Беседа прозаика, педагога Александра Донских

и школьного колумниста, библиотекаря Полины Громыко

Полина Громыко. Александр Сергеевич, читатели интересуются вашей биографией, о которой мало сведений в печатных и электронных источниках. Будучи библиотечным работником, я собираю и систематизирую по мере необходимости сведения о жизни писателей и могу уверенно сказать – судьба каждого по-своему уникальна. Кто-то, к примеру, как-нибудь необычно пришёл в творчество, кто-то жил тяжело и закончил печально, кто-то – баловень судьбы. Наткнулась в интернете на ваш послужной список. Трудовой стаж на производстве и в учреждениях у вас, удивило, более сорока пяти лет, что очень даже непривычно для писателя, тем более создавшего немало романов и повестей. В списке более десятка профессий и должностей, на которых вы себя проявили. Например, вы были разнорабочим на лесозаводе и слесарем отдела научной организации труда в управлении строительства, сотрудником уголовного розыска и военизированной охраны, военнослужащим в должности начальника станции дальней связи и монтажником-верхолазом на Крайнем Севере, учителем русского языка, литературы и директором школы-интерната для детей-сирот, научным сотрудником института повышения квалификации педагогов и главным редактором литературного журнала, заместителем директора школы по воспитательной и затем научно-методической работе. К тому же вы себя активно проявляли в качестве редактора методических, социально-педагогических сборников и внештатного корреспондента многочисленных местных газет. Вы всю жизнь искали себя? Ваша жизнь стечение обстоятельств, которые нередко называют судьбой? Ваши профессии, должности – неизбежность, предопределение или вы сами выбирали, выстраивая свою профессиональную судьбу? Где-то вычитала, что жизнь даётся каждому человеку, от природы ли, от Бога ли – кто как понимает, чувствует и верит, а вот судьбу человек определяет и выстраивает сам, – согласны? Часто ли вы переживаете, что произошедшее или происходящее с вами «судьба – не судьба», «доля – недоля»?

Александра Донских. Полина Николаевна, уверенно говорю, что жил и живу своей жизнью, и жизнь мало-помалу выстроилась в судьбу, хотя завершения ей покамест не вижу. Возможно, земная судьба человека продолжается и после его смерти. Да, я действительно искал себя, и не столько в литературе, а – вообще по жизни, в идеях и начинаниях, в профессиях и должностях. Однако не только и столько, мне кажется, себя искал, терзаясь в сомнениях: «судьба – не судьба», «доля – недоля». Искал настоящую жизнь, настоящее дело, настоящую идею, в которых и через которые мог бы проявиться так, чтобы стать и оставаться для людей, говаривали в старой Сибири, годным напредки, то есть быть для них и сейчас и на будущее надёжно, прочно необходимым, востребованным, своим человеком. Необходимым, востребованным и отдельными людьми, с которыми пересекаюсь на путях-дорогах, и коллективом, обществом, как бы они не преобразовывались, и, не побоюсь высоких слов, государством. Всегда страшился киснуть. Киснуть в собственном соку или в неумолимо устаревающих, обветшалых идеях и делах, не освещённых проком. Тянулся и тянусь к чему-нибудь новому, живому, обещающему добро и прок. В своих профессиях и должностях находил, что искал, временами на острой стычке, конфликтности с коллегами. Признаюсь, неуживчивым бываю.

П.Г. Не о себе ли вы писали, давая в своём новом романе «Краеугольный камень» (Москва, издательство «Вече», 2022 г.) характеристику главному герою?

Афанасий Ильич не любил слово «польза», избегал его в своей речи. Вместо него употреблял редкое в современной жизни, очевидно становившееся каким-то деревенским, почти что диалектным – «прок». Из своей родной деревни Переяславки он и вынес его, пошёл с ним по жизни.

В слове «польза», полагал, явственно слышится и бесцеремонно выпирает наружу смысл бытия старого мира – выгода.

Выгода, впитал он с детства, была раньше у кулаков, помещиков, купцов, фабрикантов, дворян, царей –людей давнопрошедшего общества, с которым Россия, несомненно, навсегда распрощалась. К тому самому мало-помалу, но неуклонно продвигается, верил, и всё человечество. В конце концов наступит царство свободы, братства, равенства и – прока. Выгоде не будет места.

Неустанно и азартно растолковывал людям значение любимого слова:

– Прок, понимаешь, – это то, что надо до зарезу для нашей нынешней жизни. Не выгода нужна, а запас и резерв чего-нибудь, целесообразность и точность наших действий. Вот что такое прок в понимании простого народа, великих русских,  да и всемирных, писателей и мыслителей. Соображаешь? Не совсем? Слушай, в моей деревне ещё говорят так, имея ввиду прок: годное напредки. Напредки! Крепкое и сочное слово, не правда ли? Изъясняясь литературно, «напредки» – что-то очень надёжное, очень верное, очень правильное, а также –будущее и прочность. Прочность! Великое слово – прочность! Без неё никакому строению не устоять, никакой идее не протянуть долговременно. Заключено в слове «прок» и потаённое значение – обещание добра. То есть скарба и благополучия. Не слово – кладезь мудрости! Всем словам слово, всем мыслям мысль! Не сразу раскусить нам, интеллигентам, и учёному человеку, а простой работяга понимает и использует его издавна в обычной своей речи. Да, кстати, а слово «впрок» тебе знакомо хорошо? Э-э, можешь дальше не объяснять: вижу, что смутно понимаешь, мямлишь какую-то околесицу. Запомни, а лучше заруби себе на носу: «впрок» – значит, на будущее, про запас. В народе так говорят: неправедно нажитое впрок не идёт. В моей деревне, кстати, иной раз можно услышать: «впрочную». Тоже отличное слово. «Впрочную» – то есть надёжно, по-настоящему сделать, смастерить, сработать, поступить, а также – сберегать впрок. Наши старики говаривают: жить надо впрок, а не с выгодой. Теперь тебе понятно это наше замечательное русское слово?

Выслушивали его внимательно, с интересом, однако если соглашались, то как-то слабо, шатко, а то и просто молчком, кивком головы. Если же вовсе не соглашались, то, бывало, в спор бросались, точно бы в драку:

– Что ни говори, уважаемый Афанасий Ильич, а без выгоды и пользы жизнь остановится, закиснет, как болото, станет скучной и никчемной даже. Запомни и ты: выгоде и пользе жить и процветать!..

А.Д. Да, Полина Николаевна, отчасти и о себе написал. По крайней мере, о моём опыте проникновения в вековое устройство и мудрость народной жизни. И слово «польза» недолюбливаю.

П.Г. А что вы скажете о профессии писателя?

А.Д. Такого ремесла, как писатель, поэт, даже литератор, литературный критик, нет в государственных реестрах занятости населения новой России, в отличие, например, от ряда других творческих ремёсел, как – композитор, музыкант, певец, солист, журналист, сценарист, скульптор, архитектор, художник, график, гравёр, ювелир, гончар, мастер художественной ковки, дизайнер. И ещё можно назвать добрую сотню наименований. Трудно объяснить, отчего так получилось. Недоразумение? Возможно. Злой умысел? Иногда и такие мысли приходят. Ведь талантливое художественное слово может иметь огромную силу. Силу созидания или же – разрушения. Кто знает, кто знает!

П.Г. Мне нравятся слова Жоржи Амаду, классического бразильского писателя и общественного деятеля: «Литература должна стать оружием народа – грозным, как молния, и простым, как хлеб».

А.Д. Полностью согласен. Литератор, писатель в качестве профессионала, способного кормиться этим нелёгким и зачастую неблагодарным трудом, заработать, к примеру, себе на пенсию, не нужен современной России, – факт очевидный и печальный. Условно профессионалом теперь называют того литератора, у которого относительно большие тиражи книг, а потому немалый доход, и человек, соответственно, может жить проданным издателю литературным словом. Но такое – бухгалтерско-счетоводское – отношение к литературе и писательскому труду в первые ряды проталкивает авторов развлекательных жанров, а также скандалистов, искусников всевозможной вычурности, оригинальщины, хватких претендентов на гениальность, людей, манипулирующих вместе со своим издателем сознанием и чувствами читателей. По-настоящему большая русская литература нашей всё ещё неустоявшейся современности тихохонько обитает где-то в сумраке. Но она, несомненно, и так всегда бывает с чем-то, по крайней мере, глубоким, искренним, явит себя и высветит для множества людей подлинные смыслы и идеи жизни и судьбы. Для меня в литературе остаётся благодатная возможность дышать полной грудью и жить по-своему.

П.Г. Вы немало издаётесь, – считаете себя профессиональным писателем?

А.Д. Я не только профессиональным, но даже просто писателем боюсь себя назвать, даже если бы в моей трудовой книжке было записано это заветное слово. И чувствую скованность, когда меня называют писателем. В одном из моих давних материалов я отметил, что в моём понимании «писатель» равнозначно званию герой Советского Союза или России. На том и стою.

П.Г. Александр Сергеевич, у нас вольная беседа, и мы можем свободно переходить с одной темы на другую, в зависимости от наших ощущений, интуиции, а то и мимолётных, недавно пережитых ощущений, – правильно?

А.Д. Несомненно, Полина Николаевна! Думаю, что так и должно быть, особенно, когда люди беседуют по-товарищески, по-свойски, к тому же мы коллеги в многолетнем педагогическом труде, в котором, к слову, не всякий человек может удержаться на годы. Знаете, не стыдно похвалиться! Заявленный нами обоими вектор разговора, обмена мнениями «судьба – не судьба», думаю, не предполагает строгих тематических ограничений: судьба охватывает собою многое что, связанное с жизнью и смертью человека. При этом смысл «не судьба» может добавить в нашу беседу некоторую художественность, интригу и потянуть за собой читателя: «Любопытно, на что эти словоохотливые собеседники в итоге выйдут?».

П.Г. Понятно. Я недавно побывала на концертах международного фестиваля оперной музыки «Дыхание Байкала». Честно скажу, редкое событие в моей жизни: с утра и до поздна работа в школе и по дому с огородом, хлопот у нас, селян, сами знаете, и зимой и летом невпроворот. Сидела в красивом зале филармонии и вживе слушала прекрасную музыку и пение. Певцы из Минска, Монголии, Сербии, Бурятии, Екатеринбурга, Красноярска, наш Губернаторский оркестр подарили слушателям истинный и незабываемый праздник творчества. Я в восторге! Слушала исполнителей, – и у меня у самой пела душа. Музыка, согласитесь, украшает жизнь, вносит в неё необыкновенные краски, поднимает духовные силы. А каково ваше отношение к музыке? Меняются ли ваши предпочтения с возрастом? Что вы слушаете с удовольствием сейчас?

А.Д. Я из поселковой рабочей семьи, но музыка, пение, особенно застольное и национальное, со мной с самого младенчества. Родился я на Крайнем Севере, на Таймыре, где живут ненцы и долганы. Мама работала в Малой Хете в интернате для детей оленеводов, а я – хвостиком при ней. Слышал в исполнении воспитанников подражательные песни куропатки, кулика, чайки, животных тундры. Бывало, девочка или мальчик где-нибудь на отшибе в уголочек прижмётся на корточки и-и-и – запоёт протяжно и упоительно, но тихонько, словно бы только для себя, для своей души. Взрослые говорили: «Тоскуют детишки по чуму с мамой и папой, тянет их в родную тундру, к олешкам и собакам, – не сбежали бы». Тяжкие и мощные вздохи бубна помню. Очаровывали, но и нагоняли страху звуки тумрана (варгана). Они, бывает, и сейчас сотрясают душу. Зачарованно смотрел на танцоров в оленьих и других шкурах, искусно расшитых бисером, блёстками, орнаментами. Всю жизнь тянет меня к чародейству Севера, к его немерянным просторам. После срочной службы не стерпел – ринулся на севера с их стройками и кочевьями. Объехал и облетал с бригадами Якутию и Колыму. Слушал пение якутов и эвенов (тунгусов). Слова непонятны, но всё одно разумеешь, о чём и зачем поют люди, потому что их певческое творчество – от самой природы, от жизни простой и честной. Бубны и тумраны со мной навсегда – при случае слушаю и вслушиваюсь, думаю: сие тайна немалая. Когда работал в институте повышения квалификации учителей, курировал несколько районов национального автономного округа, слышал бурятское горловое пение. Непередаваемые чувства рождает. В пении подражание птицам, зверям, плеску воды, порывам ветра, шуму летящей стрелы – всему природному, естественному, и при этом возможность связаться с умершими, далёкими предками, услышать их. Не только пение – сам космос являет себя, кажется, невозможными для Земли звуками. Слушаю, слушаю и заслушиваюсь. Собираетесь хотя бы чуточку прикоснуться к чему-то надмирному – однозначно, слушайте горловое пение. Навсегда со мной и застольные песни, которые я слышал дома в детстве и юности, пока не упорхнул во взрослую, самостоятельную и уже иную жизнь. Хмельными, но верными голосами тянули мои родители и гости и «Славное море, священный Байкал…», и несчётно других песен, среди которых и русские, украинские народные, и современные эстрадные. По сей день, как вспомню те славные дни, – начинает петь во мне наше российское застолье, разноголосое, порой плохо знало оно текст и мотив, певучее и хрипатое, однако неизменно сплеталось своими женскими и мужскими голосами во что-то душевное и мудрое. Случайных песен, е-ей, не пели! Те поколения людей много знали песен и были большими охотниками попеть, «поголосить», говорили. Нынешние застолья – непевческие, а потому однообразные, скучные, хотя музыка гремит и скачет из колонок. Последние певческие застолья застал в школе на излёте 90-х: учителя соберутся в столовой за праздничным столом, затянут усталыми, но красивыми бабьими голосами «Клён, ты мой опавший…», и всё такое прочее душевное, необходимое. Вспомнишь – хар-рошо!

П.Г. Теперь народ не поёт отчего-то.

А.Д. Да, не поёт. Совсем не поёт. Или, где-то слышал, «караокой зашибает». Видать, не до песен нам стало. Мысли, кажется, об одном: деньги да выжить бы как.

 П.Г. Грустно отчего-то. Кажется, что большинство из нас однообразно живёт, тянет лямку, глаза к небу не поднимает.

 А.Д. Нет-нет, хочу, чтобы ошибочным было моё мнение! И вас и себя призываю к оптимизму и вере во всех нас. Ещё, знаете, что люблю из музыки? Мужское хоровое пение грузин. Их многоголосие – какой-то божественный дар всем нам. Оно бесценно. Мой прадед по родословной мамы – грузин. Мы его не знали: он, бывший политссыльный, пропал в Гражданскую, откомандированный с партийным поручением на Дальний Восток. Однако, кровь во мне иной раз начинает говорить с кавказским акцентом: видать, вспоминает свою обетованную, но волею судеб потерянную грузинскую землю. Вообще, в музыке я какой-то всеядный: если дошло до меня, что мелодика и слова – настоящие, искренние, сильные, слушаю запоем, могу переслушать одно и тоже на сто рядов. Люблю церковное, духовное пение. Заслушиваюсь певучими, отточенными голосами православных священников на службах. Церковнославянский язык сам по себе песенный, торжественный. Люблю Баха и Бетховена, Моцарта и Гайдна. Кажется, не смогу жить без Чайковского и Рахманинова, без «Могучей кучки». Из современного музыкального творчества слышу неподдельные звуки и слова у группы «АББА» и «Модерн токинг». Встречаю что-то родственное и до зарезу нужное в некоторых проявлениях, исполнителях хард-рока, рэпа, так называемой, попсы, в электронно-оркестровых композициях экспериментального, дерзкого норова. Ещё немного, если позволите, о музыке: она, подозреваю, способна слепливать, формировать судьбу. Боюсь слушать Бетховена: некоторые его творения порой вытягивают из меня душу, точно бы жилы тяжкая работа. Он бывает страшен, но без него человечеству уже никак нельзя: он наша общая судьба. Несомненно, без музыки жизнь бедна. Но, полагаю, без той музыки, в которой говорит душа. Современный человек, увы, старается жить по преимуществу умом, рассудком, души, её проявлений, особенно неожиданных, искренних, призывных, вроде как боится. Всерьёз опасается, что ли, – не туда заведёт? А надо непременно туда, где – свободный и, желательно, нарастающий подток денег, незамысловатая, лёгкая успешность, простенькие, угодливые услады? Не знаю. Надо думать. Надо думать.

П.Г. Да, надо думать. Что-то переосмысливать, присмотреться с другой стороны. Может быть, менять подходы к оценкам и выводам. Хочется надёжного и ясного понимания того, что с нами происходит. Сейчас так много слов отовсюду!

А.Д. Верно. Слова, слова!.. Но не хочется, Полина Николаевна, плохо думать о моих современниках: ведь мы жители одного мира, соседи на нашей хрупкой и прекрасной планете. Да и оценивание жизни другого человека – самое гиблое дело.

П.Г. Согласна. Стараюсь не давать оценок, по возможности сдерживаюсь, хотя это очень трудно. Дочитываю вашу дилогию «Отец и мать». Прихожу к выводу, что вы православный писатель. Судьба?

 А.Д. Назвать себя православным литератором не могу и никогда не осмелюсь, потому что не имею глубокого духовного опыта, в силу разных причин мало общаюсь с духовенством,  редко бываю в церкви и, увы, не прибился, как надо бы, к православной общине. А, так сказать, по своей задумке стать православным литератором или оттого, что использую в художественных текстах мои любимые молитвы, какие-то мгновения из служб в храмах, иногда описываю, как могу, жизнь православного человека, – самозванство, мягче говоря, нескромность. Смотрю на православность с почтением и ожиданием. Уверен: если ты православный человек, то ты по-истинному православный только в общине, в братском сплетении с единоверцами, и все вместе они живут со Христом. Понимаю, важно собираться в храме, сообща обращаться едиными, унаследованными от предков ритуалами и обрядами, словами и мыслями к Богу, потому что, вижу по жизни, отдалившийся от других людей – отдалился и от Бога. Я верующий, но, возможно, волею судьбы ли, обстоятельств, своего характера, полученного от родителей воспитания, умонастроения, – человек сугубо светский, отдалённый – но не отгороженный и не отгородившийся! – от живой церковной жизни. И, самое важное, от людей не отдалялся и не отдаляюсь, и они от меня, похоже, не бегут. Значительную часть жизни я проработал в государственных образовательных организациях на разных должностях – там люди, люди, люди. Но среди них нет и не может быть общины, тем более культового характера. Там – коллектив, взрослых, педагогических и вспомогательных работников, и детей, учеников, их родителей, а также – общественности, сотрудников государственных управленческих структур, на годы объединённых одним общим делом – учением, образованием, попечением. Желанного христианского жития у меня не вышло и не могло выйти: школа – многоликий, нервный, подвижный союз людей, в котором бурлят и сталкиваются каждую минуту, да что там, секунду всякую! сотни, если не тысячи мнений, устремлений, настроений, самолюбий, а ещё – шалостей и требований, лени и трудолюбия, любознательности и равнодушия, криков-окриков, смехов-слёз, пений-свистов, игр, угроз, потасовок, бранных слов (увы, таковы реалии!), мольб, дружб, любовий, вражды, – не счесть, что и как творится вокруг тебя и с тобой ежечасно, ежедневно, ежегодно. Плюс, сами знаете, – громадьё планов, анализов, графиков, расписаний, отчётов, распоряжений, приказов, методических писем, предложений и требований от различных инстанций, конкуров-праздников, линеек, конференций, форумов, десантов. Простите: строчу, как из автомата!

П.Г. Я понимаю! Круговорот, а бывает, что вихрь, событий в виде мероприятий, занятий и других многообразных педагогических и детских дел. Случается, выходишь из школы с гудящей головой. Дома подолгу приходишь в себя.

А.Д. Истинно! И ты в школе естественным образом забываешь, кто ты, собственно, такой и о чём размышлял дома в тишине. В школе живёшь горя и несясь в очередном, правильно вы сказали, вихре. Но этот вихрь – всегда вихрь изменений, преобразований. Надо понимать: где дети, в особенности много, очень много детей, детей разных возрастов, задатков, интересов, – без изменений, творческих намёток, а то и рывков, или же какого-нибудь твоего профессионального рутинного ежеминутного делания невозможно жить, невозможно удержаться, быть нужным. Что ни говорите, а общественное бытие, по незабвенному Марксу, по-прежнему определяет сознание. Для вдумчивости, для духовного углубления остаются короткие домашние часы. Но я не ропщу на судьбу. И вы, знаю, не ропщите. И правильно! Всё, что наше, – наше по справедливости, и чужого, заёмного нам не надо – своё бы кровное не растерять и не обезличить в метаниях. Знаете, именно общение с людьми, со множеством людей, с коллективами и отдельными группами нет-нет, да одарит бесценным для меня как литератора материалом, чтобы ещё и ещё раз поразмышлять, как говорится, с пером в руках о жизни и судьбе, о человечьей доле, в которой извечно недостаёт счастья.

П.Г. Да, нередко задумаешься, что счастья-то и недостаёт.

А.Д. Впрочем, погодите-ка, Полина Николаевна! Послушайте, что сказал наш добрый и верный гений Пушкин. Думаю, трудно не принять его по-житейски простые, но философски глубокие слова:

Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит –
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия, а мы с тобой вдвоём
Предполагаем жить, и глядь – как раз умрём.
На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля –
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальнюю трудов и чистых нег.

П.Г. Хочется поспорить с гением, но лучше не вслух, а в себе.

А.Д. На то, возможно, человечеству и гении даны, чтобы пробуждать в нас духовные, мыслительные работы. Порой тяжкие.

П.Г. Иногда взгрустнётся – и думаю о том же: «на свете счастья нет»! В ваших романах, в «Родовой земле», «Краеугольном камне», «Отце и матери», в других произведениях, разворачивается сложная духовная жизнь героев, и она показаны, по определению доктора филологических наук из Белгорода Веры Харченко, так, «…что читается сердцем». И у меня возникало подобное ощущение от многих страниц. Интересно, какие истоки вашего вдохновения? Где вы берёте сюжеты? Ваш личный житейский опыт помогает?

А.Д. Многое что, Полина Николаевна, помогает, поддерживает, ведёт. И говорю без пафоса, а так, как по жизни складывается: подсобляют, ведут, нередко строго, но и спасительно подправляют и родная земля, и родное небо, и родные стены, и наши храмы и погосты, и духовно, кровно близкие люди, и хорошие книги, и разнообразные знакомства, и поездки по Сибири и стране, и жизнь в нашем славном селе Пивоварихе возле красавицы Ангары и её всё ещё живительного притока Ушаковки, и многолетняя, неспокойная работа в местной школе, наблюдения за взрослением, становлением, проявлением себя уже во взрослой жизни наших учеников, и общение с литераторами, учёными, мастеровитыми людьми, редакторами, издателями, читателями. Не счесть, что помогает не только в творчестве, но и просто жить и время от времени встряхиваться, чтобы идти вперёд, а не топтаться на месте, надеясь на случай, на авось, на добрых дядю или тётю. Истоки вдохновения – в самой жизни. Сюжеты по большей части – оттуда же. Лет двадцать пять назад ради интереса подсчитал, на мой взгляд, значительные, можно сказать, судьбоносные случаи из моей жизни, на основе которых можно было бы написать роман, повесть, рассказ. Получилось тридцать восемь. А если вспомнить истории моих родственников, знакомых, коллег, учеников школы и так далее, – и нескольких жизней, думаю, не хватит, чтобы облечь в художественное слово эту махину судьбинных материалов. Что касается героев произведений – обстоятельства отбора, развёртывания на страницах сложнее, неоднозначнее. Описание реального лица, его жизни – удел и обязанность литератора, беллетриста документального жанра. В художественном произведении у автора, по моим наблюдениям, ведущий или главный герой, а бывает, что и второстепенный, является носителем важной, большой идеи. Описание жизни такого героя или героев – собственно, и является осуществлением замысла. А замысел – сокровенная авторская думка, которая, перефразируя Александра Вампилов, не даёт уснуть по ночам. Если быть точным: «Писать нужно о том, отчего не спится по ночам». Творческий труд – зачастую маета, терзание. А то и – перечёркивание всего, что сделал, и – по новой, по новой.

П.Г. Мне, кстати, нравится высказывание Юрия Олеши о писательском труде, об осуществлении творческого замысла: «Я считаю, что в работе шахтеров и писателей много общего. Я говорю серьезно. Писательский труд – невероятно суровый физический труд. Не только книги, фразы рождаются в муках. Лично у меня».

А.Д. И именно так, Полина Николаевна, бывает у всех, кто ответственно и бережно относится к слову. О герое думаешь и думаешь. И появляется он в твоей голове ещё задолго до написания самого произведения. Свербит, скребёт там. В какой-то момент начинаешь понимать, что герой – стержневая твоя мысль по жизни сегодня, завтра, через год, два, а то и на десятилетия вперёд. Не даёт и, точка! не даст тебе спокоя. Словно бы нашёптывает в твоё художественное ухо: «Хочу и буду жит на страницах твоего произведения. Не тяни – начинай!». Мало-помалу он становится для тебя собеседником, другом, родственником, а то и – наставником.

П.Г. Сам литературный труд для вас судьба? Он не тяготит, не раздражает? Я слышала из уст одного писателя, что для него скучное занятие писать. Вы уже сказали, что общение с людьми в школе нет-нет, да одарит бесценным для вас как литератора материалом, но, интересно, сама работа в школе, педагогика, методика, с одной стороны, и литература, литературное творчество, с другой, в вашей жизни что-то единое и взаимодополняющее или же разное и даже взаимоисключающее?

А.С. Сначала отвечу блицем. Судьба. Единое. Взаимодополняющее. Не тяготит. Не раздражает. Писать не скучно. Подробнее скажу так: если всё ещё пишу, печатаюсь, запоем читаю, роюсь в архивав, иную книгу держу в руках как ценность мира сего – значит, литература, чтение, редактура – судьба. Но я, к слову, не столько люблю писать, сколько читать и размышлять. Зрение не подводило бы – читал и читал бы. Если всё ещё не ушёл из школы, не подыскал себе работёнку попроще и поденежнее, а соблазнительные варианты хотя и не часто, но выныривают передо мной, манят, – значит, школа, педагогика с методикой нужны мне, и я, надеюсь, нужен им. Мне хочется, чтобы дети тянулись к творчеству, к научным (по предметам) поискам, исследованиям, рукоделиям. Для меня как педагога и методиста важно, чтобы ученики все свои школьные годы обдумывали, разрабатывали, различные проекты, замыслы, планы действий, которые по соображениям разработчиков ФГОСов (федеральных государственных образовательных стандартов) призваны выводить подрастающее поколение к желанию самосовершенствоваться, не успокаиваться на достигнутом, украшать жизнь благородными поступками, дарить людям радость и самому радоваться жизни, а не ныть, если что пошло не так. Может быть, с проектами, опытническими, учебно-исследовательскими работами должно получаться примерно так, как сказал Грей в «Алых парусах»: «…Я понял одну нехитрую истину. Она в том, чтобы делать так называемые чудеса своими руками…» Чудеса! Открытия! Своими руками! Своим трудом, но – в единстве с людьми! Правда, иной раз мне начинает казаться, что большинство современных детей напрочь оторваны от романтики, от высоких помыслов, благородных порывов души. Дай Боже, чтобы такое ощущение не закрепилось во мне, осталось временным и преходящим. Знаете, несмотря ни на что, в детей я верю больше, чем во взрослых. Дети – истинное чудо нашего белого света. Литературный труд и школьная работа в единстве для меня ещё потому, что в школе острее, чем где-либо, понимаешь – писать нужно так, чтобы человек пробуждался для поиска и отстаивания правды, чтобы был способен размышлять об истине, чтобы смело мечтал о лучшей жизни, чтобы неустанно трудился и получал удовольствие от труда, чтобы думал о Родине как о маме. Заканчивая наш разговор, желаю всем, чтобы жизнь становилась судьбой, а судьба чтобы вела по жизни. И чтобы каждый хотел и мог дышать полной грудью и жить по-своему.

Александр Донских

фото взято из открытых источников