Я образовался из кучки мусора. Как произошло это метаморфоза, не очень понимаю. Раз! И будто небольшой вихрь закрутил кучку сора, выброшенного жителями окраин. Поднял его, вытягивая в ниточку, и получился я.

Я похож на маленького игрушечного человечка, что собирают для своих детей бедные родители из разного хлама. Самоделки с нарисованными глазами и веточками вместо рук.

Подобные мне опускаются из маленьких смерчей, когда ослабевает ветер, и идут ломанной мультяшной походкой на мусороперерабатывающий завод. Там наша мама. Куча. Она живая, шевелящаяся. Она даёт нам новую жизнь. Мы становимся вещами, нужными людям. Но в нас остаётся частичка души, вложенной вихрем, а затем и мамой.

Оглянитесь! Мы – живые!

– Отойди от него! – кричит молодая мама, привставая со скамейки.

– Он славный, – отвечает малыш, в котором пульсирует ещё живое детское любопытство и радость первооткрывателя жизни.

– Как тебя зовут? – спрашивает мальчуган человечка, составленного из мусора.

Тот задирает голову – коробочку из-под сока, прикрытую кепкой из консервной банки.

– Я частичка вечного мусора, что живёт рядом с вами.

Малыш улыбается и говорит:

– Я не о том. Как тебя зовут?

– Меня? – задумывается мусорное существо. – Не знаю.

– Я кому говорю? Сейчас же отойди от этой гадости! – вновь раздаётся требовательный голос матери. Но сейчас она даже не встаёт, в руках у неё интересная книга.

– Сейчас, – говорит малыш человечку. – Я сгоняю быстренько к маме и приду. Подожди немного. – Мальчуган срывается с места.

– Мама! Мама! Дай мне фломастеры, – наваливается он на книгу, раскрытую на коленях у родительницы. Светит солнце.

Женщина улыбается и гладит его по голове:

– Ну вот. Это – другое дело. – И начинает копаться в сумке и достаёт пачку разноцветных фломастеров и блокнот, которые таскает постоянно, потому что её маленькая гордость, её малыш, обещает стать живописцем. Великим! Мама в это верит истово. И отдав принадлежности для рисования, успокаивается мыслью, что ребёнок будет занят некоторое время художественным творчеством и не будет копаться в этом противном соре. Малыш бежит назад, к новому другу.

– Поворачивайся! – командует юное дарование и берёт человечка в руку, другой начинает рисовать ему глаз, который получается огромным, оранжевым с ресницами, разбегающимися в стороны, как лучи солнца. Второй он рисует уже изумрудно-зелёным.

Человечек выворачивается, крутится и смеётся:

– Щекотно! – Но вдруг замирает, моргает только что приобретёнными глазищами и в удивлении сообщает, что так даже лучше видно. – Крутит головой во все стороны. – Всё ярче. Чётче.

Малыш с энтузиазмом пририсовывает ему синий продолговатый нос. И вдруг предмет его творчества чихает по-настоящему и морщится:

– Ой, чем это разит? – и понимает с горечью, – мною!!! Зачем ты только его пририсовал. Не представлял, что так пахну.

– Сейчас! – вскрикивает малыш и устремляется снова к маме. Та уже полностью увлечена слезливым сюжетом.

– Мам! Дай мне духи! – дёргает сорванец свою симпатичную читательницу. Та достаёт изящный флакон и автоматически протягивает, не задумываясь. Как же! Главный герой вот-вот признается в любви прекрасной незнакомке княжеского рода.

– А у тебя ничего похуже нет? – спрашивает смущённо мальчик, зная как мама любит именно этот запах и буквально трясётся над каждой нежной каплей. Они что-то там напоминают ей неуловимое из далёкой юности.

– Не мешай, – машет мама рукой, прикрывая первую наворачивающуюся слезу, что начала уже с дрожью сверкать у неё в правом глазу. Она погружалась в литературную любовь всё больше и больше. – Иди поиграй.

– Как знаешь, – пожимает малыш плечами и бежит назад. Где брызгает на своего нового товарища облаком французских ароматов. Тот замирает в тревожном ожидании и вдруг расслабляется и радостно смеётся:

– Как же я пахну! Что за благоухание!

Мальчик с нескрываемой гордостью сообщает парфюмерную марку и начинает красным выводить рот своему другу, потом по бокам коробки изображает уши, бормоча, что мало кто уделяет должное внимание органам слуха, особенно среднему уху. Он слышал о нём, знает, что его надо особенно тщательно беречь и потому рисует его на затылке, посередине. Оно похоже на обычное, но лежит на боку и выгнуто вниз.

Существо расплывается в счастливой улыбке:

– Как классно! – и всматривается с большим интересом в малыша. – Ты что? Бог?

– Мама утверждает, что бога нет, и надо надеяться только на себя.

Человечек задумывается и произносит тихо:

– Какая она у тебя умная. – И будто что-то вспомнив, извиняется. – Мне надо идти.

– Почему?

– Меня ждут.

Она была королевой помойки. Вернее, заставляла других верить в это. А это, на самом деле, очень и очень большое искусство принуждать других верить в свои выдумки, свои фантазии.

А ведь она была всего лишь большой куклой, вышедшей из моды уже лет двадцать назад. Её выкинули при переезде или просто оставили за ненадобностью. Хотя, наверное, в своё время её любила какая-нибудь большеглазая девочка. Но всё с возрастом закончилось, а кукла вот выжила и даже приспособилась к новым условиям жизни.

За стенкой помойки у неё был небольшой игрушечный диванчик. Куча гламурных журналов, в которых были изображены смешные худышки.

– Барби! Сплошные Барби! Мама как следует крикнуть не могут, а туда же! В королевны!

__________________________________

Павел Алексеев (Точка)