Виктория Дергачёва. Цикл «Святые лики». Два монолога. Монолог первый “Луч света”

Монолог второй.«Матрёшка»

Маша: Он сделал глупость. Все делают глупости. Все ошибаются. Точно. Точно. А потом он поймёт всё. А я дождусь. Да. Да. Да. Она его приворожила. Она такая. Коллега хренова. Я сразу поняла. Я его предупреждала, что она его приворожила, и он уйдёт к ней. Каждый день ему об этом говорила. Каждый божий день. И как в воду глядела, он ушёл к ней. Почему? Не пойму.

И вот из-за дел минувших, а, может быть, и из-за чего ещё, я двинула куда подальше, а точнее, я двинула в монастырь. И через шесть часов пути в грёбаной маршрутке, после которой до сих пор не чувствую спину, я подумала, а нахрена я туда еду. А просто так еду на природе пожить. И вот. Стою я такая на окраине мухосранска, похоже, что на остановке. Стою, вижу бабу с пустым ведром. Подваливаю к ней. Спрашиваю, чего стоите? Она говорит – а просто так стою, щёлкаю семечки, чё припёрлась, понаехали, не лезь ко мне, жду городской транспорт. И я – просто так, говорю, постою. Стоим, потом, спрашиваю, сколько будем ждать ещё деревенский автобус?  Она отвечает – ну, где-то около часа, у нас вообще-то имей в виду малометражный город, сама деревня, если очень надо иди пешком, сперва прямо, прямо, а потом направо, там далеко идти по дороге, минут десять по грязи, в твоих, вот умора,  тряпичных унта́х. Буду, говорю, иметь в виду, что малометражный город. Стоим. Вскурнули. Стоим. Дышим одним и тем же навозом. Час стоим. А автобуса нет и нет. Темнеет. Я темноту не люблю, особенно, в засраных мухосрансках, поэтому двинула с горки, по-моему, в центр, мимо коричневого, по-моему, ручья.

В однотыща-двутыщном году нашей эры, а может быть, до, я не помню, не знаю, он ушёл к ней, к этой стерве, мрази, не важно, я простила, простила, простила, к тому же они уже разошлись, это рок. Это месть. По заслугам всё им.

Ну и вообщем, где-то к вечеру, приехала я в этот самый засранный город, прошлась, а там, знаешь, в центре одна-единственная  гостиница есть «Магнат», пришла такая к си-кью-ри-тэ, говорю такая  здрасти, дайте мне номер с видом на монастырь, какой-то у вас, я бы сказала, дерьмовый город. Си-кью-ри-тэ говорит, и вам не хворать, говорит, вот ваш ключ, говорит, ключ в ваш личный неубранный номер, вы, говорит, извините за это, мы вашу особу не ждали, зато у вас, замечательный номер с чудным видом на монастырь.

Вид был нереально реальный. Представьте. Монастырский комплекс начала двадцатого века. Ну и, сами понимаете, очумелый вид с монастырского холма. Я бы сказала чудненько. Благолепенько. Вот только река с этой точки обзора, к сожаленью,  была не видна.

А речка, между прочим, была что надо. Я потом на следующий день по берегам  прошлась. Осматривала виды. Детишки на берегу готовили к путешествию перевязанного ёжика. А чтобы ёж не скучал, положили на плотик ломтик бородинского хлебушка ему. И я смотрела на это, я вспоминала, что у меня в детстве был тоже ёжик. Я этого ёжика очень любила. Мне его в крапиве нашли и домой принесли. Ну, так вот. Принесли. Я думала об этом, я вспоминала, когда смотрела на плотик с перевязанным в лапках ёжиком, который на плоту в путешествие по речке уплыл.

Тот день был чудесен, малометражно просторен. Мягкая весна подсушила кору. Закат  догорал. Вечерело. Пахло набухшими почками и почему-то пахло липой на том берегу.

Следующим утром я пошла в монастырь, постучалась в дубовые  монастырские двери, попросила попить, а потом ещё поесть, а потом ещё в келье пожить денёк. Но меня почему-то не пустили даже за стопроцентно наличные евро в отдаленную келью. Уточнили, правда, мол, мне можно приходить и молиться каждый день по часку.

В церковной лавчонке, в которую меня отправили по-малометражному приодеться,  читал книжку священник Илларион:

— Здрасте.

— Храни тебя господь.

— Меня это. В монастырь не пускают без юбки. Где тут у вас облаченье будет-то, а?

— Вон там в уголке присмотри.

— А чё они какие-то грязные как тряпка пылевая, а? Вот засада, а джинса́ новая. Мне ещё хотелось это, типа, того, заказать.

— Себе литургию? Оная стоит тыщу рублей.

— Не себе.

— Тогда десять.

— А вы за исполнение желания молитесь?

— За заветное тыща рублей.

— Ага, щас. Свечки можно?

— Какие?

— Монастырские.

— За сто?

— А попроще нет что ли?

— За десять?

— Ага, и че, поди, за десять топиться быстро? Туда-то наверх дойти успеет, а?

— Вот за сто.

— Обдиралово. Всё равно погасите через пять минут и переплавите. Мне подружка рассказывала, что плавите, не прокатит, мне за десять, двадцать штук.

— Вот за десять.

— Ну и чё, итого, с меня будет-то сколько?

— Тыщу рублей.

И на этом событии мы со священником Илларионом разошлись.

Ты не кручинься, живи в миру, живи с миром, а если будешь прилежно молиться, до тебя снизойдёт Святой Гавриил, так сказала мне странница Прасковья, на сон грядущий благословила, чтобы мне можно было, как будто в келье, в гостинице жить.

Я действительно жила как в келье. Спала на полу, питалась скудно: хлебом, мазала кусок отбивной кетчупом из трав. Я хочу просветиться. И поверить в чудо. Я хочу помолиться. Только меня в детстве не научили как.

И он снизошел, залез, через одно из фирменных окон, благо я поселилась на первом этаже. И он рассказал, что не стоит плакать, по закону переменчивости впереди что-то светлое уже.

Святой Гавриил сказал: давай забудем об этой отвратительной погоде. И поговорим о… море. Море. Знаешь ли ты, что такое море? Конечно же, знаешь, но я всё равно расскажу тебе о море. Знаешь ли ты, что с весны утром мы, живущие на этой широте, спокойны от одной и той же песни. Я, например, всегда непроизвольно улыбаюсь, предвкушая её, уже впитывая новый, такой похожий на все остальные и, может быть, этим прекрасный день… Я говорю о соловьиной песне. Птицы вырывают из объятий сна и служат поводырями сновидений, и мы от мрака на ощупь, только на звуки из пения – идём к свету нового дня. У моря же нас будят чайки. Только своими перекриками они умудряются бросить в нас солёный запах моря. Вначале кусочек, подманивая, но потом – щедро дарят нам этот морской воздух. Океан воздуха. В нём всё – но первенство, конечно, у солнца. И у солёного моря. Как парное молоко, целебный воздух наполняет лёгкие и с первого вздоха этим воздухом включается программа на восстановление наших замученных зимами тел. Изнутри воздух напирает, а каждая клеточка жадно впитывает в себя целебный кислородно-солоноватый коктейль. На лицах появляются блаженные улыбки, потому что морской коктейль бьёт в мозг и, не смотря на степень сытости – опьяняет.

А если полежать на песке с закрытыми глазами, а потом их открыть, то мир станет цвета моря. Ведь есть такой цвет – цвет моря.

Лежать на песке, раскинув руки, пить морской солнечно-солёный коктейль и просто быть в неожиданно  создавшемся уютном коконе. Желательно вечно. Питаясь, впитывая в себя окружающее тепло. Запоминая каждой клеточкой своего тела это ощущение, чтобы потом в нашу исконно русскую зиму попытаться воскресить. Разжечь. Согреть себя. Можно закрыть глаза и представить, как клетки организмов неохотно отдают эти кусочки моря. Тогда загары потускнеют, лица станут растеряннее, волосы потеряют запах веснушчатого солнца, а носы покраснеют от насморков. Останется только память об уютном коконе и море.

Поэтому, те, кто добираются до моря первые дни просто лежат на песке. И улыбаются всему миру. Наступает Нирвана, кажется, это и есть буддийское состояние покоя. Тело отказывается покидать берег. Ну, разве только для того, чтобы окунуться в горячую воду. Несколько дней спустя «батарейка» заряжена, усталость уходит глубоко в землю, можно начинать двигаться, осматриваться. Неизменной остаётся улыбка – морская Нирвана.

Оно есть где-то – море. Без разницы где. Главное, чтобы с чайками и отражающимся в воде небом. С солёно-солнечным воздухом. Главное, чтобы мы знали. Главное, чтобы оно было – с экзотическими пальмами, слишком бьющими по глазам яркими цветами и непонятными блюдами, вкусными, но противопоказанными нашим непривыкшим желудкам.

И тогда мы переживём любую зиму. Тем более, зима у нас стала мягче. Ещё мы переживём все негативные черты чужих характеров, пустые взгляды, перекошенные в крике рты и разлетающиеся в запале слюни, пошлость и узость в отношениях, кажущуюся рутину дней. Много всего переживём. Обещаем. Главное, чтобы мы знали, что мо-ре есть.

Мо-ре. М.О.Р.Е. Первая и последняя буквы связаны с сушей, а между ними буквы принадлежат воде. Такие же синие, лёгкие, прозрачные, солёные. Мокрые.

Давай, я расскажу тебе о мо-ре. Ведь я его помню до сих пор, хотя, в последний раз мы виделись 150 лет назад.

 Святой Гавриил попросил не портить ему статистику и репутацию в освобождении. Я и не порчу, говорю, спасибо, говорю, здорово мы с вами поговорили, спасибо, что всё мне так подробно объяснили, вы меня и от него и от неё освободили. Просто чудненько. Благолепненько. Ну, что вы, это вам спасибо, сказал, надевая рубашку Святой Гавриил.

А потом, на следующий день, ко мне подошла девочка в валенках, сказала, что из-за наступающего наводнения, нужно срочно залазить на дерево, или на ближайшую крышу, вообще, к моему сведенью, на её крышу, поместятся человек пять, есть одно дополнительное место, есть предложение за тыщу в сутки. Я, конечно, слышала об осадках, об их избытках в данной местности, и всё такое, всякое бывает, снег бывает в июне, но конкретно сейчас, нет никаких осадков, пусть сама лезет на свою крышу, на улице уже двадцать пять, безветренно, солнечно, распогодилось по полной, сейчас бы на море, но я приехал в монастырь.

Вообще, прикольно было бы в этом замечательном городе открыть какой-нибудь салон Спа, например, с элитными услугами, для избранных и не только, конечно ещё и для местного населения, может быть.

От этого замечательного размышления меня слегка отвлекла опять в валенках девочка, которая попросила хотя бы денежку, чтобы за вчера поесть. Я вспомнила, что тоже с утра  не  ела, попросила девочку не отвлекать меня от размышления, потому что я тоже теперь думаю, где бы самой поесть. Тогда девочка ногами затопала, разоралась опять про понаехали пользоваться бла́гами их родины, о том, что подожжет гостиницу и только из-за меня. Как было бы удобно, подумала я, мы подружимся, в отсутствие основного конкурента, можно открыть мини-отель в тридорого при моём будущем шикарном салоне Спа.

Святой Гавриил, который пришёл вечером, говорил: ты помнишь раннюю зиму, Маша? Помнишь, когда впервые за долгое время – на улице изморозь и благодаря ней чувствуется – близко, совсем близко зима…. И опять все залягут в спячки вместе со своими проблемами, душевными сбоями…  Подумать только, впереди то время, когда люди будут носиться в пёстрой сумятице по магазинам, вдыхать запах мандаринов, хвои, и улыбаться, потому что праздник рядом, потому что в этой суматохе – в этой массе лиц – мы уже не одни, мы – вместе. Как же, наверное, весело толкаться у прилавков, прицениваясь, подбирая каждому из своих друзей обязательно необыкновенный и специальный подарок.

А помнишь тот особый период полусумрака, когда включаются гирлянды, витрины и мы окунаемся в сказку. Блестящую сказку. В которой можно закрыть глаза на десяток Дедушек Морозов на одной улице, на свернувшегося бомжа под  наряженной пустыми бутылками ёлкой. Вообще на многое, потому что сердца наши требуют чудес.

В этот период не надо ничего себе доказывать, Маша. Можно просто отправиться на каток и опять оказаться «вместе», смеяться с абсолютно незнакомыми людьми, знакомиться, а через десять минут забывать друг друга.

Как же это прекрасно.

Можно отправиться на лыжах в парк, к друзьям петь под гитару на маленькой кухне, а можно, просто завернувшись в плед пить классический чай с молоком, смотреть сквозь узоры окон на падающие хлопья снега…

О чём думает снег, заглядывая в наши окна и встречаясь с нашими задумчивыми взглядами?

А этот ваш человеческий ритуал, именуемый украшением ёлки? В начале ставятся свечи-гирлянды, потом выбираются самые красивые шары – красные и синие, лучшие старые и новые игрушки, а под конец – всё припудривается «дождём», предусмотрительно закутанным с прошлого Нового года в газету. И, наконец, дело доходит до звезды. Или сосульки. Это ваша, Маша, главная ценность. И кто сказал, что зима – это только холод. Зима делает невероятное: разогревает наши сердца, которые тянутся друг к другу. Потому что зябко и тускло. И, может быть, если бы не существовало этого времени года, не ценились бы освященные чьим-то светом окна. Пусть искусственные. Но значимые…

Перелезая через окно, Святой Гавриил предупредил, что у него дела, дела, ему давно уже из города сваливать пора, но он будет помнить меня стопудово.

Я пришла в монастырь, в моём спа-отеле будет тайский массаж для релаксации, матушка смотрела-смотрела, да вдруг и говорит  – тебе бы сейчас помолиться. А я не умею, говорю, как вы думаете, спа-отель в соседнем ареале будет защищён от инфляции?

Матушка шепчет – ты успокойся, объясни и попроси. И проси за сегодня.

И я стала объяснять и просить.

Дело в том, что я слишком привыкла к боли. Я переболела всеми болезнями в детстве. Я привыкла к боли. Режь меня. Бей меня. Всё терплю. Как собака я. Хоть топи. Только своими руками чтобы топил. Нежно. Я люблю тебя. Да. Да. Да. И рыдая. В слезах. Здесь. Сейчас. Повторяю одно. Я люблю тебя. Милый. Родной. Самый лучший на свете. Повторяю тебе. Повторяю одно. Я люблю тебя. Я. Люблю. Тебя. Тебя одного. И рыдая. И заламывая руки. Здесь. Сейчас. В запястьях заламывая руки. Как крылья. Крылья. С надрывом. Красиво. Я красивая? Посмотри на меня. Не смотришь? Не красивая я? Не красивая я для тебя? Я люблю тебя. Не слышишь? Нет, всё равно слушай. Сквозь невзгоды. Сквозь вихри. Сквозь плазму. Я люблю тебя. Тебя одного. Я найду тебя. Я до тебя дойду. Ты ушёл. А почему ты ушёл? Ты опять с этой девкой? Я люблю тебя. Хоть топи. Только сам. Только нежно. Я люблю тебя. Я ж люблю тебя. Я люблю тебя. Почему ты ушёл? Почему? Как ты мог?  И за то, что ушёл, за то, что не любишь, вот возьму и не буду никого любить. Всё стерплю. Не люблю тебя. Так и знай. Всё стерплю. Не люблю тебя. Вот с сегодняшнего дня, клянусь, не люблю.

Матушка шепчет – молишься?

Да молюсь я, молюсь, отвечаю.

Матушка шепчет — ты попроси, объясни и проси за сегодня.

А сегодня я злая как собака. Так и тянет вцепиться кому-нибудь в глотку, и рвать. Бесит всё. Бесят  люди, бесят машины. Бесят шины машин, за которыми не угнаться, как не старайся, я не могу догнать. Бесит запах не той резины на шинах. Бесят сучки в магазинах, рядом с похотливыми кобелями. У этих сук воротники из наших собачьих шкурок. А запах мёртвый. Мёртвый. Бесит всё. И болит голова. Так и тянет погрызть мозговую кость. Я сегодня собака. Собака. Ты идёшь. Не пинай. Это я. Посмотри мне в глаза. Я пока ещё собака. Мне без разницы, кого в клочья порвать. Я хочу стать живой. Человеком. Я хочу стать опять человеком. Только вот. Вообщем, мне уже двадцать минут не отвечают – как?

Там за окошком кельи притаилось лето, трелью дивной заливался соловей. Я молилась, а потом размечталась, что если б её встретила, все волосы бы крашенные повыдёргивала ей.

Услышь меня, пожалуйста. Эй, ты. Где-то там. Высший свет. Я прошу, посмотри на меня. Я прошу, на часок, на полчасика вниз спустись. Приспустись. Для меня. Для меня улыбнись. Для меня для одной. Для меня. К чёрту всех. Мы одни. Я прошу, на минутку, я прошу, на секундочку для меня для одной приспустись. Яркий свет. Яркий свет залетает в окно. Так темно.

Матушка шепчет – молишься?

Я прошу. Я прошу. Я прошу.

Эй, ты там наверху. Я пришла. Я дошла. Здесь стою. Пред тобой. Высший свет.  Высший свет. Я боюсь. Я прошу, на секундочку, на мгновенье в окошке мелькни. Тебя нет. Почему?

Матушка шепчет – объясни и попроси за сегодня.

Я потом объясню. Я молюсь.

Высший свет, прости меня. Прости меня за то, что если бы могла, от той любви, которая переполняет тело, твоё бы сердце съела, сожрала. За то, что не отдам, не отпущу тебя. Я уничтожу, раздавлю тебя. И никому не дам тебя в обиду. Я уничтожу, раздавлю себя. Прости меня за то, что я так сильно ненавижу. За то, что так люблю, что ненавижу. Прости меня. Простишь меня?

А я простила. Простила. И даже её, эту мразь, простила. Я решила приехать и сказать им об этом. И вот, знаешь, приехала в этот малометражный город, сходила, положила им цветы на могилки. Сказала – здрасте, живите в миру, живите с миром, потому что я простила. Я простила. И пришла сказать вам об этом. Вообщем, живите в миру, пусть будет прахом мир, живите с миром. Теперь можно вздохнуть.

В церковной лавчонке читал книжку священник. В уголке развалялось тряпьё. Я топталась в дверях и, вдруг, мне стало стыдно перед священником Илларионом снимать с новой джинсы́ барахло.

Голоса:

— Копейка с пятёркой налеталися и втюрились друг в друга.

— А?

— Авария, говорю. Налетались, говорю. Стоим.

— Ой, налетались-налетались.

— Мне заезд большой надо будет делать. Фонарики у копейки всмятку.

— Да. И чё?

— Капчё.

— Пригодица.

— Дай воды напиться.

— Чё ты, надо, делай, чё стоять что ли. Сгодица.

— Дай воды напиться.

— Да пошла ты.

— Сама дура.

Ну, вообщем, в выходные на той неделе я ездила туда, в тот самый город просто так где-то там побыть. Так получилось. Я ездила. Ну и съездила. Ну и вообщем, нормально. И ни о чём не жалею. Вообще не жалею. Отдохнула что надо. Отоспалась даже. Там в центре, ну типа, в центре, гостиница есть – «Магнат». Такая, знаешь, местечковая роскошь. Между прочим, ставлю все четыре европейские звёздочки. Прилично очень. И вообщем, показывать не стыдно никому. И даже на фоне хрущовок почти круто. И все там, в этом городе, почему-то как-то счастливы. И вот сейчас, даже у себя дома. Я думаю об этом неделю. Почему они счастливы? Отчего?

Почему?

КОНЕЦ

Эта пьеса впервые была представлена в 2012 году на фестивале молодой драматургии “Любимовка” (в Театр.doc)