Нынешнее время преподносит разные поводы предаться воспоминаниям и размышлениям. И есть повод конкретный и печальный. 1 января 2022 года в Рязани на восемьдесят четвёртом году ушла из жизни Преснякова Людмила Дмитриевна, по отцу Михайлова, художник-педагог, подвижник своего дела, человек с биографией, можно сказать, плодотворной. Что ж, сейчас по разным причинам критическое время для того поколения, энтузиазм которого, подкреплённый молодостью, взрастился в 1960-е. Кто-то в своё время оказался у власти, кто-то выстраивал свою линию жизни на активном открытом или андеграундном ей сопротивлении, кто-то «шумел» или «гремел», а кто-то просто учился, трудился, вкладывая в это максимум своих душевных и физических сил, пытаясь как-то «вырулить» в складывающихся жизненных обстоятельствах и помочь кому-то ещё.

Историю можно воспринимать как действие стихийных сил, лишь время от времени мучительно корректируемых разумом человека, можно видеть в ней главным образом линии воли затмевающих своё окружение сильных личностей, сталкивающихся в проявлениях своей воли, можно замечать в ней действие некоей внешней непостижимой «сверхразумной» силы, а можно узнавать и осознавать сложное сплетение судеб отдельных людей, в котором есть место и стихиям, и случаю, и индивидуальной воли или безволию… Хотя переплетаются в истории стран и государств не только линии судеб. А когда речь заходит о «плетении судьбы» одного человека, вспоминаются сюжеты с Парками из античной мифологии. Правда, в этой мифологической трактовке слишком много фатализма. А когда в жизни человека пульсирует точка творчества, неизбежно возникают иные в том числе и мифо-философические прочтения реалий. Нет необходимости в спорах о том, обстоятельства жизни и судьба ли создают характер человека или характер рисует судьбу – одно перетекает в другое в зависимости от многих обстоятельств, а какую-то базу создают и способности, заложенные в генах. Но многое человек в своей судьбе может и точно творить сам, своей волей, своими руками, хотя далеко-далеко не всё и не всегда.

Людмила Дмитриевна рассказывала о своей жизни мало и нечасто, однако кто-то удалось зафиксировать с её слов. Например, то, что, что среди её предков по матери есть казаки, сосланные за бунт ещё при царе с Дона на приток Амура Зею. Эта история передавалась из уст в уста от одного поколения к другому. Найдя те края непригодными для их образа жизни и нездоровыми – многие умерли от болезней – поселенцы писали царю прошение о переходе в другое место. Добились своего и затем, устроив свою жизнь, ходили в Китай караванами за чаем. Выдавать свою дочь за какого-то авантюриста-золотоискателя в семье торговых сибирских казаков категорически не хотели и отказались от неё, когда она всё же вышла за своего избранника замуж. Да и сгинул он, в конце концов, и его тело нашли на одном из сибирских перевалов лишь весной. Я пытался найти что-то о ссыльных на Зею донских казаках. Это о предках матери Людмилы – Елены. Спрашивал я и одного из краеведов в Хабаровске. Ничего выяснить не удалось и во «всеведущем» интернете. Видимо, если и есть об этом какая-то информация, то лишь в труднодоступных специализированных изданиях. Вот если бы среди этих казаков появилась какая-то выдающаяся в истории личность, которой бы заинтересовались историки… История, как и литература, «цепляется» за личности – так проще систематизировать, понимать и излагать факты и … идеи…

Мать Людмилы Дмитриевны, Елена, была, если тут нет ошибки, как раз родом откуда-то с Зеи. Отдали её, как тогда говорили, «в дети» в одну крепкую русскую семью вроде как в Красноярском крае уже. Росла Елена там как их собственный ребёнок, как и все дети, занималась посильной работой, например, пасла гусей. «Отдать в дети» было не столь уникальным событием, особенно после кончины обоих родителей. Её мать умерла рано, а потому была ли Елена полной сиротой к тому моменту, точно неизвестно. Крепкой семья оказалась потому, что в ней было несколько сыновей. И все парни здоровые и работящие. Людмила Дмитриевна помнила, как её мать рассказывала, что после революции в эту семью пришли записавшиеся в местные коммунистические активисты всем известные в округе лентяи и пьяницы. Раскулачивать, то есть отбирать имущество пришли под тем предлогом, что в этой семье, якобы, трудится батрачка. Оправдаться не удалось. Всё решалось не в один день, и понятна была безповоротность событий. Тогда семья сожгла свою усадьбу и, взяв оружие, ушла в тайгу. А мать Людмилы Дмитриевны какое-то время жила среди хакасов в Абазе, приучившись у них на всю жизнь к трапезе сырым мясом.

Познакомилась с Дмитрием, когда работала официанткой в столовой. Это было где-то не так далеко от Красноярска. У неё уже был ухажёр. Но если пришлось бы выбор объединять свою жизнь с ним, то надо было куда-то сразу же далеко сразу уезжать, а Елена побоялась. Дмитрий Михайлов тогда работал при новой власти, будучи партийным и кадровым военным. Успел уже по молодости повоевать в гражданскую. Родители отца Людмилы (Дмитрия), то есть бабушка (Хионья), и дед (Кирилл Михайлов) из Пермской губернии. «В Перми, помню, у нас было много родственников», – вспоминала Людмила Дмитриевна. А Псарёв Николай, отец Елены, откуда-то с Вятки. Мать со слов Людмилы Дмитриевны время от времени вспоминала с некоторой гордостью, что у них в родстве есть «великий художник», который написал картину с тремя медведями. Родственными линиями Ивана Шишкина краеведы занимаются основательно. Однако в открытой в интернете для ознакомления электронной книге с собранными родственными линиями художника фамилии Псарёвых и Михайловых я лично не обнаружил. Было ли это родство подлинно, или это сказано кем-то и когда-то «для красного словца», или это очень отдалённое родство – поди разбери… Кстати, из Елабуги и её окрестностей и мужская линия Пресняковых – предков мужа Людмилы – Анатолия – согласно семейной легенде сосланных «за бунт» из какой-то южной губернии России.

Сама Людмила Дмитриевна делала некоторые не очень активные розыски, пытаясь найти родственную нить, связывающую её с другим большим художником – Василием Суриковым. Опиралась на происхождение из сибирских казаков и на наличие в обеих группах родственников смуглянки с прозвищем «головешка». Парное фото Зои (тоже очень смуглой), родной сестры Елены, вместе с нею самой у нас сохранилось. По виду Зоя с кожей очень тёмной и внешностью примерно как у индуски с европейскими чертами лица. Не зная ничего этого, мой однокурсник по институту Сергей Сизиков, скульптор, также родом из Сибири (приехал в Москву из Новосибирска), работая над своей дипломной работой (портрет В. И. Сурикова) решил, что мой череп по форме наиболее подходит в качестве натурной основы. И я ему позировал. Правда, если посмотреть на мои фотографии юности – сходства ещё больше. Но это всё, на мой взгляд, совсем ненадёжные подтверждения предположений, хотя и занимательные, но не имеющие какого-то существенного веса в жизни. А при наличии прямых потомков и достаточного количества близких родственников знаменитых людей эти обстоятельства вообще не имеют особого значения. Куда как интереснее судьбы и личности, не отмеченные в популярных версиях истории и культуры. Ведь в этом материале можно обнаружить немало поучительного и также по-своему значимого для истории страны.

Дмитрия – отца Людмилы – грамотного, имеющего целых четыре класса образования, назначили руководить борьбой в районе со свирепствовавшими после установления советской власти холерой и тифом. И он справился. Со слов Людмилы Дмитриевны мать её вышла замуж, потому что ей была нужна опора в жизни, а Дмитрий был по-настоящему влюблён. Почему после этого его послали из окрестностей Красноярска на Север, в Норильск работать на железную дорогу (Дудинка-Норильск) – неизвестно. Так, родившись на юге Красноярского края, Людмила нескольких месяцев от роду оказалась за полярным кругом и проживала там до десяти лет, наблюдая зимой чёрную пургу, северное сияние, а летом – нескончаемый день, когда взрослые до двух ночи пытались собрать близ дома наиболее неугомонных вышедших погулять детей. И это обыденность для тех, кто живёт там и сейчас.

Сколько раз можно было погибнуть… Например, когда Людмиле ещё во младенчестве старший но малолетний брат Леонид залепил нажёванным хлебным мякишем рот и нос, чтобы не кричала. Мать вышла куда-то на несколько минут и возвратилась уже к начинающему синеть от удушья ребёнку. А если бы задержалась на пару минут?

Людмила запомнила, что её мать не любила существующий в стране порядок и свободно высказывалась критически, рассуждая, что: «Если бы не советская власть, я бы жила очень хорошо». Или: «Знаете, что такое советская колбаса? Это – чеснок». Но при каких это было обстоятельствах, при каких свидетелях? Вроде бы не было для неё лично никаких последствий. Когда приходили агитаторы на выборы, она заявляла, что пойдёт, если за ней приедет тройка с бубенцами. Троку присылали! Она уезжала на выборы «с шиком», и назад возвращалась пешком… Хотя, как помнила Людмила Дмитриевна, во время 9 мая её мать вышла с привязанной на палку красной тряпкой и разделяла общее ликование. «ПОБЕДА!»

Отец Людмилы воевал в финскую, потом вернулся. На железной дороге Дудинка-Норильск произошла какая-то провокация или диверсия, и отца вместе с кем-то ещё судили. Кто там был виноват – неизвестно, но он-то уж точно был не из числа провокаторов и диверсантов. Тогда можно было вместо лагерей по заявлению попасть в штрафбат, что он и выбрал. Ушёл на Великую Отечественную, потом отправили на Восток – воевать с японцами. Вернулся после нескольких ранений. Из всех наград осталась у нас на руках только небольшая орденская планка. Людмила Дмитриевна рассказывала, что видела в детстве у отца красную звёздочку и медаль с бегущим бойцом. И только один эпизод из рассказов своего отца помнила – как их, воевавших на Карельском перешейке и оставшихся почти без продовольствия, выживших санитарки выносили на руках – стоять и тем более идти уже не было сил. Отца несла одна девушка на руках как ребёнка – он был очень лёгок…

Мать Людмилы писала Швернику, что она с детьми на руках и чтобы позволили заочный развод. Когда разрешение было получено, то быстро вышла опять замуж, и появились новые, сводные браться и сёстры. Работала Елена в основном как самостоятельный мастер декоративно-прикладного искусства: создавала рукотворно украшенные к шторы, скатерти, салфетки… Зарабатывала неплохо, но продовольственный набор в результате всё же получался скудным. Вероятно, поэтому Людмила росла поначалу небыстро. Уже начала ходить, а роста была слишком малого. Она говорила, что помнила, как взрослые закрывали глаза от страха, когда он с разбега забегала под табуретку, не сгибаясь. А головой не стукалась. Думали – вырастит карлицей. Но нет, потихоньку вытянулась, хоть и ростом вышла несколько ниже среднего. «Без продовольственной помощи американцев мы, наверное, на Севере тогда бы не выжили бы», – размышляла Людмила Дмитриевна. Правда, многие привезённые из-за рубежа продукты были странные, сублимированные. Что-то традиционное готовить из них было невозможно.  Например, колбасу невозможно было жарить – она плавилась и превращалась в жижу. Вспоминала Людмила Дмитриевна, как взорвались на рейде суда, привезшие во время навигации летом продовольствие. Помнила, как они с братом Лёнькой с голодухи вдоволь полакомились невиданным ранее продуктом – сырой цветной фасолью. Отравились страшно. Помнила Людмила и хвойно-витаминный экстракт, ложку которого непременно надо было выпить при входе в магазин, когда её туда посылали. Помнила, что от скудного питания шатались зубы. Иной раз посылали в магазин несколько раз за день – и приходилось каждый раз принимать невкусное снадобье. А иногда, когда долго не посылали, сами бегали в магазин, чтобы откушать ложку этой «микстуры».

Уже перед тем как идти в школу на Людмилу навалилась тяжёлая форма дифтерии. Помнила, как лежала и еле дышала. Когда вздохнуть уже не могла, делала жест, что совсем задыхается – тогда капали в горло немного спирта. Это было основным лечением. Выжила, но атрофия слизистой в той или иной форме осталась на всю жизнь. Спирт «сжёг». И ещё осталась на всю жизнь острая реакция на спирт, крепкие алкогольные напитки и почти пропало зрение. В мутном тумане из тёмных и светлых пятен жила примерно год. И вот неожиданное прозрение с возгласом: «Мама, я вижу! я вижу!». Из-за этой коллизии пошла в школу на год позже.

Брат Лёнька нередко проказничал и сваливал вину на сестру, Людмилу. Его мать любила больше и верила его словам. Людмила не могла по своему характеру взять на себя чужую вину, даже ради смягчения наказания, не признавалась, и от того наказания матери становились строже. «Меня мать не любила и не верила мне, – вспоминала Людмила Дмитриевна. – Хоть я ей и помогала как могла и в хозяйстве, и в её рукоделии. И иной раз она меня даже лупила. А брата – нет. К нему относилась душевнее. Говорила, к тому же что я не родная, что меня цыгане подкинули…»

А в общеобразовательной школе попадались в Норильске хорошие учителя из состава сосланной профессуры. Помнила свою «командировку» в летний пионерлагерь на юге Красноярского края. Переезд речным рейсом по Енисею в Красноярск Людмила помнила с некоторыми интересными анекдотическими обстоятельствами. Жили одно время на Базаихе близ города. Потом ещё было несколько переездов ‒ в район с названием Кронштадт, к называемой Лысой горе и в другие места. В общеобразовательной школе один из учителей мастерски рисовал портреты-профили. И впечатлившись, Людмила пристрастилась к этому занятию на всю жизнь. Мать с новым мужем (Петром) и детьми по совету сестры решается переехать в Лениногорск в Восточно-Казахстанскую область. В Красноярске было голодно. Сестра матери писала, что там лучше. Оказалось совсем не так. В тех местах Казахстана проживали и вольные, и ссыльные, и недавно освобождённые уголовники, и народы, переселённые с Кавказа. С утра некоторые русские семьи обнаруживались зарезанными. Подозрения падали на ссыльных с Кавказа, в первую очередь на чеченцев. Начались вооружённые стычки. Для усмирения и урегулирования ситуации были присланы войска.

«Когда я в бараке проходила мимо двери комнаты, где проживала чеченская семья, меня иной раз приглашали внутрь и угощали домашними лепёшками, –  рассказывала Людмила Дмитриевна. – Я видела, как женщина лепит их прямо на своей оголённой для этого ляжке, и мне было очень противно. Но приходилось есть. Я боялась, что если откажусь, они оскорбятся, и меня ночью убьют». А когда выяснилось, что отчим – бежавший и живущий под чужим именем заключённый, убивший родственника ради завладения паспартом, его поведение резко изменилось. Приходя с работы пьяный, он бросал в Людмилу топор. Дети прятались от него, где могли.

В конце концов, Людмила списывается с отцом, вернувшимся в Красноярск после войн, и буквально сбегает к нему. А с мачехой Ефросиньей отношения сложились куда как теплее, чем с матерью. Занималась Людмила и тут рукоделием – мачеха давала задания. Один раз швейная игла случайно вошла в ногу. Вызывали скорую. Приехала запряжённая лошадью телега с фельдшером. Это интересно сравнить с современной жизнью. Ещё и телефон далеко не везде даже в виде будки на улице. В больнице иглу нашли и вырезали. Далеко она по счастью не ушла, повезло. Остался шрам на ноге.

Ближе к осени ездили с отцом за дарами тайги для пропитания, за грибами, ягодами, кедровыми орехами. Грибы солили бочками. Раз столкнулись в малиннике нос к носу с медведем, пришедшим полакомиться ягодой. Разбежались с ним в разные стороны. Как-то возвращались на машине из тайги по ухабистой дороге. В кабине с водителем и отцом Людмиле места не нашлось. И она могла держаться лишь двумя руками за какие-то выступы, болтаясь всем телом на брезенте открытого кузова грузовика. «Как меня не потеряли, как я не разбилась – не знаю», – вспоминала потом. Спрашивала после поездки отца – что это они про неё в кузове забыли что ли? Видно – да, оба после рабочего дня были навеселе.

Людмила ходила зимой в художественную школу на другой берег Енисея. Очень к красоте и к искусству тяготела. Видела где-то репродукцию картины К. Брюллова «Всадница» Это с её слов ей казалось чем-то недосягаемым. И как-то особенно вдохновенно было то обстоятельство, что школа располагалась при музее В. И. Сурикова, но – на другом берегу Енисея. В красноярской художественной школе преподавал в то время Юрий Худоногов, в том числе и в классе Людмилы. Помнила его работы. Они впечатляли.

Моста вблизи через широкую реку не было. А это четыре километра по льду среди торосов зимой. Часто ходила одна. Было порой страшновато. Раз уже весной прошла на другую сторону по льду, а во время урока в художественной школе на реке пошёл лёд. Пришлось остаться ночевала у каких-то родственников. Потом возвращалась домой на поезде – автомобильного моста тогда не было, а железнодорожный действовал. Перед его опорами торосы во время ледохода взывали. А если бы лёд тронулся немного  раньше? Кого-то ведь ледоход возможно застал на зимнике… А что думали про судьбу Людмилы эти двое суток дома, можно только гадать.

Захотела стать лётчиком, просилась разрешить ходить в ДОСААФ, прыгать с парашютом. Старшие (мачеха и отец) письменное разрешение, которое в обязательном порядке для этого требовалось, не подписали. А когда после совершеннолетия появилась возможность без разрешения старших записаться в парашютную секцию – уже побоялась, переросла… А ещё часто в школе часто высказывала своё мнение. Особенно это оказывалось чреватым на уроках литературы. Знала содержание учебника, но писала в школьных сочинениях то, что думала. И за это ставили плохие оценки. Уже в зрелые годы вспоминала, например, что в книге Молодая гвардия эти юные герои какие-то не настоящие. А в учебных школьных сочинениях всегда надо было писать «правильно» … «Могла написать, как от меня ожидали, но не делала этого. Наверное, дура была», – рассуждала она в зрелые годы. За два последних класса в общеобразовательной школе, то есть для получения полного среднего образования, следовало платить. В семье денег не было, и Людмила устраивается лаборанткой в свою же школу.

После раздумий решает ехать поступать в Ленинград в Академию художеств. Отпускать не хотели. Мачеха наставляла идти работать на завод. В конце концов, денег дали ей только на дорогу в одну сторону.

«Я была почти как Фрося Бурлакова (!) из фильма «Приходите завтра», – вспоминала Людмила Дмитриевна много позднее. – Но мне повезло поменьше».

Да, отнеслись в академии к приезжей из Сибири с вниманием, отметили наличие способностей, направив подучиться в художественную школу при академии, то есть по сути в художественное училище. «Да, теперь я вижу, что подготовки мне для поступления в академию не хватало. А тогда мне это было непонятно. Я ведь уже целых два года в художественной школе в Красноярске занималась и её окончила! Решила не идти, куда посоветовали, а ехать на оставшиеся деньги назад. А их хватило на билет только до Калинина». Интересно кто из художников тогда в Академии её встретил?

В комсомольской организации Калинина, куда она обратилась почти сразу же по приезде, и где дали путёвку на временную работу (расклейщик городских объявлений) посоветовали не ехать на комсомольскую стройку, как она предполагала, а поступить в местное полиграфическое училище. Ведь полиграфия есть тоже что-то близкое к искусству. И это был по-настоящему хороший совет «мудрой женщины», которому Людмила Дмитриевна была благодарна всю жизнь. Училась на «хорошо» и «отлично», заодно критикуя устроенных по знакомству преподавателей-неумех и выводя на чистую воду отдельные случаи воровства в студенческом общежитии, хотя это требовалось «скрывать». «А вот форма, и в училище, и в школе мне нравилась. Это упрощало быт». О случаях из этого периода своей жизни иной раз рассказывала спонтанно и с воодушевлением. Пела в художественной самодеятельности оперные арии со сцены театра, летом ходила в многодневные пешие турпоходы, ездила в колхоз осенью (об этом рассказывала занимательные истории), выходила на разряд по художественной гимнастике. Развитие в спортивном направлении пресёк обнаруженный порок сердца. А прыгать с парашютом уже было страшно – «переросла»… Далее по жизни была воля, интерес, были надежды на что-то лучшее.

В распределении по окончании с дипломом цветокорректора высшей категории шла первым номером и выбрала из имеющегося списка не Симферополь, не Киев, не Ригу, а … Владивосток. Поехала за романтикой. И ближе к месту срочной службы любимого человека, которого отправили из Калинина в дальний край. «Хорошо ещё, не в Южно-Сахалинск, – вспоминала позже. – Был у меня и такой вариант выбора. Туда поехала моя однокурсница». Природа Дальнего Востока красивая, а вот климат сложный, для многих даже тяжёлый. Когда Н. С. Хрущёва пригласили во Владивосток, подгадали специально для него самый лучший (наиболее надёжный) по погоде месяц – сентябрь. И очень возмутились и опечалились, когда он снял дальневосточные надбавки к зарплате, высказав мнение:

«Да у вас тут курорт…»

Работала во Владивостоке на полиграфкомбинате, демонстрируя своё чувство цвета и знание технологии. Французский художник Сёра в XIX веке разрабатывал живописный метод пуантилизма, составляя всю палитру из точек простых цветов: красного, жёлтого, голубого. Мир завоёвывали научные подходы в разных отраслях. И, несмотря на всю старательность и пунктуальность, картины его условны и даже декоративны по цвету. Цветовая раскладка в полиграфии на три цвета плюс чёрный, конечно, могла производиться и фотоспособом при помощи светофильтров, но точнее получалась разложить цвета на глаз опытному мастеру. То, что сотрудники со стажем могли сделать в три или хотя бы в два пробных прогона (предварительная печать), у Людмилы зачастую получалось с первого раза. И тем она завоёвывает уважение коллег. Попутно разбираясь с воровством технического спирта. Уговоры не помогали. Стала подсыпать в спирт, не скупясь, слабительное… Воровать перестали…

После жизни в общежитии Людмиле от полиграфкомбината дают комнату в одноэтажном коммунальном бараке на сопке – в доме бывшей японской миссии. Там я провёл первые свои годы жизни. Когда мы приезжали в 1991 году, его уже снесли. Решила пойти в журналистику, но, поступив на журфак во Владивостоке, не проучилась и года – забрала документы. Думала, что журналист в СССР – борец за правду. Оказалось, что писать надо не так как есть в жизни, а так как должно быть. И тут без вариантов. Признавалась:

«С тех пор я не люблю журналистов»

Отказавшись от журналистки, решает всё же воплотить свою мечту стать живописцем и идёт в Дальневосточный институт искусств. Сначала ей разрешают посещать занятия в качестве вольнослушателя, а потом Людмила, уже сдав на общих основаниях экзамены, поступает на факультет живописи. Учится у В. Н. Доронина, В. И. Бочанцева. С первым мужем расстаётся, решая всё волевым образом – слишком какой-то беспомощный по жизни оказался человек. Хотя и была любовь. Это с её слов. Со слов Анатолия – первый муж не пускал её в институт учиться. Она очень переживала, плакала, ведь это была мечта жизни. Возможно, в поведении первого мужа было и проявление ревности – в институте тогда в группах было намного больше ребят, не так, как теперь. Вероятно, там были и другие обстоятельства, но важно, что это был её осознанный выбор. Второго мужа – Анатолия – и на всю оставшуюся жизнь находит на живописном факультете в группе, в которую приходит заниматься. Решает для себя после колебаний – этот будет опорой в жизни – всё, что нужно по жизни, может и умеет. Об этой коллизии я узнал от неё только когда ей было уже за 70. Видимо, был очень трудный и волнительный эпизод жизни. О таких моментах она вспоминать не хотела.

Целая история – кто из артистов, музыкантов, художников, ставших известными впоследствии, ходил тогда по коридорам Института искусств во Владивостоке. Заслушивалась плачем скрипки Николая Эрденко, учившегося в то время на другом факультете, видела актёрские студенческие этюды Александра Михайлова… Заходил тогда в институт в качестве вольнослушателя и Александр Левин, художник, ставший впоследствии в Москве профессором факультета «Художественный металл» института, а затем и академии им. В. И. Строганова. С ним мы, забегая вперёд, мы поддерживали общение практически до его кончины.

Далее у Людмилы была работа на полиграфкомбинате уже в качестве художника. Когда мы приехали в 1991 году во Владивосток в гости к знакомым, на бутылках с безалкагольными напитками в магазинах обнаружили этикетки ещё её авторства 1960-х гг. То есть они использовались примерно три десятка лет. Потом случился переезд с 1970 г. из Владивостока уже со всей семьёй, попытка устроиться в Петрозаводске, эпизод работы художником в кукольном театре, заведующей клубом в Вышетравино в Рязанской области, работа художником-оформителем в Нестерове Калининградской области и попытки найти что-то более интересное по работе в других регионах СССР.

По этому поводу ездила после ответов в Чебоксары, в Ставрополь в художественное училище – обстановка ни там, ни там не понравилась. Её впечатления после поездки – особые и по-своему интересные рассказы. Из Фрунзе, куда тоже посылал запрос, ответ не пришёл. Назад из Ставрополя решила возвращаться самолётом через аэропорт Минеральные Воды. Когда стояла в очереди в кассу, билеты на ближайший рейс кончились. И вдруг оставшимся в ожидании немногочисленным пассажирам объявляют, что билеты появились на дополнительный рейс. Рассказывала, как их подвезли на автобусе к самолёту, а они увидели что-то подобное ракете. Крыльев почти нет, как у привычных лайнеров, какие-то «закрылки» в задней части фюзеляжа. Немногих пассажиров распределили равномерно по салону, всё было даже очень спокойно и вежливо. И вдруг взлёт – с сильным непривычным креном назад. Была мысль, что запускают в космос. И прибыли в московский аэропорт даже ранее самолёта, на который не хватило билетов. Возможно это был в 1972 году тот самый первый пробный испытательный пассажирский рейс Ту 154.

Когда пришёл из витебского пединститута ответ, что есть вакансии и есть общежитие для преподавателей, Людмила ездила, осмотрелась. Культурная и общая обстановка в Белоруссии ей понравилась. И вот переезд всей семьи в Белоруссию в Витебск, преподавание на художественно-графическом факультете в педагогическом институте, создание её усилиями студенческого театра, длительная стажировка в институте В. И. Сурикова, общение с профессором и художником В. Б. Скуридиным, к которому поступила в мастерскую, и с некоторыми другими художниками и педагогами Москвы, участие в областных и республиканских выставках Союза художников. Решительно высказывалась на собраниях в педагогическом институте, где работала, о фактах взяточничества и недостаточного уровня профессионализма, когда знала об этом твёрдо…

Увлеклась вязанием крючком и на спицах, прошла курсы кройки и шиться, создавал одежду, которую сама украшала декоративными вставками и сама же в основном и носила. Хотя ещё во Владивостоке шила иногда модные вещи и не только для себя. Готовила с увлечением, особенно праздничные столы в условиях дефицита ей удавалось собрать своими кулинарными способностями. Во Владивостоке, например, в честь праздника могла приготовить сравнительно дешёвое, но специфическое по вкусу мясо кита так, что гости считали, будто едят говядину. А один из «выстроенных» ею в Витебске и подаренных тортов прикрепили на какое-то время на стенку как произведение искусства.

На многое реагировала душевно обострённо. Несколько серьёзных сердечных приступов с последующим постельным режимом и … острый перитонит. Ночью уже в больнице лежала в полубреду и терпела, слушая ворчание медсестры. Утром пришёл врач и ужаснулся – это такая боль! До утра можно было и не дожить! Операция и в результате – спасение жизни. Был эпизод и когда несколько месяцев жила и даже лежала в стационаре с подозрениями на онкологию.

Ей предлагают создать и возглавить первую в послевоенной истории Витебска детской художественную школу. Не хотела идти, но почитала зарплату и задумалась – ведь на семье было бремя выплат за полученную от института трёхкомнатную кооперативную квартиру. Когда уже работала директором художественной школы в Витебске, то отстаивала своё мнение перед начальством, а ей в ответ, что она должна подчиняться, потому что существует партийная дисциплина. «При чём тут дисциплина? – удивлялась она в ответ. – Я беспартийная». «Как беспартийная? Вы же директор!» В партию так и не вступила.

«Я беспартийный коммунист», – заявляла, если вопросы были слишком настойчивыми

Как-то ехала в поезде из Москвы и разговаривала со случайными попутчицами, критикуя недостатки в жизни и в советской власти. Присутствовавший при этом и долгое время молчавший мужчина заметил: «Если так будете говорить, то вы как-то случайно исчезнете, и никто вас не найдёт». Людмила Дмитриевна испугалась – неужели попутчик был из КГБ и так «деликатно» её предупредил? Или просто благожелатель?

Переезд всей семьи на родину мужа в Рязань, работа оформителем в мастерских при городском парке, создание ряда больших и малых проектов. Средин них – победа конкурсе на оформление интерьеров новой городской детской библиотеки (в Канищево), создание большой серии плакатов к городским праздникам, из которых сама сохранила только два. Наиболее крупная работа – большая декоративная роспись в холле рязанской городской библиотеки с темой Есенина – это был конкурс, вышедший за пределы Рязани по участникам, подававших эскизы и заявки, и итоги подводили в Москве. После завершения работ, в которых мне самому довелось принимать участие в качестве подмастерья, пригласили сделать большой проект в Иркутске, но … в конце 1980-х настали другие времена.

И вот – настоятельный призыв от Анны Алексеевны Поздняковой, начальника управления культуры Рязани, занять место директора в Детской художественной школе № 1. Тот, кто её уговорил, знал, что Людмила Дмитриевна не будет сидеть «сложа руки». В городском управлении культуры г. Рязани о ней справлялись в Витебске и получили хорошие отзывы. Однако поначалу пришлось столкнуться с интригами и кознями – среди сотрудников художественной школы были желающие занять директорское место.

Когда Людмила Дмитриевна ещё работала оформителем при ЦПКиО, то примерно год также преподавала в Рязанском художественном училище, был и эпизод преподавания в Рязанском педагогическом институте, и лишь много позже (после закрытия колледжа) – в Рязанском филиале Московского института культуры и в Школе искусств в Луховицах.

Детская художественная школа № 1 в Рязани её усилиями становится первой в городе школой искусств с музыкальным и хореографическим отделениями, а при художественном отделении возникают мастерские декоративно-прикладных направлений. Затем происходит преобразование в Лицей искусств и через несколько лет – и в художественный колледж (учебное заведение двухуровнего образования – то есть добавляется обучение по программам и среднего специального). И всё это в разгар 1990-х, когда время от времени в кабинет директора захаживали группы вооружённых людей и требовали «денег за охрану», Людмила Дмитриевна поборами с родителей не занималась, а потому по приходе «команды» говорила, что денег нет и просила расстрелять её тут же на месте, если что. Тем более, что зарплату часто сильно задерживали, а по соседству на улице как раз случались боевые перестрелки, и ещё одно событие заметили бы лишь ближайшие сотрудники. Но тяжёлый инфаркт к 2000 году спровоцировали не подобные события, а действия недоброжелателей, заподозривших бескорыстного человека в том, чего хотели, должно быть, сделать сами и насылавших прокурорские проверки.

Возмущалась демагогическими выступлениями, которые начали транслировать из Кремля в конце 1980-х. А ещё ходила на митинги в 1991 году, на которых выступали против ГКЧП. В политических партиях не состояла и не собиралась вступать. Размышляла вслух – возможно ли в принципе создать политическую партию из честных людей и назвать… на, скажем, «Чистые руки»… Я тогда высказывал ей своё сомнение насчёт того, во что может переродиться это достойное вроде бы начинание. К любому хорошему движению быстро подсоединятся недостойные люди ради своих амбиций и выгоды, авантюристы… Её надежды 1991 года далеко не оправдались в дальнейшем… Хотя, начиная с 2000 года, что-то по её мнению в целом изменилось к лучшему – стало поменьше «беспредела», побольше порядка.

Людмилой Дмитриевной были получены в начале тех самых 2000-х при выдвижении от городского управления культуры и звание Почётный работник общего образования, и Заслуженный работник культуры, и памятная медаль энциклопедии «Лучшие люди России»…

Когда художественному колледжу ДПИ грозило закрытие, П. А. Трибунский, ставший директором, пытался найти варианты присоединения колледжа к ВУЗу федерального значения. В колледже инициативной группой была даже создана ячейка партии Единая Россия с надеждой, что это хоть как-то поможет спасти уникальное и уже зарекомендовавшее себя на российском и на международном уровне учебное заведение. Какой-там… Вот вышел новый федеральный закон, что учебные заведения среднего специального уровня образования не могут существовать на муниципальном уровне – и всё тут…  Предавайте как минимум области, но … кто же захочет передавать учебное заведение с имуществом тем более с недвижимостью в центре города? А без имущества область не берёт… Да, какое-то время осуществлялась процедура «делегирования прав» между городом и областью, но это не могло продолжаться бесконечно.

Для рязанской городской думы было неважно, ни то, что большинство преподавателей спецдисциплин – члены Союза художников России и зарекомендовавшие себя активные и интересные художники (среди них, например, и Диана Смирнова), ни то, что за 15 лет существования учебного заведения некоторые выпуски из колледжа целиком поступали в высшие учебные заведения художественного профиля, ни серия гран-при студенческим работам на Российских и международных конкурсах, в том числе «Есенинская Русь» и «Надежда Европы», ни буквально вот «свежая» победа на открытом международном конкурсе королевы Нидерландов, ни… Решение о закрытии было вынесено вследствие неосведомлённости, граничащей с некомпетентностью, или как следствие чьей-то недоброй воли?

Честно говоря, у меня тогда были серьёзные опасения, что матушка «угаснет» после закрытия её «детища» – тем более, что возраст у ней уже был прочтенный. Пытался с ней рассуждать в позитивных тонах о жизни. Да и печальные прецеденты соответствующие и недавние в Рязани были. Примерно двумя годами позже очнулась после вызова скорой – нет не в приёмном покое больницы. «Вы ещё живы?» – удивилась сотрудница. Случилась остановка сердца. Вероятно, что в тот момент сыграл свою роль и эпизод передозировки сердечных лекарств, вследствие паники во время сердечного приступа.

Правда, оставалась в том же здании художественная школа, действующая до сих пор, а также созданная Людмилой Дмитриевной ещё при колледже Студия изобразительного искусства, в которой она продолжала работать вплоть до инсульта в 2018 году. Эта Студия существует уже даже более длительно, чем колледж как учебное заведение среднего специального образования. Людмила Дмитриевна просто во время закрытия Колледжа перевела Студию под другую юрисдикцию. Да ещё работает до сего времени созданная ею в Витебске Детская художественная школ № 1, зачавшая череду открытий нескольких художественных школ и школ искусств в том же городе.

Я убеждал её не смотреть новости про политику, как это делают её знакомые с более крепкими нервами и более спокойным сердцем. Купила ноутбук, стала смотреть плюс к российским и европейские новости. Очень интересовалась. И вот инсульт в начале 2018 года. Только после подтверждения диагноза и курса лечения в реанимации и стационаре перестала активно интересоваться новостями. Ловить симптоматику, похожую на инсульт, пришлось мне самому. Не хотела обследования, не желала в больницу. Уговорила только знакомая кардиолог при консультации по телефону. А после непростой реабилитации, в результате которой речь всё же не вполне восстановилась, жить становилось понемногу всё тяжелее. Выбрала она для тренировки из всех наших многотомников – собрание произведений А. С. Пушкина. Поначалу я носил ей томики в неврологическое отделение, и она понемногу читала. А невролог к нам после выписки домой для осмотра почему-то не приходила. Я даже и не знал, что такое посещением специалиста предусмотрено. Оказывается, в компьютер в поликлинике внесли неправильный домашний адрес. Всё выяснилось только через год благодаря инициативе знакомых.

Дома я выставил некоторые её неоконченные давние холсты, надеясь, что желание их завершить придаст ей силы. Немного дописала за четыре года только букет жёлто-зелёных роз. Её результат устроил, меня, честно говоря, не совсем. Если сравнивать с другими её работами. Хотя в этом холсте появилось неожиданное для меня качество живописи, напоминающее опыты Роберта Фалька. Начала доделывать портрет Стаси. Гулял с матушкой вместе, когда она себя чувствовала более или менее. «Только одна не ходи, –   пытался я её убедить. – Мало ли что».

Людмила Дмитриевна говорила, что в юности, в молодости много читала. От мачехи книжки и своё чтение скрывала. Та ругалась за столь непродуктивную трату времени. В школе перечитала почти всю библиотеку, потом продолжала в чтение в техникуме, во время учёбы в институте. Художественная литература типа «романов про любовь» и интриги не были ей интересны. Ну, авантюрные сюжеты ещё куда ни шло, могла почитать. Больше читала классику и публицистику XIX века, Дидро, Руссо… И вот в декабре 2021 года она вдруг перестаёт читать. «Не могу», – говорит. И от этого стало ещё более тревожно…

Когда говорят, что тот или иной человек «создал себя сам», то это, на мой взгляд, следствие лукавства, хотя бы отчасти, а отчасти и результат непонимания того, что есть жизнь и судьба, в которой много разных «нитей». Индивидуальная воля любой самой «сильной» личности – лишь одна из многих линий, складывающихся в судьбу человека, и имеет она набольшее значение только в некоторых точках бифуркации, когда могут возникнуть даже и несколько разных возможностей. Наконец-то европейские статистики выяснили то, о чём тысячелетиями рассуждают «гуманитарии», а именно: в жизни и в том, что именуют часто «успехом», всё же в большей степени повинен случай или случайность, а не способности и талант. Правда есть ещё фактор характера,  общей энергичности, а порой и откровенной «пронырливости». Хотя есть те, кто предпочитает видеть в «случае» действие сверхъестественной воли и сплетение магически направленных сил, и есть те, кто даже пытается наладить с этими силами какой-то «конструктивный» контакт. В современных рекламных лозунгах можно встретить утверждения, типа: «вы есть то, что вы видите» или «вы есть то, что вы слышите». Это другая крайность и фразы с элементами гипноза. Ведь мера развития разума и осознанности заключается и в том, чтобы уметь выбирать тонкое равновесие: степень эмпатии и меру отстранения от воспринимаемого. А что даёт умение созерцания красоты в действии стихийных (природных) сил? Силу или надежду на лучшее? Конечно, применять свой разум для корректировки жизненных обстоятельств насущно необходимо почти всегда, но мудрость, в том числе и житейская, заключается и в том, чтобы учиться и на чужих ошибках, а также уметь с большим или меньшим умением, но управляться с тем, что до конца не понимаешь…

Матушка вспоминала время от времени:

«Самое сложное для меня было – разбираться в документации, когда я работала директором. И в Витебске, но особенно – в Рязани. Приходилось во всё вникать, изучать нормативы, создавать на основе их пакеты документации, переделывать документы, сделанные неправильно, например, завучем. Это было вручную и для меня очень-очень тяжело. Когда я создавала лицей на базе художественной школы в городском управлении культуры в Рязани работало пять человек. И они всё, что нужно, успевали. А когда наш колледж ликвидировали, в том же городском управлении культуры сидело уже пятьдесят сотрудников! Культура приходит понемногу в упадок, а количество чиновных лиц и документов, показывающих якобы хорошее и даже улучшающееся положение дел, увеличивается. С рядовых сотрудников, работающих в государственных учреждениях, требуется всё больше и больше писать разных отвлекающих от продуктивной работы отчётов. Это же кошмар! Это ведь разбазаривание народных денег!» «Глядя с одной стороны, и в самом деле видишь, что это похоже на масштабную, граничащую с вредительством провокацию. Настоящая продуктивная работа тонет в этом нарастающем и непрерывно реформируемом документообороте, – рассуждал я в ответ. – А с другой стороны: это ведь выглядит как филигранно тонкая работа чиновников по формированию конструктивной оппозиции к нынешней форме власти… А сколько трудноразрешимых и неразрешимых задач тем самым ставится для так называемого искусственного интеллекта, чтобы поставить его в тупик…»

А как же живопись? Ведь Людмила Преснякова была в первую очередь художник и по профессии, и по интересам, призванию. Но занималась живописью в основном в свободное от работы и от хозяйских хлопот время, да ещё когда к тому было настроение. Любила цветы и чьей-то подачи считала живописное изображение цветов одной из самых сложных задач. Ей по поводу того или иного праздника часто дарили букеты. И у неё возникала мысль, что этот букет «надо» написать, хотя и не всегда для этого находилась возможность. Иногда планировала написать чей-то портрет – как правило, кого-то из знакомых или родственника, и обязательно с натуры. В 1970-х ходили время от времени с Анатолием на этюды специально. Вместе с отцом они писали иногда натюрморты дома, один раз это был пышный букет роз. И у неё, и у него картины в Витебске купили в личные коллекции, Она сделала повтор, и он был куплен много позже также. Какая-то удивительно тёплая получилась работа, несмотря на тёмный фон. Думаю, ода из её работ настоящего музейного уровня. Во время моей учёбы в художественном училище иногда удавалось уговорить родителей сходить всем втроём на этюды в выходной. Случались у матушки мимолётные занятия живописью и во время дальних поездок к родственникам. Краски и кисти родители брали с собой всегда. После возвращения из санаториев она также привозила несколько небольших работ, выполненных с натуры.

Однако самой плодотворной в её жизни оказалась поездка к Байкалу на творческую дачу Союза художников СССР близ Листвянки. Это был организованный заезд директоров и преподавателей художественных школ и школ искусств. Матушка вообще как-то часто с сомнением относилась к тому, чтобы самой участвовать в художественных выставках. Сильно не возражала против разве что юбилейных. Последние лет десять только я и был организатором участия её работ, как работ отца, в этих показах. Выставка Людмилы Дмитриевны «Байкал» в Рязанском музее путешественников, на которой было представлено более сорока (то есть лишь часть) живописных и графических работ, созданных ею в том памятном 1991-м, и которую удалось организовать в конце 2021 года, началась ещё при жизни автора. Тут мы ещё долго решали – в какой год она ездила к Байкалу: часть работ была не подписана, часть датирована 1990-м, часть – 1992-м годом… Остановились на нынешнем этапе на 1991 году.

При торопливой работе с натуры, когда брала масляные краски, она любила гармоничный в цветовых отношениях и жирный красочный мазок, но как будто предпочитала рисуночные приёмы при работе акварелью, хотя порой и пользовалась размашистыми цветовыми заливками. Рисунков с натуры, кроме упомянутого пленэра, вообще делала мало. Когда вела учебные пленэры, работала лишь урывками. Эти зачастую листы небольшого формата, и почти все не окончены. В натюрмортах, над которыми работала дома, акварель нередко дополняла пастелью. А в некоторых особо продуманных масляных и темперных холстах подчёркивала условность и даже орнаментальность красочного пятна, иногда переходила на узорчато «вышитый» мазок и почти декоративное красочное пятно. Мне думается, тут играли свою роль её занятия декоративно-прикладным искусством в детстве и юности, живописные эксперименты времени учёбы в институте. Проживая в Рязани, оформила несколько книг в издательстве Русское слово.

Но и её педагогические заслуги нельзя обойти стороной. Многие студенты из групп, в которых она вела занятия в Витебском педагогическом институте на художественно-графическом факультете, стали художниками, педагогами, дизайнерами. Например, директор художественной школы Витебска, которому она по отъезду передала дела, и который проработал на этой должности много лет, Михаил Григорьевич Клименко, был из её бывших студентов. Как и профессор и художник В. К. Лебёдко, защитивший кандидатскую диссертацию в Витебске, а докторскую – во время преподавания в Московском педагогическом институте. Среди её выпускников витебской Детской художественной школы можно отметить видного иллюстратора Антона Ламаева, окончившего Академию художеств в Санкт-Петербурге. Среди учившихся у неё в Рязанском художественном училище ныне в нём же трудятся два художника-преподавателя – Галина Шуваева и Андрей Фролов. Есть и среди её учеников по Лицею искусств и Художественному колледжу ДПИ г. Рязани интересные художники, дизайнеры, а также педагоги.

С конца 1990-х постепенно стала соблюдать режим здорового питания, хотя и жаловалась, что это не очень вкусно. Принимала лекарства пунктуально и по показанию врачей плюс поддерживающие средства для сердечно-сосудистой, нервной, пищеварительной систем. Ежедневно делала посильную зарядку и самомассаж. Это особо помогло ей в реабилитации после инсульта. Правда, ей не удавалось всецело настроиться на позитивный эмоциональный лад – всё о чём-то беспокоилась, печалилась, тревожилась. Особенно её угнетало, что теперь у ней не хватает сил для улучшения общества и пространства вокруг себя, и что мало кто ей звонит, мало кто советуется. Особенно после инсульта 2018 года. Хотя и длинные телефонные разговоры её очень утомляли. С 2020 года после введения карантинных мер перестали ходить к ней и в гости.

Решимость выходить же всё самостоятельно на улицу обернулась в начале 2021 года жёстким падением – не первым в её жизни, но наиболее травматичным и приведшим примерно к месяцу постельного режима. Еле добралась домой. Лишь на третьи сутки с большим трудом я уговорил её, что сделать рентген необходимо. Повезло, что кости остались целы. Крупные гематомы как результат приёма антикоагулянтов расширялись на коже ещё недели две. Однако, в конце концов, встала на ноги. Воля к жизни. Хотя физически в целом стало ещё труднее. Хотя слишком часто вдруг без повода начинала критиковать всех и вся, подытоживая тем, какая плошая жизнь у нас в целом. На мои рассуждения, что не всё так ужасно реагировала резкой критикой и порою слишком эмоционально. Да, качество жизни стало совсем не то, не так много, как хотела, могла сделать.

Осенью 2021 года с задержкой отопительного сезона и наступления холодов у матушки появились постоянные мучительные спазмы в районе диафрагмы. Дышать стало временами очень тяжело. Масляная электробатарея есть, но не вполне помогает. Спасает симптоматический приём нитратов, но не всегда. Обострение сердечной недостаточности вкупе с остеохондрозом? Обследование УЗИ картину не прояснило. Посещение специалистов в платной поликлинике не дало ожидаемого результата. Последствие жёсткого падения, которое со слов врачей может давать о себе знать в течение года? Сил на самомассаж и зарядку не стало хватать вместе с развитием сильных отёков ног в начале декабря 2021 года. Перешли с отцом на круглосуточное дежурство – до этого я просто бывал ежедневно, за некоторыми исключениями, когда, например, меня замещал отец. Еле уговорил, чтобы согласилась вызвать терапевта на дом. Были назначены сдача анализов, ЭКГ на дому. А кардиолог и невролог на дом от поликлиники не пришли – эти специалисты вроде как были заняты борьбой с ковидом в «красной зоне». Платный кардиолог из частной поликлиники скорректировала приём лекарств, назначила дополнительно анализы, даже выписала направление на госпитализацию – к этому времени с состоянием ног стало ещё хуже – пошли гематомы и язвы. Ходить матушка не может, дышать трудно, сил заметно меньше.

От стационара она отказывалась категорически, говорила дословно, что если умирать, так лучше дома. Опасалась, и обоснованно, добавить в стационаре плюсом к имеющимся недомоганиям ещё и ковид. «Как они там лечат? Я сколько раз лежала – знаю…» Я пытался возражать: «Но во время инсульта ведь тебя практически спасли…» Да, но сколько я её уговаривал тогда в 2018-м после серьёзных подозрений на инсульт всё же обследоваться и лечь в больницу! Убедила только знакомая доктор по телефону. Первые часы поэтому были упущены. Значит, на этот раз, может быть, всё же пока «не совсем» собралась умирать, хотя могло обойтись и легче, если бы… если бы…

А эта напасть в виде ковида обходила нашу семью как будто бы стороной при соблюдении простейших дисциплинарных и ограничительных мер. Плюс к тому я делал несколько раз анализы – никаких антител. А питание Людмилы Дмитриевны становится всё более мизерным, а сил всё меньше. Одна скорая приехала по поводу боли в районе сердца после перекладки – сама уже поворачиваться не могла. Кардиограмма без заметных изменений. Другая скорая несколькими днями позже – по поводу болей в животе. Без инструментального обследования врач заподозрил холецистит и посоветовал кроме ношпы, если она не поможет, ещё другие таблетки. Куплены мною тут же, но уже не пригодились. Вызвал на дом платного гастроэнтеролога, но матушка решила, что он не нужен. Пришлось дать отбой. Что-то делать без её согласия или решения невозможно – это было всегда. Иначе ей просто плохо становится. Пытался я выяснить насчёт капельниц или хотя бы уколов на дому. А тут предновогодние дни. Надо, чтобы специалист назначил. Это – самое сложное. В поликлинике такие процедуры на дому не назначают. У участкового другие протоколы. А тут ещё карантинные ограничения плюсом к предпраздничным дням. Работают только экстренные службы. Все доктора, с которыми я общался в декабре, вздыхали и качали головами, а кто-то высказывался печально: «Уходит человек…» Только знакомые нам говорили, что надеются на что-то, возможно, на чудо. Называли нетрадиционные способы лечения… А матушке уже это не интересно…

Зная её волевой характер, я пытался говорить с ней о ближайших и отдалённых целях, которые она может себе назначить, чтобы настроиться на лучшее, как делала сама это раньше. А она мне: «Как бы побыстрее и полегче уйти… Как же тяжело всё… И надоело… Эти бесконечные таблетки…» И так говорила раз за разом. «Поставь себе цель выздороветь, – пытался я убедить. – И это всё закончится». Порции пищи она всё сокращала и сокращала. И за три дня до конца 2021 года они сократились до пол чайной ложки за раз два-три раза в день. Маловато. И не уговоришь никак. Возмущается, невринчает. Хоть понемногу пьёт и уже только через трубку, сама не может взять даже стакан. А как принимать лекарства, которые назначаются после еды? Перекладывали мы её, стараясь, чтобы не начались пролежни. Самой поворачиваться уже не было сил. Отёки с ног стали всё же заметно стали спадать, остались небольшие «сапожки», язвы на голенях начали понемногу рубцеваться – все процедуры мы с отцом делали. С Новым 2022 годом поздравил её, когда она позвала меня в который раз что-то ей помочь. Утром Нового года я ещё успел передать некоторые поздравления, высказанные в её адрес по телефону. Реагировала, но насколько ей это было теперь важно? А электронный тонометр уже как неделю не может даже определить артериального давления – настолько оно низкое. Ночью перед этим решилась всё же пообщаться со священником. Утром вызвал. Тот к вечеру в сознании её застать уже не успел. Только соборовал.

Да, вызов скорой. Кардиограмма, снятая тут же, оказалась опять без существенных изменений. Реаниматологи заподозрили повторный инсульт. Спрашивали наше с отцом решение на перевозку в стационар с условием, что могут и не довезти. МРТ мозга в 11 больнице сделать ей при жизни ещё успели. Отец был в это время на втором этаже, я ‒ внизу на улице приходил в себя на морозце после очередного трёхсуточного домашнего дежурства. Что там определили – пока неведомо. До сего дня узнать не удалось, как будто это какая-то жутко секретная информация. Но если верить «окончательному диагнозу», что причина кончины – перитонит, то, стало быть, и гематомы, и язвы пошли не только по ногам, но и в нижней части живота внутри, куда дошёл в своё время отёк? Или этот «окончательный диагноз» только, как говорится, «для отчёта»?

Кардиолог, пришедшая на дом в декабре и советовавшая не приостанавливать приём средств, разжижающих кровь, нам говорила, что да, знает, антикоагулянты опасны. Тем более, что и состояние стенок сосудов уже не то, как раньше. И она понимает риски, но риск сердечных и неврологических осложнений без их регулярного приёма всё же выше. Принимать их надо.  Получается ли, что осложнения от «разжижителей крови» сыграли роковую роль? Как будто бы да, судя и по другим признакам, но окончательно это следует решать специалистам при более детальном рассмотрении всех обстоятельств, если это возможно и если это теперь имеет какое-то значение. Хотя и такой опыт очень важен, и хочется в данном случае посоветовать тем, кто их принимает – будьте бдительны к казалось бы второстепенным тревожным симптомам. Тем более, что эти средства стали в ходу и в связи с ковидом. Возможно, это повышенное внимание спасёт вам или вашим близким жизнь. Возможно… Но, вероятно, тут какую-то роль сыграла и личная воля с посылом: «Поскорей бы это всё закончилось…»? «Просто жить» было как-то уже не интересно, а вкупе с хворями – трудно. А ведь её брат Леонид «тянул» после своего инсульта куда как подольше, даже сел опять за баранку автомобиля…

На семейных мероприятиях в Красноярске по воспоминаниям Людмилы Дмитриевны собиралось в первой половине 1950-х примерно человек двести родственников. И это без оповещения по телефону, которого не было. В начале 1980-х в Рязани только печальные события могли собрать до двадцати человек. Правда, кое-кому уже можно было позвонить по городской телефонной линии. В 2022 на похоронах из родственников были лишь мы с отцом – двое. Несколько десятков пришедших почтить память – бывшие коллеги, знакомые, ученики… А между тем почти у всех есть телефон сотовой связи, интернет. Меняется уклад жизни, меняется… И что будет дальше?

Максимильян Пресняков 

Фото предоставлены автором