлено, что охранка считала поэта «опасным политическим лицом» и установила за ним негласный надзор, который действовал и за границей.

Два сборника, составленные в 1906-1907 годах, состояли из произведений, посвященных событиям Первой русской революции. Книгу «Стихотворения» (Санкт-Петербург) конфисковала полиция; «Песни мстителя» (Париж, 1907 год) были запрещены в России.

В годы первой эмиграции Бальмонта были опубликованы: «Злые чары», арестованные цензурой из-за «богохульных» стихов, а также и «Жар-птица. Свирель славянина» и «Зеленый вертоград». Слова поцелуйные».

Настроению и образности этих книг, отразивших увлечение поэта древне-былиной стороной русской и славянской культуры, были созвучны и «Зовы древности». Но критика о них отозвалась пренебрежительно, игнорировав новый поворот в творчестве поэта.

Весной 1907 года Бальмонт побывал на Балеарских островах, вблизи восточных берегов Пиренейского полуострова; в конце того же года отправился в путешествие, длившееся 11 месяцев, посетившего Канарские острова, Южную Африку, Австралию, Новую Зеландию, Полинезию, Индию и Цейлон.

Глубокое впечатление произвели на него Океания и общение с жителями островов Новая Гвинея, Самоа и Тонга.

«Мне хочется обогатить свой ум, соскучившийся непомерным преобладанием личного элемента во всей моей жизни», – так объяснял поэт свою страсть к путешествиям.

Во время одного из вояжей его попутчиком на пароходе оказался британский дипломат Оливер Уордроб, и от него Бальмонт узнал о существовании поэмы Руставели «Витязь в тигровой шкуре», тот дал ему прочитать корректуру перевода на английский, сделанной его сестрой Марджори.

Бальмонт загорелся перевести поэму на русский, и взялся всерьез изучать грузинский язык. Забегая вперед, следует сказать, что его перевод оказался лучшим из существующих.

11 марта 1912 на заседании Неофилологического общества при Санкт-Петербургском университете по случаю 20-летия литературной деятельности поэта в присутствии более 1000 собравшихся Константин Дмитриевич Бальмонт был провозглашен Великим Русским Поэтом!..

Триумфальное возвращение в Россию

По случаю 300-летия Дома Романовых всем эмигрантам была объявлена амнистия, и 5 мая 1913 года Бальмонт вернулся в Москву.

На Брестском вокзале ему была устроена торжественная встреча, но обратиться с речью к соотечественникам жандармы поэту запретили. Однако выход был найден, – переполнявшие его чувства Бальмонт выразил тем, что разбрасывал среди встречающей его публики ландыши!..

В честь возвращения любимого поэта были устроены торжественные приемы в Обществе эстетики и в Литературно-художественном кружке. А в 1914 году была завершена публикация полного собрания сочинений стихов Бальмонта в 10 томах, начавшаяся семь лет назад. В том же году в издательстве «Сиринъ» он опубликовал поэтический сборник «Белый зодчий». Таинство четырех светильников», где делился своими впечатлениями по Океании.

После возвращения Бальмонт много ездил по стране с лекциями, темы были самые разнообразные, благо, рассказать соотечественникам было, о чем.

«Сердце здесь сжимается… Много слёз в нашей красоте, – признавался поэт, попав после странствий на Оку, в русские поля и луга, где «рожь в человеческий рост и выше». – «Я люблю Россию и русских. О, мы, русские, не ценим себя! Мы не знаем, как мы снисходительны, терпеливы и деликатны. Я верю в Россию, я верю в самое светлое ее будущее», – писал Бальмонт в одной из своих статей.

В апреле 1914 года, по приглашению Акакия Церетели, патриарха грузинской литературы, Бальмонт посетил Грузию, ему был оказан пышный прием: его перевод поэмы «Витязь в тигровой шкуре», для которой он изучил грузинский язык, вызывал восхищение и глубокое уважение. Бальмонт провел в Грузии много встреч, читая лекции, давая интервью на родном языке обретенных почитателей и друзей.

Но в числе переводов Бальмонта того времени были не менее важные и ценные переводы древнеиндийских памятников, таких как «Упанишады», драма Калидаса», «Жизнь Будды». По этому поводу он вел подробнейшую переписку со знаменитым французским индологом и буддологом – Сильвеном Лева.

Из Грузии Бальмонт вернулся во Францию, где его застало начало Первой мировой войны. Лишь в конце мая 1915 года окружным путем – через Англию, Норвегию, Швецию поэт вернулся в Россию. В конце сентября он отправился в двухмесячное путешествие по городам России с лекциями, а год спустя повторил турне, которое оказалось более продолжительным и завершилось на Дальнем Востоке, откуда в мае 1916 года поэт ненадолго выехал в Японию.

Путешествуя, все это время Бальмонт не переставал писать, работоспособность у него была фантастическая, – в эти годы он создал 255 сонетов, которые составили сборник «Сонеты солнца, меда и луны» (1917), который был встречен публикой тепло, однако критика усматривала в них «однообразие и обилие банальных красивостей».

Между двух революций

Февральскую революцию 1917 года Бальмонт приветствовал, начав сотрудничать с «Обществом пролетарских искусств», но вскоре разочаровался в новой власти и присоединился к партии кадетов, которые требовали продолжение войны до победного конца. Но история, как известно, развивается по своим законам, не учитывая те или иные «хотения и желания» известных личностей.

Октябрьскую революцию поэт категорически не принял, которая заставила его «ужаснуться хаосу и урагану сумасшествия» смутных времен и переосмыслить многие свои прежние взгляды.

В публицистической книге 1918 года «Революционер я или нет?» Бальмонт, характеризуя большевиков как «носителей разрушительного начала, подавляющих личность», выразил тем не менее убеждение, что поэт должен быть вне партий, что у поэта «свои пути, своя судьба – он скорее комета, чем планета (т.е. движется не по орбите)».

В эти годы Бальмонт жил В Санкт-Петербурге со своей третьей гражданской женой Еленой Константиновной Цветковской и дочерью Миррой. Цветковская его буквально боготворила, считая Богом, она следовала за ним повсюду, безропотно сносила все «выкрутасы» любимого и, зачастую, вытаскивала из самых сомнительных ситуаций.  Поэт не любил ее, но такое безмерное обожание и преданность льстили ему, тем более, что более преданного и верного друга у него не было. Но и законную семью с Андреевой в Москве, он не бросал, где тоже росла его дочь Нина. Душевные переживания и терзания привели к срыву: в 1909 году Бальмонт совершил новую попытку самоубийства – снова выбросился из окна! – и, к счастью, вновь уцелел…

Вплоть до 1917 года Бальмонт жил с Еленой Цветковской в Санкт-Петербурге, периодически возвращаясь в Москву к жене и дочери.

Вынужденный содержать две семьи Бальмонт бедствовал, отчасти из-за нежелания идти на компромисс с новой властью. Однажды на лекции кто-то из присутствующих подал поэту записку с вопросом, отчего он не издает своих произведений в России. Прочитав ее, Бальмонт ответил: «Не хочу!.. Не могу печатать у тех, у кого руки в крови».

В 1920 году вместе с Цветковской и дочерью поэт перебрался в Москву, где «иногда, чтобы согреться, им приходилось целый день проводить в постели».

По отношению к власти Бальмонт держался лояльно: работал в Наркомпросе, готовя к изданию стихи и переводы, читая лекции.

В день «1 мая» в Колонном зале Дома Союзов поэт прочел «Песнь рабочего молота», входящую в цикл стихотворений, посвященный рабочим и крестьянам, и, конечно, себе, любимому:

…

Я – сердце мира, слушай, молот,

Я – кровь, я – жизнь, будь верен мне.

Я там, где брызжет смех в избытке,

Где бледно голубеет сталь…

Я там, где свежие алмазы,

Где синий яхонт и рубин,

Всех стран качну ударом связи,

Я – труженик, я – властелин!..

И с детства повесть мне знакома,

Что майский ливень, блеск и гул, –

Есть пляс, веселый хохот грома, –

Громовник молот свой качнул.

Над первым светлым утром Мая,

Где маки молний чрез века,

Тяжелый молот поднимая,

Взнеслась победная рука!..

А на следующий день Бальмонт приветствовал Марию Николаевну Ермолову, великую русскую актрису, на её юбилейном вечере в Малом театре.

В том же году московскими литераторами было устроено чествование Бальмонта, отмечавшего тридцатилетие со дня выхода его первого ярославского поэтического сборника «Ясень», который Бальмонт считал «завершающим звеном длинной цепи, возникшей 25 лет назад в Ярославле; эту книгу я люблю наипаче всех своих последних книг».

Но твердое желание покинуть родину было принято, и в начале 1920 года поэт начал хлопоты о поездке за границу, ссылаясь на ухудшение здоровья жены и дочери.

Вторая эмиграция поэта, 1920 — 1942 год

Получив по ходатайству Юргенса Балтрушайтиса от Анатолия Васильевича Луначарского (в то время – члена Центральной ревизионной комиссии РКП(б) – ред.)  разрешение временно выехать за границу в командировку вместе с женой и дочерью, Бальмонт 26 мая 1920 года навсегда покинул Россию и через Ревель добрался до Парижа.

Борис Зайцев полагал, что Балтрушайтис, бывший литовским посланником в Москве, буквально спас Бальмонта от смерти, ибо тот нищенствовал и голодал в холодной Москве, «на себе таская дровишки из разобранного забора».

Сергей Владимирович Станицкий фон Штейн, журналист, давний знакомый Бальмонта, встретив поэта в Ревеле, который ждал выездные визы, буквально не узнал его:

«Печать тягостной измученности лежала на его лице, и весь он казался еще во власти темных и скорбных переживаний, уже покинутых в стране бесправья и зла, но сполна еще не избытых им».

В Париже поэт с семьей поселился в маленькой меблированной квартире, как вспоминала поэтесса Надежда Тэффи, «окно в столовой было всегда завешено толстой бурой портьерой, потому что поэт разбил стекло. Вставить новое не имело никакого смысла, – оно легко могло снова разбиться, поэтому в комнате всегда было темно и холодно».

Писатели, которые эмигрировали раньше Бальмонта, встретили его, мягко говоря, не ласково. С одной стороны, бывшие друзья не уставали клеймить Бальмонта, как лукавого обманщика, ставя ему в вину, что он употребил во зло доверие Советской власти, великодушно отпустившей его на запад, якобы, для изучения революционного творчества народных масс.

С другой стороны, Бальмонту пеняли, что он «нарушил церемониал бегства из Советской России. Вместо того, чтобы бежать из Москвы тайно, пробираясь через леса и долины Финляндии, на границе случайно пасть от пули пьяного красноармейца или финна, он 4 месяца упорно добивался разрешения на выезд с семьей, а, получив его, прибыл в Париж не подстреленным».

Положение поэта невольно «усугубил» Луначарский, опубликовав в московской газете статью, что слухи о том, что Бальмонт ведет за границей агитацию против Советской власти, абсурдны. Это подсыпало «пороха», и дало эмигрантским кругам объявить Бальмонта «большевиком», тайным агентом Луначарского.

Бальмонт пытался оправдаться, говоря, что «все, что совершается в России, так сложно и так перепутано», добавляя, что многое из того, что делается в культурной Европе, ему тоже глубоко противно. Это вызвало буквально взрыв у публицистов-эмигрантов:

«Что сложно? Массовые расстрелы? Что перепутано? Систематический грабеж, разгон Учредительного собрания, уничтожение всех свобод, военные экспедиции для усмирения крестьян?».

«Но Бальмонт, – как писал Станицкий, – с достоинством, спокойно отвечал на все эти упреки. Поэт, все существо которого протестует против советской власти, разорившей его родину и каждый день убивающую ее мощный, творческий дух в малейших проявлениях, обязан свято держать слово, данное насильникам-комиссарам. Но эти же принципы нравственного поведения отнюдь не являются руководящими для советской власти и ее агентов. Убивать парламентеров, расстреливать из пулеметов беззащитных жен и детей, казнить голодной смертью десятки тысяч ни в чем не повинных людей, – все это, конечно, по мнению «товарищей-большевиков», – ничто по сравнению с нарушением обещания Бальмонта вернуться в коммунистический эдем Ленина, Бухарина и Троцкого».

Как свидетельствовал Ю.К. Терапиано (русский писатель, переводчик, критик первой волны эмиграции – ред.), «не было в русском рассеянии другого поэта, который столь же остро переживал оторванность от России».

Эмиграцию Бальмонт называл «жизнью среди чужих», хоть и работал при этом необыкновенно много; только в 1921 году вышло шесть его книг!.. Поэт активно сотрудничал с газетой «Парижские новости», с журналом «Современные записки», а также с многочисленными русскими периодическими изданиями, выходивших в других странах Европы.

Отношение его к Советской России оставалось неоднозначным, но постоянной была тоска по России: «Я хочу России… пусто, пусто. Духа нет в Европе», – писал он Е.А. Андреевой в декабре 21-го года. Тяжесть оторванности от родины усугублялась и ощущением одиночества, отчужденности от эмигрантских кругов.

Вскоре Бальмонт с семьей оставил Париж и поселился в местечке Капбретон в провинции Бретань, где провел 1921-1923 годы. Однако привычка часто менять обстановку не отпускала, и в следующем году он перебрался в Нижний Шаранте (Шателейон); в 1925 – в Вандею (Сен-Жиль-сюр-Ви); до поздней осени 1926 года жил в Жиронде (Лакано-Океан), который в начале ноября покинул и вместе с семьей отправился в Бордо.

Кроме того, Бальмонт частенько снимал виллу в Капбретоно, где общался со многими русскими и жил с перерывами до конца 1931 года, проводя здесь не только летние, но и зимние месяцы.

Общественная деятельность и публицистика

I.

После того, как Бальмонт уехал из СССР, заявил: «Русский народ воистину устал от своих злополучий, и, главное, от бессовестной, бесконечной лжи немилосердных, злых правителей».

В статье «Кровавые лгуны» он рассказал о перипетиях своей жизни в Москве в 1917-1920 годы. Одновременно написал цикл стихотворений для изданного в Париже сборника «Марево», где речь шла об «актерах Сатаны», об упившейся кровью русской земле, о днях унижения России, а также о ее беспросветном будущем. Это была его первая эмигрантская книга.

В 1927 году в Париже появилось письмо-воззвание «К писателям мира», подписанное группой русских писателей, в числе поддержавших воззвание был и Бальмонт.

«Прежде всего я ждал хора ответных голосов, – писал он в газету «За свободу». – Ждал человеческого вскрика от европейских писателей, ибо я не совсем еще изверился в Европе. Я ждал месяц, ждал два. Молчание. Я написал крупному писателю, с которым был в лично-хороших отношениях, к писателю мировому и очень обласканному в России дореволюционной, – Кнуту Гамсуну. Я обратился от лица тех мучеников мысли и слова, которые терзаются в худшей тюрьме, когда-либо бывшей на земле, в советской России. Но вот уже два месяца Гамсун молчит. Я написал несколько слов и послал напечатанное Вами в «Авенир» – слова Мережковского, Бунина, Шмелева и других моему другу-брату Альфонсу де Шатобриану. Он молчит. К кому же еще мне взывать?».

Бальмонт обратился к Ромену Роллану:

«Поверьте, мы не столь бродячи по природе, как это может казаться. Мы покинули Россию, чтобы иметь возможность в Европе попытаться хоть как-нибудь крикнуть о погибающей Матери, крикнуть в глухой слух очерствевших и безучастных, которые заняты лишь собой», – ответа не последовало.

Бальмонт был возмущен безразличием западноевропейских литераторов к происходящему в СССР, и это ощущение накладывалось на общее разочарование всем западным жизненным укладом. Европа и прежде вызывала в нем горечь своим рациональным прагматизмом. Еще в 1917 году поэт замечал: «Странные люди – европейцы, люди странно неинтересные. Им все нужно доказывать. Я никогда не ищу доказательств. Никто здесь ничего не читает. Здесь все интересуются спортом и автомобилями. Проклятое время, бессмысленное поколение! Я чувствую себя приблизительно так же, как последний Перуанской владыка среди наглых испанских пришельцев».

II.

Принято считать, что эмиграция для Бальмонта прошла под знаком упадка, это мнение разделяли многие русские поэты-эмигранты. Но в эти годы в разных странах он опубликовал такие книги стихов, как «Дар Земля», «Светлый час», «Марево», «Моё – ей», «В раздвинутой дали», «Северное сияние», «Голубая подкова», «Свето-служение, а также – стихи о России, которую он бесконечно любил и тосковал о ней:

 Страна, которая молчит, вся в белом-белом,

Как новобрачная, одетая в покров,

Что будет тронут им, любующимся, смелым,

Несущим солнечность горячих лепестков.

           Страна, которая всех дольше знает зиму

           И гулкую тюрьму сцепляющего льда,

           Где нет конца огням и тающему дыму,

           Где долгий разговор ведет с звездой звезда.

Страна, которая за празднествами мая,

Чуть лето глянет ей, спешит сказать: «Я сплю». –

Страна великая, несчастная, родная,

Которую, как мать, жалею и люблю!..

 В 1923 году Бальмонт выпустил книги автобиографической прозы «Под новым серпом», «Воздушный путь»; в следующем году – воспоминания «Где мой дом?», а также документальные очерки «Факел в ночи», «Белый сон» – о пережитом зимой 1919 года в революционной России.

Кроме того, поэт предпринимал продолжительные лекционные турне по странам – Польше, Чехословакии, Болгарии, Литве, занимаясь при этом переводами западнославянской поэзии, но основной темой Бальмонта оставалась Россия, воспоминания о ней, тоска по утраченному: «Я хочу России, я хочу, чтобы в России была преображенная заря. Только этого хочу, ничего иного», – писал он жене Екатерине Алексеевне Андреевой.

«Я живу и не живу, живя за границей. Несмотря на все ужасы России, я очень жалею, что уехал из Москвы. Я совсем было решился вернуться, но опять все спуталось, – писал он дочери Нине. – Но ты почувствуешь, как я всегда люблю Россию, и как мысль о нашей природе владеет мною… Одно слово «брусника» или «донна» вызывает в моей душе такое волнение, что одного слова достаточно, чтоб из задрожавшего сердца вырывались стихи».

III.

Эволюция мировоззрения поэта претерпевала в течение всей его жизни серьезные, а порой и драматические изменения.

В раннем творчестве Бальмонта просматривалось искреннее увлечение идеями «братства, чести, свободы», что соответствовало общим настроениям поэтического сообщества. Главенствующими его темами были – христианское чувство сострадания и восхищение красотой религиозных святынь: «Одна есть в мире красота – любви, печали, отреченья\ И добровольного мученья за нас распятого Христа».

Но, профессионально занимаясь многоязычными переводами, поэт невольно попал под их влияние, и «христианско-демократические» мечты о светлом будущем стали казаться ему устаревшими, – христианство утратило для него прежнюю привлекательность. Горячий отклик в душе нашли сочинения Фридриха Ницше, Генриха Ибсена с их яркой образностью, и Бальмонт стал называть Христа – «лакеем, философом для нищих».

Суть своего мировоззрения он изложил в очерке «На высоте»:

«Нет, не хочу я больше плакать. Нет, я хочу быть свободным. Свободным от слабостей должен быть тот, кто хочет стоять на высоте… Подниматься на высоту – это возрождение. Я знаю, нельзя быть всегда на высоте, но я вернусь к людям, я спущусь вниз, чтобы рассказать, что я видел сверху. В свое время я вернусь к покинутым, а теперь – дайте же мне на мгновение обняться с одиночеством, дайте мне подышать свободным ветром!».

В поэзии Бальмонта стали преобладать «демонические» идеи и настроения, овладевшие им в реальной жизни. Он пустился в загул, важной частью которых стали «романтические победы», имевшие несколько зловещий оттенок. О том, как он сам воспринимал собственную жизнь, можно судить по его переписке с Валерием Брюсовым. Одной из постоянных тем стало провозглашение собственной уникальности над миром. Но при этом поэт испытывал и ужас перед происходившим: «Валерий, милый, пишите мне, не покидайте меня, я так мучаюсь. Если бы я был в силах рассказать о власти Дьявола, о ликующем ужасе, который я вношу в свою жизнь! Больше не хочу. Я играю с Безумием, и Безумие играет со мной».

Из публичных домов и безумных «шабашей» его буквально «вытаскивала» Елена Цветковская: «Она увозила меня, совершенно обезумевшего, в Меррекюль, где несколько дней и ночей я был в аду кошмаров и снов наяву, таких, что мои глаза пугали глядящих».

…Кругосветные путешествия во многом укрепили Бальмонта в его неприятии христианства: «Да будут прокляты завоеватели, не щадящие камня, мне не жаль изуродованных тел, мне не жаль убитых. Не видеть мерзкий христианский собор на месте древнего храма, где молились Солнцу, но знать, что он стоит на зарытых в землю памятниках таинственного искусства», невыносимо!» – писал он из Мексики Брюсову.

Крайнюю точку «падения поэта в бездну» ознаменовал сборник «Злые чары», после этого в его духовном развитии началось постепенное возвращение к «светлому началу».

Борис Зайцев, характеризуя мировоззрение поэта в этот период, говорил: «Конечно, само-преклонение, отсутствие чувства Бога и малости своей перед Ним, присутствовало, однако некая солнечность в нем жила, свет и природная музыкальность».

Потрясения 1917-1920 годов не прошли для Бальмонта бесследно: в его мировоззрении произошли радикальные перемены; подтверждением тому явился его сборник «Сонеты солнца, меда, луны», где однозначно читается его душевная уравновешенность, а главное, видно, что поэт нащупывает путь к Богу.

Внутреннему перерождению во многом способствовала его дружба с Иваном Сергеевиче Шмелевым, возникшая в эмиграции.

И как вспоминал впоследствии Зайцев, «всегда язычески поклонявшийся жизни Бальмонт, ее утехам и блескам», исповедуясь перед кончиной, произвел на священника глубокое впечатление искренностью и силой покаяния: он считал себя «неисправимым грешником, которого нельзя простить».

Последние годы жизни

К концу 1920-х годов положение семьи Бальмонта становилось все сложнее. Поскольку литературные гонорары были мизерными, а финансовая поддержка из Чехии и Югославии, создавших фонды помощи для русских писателей, стала не регулярной, а вскоре прекратилась вообще.

«Константин Дмитриевич – в очень трудном положении, едва сводит концы с концами», – писал Иван Сергеевич Шмелев меценату В.Ф. Зеелеру (секретарь Парижского Союза русских писателей – ред.), который оказывал одно время Бальмонту помощь. – Дела поэта все хуже и хуже, бьется от нужды действительной, приходившая ему из Америки помощь кончилась».

Положение стало критическим в 1932 году, ко всему прочему, выяснилось, что Бальмонт страдает серьезным психическим заболеванием. Но необходимые меры не были предприняты вовремя, и весной 1935 года он попал в клинику.

«Мы в беде великой, в нищете полной, – писала Елена Цветковская Владимиру Феофиловичу Зеелеру в апреле 1935-го. – У Константина Дмитриевича нет ни ночной рубашки приличной, ни ночных туфель, ни пижамы. Гибнем, дорогой друг, если можете, помогите, посоветуйте, как быть».

Все это время, вплоть до 1934 года, когда советским гражданам запретили переписываться с родными, находящимися за границей, Константин Дмитриевич писал жене Екатерине Алексеевне Андреевой, пытаясь скрыть настоящее положение вещей:

«Какой я сейчас?.. Да все такой же. Новые мои знакомые и даже прежние смеются, когда я говорю им сколько мне лет, и не верят. Вечно любить мечту, мысль и творчество – это вечная молодость. Бородка моя, правда, беловата, и на висках инея довольно, но все же еще волосы вьются, и русые они, а не седые. Мой внешний лик все тот же, но в сердце много грусти».

В апреле 1936 года русские литераторы-парижане, пытаясь помочь больному собрату, устроили в честь 50-летия писательской деятельности Бальмонта вечер, чтобы собрать средства для его лечения. В комитет «Поэту – писатели» вошли: И.С. Шмелев, М. Алданов, И.А. Бунин, Б.К. Зайцев, А.Н. Бенуа, А.Т. Гречанинов, П.Н. Милюков и С.В. Рахманинов. Но помощь, к сожалению, оказалась мала, поскольку все они сами жили в очень стесненных условиях.

Беды на том не кончились. В середине 1930-х Бальмонт попал в автокатастрофу, отделавшись, к счастью, ушибами да испорченным костюмом, о чем он с юмором писал давнему знакомому, поэту Всеволоду Владимировичу Обольянинову: «Русскому эмигранту в самом деле приходится размышлять, что ему выгоднее потерять – штаны или ноги, на которые они надеты».

Узнав о тяжелой ситуации со здоровьем у поэта, Обольянинов предложил издать сборник его стихотворений «Свето-служение»; выход книги в июне 1937 года совпал с 70-летием Бальмонта, по случаю которого был устроен литературный вечер, с целью продать сборник и тем несколько улучшить финансовое положение юбиляра. Но тираж был мал, как выручка от него…

Однако болезнь неуклонно прогрессировала: последние годы Бальмонт пребывал попеременно то в доме призрения для русских, который содержала монахиня Мать Мария (Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева, поэтесса, деятель и участница французского Сопротивления – ред.), то – в дешевой малюсенькой квартире в местечке Нуази-де-Гран под Парижем.

К тому времени Бальмонт окончательно впал в сумеречное состояние.

В редкие моменты, когда болезнь отступала, Бальмонт, по воспоминаниям близких, с ощущением счастья, открывал том «Войны и Мира» или перечитывал свои старые, любимые книги. Но писать он давно был не в состоянии!..

В 1940-1942 году поэт уже не покидал Нуази-де-Гран, именно здесь, в приюте «Русский дом», он и скончался ночью 23 декабря 1942 года от воспаления легких.

Похоронили Бальмонта на местном католическом кладбище, сверху захоронения – надгробная плита, на которой – выгравировано: «Constantin Balmont, poete russe».

Проститься с поэтом приехали из Парижа: Б.К. Зайцев с женой, вдова Ю. Балтрушайтиса, три-четыре знакомых, дочь Мирра и поэтесса Ирина Одоевцева. Как она вспоминала: «Шел сильный дождь. Гроб стали опускать в могилу, она оказалась наполнена водой, и гроб всплыл. Его пришлось придерживать шестом, пока засыпали землей могилу».

Каким он был – воспоминания друзей и современников

I.

Борис Зайцев: «Слегка рыжеватый, с живыми быстрыми глазами, высоко поднятой головой; высокие прямые воротнички, бородка клинышком, вид боевой (портрет В.А. Серова отлично его передает). Нечто задорное, готовое всегда вскипеть, ответить резкостью или восторженно. Если с птицами сравнивать, то это великолепный шантеклер, приветствующий день, свет, жизнь. Бальмонт любил «позу», это и понятно. Окруженный поклонением, он считал, что нужно держаться именно так, как, по его мнению, должен держаться великий Поэт. Он откидывал голову, хмурил брови, но многие, кто знал поэта, утверждали, что из-под маски влюбленного в собственный образ «великого поэта» время от времени прогладывал совсем иной характер, когда Бальмонт бывал другим – грустным и очень простым. Его выдавал смех, добродушный, детский и какой-то беззащитный. Этот смех объяснял многие нелепые его поступки. К примеру, он мог выйти на проезжую улицу и улечься посреди мостовой, чтобы его переехал фиакр; или, когда лунной ночью в пальто и шляпе, с тростью в руках, заходил, завороженный луной, по горло в пруд, стремясь испытать неведомые ощущения и описать их в стихах; или забраться на дерево и подглядывать в окошко за какой-нибудь барышней в неглиже…Но, когда поэт читал присутствующим новые стихи, своей проникновенностью доводил многих до слез».

Андрей Белый: «Легкая, чуть прихрамывающая походка, точно бросает Бальмонта вперед, в пространство; и оттуда попадает на землю – в салон, на улицу. Но поняв, что не туда попал, церемонно сдерживается, надевает пенсне и надменно (вернее испуганно) озирается по сторонам, поднимает сухие губы, обрамленные красной, как огонь, бородкой. Глубоко сидящие в орбитах почти безбровые его карие глаза, тоскливо глядя, кротко и недоверчиво; они могут глядеть и мстительно, выдавая что-то беспомощное в самом Бальмонте. И оттого-то весь его облик двоится. Надменность и бессилие, величие и вялость, дерзновение и страх – все это чередуется в нем, и какая тонкая, прихотливая гамма проходит на его истощенном лице, бледном, с широко раздувшимися ноздрями! И какую неуловимую грацию порой излучает это лицо!.. И притом Бальмонт был необычайно одиноким, оторванным от мира беззащитным человеком. Он не сумел соединить в себе все те богатства, которыми наградила его природа. Он – вечный мот душевных сокровищ. Получит – промотает, получит и промотает. Он отдает их нам. Проливает на нас свой творческий кубок. Но сам не вкушает от своего творчества».

Илья Эренбург: «Читал свои стихи Бальмонт голосом вдохновенным и высокомерным, как шаман, знающий, что слова его имеют силу, если не над злым духом, то над бедными кочевниками. Поэт говорил на всех языках с акцентом – не русским, а своеобразным, произнося звук «н» – не то по-французски, не то по-польски. На улице Бальмонта можно было принять «…за испанского анархиста или за обманувшего бдительность сторожей сумасшедшего». В характере Бальмонта замечалось нечто женственное: в какие бы воинственные позы он ни вставал, всю жизнь ему были ближе и роднее женские души; причина, возможно, в том, что у него не было сестер. Склонность к внешним эффектам, нарочитая «богемность» сослужили поэту и дурную службу: немногие знали, что при всей экзальтированности Бальмонт был неутомимым тружеником».

Надежда Тэффи: «Вспоминаю первую встречу с Бальмонтом: он вошел, высоко подняв лоб, словно нес венец славы. Шея его была дважды обернута черным, каким-то «лермонтовским» галстуком, какого никто не носит. Рысьи глаза, длинные рыжие волосы. За ним – его верная тень, его Елена, существо маленькое, худенькое, темноликое, живущее только крепким чаем и любовью к Поэту.

«Бальмонт, как ребенок отдавался настроению момента. Редкая человечность и теплота характера отличали его. Те, кто знал поэта в молодости, утверждали, что трудно было встретить такого приятного, предупредительно-приветливого человека, как Бальмонт. Бывают стихи хорошие, отличные стихи, но проходят мимо, умирают бесследно. И бывают стихи, как будто банальные, но есть в них некая радиоактивность, особая магия. Эти стихи живут, таковы были некоторые стихи Бальмонта».

Валерий Брюсов: «У Бальмонта – исступленная любовь к поэзии, тонкое чутье к красоте стиха. Особенности поведения Бальмонта объясняются глубокой поэтичностью его характера: он переживает жизнь не как поэт, а как только поэты могут ее переживать, как это дано им одним – находя в каждой точке всю полноту жизни. Поэтому его нельзя мерить общим аршином».

Марина Цветаева: «Я могла бы рассказывать вечера напролет о живом Бальмонте, чьим преданным очевидцем я имела счастье быть целых 19 лет, о Бальмонте – совершенно непонятым и нигде не запечатленном…Вся моя душа исполнена благодарности. В самые трудные годы он мог отдать нуждающемуся свою последнюю трубку, корку, последнее полено. Если бы мне дали определить Бальмонта одним словом, я бы, не задумываясь, сказала: Поэт!.. Этого бы я не сказала ни о Есенине, Мандельштаме, ни о Маяковском, ни о Гумилеве и даже Блоке, ибо у всех было еще что-то, кроме поэта в них. А в Бальмонте, кроме поэта в нем, ничего нет. Бальмонт – Поэт адекватный. На Бальмонте – в каждом слове, в каждом жесте – клеймо, печать – звезды Поэта».

Иван Бунин: «Это человек, который за всю свою долгую жизнь не сказал ни единого словечка в простоте. Бальмонт был вообще удивительным человеком, многих восхищающий своей «детскостью», неожиданным наивным смехом, который, однако, всегда был с хитрецой; человек, в натуре которого не было немало притворной нежности, «сладостности», выражаясь его языком, но немало и совсем другого – дикого буянства, зверской дурашливости, площадной дерзости. Это был человек, который всю жизнь поистине изнемогал от самовлюбленности, был упоен собой».

Евгений Евтушенко: «У Бальмонта было предостаточно кокетливой пустоватой звукозаписи, красивости, однако поэзия была его подлинной любовью, и он служил только ей одной – может, слишком по-жречески, опьяненный им же воскуриваемым фимиамом, но беззаветно».

Михаил Цетлин (после смерти поэта): «Сделанное Бальмантом достало бы не на одну человеческую жизнь, а на целую литературу небольшого народа. Эмигранты-поэты были равнодушны к Бальмонту, он жил в полном духовном одиночестве».

II.

Близкие отношения связывали Константина Бальмонта с некоторыми писателями, которых он не только уважал, но и любил, и доверял им безмерно.

Одним из них был Иван Сергеевич Шмелев. Родилась дружба в конце 1926 года и длилась до самой смерти поэта. До революции они принадлежали к противоположным литературным лагерям, но в эмиграции почти сразу начали выступать единым фронтом в протестах и публичных акциях. Были у них и разногласия, к примеру, Шмелев, он был старше Бальмонта, не одобрял «космополитизм» друга: «Эх, Константин Дмитриевич, все-то у Вас литовцы, да финны, да мексиканцы. Что бы хоть одну русскую книжицу сочинил».

Бальмонт говорил, что Иван Сергеевич огорчен, что «я многоязычен и миролюбив. Он хотел бы, чтобы я любил только Россию».

Прочный духовный союз, казалось бы, разных людей, объяснялся фундаментальными изменениями, которые произошли в мировоззрении поэта в эмиграции: он обратился к христианским ценностям, которые прежде отвергал.

«Когда я вырвался в 1920 году из сатанинского ужаса обезумевшей Москвы, мой давнишний приятель Иван Алексеевич Бунин пришел ко мне с добрым словом и принёс мне «Неупиваемую Чашу» Шмелева. Тогда я смутно знал имя Шмелева, знал, что он талантлив, и только. Я раскрыл эту повесть: «Это что-то «тургеневское»? – «Прочтите», – сказал Бунин загадочным голосом.

Да, я прочитал эту повесть, и повторял еще три-четыре раза. Этот огонь не погасишь никакой преградой. Этот свет прорывается неудержимо!».

Бальмонт горячо поддерживал Шмелева, когда эмигрантские «писаки» третировали Ивана Сергеевича: «Из всех современных русских писателей Шмелев обладает наибольшим богатым и своеобразным русским языком. Его «Неупиваемая Чаша» стоит вровень с наилучшими поветями Тургенева, Толстого и Достоевского».

А в тяжелые тридцатые годы дружба со Шмелевым оставалась для поэта главной опорой. «Друг, если бы Вас не было, не было бы и самого светлого и ласкового чувства в моей жизни за последние 8-10 лет, не было бы самой верной и крепкой, душевной поддержки и опоры, в часы, когда измученная душа готова была переломиться».

***

Другую очень сильную привязанность испытывал поначалу Бальмонт к Максиму Горькому. Началась история в сентябре 1896 года, когда Горький в фельетоне, опубликованном в «Нижегородском листке», впервые одобрительно отозвался о стихах молодого поэта.

Ему понравились стихи Бальмонта «Кузнец», «Альбатрос», «Воспоминания о вечере в Амстердаме», которые Горький опубликовал в той же газете. В благодарность Бальмонт написал стихи, посвященные Горькому: «Ведьма», «Родник», «Придорожные травы», которые были опубликованы в 1900 году в журнале «Жизнь».

Познакомились они лично – в Ялте, осенью 1901 года, и вместе с Антоном Павловичем Чеховым ездили с визитом ко Льву Толстому, который отдыхал в Гаспре.

«Познакомился с Бальмонтом, – писал Горький. – Дьявольски интересен и талантлив этот неврастеник!». В заслугу поэту он ставил, что тот «предал проклятью, облил ядом презрения… суетную, бесцельную жизнь, полную трусости и лжи, прикрытую выцветшими словами, тусклую жизнь полумертвых людей».

Бальмонт, в свою очередь, ценил Максима Горького за то, что тот – «законченная сильная личность… певчая птица, а не чернильная душа».

В начале 1900 года Горький, по его собственным словам, принялся настраивать поэта на «демократический лад». Он привлек Бальмонта к участию в издательстве «Знание», который поначалу поддавался «настраиванию» Горького, но в 1901 году признался: «Я все время был с Вами искренним, но слишком часто непонятым. Как мне трудно освободиться сразу – и от ложного, темного, и от своей наклонности к безумию, к чрезмерному безумию».

В результате настоящего сближения, естественно, не произошло. Горький все более критично отзывался о творчестве Бальмонта, считая, что в его поэзии все устремляется к звучности – в ущерб социальным мотивам: «Что такое Бальмонт?.. Это колокольня, но высокая и узорчатая, а колокола-то на ней маленькие, не пора ли зазвонить в большие?».

Считая Бальмонта мастером языка, Горький оговаривался, «большой, конечно, поэт, но раб слов, опьяняющих его».

Конечный разрыв произошел, когда поэт уехал во Францию в 1920 году. К концу этого десятилетия именно на Максима Горького была направлена статья Бальмонта «Мещанин Пешков, по псевдониму – Горький» с острой критикой: «Ты бросил камень в лик Родимого народа. Предательски твоя преступная рука. Слагает свой же грех на плечи мужика…». Поэт завершает статью вопросом: «И кто в тебе сильней: слепец иль просто лжец?».

Горький в ответ выступил с обвинениями Бальмонта, который написал цикл плохих псевдореволюционных стихов «Серп и молот» – с единственной целью – получить разрешение на выезд за границу. А добившись своего, объявил себя врагом большевизма и позволил себе «поспешные» высказывания, которые сказались роковым образом на судьбе многих русских писателей и поэтов, тщетно ожидающих в те дни получить разрешение на выезд: в их числе были Александр Блок, Андрей Белый, Федор Сологуб. В полемическом запале Горький отозвался о Бальмонте, как о человеке неумном, приверженном алкоголизму и не совсем нормальном: «как поэт он автор одной, действительно прекрасной книги стихов «Будь как солнце». Все остальные у него – очень искусная и музыкальная игра словами, не более».

Память потомков

1998 год: в Шуе на доме, где жил К.Д. Бальмонт (1876-1884), и на здании школы №2, где он учился, установлены мемориальные доски;

2007 год: там же открыт литературно-краеведческий музей его имени; помимо традиционной экспозиции, раскрывающей историю родины поэта, Шуйской земли, музей повествует о судьбе, творчестве и наследии Бальмонта;

2019 год: в Шуе установлен первый в России памятник Константину Бальмонту, автор – уроженец Шуи – И. В. Бычков;

2011 год: в Вильнюсе (Литва), открыт памятник К.Д. Бальмонту;

2013 год: установлена мемориальная доска в Москве на доме, где жил Поэт последние пять лет перед отъездом за границу (архитектор М. Корси, скульптор А. Таратинов; рельеф на доске выполнен по портрету В. Серова (1905 г.). В подмосковном Красногорске (м-н «Опалиха) одна из улиц названа именем Бальмонта;

2015 год: в Москве создан Фонд общественных и культурно-просветительских инициатив им. К.Д. Бальмонта. Цель его основных задач – популяризация наследия выдающихся деятелей российской культуры, в т.ч., незаслуженно забытых.

2016 год: при поддержке департамента труда и социальной защиты г. Москвы Фондом проведен конкурс «Бальмантовские чтения»;

2017 год: Банк России выпустил памятную серебряную монету номинации 2 рубля, посвященную 150-летию со дня рождения Поэта.

 Римма Кошурникова

 фото взято с сайта цбс-белгород.рф