Дневники писались автором в течение года в форме заметок на популярном канале верующих, которые не желают верить только потому, что им «одна бабка сказала», но пытливо задаются вопросами: отвечает ли религия их полному приятию догм и не расходятся ли они с самой жизнью?

Плоскатики

Ларри Даррелл в «Острие бритвы» Моэма обмолвился об одном из периодов жизни: «Бог от меня в то время находился на толщину газетного листа». Что это значит? Понятно. Очень близко. Толщина газетного листа — доли миллиметра. Бог как бы просвечивался сквозь газету. Тут, наверное, есть какие-то неточности перевода с английского. Но в целом, образ многосмысловой. Во-первых, существуют такие мифологические существа в человеческом обличии под названием «плоскатики». Чтобы перебраться с одной стороны газетного листа на другой им необходимо проползти великое расстояние по всему первому листу, а потом и по второму. Их мысль плоская. Они не знают третьего измерения — толщины. Если бы знали, то без труда пробили бы дырочку навстречу Богу. И была бы счастливая Встреча и пошли бы с Господом вечерять. Плоскатики — это все мы, идущие навстречу Богу не по короткому измерению, которое сокрыто от нас недостатком духовного зрения, а ползем по поверхности бумаги, сначала по одной стороне — молодость, сила, тщеславие, потом по второй — старость, болезни, невольное смирение. В конце концов, приползаем все к одному Богу. Но есть святые, у которых открыто духовное зрение. Они знают короткий путь к Богу.

Но в этой литературной аналогии с газетным листом, мне кажется, есть еще один смысл. Газета. Во времена Сомерсета Моэма газета была единственным источником информации. И люди, читающие, волей-неволей растекались мыслью по броским заголовкам новостей, а потом и ползали этой же плоской мыслью по текстам, переворачивая газету с первой полосы на вторую и так далее. Залипая на каждом новом тексте. И в этом смысле мы тоже плоскатики. Вместо того, чтобы заниматься главным — Богомыслием, ползаем по глобусу информационного шума, который так устроен, что схватив однажды, уже не отпускает. Не знаю, как у вас, но у меня иногда возникают «фантомные радости» от тех редких периодов жизни, когда я не ползал по глобусу как плоскатик, а жил полнокровно и радостно, отбросив все лишнее. Например, испытал я на днях «фантомную радость» от того, что закрыл все свои социальные сети. Скоро по утрам начну ходить под свою любимую «Арку Тишины» — пустырь за домом. Надышусь, поведаю. Пока не свобода. Освобождение из степеней несвободы. Свобода впереди.

«Молчание — лучше и удивительнее всех повествований»

Преподобный Варсонофий Великий.

О каком молчании писал святой? Только ли о молчании языком?

Воронежская старица советовала духовной дочери «камушек за щеку положить» и молчать. А если кто из окружения домогаться с расспросами станет, ткнуть пальцем в «распухшую» щеку и притвориться болящей флюсом. «А это не будет ложью, матушка?» — Спрашивали у нее. «Нет, не будет», — отвечала она. — «Потому что делается это во имя спасения души». Но всегда ли спасительно молчание? Смотря, какое. Преподобный Варсонофий был великим подвижником, он писал о молчании самой мыслью, не то, что языком. А молчание мыслью — это древняя исихастская традиция Афона. Если молчание языком является следствием молчания мыслью, такая Тишина достойна уважения.

Любой психолог скажет, что молчание связано с накоплением энергии. Вряд ли кто-то из ученых сегодня оспорит: мысль и слово несут энергию. Индийские йоги считали, что прежде чем пускаться на поиски смыслов, необходимо научиться молчать.

Закон сохранения энергии: если разбрызгивать мысли и слова, они потеряют присущую силу. Может быть, поэтому еще православные святые советуют меньше пустословить. Грех — это ранки, которые мы сами себе наносим. Болтливость без ума — это даже не ранка, а большая рана. Не зря в перечне грехов на исповедях встречается чаще остальных грехов.

Но и молчание молчанию рознь.

Если молчание происходит от мысли очистить душу от «благоприобретенной» мути, слава Богу. Это значит, что слова, сказанные позже этим человеком, будут нести положительный заряд. А если молчание сопровождается внутренним диссонансом, раздражением, вынашиванием мести или злобы, бойтесь такого молчуна. От него можно ожидать всего, только не слов с положительным зарядом.

Лично я считаю, что сегодня в основном время слов, а потому крайне важно, с какой внутренней энергией слова произносятся. В мире проклятий, массовых спамов, отрицания правильных ценностей, важны слова миротворческие, спокойные, заряженные добром. Выше ответственность говорящего? И сегодня и во все времена. Словами оправдаемся и от слов осудимся. В настоящем и в вечности.

Не помню, кто сказал, но примечательно: «Произносить публично нужно лишь те слова, за которые ты готов понести ответ в вечности».

Говорите, друзья, пишите. Молчите. Но с хорошей энергией, исходящей из желания очистить душу. Очистись сам, и тысячи вокруг очистятся.

Обманутые

У «анонимного православного» (так его называл английский епископ) Клайва Льюиса есть книга писем Баламута — наставления старого дяди-беса своему юному племяннику Гнусику о том, как победить врага — человека то есть. Скажем так: человека мира сего. Живущего в обычной информационной шумихе. Клайв Льюис жил, когда интернета в помине не было. Максимум информационных потоков исходили из телевизора, радио, газет.

Вот как он любопытно обыграл идею обмана человека, который доверяет аргументации печатного слова.

«Мой дорогой Гнусик! — пишет дядя-бес. — Твой подопечный (человек, с которым Гнусик-бес работает) с младенчества привык к тому, что в его голове кружится одновременно добрая дюжина несовместимых воззрений. Самоуверенная тарабарщина, а не аргументы, поможет тебе удержать пациента вдали от церкви». Что можно наблюдать сегодня от властителей дум? Слова — разменная монета. Словами манипулируют так же, как и теми, кто слова создает. Одно слово неразменное — пропаганда. Не истина, не взвешенная осторожность, не «вымолчанное» слово. Слова сеются как сорняки. Летает «самоуверенная тарабарщина». Аргументы никому не нужны. Аргументы призывают к размышлению. Мыслить критически — это труд. Непосильный сегодня для большинства. Свобода положительного ключа всегда подразумевает критическое мышление. А это есть труд. Помню, лет 30 назад в редакции одного из литературных журналов пожилой писатель возмущался, что авторам стали платить мизерные гонорары за тяжелый труд МЫШЛЕНИЯ. Помню, как над ним подхихикивали подсобные рабочие: МЫШЛЕНИЕ — это труд? Смешно, не так ли? Обесценивая труд мысли, общество попускает не взвешенное слово, а самоуверенную тарабарщину из слов. Пожинаем не критическое мышление, а рассеянность сознания, когда в головах» кружится одновременно добрая дюжина несовместимых воззрений». Хорошая почва для коллективной шизофрении, не так ли? Баламуты сегодня выигрывают. Проигрывает Человек.

Человек безумен. Не умеет наслаждаться радостью

Мысль эта не моя. Преподобный авва Дорофей в душеполезных наставлениях пишет о первых людях, которым Бог дал счастье в полной мере с одной только заповедью: не суйте свои носы в область Тайны. Разумеется, сунули после таинственных слов Создателя. А кто бы из нас не сунул? Имея полноту счастья и думая, что вечность усыпана розами. И розы эти без шипов. Сунули носы и …носы-то испачкали. Потом, конечно, испугались и бросились прятаться.

Бог, давая шанс раскаяться и попросить прощения, отыскал глупцов и спросил, сначала у мужчины: «Зачем? Зачем, глупый человек, ты растоптал полноту счастья? Неужели наслаждение радостью не есть счастье?» И вот этот первопроходец по миру греха прячет свой испачканный нос и пытается обмануть Бога, или, переводя на язык психологии, пытается обмануть самого себя, совесть свою: «Это не я! Это все она — женщина, которую Ты же мне дал!» Вот как ловко ушел от ответственности наш первый прародитель. Не просто «не я», а Ты виноват, Господи. Женщину дал мне лукавую, она меня сгубила. А мой нос чист. Говорит мужчина с измазанным носом. Вздохнул Создатель и пошел искать лукавую даму. Нашел. Может быть, она раскается? Неужели Бог столь наивен? Нет, конечно. Но в раю должен быть порядок. Спрашивает у носительнице всех благ: «Зачем? Тебе счастья не нужно? Ты не хочешь наслаждаться радостью?» И она вместо «прости, Боже», отвечает, пряча испачканный нос: «Это не я. Это змей-искуситель. Он виноват!». Вот, собственно, картина нашего мира — от прародителей до нас. Не мы виноваты в том, что живем без радости. Это искуситель, женщина, отец, Создатель. Это они виноваты в нашем безумии? Как не согласиться с мыслью аввы Дорофея? Человек безумен. Не умеет наслаждаться радостью.

Красота или ум?

Помышления суть начало, от них происходят слова и деятельность — слова, потому что они или дают благодать слышащим, или бывают словами гнилыми и служат соблазном для других, растлевают мысли и сердца других».

Святой праведный Иоанн Кронштадтский.

Недавно произошел диалог со знакомым писателем. Крепкий философский ум его допускает религиозность человека лишь как экзистенциальную защиту от скорбей мира сего.

Привлек его пост в социальной сети:

«… убивают не просто несчастья, а некрасивые, унизительные несчастья. Но если изобразить эти же страдания красивыми, отыскать им высокое, пускай иллюзорное, оправдание, чем и занимается искусство, то несчастный наполовину спасен. Вот зачем нужна художественная литература»

Под этим постом я написал: «Слово вообще бы в идеале должно врачевать. Но на деле чаще наоборот. Литература калечит».

«Та, которую я люблю, врачует», — ответил он.

«Все ли любят то, что любим мы?» — спросил я.

«Нет, конечно, — ответил он. — Но в какой-то глубине мы все похожи».

«Согласен, — написал я. — Опасность только в том, что похожесть наша может быть связана с самыми примитивными желаниями.»

В результате пришли к выводу: слово способно лечить. Прибавлю от себя: считаю, что только в этом и может быть смысл литературы. Зачем она нужна, если слова калечат? Но как определить тот состав слов, одни из которых действуют во благо, другие во вред? Кто это может определить и как? По каким критериям?

У меня есть знакомый психиатр, который в своей практике применяет арт-терапию. Человек начитанный, хорошо разбирается во всемирной литературе, знает, как воздействует на психику то или иное произведение. Говорит, литературная диета работает. Он перечислял мне, какие книги советовал от депрессии, какие при тревожных расстройствах. Запомнил, что Маркеса «Полковнику никто не пишет» и Хемингуэя «Прощай, оружие!» он советовал читать во время апатий и начала депрессии. А от легкого сплина — «Незнайку на луне» Носова. Говорит, действует безотказно на все поколения. Однако, общего арт-рецепта нет, считает он, каждый случай уникален и требует персонального подхода. Что для глубинного лекарство, для поверхностного смерть. Есть еще, говорит мой знакомый, синдром Стендаля, который посещает «избранных» и выражается в остром переживании «концентрата красоты» в искусстве. Это не совсем патология, но состояние, когда так экстатически хорошо, что становится плохо. Например, при синдроме Стендаля, человек может упасть в обморок перед картиной в музее или разрыдаться на концерте от печальной музыки, или испытать тахикардию и одышку во время осмотра памятника старины. Богатство воображения и эффект ожидания бывают чрезмерными. Как не учитывать это? Да что говорить — даже тишина, утверждают ученые, не бывает полной. Тишина в наших условиях — это едва различимая полифония, которая для одного слагается в гармонию, для другого в шум.

Прочитанное слово воздействует на психику — сомнений нет. Я бы, например, не советовал людям, склонным к невротическим переживаниям, проглатывать некоторые произведения Достоевского. Сам я Ф. М. Д. обожаю. Но помню, как сильно в юности меня впечатлили некоторые места из его прозы. Быть может, сам себе сейчас я бы запретил то чтение из юности. Подождал бы, когда, что называется, созрею для восприятия. А один из моих знакомых признавался, что проглотив томик «Преступления и наказания» отправился к психиатру, не шучу.

Как же быть авторам? Как им определить степень своей собственной засоренности? Предлагаю вернуться к отрывку из записей святого Иоанна Кронштадтского. Слова исходят из сердца автора. Они могут давать благо, могут быть гнилыми и растлевать.

Автор, живущий внутри этого мира, создает в своих лабораториях алхимический продукт. Писатель — не монах. Работа его ведется не из кельи. Вопрос об исцелении или отравлении читателя он не решает. Но без внутренней работы над собой легко потерять живую связь между своими мыслями, словами, поступками.

Каковы будут его собственные желания, мысли, таковы будут и плоды труда — слова. И за всякое слово придется ответить: «от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься».

Мытари

Помните притчу о неверном управителе, которого господин похвалил за то, что тот верно распорядился богатством, утаив часть от хозяина и простив доли должникам? Самая сложная для толкования притча. Но почти все святые отцы сходятся в том, что «неправедное богатство» в этой притче — это материальное богатство, то есть ненастоящее, не истинное, и то, что управитель праведно воспользовался неправедным — это употребил материальное во благо нуждающимся.

Сложная притча. Мне довелось увидеть ее в простоте — да — в бытовой реальности, когда я с коллективом редакции (это было в 2008-м) в Чистый Четверг отправились в старинный храм района. Кто-то решил сделать репортаж, кто-то исповедоваться, причаститься.

Автобус был коммерческий, стоимость билета по тем временам приличная. В автобус сели три старушки в платочках, по всему было заметно, что и они собрались в церковь. Обилечивала нас всех женщина-кондуктор, строгая, невозмутимая. Принимала деньги, выдавала билеты, проходила дальше по салону. Когда она дошла до трех бабушек, ее лицо изменилось, женщина улыбнулась, наклонилась к одной из них, шепнула что-то, я разобрал лишь «церковь», бабушки кивнули, кондуктор сунула им заранее спрятанные билеты, деньги не взяла. Сделала это осторожно, потому что если бы водитель заметил ее праведное неверное дело, то мог бы доложить хозяину, и кондуктор получила бы выговор. Глядя на эту женщину, я домыслил ее душевное состояние. Возможно, она сама бы с радостью поехала в храм на исповедь и причастие, но вынуждена заниматься делами мытаря — собирать деньги за коммерческий рейс. И хотя бы таким неправедным делом пытается творить добро. Это, разумеется, уже мое литературное толкование на ее тайное. Пока мы ехали, я вспоминал притчу о неправедном управителе. «Верный в малом и во многом верен, а неверный в малом неверен и во многом». Это как раз оттуда.

О психогигиене

Недавно смотрел интервью известной ученой Татьяной Черниговской о том, как понять, что тебе в этой жизни нужно. Сначала, советует она, необходимо познакомиться с собой. Парадоксально? Отнюдь. Все советы, которые она давала по части психологии, полезны. В частности, мысль о том, что мы сами себя не знаем, начинаем с детства конформистскую жизнь: подстраиваемся под стереотипы, принятые в среде обитания. Подгоняем свою индивидуальность под принятые нормы поведения, личность окутываем паутиной страхов. Иногда теряемся, заставляя себя делать что-нибудь комильфо, не отдавая отчета, что нам нужно другое, чтобы раскрыть потенциал. Иначе говоря, мы зачастую в «поисках себя» теряем себя окончательно. Поэтому так много сегодня психических аномалий. А все потому, что мы так и не познакомились с самими собой.

Как это сделать? Татьяна Черниговская не считает, что модное на Западе увлечение психоанализом и частые походы к психотерапевту по любому поводу дадут объективную картину человеку о самом себе. Наверное, никто, кроме самого человека, не сможет честно рассказать себе о себе.

В связи с этим я попробовал продолжить мысль Татьяны Черниговской в русле православия и Страстной Недели. Татьяна Черниговская, доктор биологических наук, доктор филологических наук, член-корреспондент РАО.

Смысл духовной жизни для христианина — очищение души и единение с Богом. Но прежде, чем начать очищение, нужно увидеть захламленность. Признать болезнь сначала, прежде чем лечить. Осознанно, трезво, постепенно. И эта постепенность и начинается со знакомства с самим собой. Первый шаг в духовной жизни. Права Татьяна Черниговская: без этого первого правильного шага все последующие могут оказаться ложными. И чтобы увидеть себя в зеркале того идеала, к которому мы все идем, нужно взять Евангелие и толкование святых отцов и попробовать пожить по Евангельским заповедям. Решительно попробовать. И посмотреть, что будет твориться в душе. Своеобразное духовное зеркало. Почти уверен, что у большинства откроется понимание, как мы малосильны в духовных делах. Не можем прожить и дня без осуждения, тщеславия, пустословия и т. д.

Страстная Неделя — усиленная неделя познания себя и попыток сделать шаги к исцелению. Это может стать для многих тем моментом истины познания или знакомства с самим собой, о котором говорила Татьяна Черниговская. Психология, которая помогает человеку познакомиться со своим настоящим «я» и продвигаться по пути смирения — правильная полезная психология. Попробуем обратить на свою бессмертную душу особенное внимание на Страстной Неделе. Тогда и Пасхальная радость будет не просто данью традиции.

Культур-шок

Один мой знакомый литератор получил «культур-шок» после знакомства с некоторыми грехами в христианстве. Формально Георгий (наполовину грузин) считал себя православным. Крестили в младенчестве в России («чтобы не болел, а если б заболел и умер, чтобы предстал пред Господом крещенным»), о церкви не вспоминал. Заходил редко, когда припекало. Ну и по традиции: своих детей крестить нужно, венчание, отпевание родителей — все чин по чину. Внешнее благочестие соблюдал, всегда подавал на храм. И однажды выслушал умного человека, который высмеял верующих за то, что они ничего по сути не знают в своей вере. Его умный знакомый прибавил с иронией: «Даже в советское время в партию принимали только после экзамена на знание марксистско-ленинской идеологии, с испытательным сроком… а тут — вера в Бога и Церковь… дорога в вечности. И ничего не знать?»

В общем, пристыдили Георгия, и он зарылся в какие-то источники, чтобы разобраться в вопросах греха и покаяния. Как водится, когда пытаешься проникнуть в смыслы без поводыря, натыкаешься то на одну стену, то на другую. Георгию попалась на глаза какая-то заметка строгого афонского монаха, который сетовал на то, что в наше время забыли грех гортанобесия или гортаноугодия.

Георгий любил вкусно поесть. Больше того, придавал еде сакральное значение. Нектар и амброзия — пища богов древнего Олимпа, — говорил он. — В христианстве хлеб и вино — причащение Христово. Как же можно принижать еду?

Гортанобесие. Бррр… Гортаноугодие. Чрево. Надчревие. Подчревие. Сколько же всяких над и под. При этом само Евангелие говорит: «Не то, что входит в уста, оскверняет человека, но то, что выходит из уст, оскверняет человека».

Георгий прочитал в православной статье:

«Наша гортань, полная вкусовых рецепторов, в погоне за самоуслаждением вслед за чревом вопиет к человеку: хочу вкусненького!»

Такого «глумления» над едой и вкусовыми рецепторами Георгий вынести не смог. На этом его порыв «хочу все знать!» закончился. Не то прочитал, не того прочитал, не о том прочитал. В общем, на первом же углу срезался и ткнулся о стенку лбом.

Решил отложить до времени паломничество в духовные сферы.

А я грешным делом подумал: «Уж не знаю, радоваться за него или переживать?» Пишет человек замечательные стихи. Не обременяет себя вопросами аскезы. Может быть, именно ему пока не полезно это? Вспомнил рассказ Петра Мамонова об исповеди на Страстной Неделе. Что будем делать в четверг, если умрем в среду?

Подходит к батюшке некто на исповедь и с дрожью в голосе говорит: «Я, батюшка, банку йогурта съел».

Священник не без юмора. Спрашивает у исповедующегося.

— Банку? — И строго смотрит.

— Да. Банку, — с ужасом признается исповедующийся.

— Целую? — надвигается батюшка.

— Целую, — плачет исповедующийся.

— Отойди.

Разве ж для того, что бы мы йогурт не ели, принял Крестные муки Сын Божий? Хоть отбивные с кровью ешь, только ближнего своего не съедай. Духовная жизнь — не о твороге и йогурте, а об очищении сердца. Не еда оскверняет человека, а мысли и поступки.

Христианство — лайт?

«Лайт-христианства». Термин пришел из столичной тусовки. Означает он некие облегченные формы несения Креста. Странно, не так ли? Облегченные формы несения Креста. Подушку что ли под плечи подложим? Или примем крепкое обезболивающее? Или…?

Должен обратить внимание на одну лукавую деталь: сам термин «лайт» введен с целью умышленного деления на тех, кто «за» и «против». Если есть «лайт», значит есть и «хард». То есть тяжелое. Ну так ведь? Если некая группа предлагает всем нам обсудить облегченную форму православия, значит, есть и тяжелая форма. И между «за» и «против» — горят страсти, ломаются копии, идет борьба. А «разжигатель страстей» стоит в сторонке и посмеивается: до чего же глуп и слаб человек! Затей спор о том, что появилось вперед — курица или яйцо? — и «курятники» пойдут священной войной на «яичников». Дай только повод. А дьявол (разделяющий) смотрит и радуется — до чего же несамостоятелен человек!

Я ненадолго погрузился в православные форумы, где ведутся дебаты, и понял: это не что иное, как очередная попытка заморочить здравомыслие.

Не существует никакого облегченного варианта несения Креста. Все это выдумки писателей. Ты либо принимаешь Крест, либо пытаешься с Него слезть. Все. Третьего не дано.

Не думаю, что попытки слезть — легкое предприятие. Для многих оно оборачивается смертельными ранами еще при жизни. Не знаю ни одного человека, который, имея православное мировоззрение, с легкостью сбросил с себя Крест и пошел по жизни с блаженной радостью. Да и как можно сбросить то, что по выражению преподобного оптинского старца Никона (Беляева) «вырастает из сердца». Невозможно же сбросить собственную душу!

В оригинале его фраза звучит так:

«Как ни тяжел крест, который несет человек, но каждый из нас должен знать, что дерево, из которого сделан крест, выросло на почве его сердца»

Итак, не существует никакого «лайт» или «хард» христианства, а существует два отношения ко Кресту: правый разбойник смирился и обратился к Богу с покаянием, левый ругался и рвался с Креста. Полагаю, нет смысла пояснять, кто в этих обстоятельствах страдал больше.

Но даже если допустить это нелепое деления на лайт и хард, скажу, что я лично за лайт, то есть за то, что приносит меньше страданий. А это мировоззрение правого разбойника, который не рвался. Не знаю, насколько тут допустимы такие аналогии. Полагаю, что современное около-богословие преподнесет нам еще немало сюрпризов. Кстати, после небольшого диалога (страничек на пять!) моя собеседница согласилась принять концепцию — не мою, конечно! — игумена Никона (Воробьева), который со ссылками на древних прозорливых святых отцов, вывел формулу спасения для нас, христиан последнего времени. (Надеюсь, ни у кого нет сомнения в том, что мы последние?) И в этой формуле все понятно. Логично, ясно, рассудительно.

О последних временах:

«Не будет никаких собственных подвигов у ищущих Царствия Божия. Спасаться же будут только терпением скорбей и болезней. Почему не будет подвигов? Потому что не будет в людях смирения, а без смирения подвиги принесут больше вреда, чем пользы, даже могут погубить человека, так как они невольно вызывают высокое мнение о себе у подвизающихся и рождают прелесть»

Вот и разгадка нелепости противопоставления лайта и харда. Последние времена не для подвигов, а для терпения. Точнее, терпение скорбей без ропота — это и есть наш основной подвиг. Не потому, что мы не хотим святости, не потому, что мы провозгласим идею комфортного лайт-христианства, а потому, что в нас не будет главного — смирения — без которого все наши подвиги обернутся гордыней.

Спасаться же будем только терпением скорбей и болезней.

Об уединении

«Уединение всегда было полезно, — писал своей замужней сестре святитель Игнатий (Брянчанинов). — А сегодня уединение — одно из условий спасения».

Неспроста святитель делает акцент на уединении, а не на одиночестве. Кажется, близкие понятия, но они окрашены разным духовным подтекстом. Когда мы говорим об одиночестве, то чаще понимаем под этим некую тоску по обществу, неумение быть наедине с самими собой. Поверьте, для многих это огромная психологическая проблема. Наедине с собой неуютно, не комфортно, не радостно. Хочется в общество, хоть в стихию толпы, но туда, где люди. У меня была знакомая, которая буквально начинала болеть, если находилась в одиночестве. И, напротив, я знаю людей, которым в одиночестве комфортно. Они интересны самим себе. Это не эгоизм. Скорее, психологическая особенность — находить внутри себя темы, которые вдохновляют жить. Верующему человеку вообще не должно быть знакомом одиночество в негативном ключе. Верующему по-настоящему, глубоко, не по форме. Если по форме, тогда и такие верующие не могут совладать с одиночеством.

Тут важно разделить понятия: уединение и одиночество. Одиночество без уединения — катастрофа, болезнь. А уединение — что с одиночеством, что без него — зона комфорта.

Если убрать духовную составляющую и оставить чистую психологию, то уединению, на мой взгляд, нужно учиться с детства. В жизни это очень помогает.

Когда святитель Игнатий (Брянчанинов) упоминает, что сегодня уединение — одно из условий спасения, то он как бы ко всем нам обращается сегодняшним. Не только к сестре, а к каждому из нас, подверженному сильнейшей информационной агрессией. Продолжая мысль святого, можно сказать, что сегодня уединение — это одно из главных условий спасения людей, живущих в миру, но не в мире с самими собой и с соседями.

Как благостно уединение сегодня — не столько от людей, как проводников негатива, сколько от заряженной ложью и завышенными тревогами новостями. Да, их, конечно, тоже люди пишут. Но они уже давно соревнуются между собой в способности схватить человека «за горло» с первой строки и не отпускать его до последней. Совесть их не трогает гиппократовское «не навреди». Не говорю уже о золотом правиле любого писателя, журналиста: «Словом лечить, а не калечить». Теперь больше калечат. Потому слова святителя Игнатия звучат с особенной силой: «А сегодня уединение — одно из условий спасения».

Обман зрения

У кого-то из преподобных упоминается беседа с учеником (передаю своими словами): представь себе, идешь ты ночью по городу и видишь притаившегося человека. Что ты подумаешь? Наверное, разбойник прячется от погони. Или грабитель ждет жертву. А другой человек подумает, что это робкий влюбленный, который, затаив дыхание, ждет рассвета, чтобы только взглянуть на окна своей возлюбленной. Третий решит, что это богомольный странник, который сбился с пути и нуждается в помощи. У всех будет свое представление о человеке. И все они могут отличаться от реальности.

О чем это говорит? Лишь о том, что наши оценочные суждения о чем-то (о ком-то) часто окрашены нашим собственным «нутром». И нутро это бывает разное в разное время. Можно попытаться немного его укротить. Взять верх — едва ли. Бремя святых подвижников. Но хотя бы вступить со своим нутром в иронический диалог. как с «братцем-ослом» — это, наверное, по силам. Увидел «морковь» перед носом, переплавь вожделение в энергию творчества. Сорвался на бег, передохни и вспомни: «морковь» — иллюзия, приманка. Или как говорил один остроумный писатель — «дитя бедности».

Петр Мамонов однажды рассказывал, как донимал отца Димитрия Смирнова: «Что делать, батюшка? Куда ни взгляну, повсюду огромные постеры с обнаженными девицами. Что делать?»

«А ты, говорит, не смотри».

Как же можно не смотреть, если они сами мне в глаза заглядывают? Вишь какое лукавство. Не я на них, а они на меня. Для истинно верующего в Бога всякое вещество земное и всех видимых миров как бы исчезает… Он представляет, что с каждым вдыханием воздуха он дышит Богом… и сам он охотно исчезает мысленно, чтобы дать и в себе место Единому Сущему Богу, вся в нем действующему.

Это из дневников святого праведного Иоанна Кронштадтского.

Не помню, кто именно сказал такую странную, на первый взгляд, фразу: «Что для святого дыхание жизни, для нас пар изо рта».

Но это же правда. Чистая правда. Без капельки лицемерия. Читаешь иногда святых отцов и понимаешь, что мысли их так высоки для нашего приземленного восприятия реальности, что поневоле смиряешься и не вступаешь даже во внутренний диалог.

Есть такое выражение: писать и рассуждать о святых могут только святые. Подобное легче понимает подобное. Вот почему размышлять о православии с позиций публициста и литератора — это допускать вольности. Картинка вольная? Смотри… все зависит от «нутра»…

Что каждый из нас видит на фото? Чистоту или…? Чистое на все смотрит чисто. Представьте себе сценку из патерика.

Идет старец и ученик. Где-то в южных широтах. Навстречу им идет женщина. Несколько вольная. Скажем так. Примерно такая, какая, по словам Петра Мамонова, сама в глаза заглядывает. Ученик краснеет от стыда и смущенно прячет глаза, а святой старец глядит без смущения с улыбкой. Женщина проходит мимо. Ученик поднимает глаза на старца. Тот как ни в чем не бывало, продолжает путь. Тогда ученик спрашивает: «Отче, разве не надо отворачиваться при взгляде на явную блудницу?». Старец отвечает: «Я увидел в ней восхитительное творение Божие. Разве не мог я безрадостно приветствовать красоту мироздания, которую Бог сотворил?»

Как к этому относиться?

Чистое во всем видит чистое. И смотрит на все чисто. Значит, старец не согрешил, увидев первозданную чистоту и красоту женщины, пусть и падшей. А ученик в силу своей неокрепшей души испытал соблазн и поспешил за смущением скрыться от осуждения.

Для истинно верующего в Бога всякое вещество земное и всех видимых миров как бы исчезает.

Написавший это в дневниках святой на все смотрит чисто. А потому не осуждает.

Мне кажется, самый здоровый выход из подобного щекотливого положения для нас, испытывающих придавливающую силу атмосферного столба (для того, чтобы не вознеслись, наверное) — когда сама в глаза лезет — это самоирония.

Высшее не стоит без низшего. Конечно, бывают минуты, когда и тело исполнено поэзии, но непоэтичного в нем гораздо больше. Лучше взглянуть на это прямо, как на комическую интермедию, чем делать вид, что мы этого не замечаем. Клайв Льюис

Мазохизм в христианстве

Вспомнилось давнишнее… Ко мне в гости приехала «подруга дней моих суровых» — она осталась в моем родном Калининграде, я обжился в Нижнем Новгороде. Не виделись лет пять. За это время сильно изменились. Скорее, не внешне, а внутренне. Но Оксана изменилась и внешне в лучшую сторону. Не заметить этого было невозможно. Наполнилась прекрасной жизнеутверждающей силой. Она — психологиня, приверженка позитива во всем — физика, химия, психика. Если что-то вызывает рефлексию, долгое размышление, дискомфорт, это отбрасывается как патологическое. Все просто: если тебе что-то в «кайф» и психофизическую пользу — это правильно. Если нет, значит — «в корзину».

В гостинице за чаем у нас произошел разговор. Она внимательно выслушала мое вновь приобретенное православное мировоззрение, потом сказала: «Странная психология. Чем хуже, тем лучше. Мазохизм». Такой вывод она сделала о православии в целом, очевидно, сравнив со своей позитивной психологией. Это было лет …30 назад.

Отрывок нашего тогдашнего разговора я использовал в романе «Дерево Иуды».

— Послушай, — она слегка прищурилась и долго вглядывалась в «знакомого незнакомца». — Ты вот обмолвился о бессмертии. Скажи мне, ты действительно во всю эту поповскую чепуху веришь?

— Да мне, видишь ли, ничего другого не остаётся. Ну, скажи мне, что взамен мне может дать хоть одна психология, будь она трижды фрейдовской или четырежды юнговской? Что? Стул, для того чтобы не натирала верёвка на шее? Что ещё? Наслаждения? Смешно. Я теперь и не могу получить наслаждения, если у меня после этого будет где-то червячок ворочаться. В сердце, к примеру, в совести…

— Мне кажется, милый, у тебя синдром воспалённой совести.

— Что? — рассмеялся Андрей. — Психологи уже и до этого добрались? Ну и ну, — присвистнул он в восхищении. — Это ж надо — синдром воспалённой совести! Это, интересно, что ж такое? А нет случайно синдрома воспалённого восприятия Бога? Тогда все православные святые были очень больными людьми.

Вспомнил я этот эпизод в связи с недавней заметкой о «смерти, которая для христианина есть радость». Собственно, тогда 30 лет назад в гостинице мне был поставлен диагноз — духовный мазохизм, чем хуже, тем лучше: как может быть смерть к радости? Как может быть болезнь к смирению? Как можно из внешне дурного извлечь положительное? И, более того, как возможно радостью ожидания чего-то эфемерного (на ее взгляд) заменить поток радости от обыденной жизни?

Тогда я отвечал с горделивым ощущением правоты своей тайны. Теперь… точно без горделивости. И тайна эта явлена всем.

Возможно, в этом ее на первый взгляд невежественном упреке все же содержится капелька сермяжной правды. Если народ живет скверно, в быту мало радуется, тяжело работает, почти не позволяет себе отдых, если кругом происшествия с массовыми гибелями людей, — тогда сама идея смерти в таком народе принимается легче, обыденнее, что ли. Когда болеет тяжело человек, то верует ли он, или не верует, смерть для него — избавление. А если болеют миллионы, если вера в будущие блаженства для них (нас то есть) — единственная опора жить, тогда не права ли моя «невежественная» знакомая, которая выразила упрек со стороны здоровой, психологически и физически крепкой красивой оптимистки: «У вас — чем хуже, тем лучше».

Неужели у нас бывает духовность от безысходности? Тяжело это принимать. Сам-то я укрепился в своем мировоззрении прочно — прочнее некуда. Избегаю «звериной серьезности» в богословии, избегаю чрезмерных указаний на подвиги, которые не понесу, избегаю всего, что сверх меры. А мера моя слаба — и в этом смысле мне понятна позитивная психология бывшей доброй знакомой. Наши пути разошлись давно. Но спустя время я как бы снисхожу к самому себе тогдашнему — горячему неофиту.

А вы, друзья, как считаете? Обязательно ли для укрепления в вере в Бога и обретения духовности нашему человеку больше страдать?

Упал-поднялся

Удержаться в добродетели — тяжелейший труд. Лично у меня такая ассоциация: упал, поднял камень, с которым поднимался наверх, приобрел по капле терпение, потом — бац! — снова скатился вниз. Оттер пот, успокоил нервы и снова за тяжелую работу. От падения к падению приобретается опыт. «Ангелам только свойственно неизменно стоять в добродетели, писал валаамский старец Иоанн, падать — дело человеческое. Так говорил святой человек. «Аще пошатнешься в какой-либо добродетели, трепетать не надо; пал — вставай, опять пал — и опять вставай, так до последнего часа смертного».

Помню из жития преподобного Моисея Мурина, как он, покаявшись за все злые разбойничьи дела свои и пребывая в молитве в келье, был доведен прежними своими греховными пристрастьями почти до исступления, так что едва не сорвался в привычный грех.

Но тут подъем на гору не просто камня — целой глыбы. Не всякому по силам. Большинство несет небольшие камни, но тяжело. Истончился дух. Что делать. По себе знаю.

Сразу всегда тяжело. Можно надорваться. Но нести нужно. Иначе — «веселящее» падение как кубарем с ледяной горочки, и боль, и отчаяние. Когда не мыслишь категориями христианства, рождается от бессмысленности философия экзистенциализма. Сизифов труд — эссе Альбера Камю. Французский философ призывает найти смысл и облегчение в самом подъеме на горку. Не важно, что и как ты несешь. Если нет смысла в труде Сизифа, и ты обречен всегда скатываться и снова нести …чуть не сказал Крест на Голгофу… у Камю, конечно, камень, — тогда смысл можно обрести только в самом труде. Не ради высокой цели открытия вечности.

Малыми шагами — это по силам. Иначе надрыв, болезни и гибель.

Петр Мамонов эти «малые шаги» называл «комариными». Признавался, что только такими комариными шагами можно приблизиться к Царствию Небесному. И приводил простой житейский пример. Семья. Пил мужчина, задирался, приставал с разговорами. Бросил. Стал спокойным, рассудительным, добрым. Благодать пришла в семью. Много ли это? Вроде бы малое добро — а сколько благодати.

В этом малом — наивысшая Мудрость Божия, которая помогает человеку в вечности. И это малое каждый из нас понять способен. Просить в молитве у Бога мы можем самое большое из добродетелей, а продвигаться по этому пути полезнее малыми шагами. Чтобы сделанный шаг навстречу Богу укрепился на этой ступеньке. Если не поскользнешься, не упадешь — попробуй еще шажок. А упадешь — не беда. Все падают, встают и снова в путь.

Если бы люди были мудры, они бы все стремились на малое и совсем легкое для них дело, через которое они могли бы получить себе вечное сокровище. Великое спасение людей в том, что они могут привиться к стволу вечного дерева жизни через самый ничтожный черенок — поступок добра. Старец Иоанн (Крестьянкин)

О смерти

Захотелось подискутировать на эту тему, поскольку для большинства христиан радость от смерти приходит…, наверное, вместе с самой смертью. А смерть вызывает либо страх, либо боль утраты, либо сильнейшую печаль.

Так чему же печалиться, если мы все знаем, что за этой горькой, порой, несчастной жизнью откроется новое светлое счастливое измерение вечности?

Лично мое мнение по поводу страха смерти таково: мы боимся не самой смерти, а того, что обычно ей предшествует — боль, муки, страдания, свои и близких. Знаю некоторых сильных духом (не побоюсь произнести это) людей, которые на пороге неминуемой смерти от онкологии принимали решение самостоятельно уйти из жизни, чтобы не мучить любимых людей. Да, утверждаю я, это не акт малодушия. И если это грех, то грех, который не будет рассматриваться безглазой Фемидой огульно, а Богом Любви прицельно, как бы под увеличительным стеклом, Который увидит в этом не акт отчаяния, а проявление христианской любви — душу свою положить за ближнего. Могу заблуждаться, но от мнения не отрекусь. В православных святцах есть святые девы, покончившие собой ради чести и целомудрия. Тут, скажете вы, другое. Но на мой взгляд, из того же порядка.

Со страхом смерти как чего-то неизвестного и пугающего все более-менее понятно. Но почему возникает скорбь по умершему?

В одной из лекций профессор Осипов упоминал о каком-то древнем народе, в традициях которого было радоваться на похоронах и плакать при рождении ребенка. Радоваться на похоронах — так как провожают в страну счастья, плакать при появлении младенца на свет — потому, что жизнь его будет усеяна скорбями.

По большому счету, все мы язычники. Я не встречал в своей жизни человека православного, который бы радовался за то, что человек ушел на тот свет. Может быть, печалятся и молятся за покойника еще и потому, что понимают, что сначала мытарства. На пути к вечной радости предстоит ответить за свои грехи. А кто же из нас осмелиться сказать, что тот или иной безгрешен?

Слышал я рассказы людей, которые утверждали, что прямо во время похорон или отпевания у них возникала странная радость — как бы за усопшего. Чаще всего, когда покойник при жизни действительно удостаивался блаженств, не боялся смерти, призывал верить, что за смертью тела открывается дверь в мир всеохватной любви и вечного блаженства.

Юрий Меркеев