Городок Кодигоры в Италии.  Прорезающий его канал, забранный в полированный гранит, полноводен и широк. На воде то и дело    вспыхивают жемчужные россыпи, от коих расплываются круги – то плещет   в ленивой неге  рыба. Ловля  её запрещена, штраф за нарушение дикий: три-четыре зарплаты среднего итальянца. Об этом   директивно,  дегтярно   оповещают на желтушном фоне  надписи на немецком, французском и итальянском языках —  туристов в городке более всего из этих стран.

До концерта ансамбля «Классик-домры» в мэрии  более  трех часов .   Большая мамка и диктатор ансамбля Лариса Демченко разрешила  получасовую прогулку своим киндер- виртуозам.

Бредем вдоль канала. Через парапет свешиваются над водой   странные металлические шесты. С их концов уходит в воду капроновый шнур.  Шесты прикреплены к тротуару, над креплением   маслится чернотой  зубчатая лебедка. Сооружение разгадке не поддается, да и разгадывать лень: парная, вгоняющая в истому жара висит над городком.

Цветастая   выпуклость клумб бугрится над размягченным асфальтом вдоль парапета. Из клумб мощно прут в небо серо-войлочные стволы пальм.  В   узорчато-зеленом ленивом колыхании крон бордово маслятся гроздья  фиников. Время от времени перезрелые срываются вниз. Их бесшумно гасит   принимая в себя, зеленая щетка  газона.

Навстречу   нашей группе бредет фигура. Классификации поддается легко: бомж, безработный.  Вокруг него некий кокон  из никчемности , во всем мире  от таких  одинаково гнетущая эманация — этот  никому не нужен. Но любое чужое бытие полно парадоксами .

В опрятной, респектабельной пиццерии за тротуаром вдруг распахивается дверь. В ней появляется хозяин и  зазывно манит бомжа пальцем. Хозяин  цветет обещающей улыбочкой. Бомж, зафиксировав приглашение, застывает в  раздумье. Оно  явно не вписывается в  его состояние  полу-анабиоза.  Ему  давно ничего не нужно. Но,   прозондировав  свой организм, он фиксирует в себе, в прямой кишке,  некий резонанс с зазывом. Развернувшись,  бродяга бредет к пиццерии.

Спустя несколько минут  он выходит. В его руке сетчатый массивный куль. Затолкав сверток в карман, отверженный подходит к сооружению над парапетом. Наклонившись, начинает вертеть ручку лебедки у шеста.    Мокрый  шнур ползет из воды к ролику на конце  и наматывается на лебедку. Наконец, из текучей маслянистой  глади выворачивается с плеском и  зависает  мелкая  сеть, распяленная на прутках. Над водой качается, струит водяной хрусталь  рыболовный паук – вот она разгадка!

Бомж, придерживая ногой  ручку лебедки, выдергивает из кармана куль и бросает его в сеть: это, скорее всего,  прикормка. Паук  опускается в воду.

Бомж, ерзая задом, взбирается на  горячий парапет и, умостившись поудобнее, застывает в ожидании. Мы тоже ждем – происходящее  завораживает, выламываясь из  всякой логики:  зачем хозяину  лощеной пиццерии  прокисшая сущность бесполезника ?  Как совместить запрет на рыболовство в канале и десятки  рыболовных пауков вдоль набережной?  Наказуемо ли    столь демонстративное браконьерство  на виду у всех?

Спустя некоторое время  объект наблюдения  соскальзывает с парапета и резво крутит  ручку лебедки.  Паук выворачивается из воды и ходит ходуном: в нем, разбрызгивая серебряные блестки,  неистово бьются три  туготелых рыбины – килограмма по  два. Бомж подтягивает  сеть к себя и цепляет за жабры одну из рыбин. Паук с двумя остальными плюхается в воду.

Дальше стало еще  интереснее. Оттащив рыбу в пиццерию,  бродяга присаживается рядом с забегаловкой  на  узорчатую скамейку под тентом и закуривает. Спустя несколько минут ему выносят на подносе тарелку  жареной рыбы и ломти хлеба. Рядом ставят кувшин с  малиновым напитком.  Умяв рыбину и запив трапезу, бомж, отрыгивая, бредет к газону с  финиковой пальмой. Там он плюхается в тени  на спину и   вдруг  вальяжно и снисходительно подмигивает нам, наблюдателям. Работник  пиццерии,  унося объедки на подносе, с непостижимым, непонятнейшим почтением пуляет в бомжа несколько  масляно-теплых слов,  типа «Приятного отдыха, синьор!»

Поерзав спиной и умостившись в траве курчавым затылком,  бродяга  нашаривает рядом с собой в зелени  несколько фиников. Заталкивает их в рот.  На щетинистых щеках его размеренно и вяло вздуваются жевательные желваки. Сплюнув косточки, он  зашторивает веками  глаза, отгораживаясь от света. Теперь  отходящему ко сну глубоко по фигу  вся окружающая среда вкупе с  фантомами Микельанджело, Леонардо-да-Винчи, Вивальди, коими пропитано мироздание,  разверзшееся над  Италией. Абсолютно лишними были и мы на этом празднике  утробы.

… Вечером на концерте в мэрии городские сливки устроили  нашим вундеркиндам пятиминутные овации  после заключительного  «Полета шмеля» Римского-Корсакова. Музыкантов, раздавших автографы и интервью городской прессе с телевидением, ждали накрытые столы в банкетном зале. Мэр и жгуче-темпераментная мэрша в смоляных кудряшках говорили  восторженные речи. И даже вытерли скупую слезу (одну на двоих) от  запредельной  виртуозности  наших вундер-бэби.

Наконец, улучив минуту затишья, мы спросили у мэра про  бомжа, его  рыбную ловлю и про непостижимый фейерверк радушия, которым окатил  бродягу  хозяин пиццерии. Как  понимать его расходы на этот фейерверк в европейском   мире  тотального чистогана? Мэр был жутко удивлен: а у вас разве не так с бомжами?! Мы судорожно вздохнули и  застенчиво признались: у нас несколько иначе. Тогда мэр поделился  стратегией мэрии в вопросах обеспечения комфортом  безработных:

— Это ведь мой народ. А забота о нем —  прибыльна!

— То-есть?

— Мы раздаем   людям социального дна   жетоны —  на питание, стирку белья, ночлег и культобслуживание. Безработный, удовлетворяя одну из  своих потребностей, отдает  жетоны  владельцам   пиццерии, кафе, прачечной,  ночлежного дома, театра. В конце года хозяин  фирмы или предприятия  ссумирует расходы на обслуживание безработных  по накопленным жетонам. Допустим это три тысячи лир. Он предъявляет эти жетоны налоговой полиции и та  снижает сумму его налогов на шесть тысяч лир. В итоге в Кодигорах  нарастает  приручение  бомжей и безработных.

—  Потрясающе! —  Выплывали мы из гениальной простоты   Кодигорского бомжелюбия, – Ну а мэрии все это для чего — серьезная потеря в сборе налогов?

Мэр долго молчал с умудренной улыбкой. Наконец сформулировал и  мэрскую выгоду:

— Италию рвали в клочья Спартак, Гарибальди и Муссолини. Они    поджигали  нищету и протесты плебса.  В ХХI веке мы  надорвались  в  гонке за роскошью и захотели  покоя и мира.  Уверяю вас, покой  в стране, который гарантирует нам сытый и ублаженный  плебс, стоит части бюджета, потерянного в налогах.

… Россию  веками рвали в клочья и поджигали в ней бедноту  атаманы кудеяры, бакунины, савинковы, землячки-залкинд, троцкие, матросы железняки – несть им числа.

Но еще ни один губернатор, кроме Столыпина, ни один наш мэр не воспарили разумом до понимания государственной ценности ПОКОЯ и МИРА.  КОТОРЫЕ НУЖНО обеспечивать НЕ ТОЛЬКО ДЕНЬГАМИ, НО  и КРОВНОЙ ПРИЧАСТНОСТЬЮ К СВОЕМУ НАРОДУ, а главное – заботой о нем.