У любого поэта есть истоки – то, от чего он идёт в жизни и в поэзии, что его питает, поит, наполняет. У Г.М. Суздалева это русское село, когда-то богатое, живущее полнокровной жизнью – крестьянским трудом, напряжёнными буднями и песенными праздниками; это мир с пятистенками, табунами «в серебряной пыли», подводами с сеном, курлыканьем журавлей, соловьями, отмеченный той классической сельской поэтикой, испокон веков врачующей русскую душу. Но самое главное – с «материнской добротой» и «голосом юного отца». И пусть впоследствии всё это он «променял на городской размах», чувство сыновней любви к отчему дому и преемственности всего лучшего живёт в его душе. Эти настроения отразились в стихотворениях «Преемственность», «Отцу», «Для него никогда не настанет рассвет…», «Видение», «Не хранила свои фотографии мать…», «Маме» и др.

Эти истоки – его малая и большая родина, его Отечество, его «священная», «ясноокая», «пречистая», «непобедимая река» Непрядва. Чувство родины многогранно отражено в стихотворениях «Отечество», «Травы, травы – медленные гусли…», «Поле», «Над Владимиром дождь…», «Волшебно догорают купола…», «Доля», «Вечный огонь», «Дед». И чувство это действительно многогранно: с одной стороны, поэт чувствует себя Иваном, «почти не помнящим родства», ведь он, как и многие другие, не помнит всех своих родичей; с другой стороны, он ощущает себя обманутым «посулами красного беса», имея в виду советскую эпоху, начавшуюся с кровавого 1917 года; с третьей стороны, он видит, как «трава забвенья набирает силу» до такой степени, что в XX веке теряются могилы родных и близких людей.

Примечательно то, что преемственность касается не только продолжения добрых обычаев дедов и отцов, высоких нравов и героического опыта своих предков, но и самой судьбы, что выражено у поэта словом «доля» в стихотворении с одноименным названием, и это по-настоящему страшно, поскольку доля эта, касающаяся жизни нескольких поколений, прошлого, настоящего и будущего, далеко не безоблачная, радостная и счастливая. Напротив, она несчастная, бедственная, трагическая. Как родители умерли («в вечность ушли»), «стяжая мытарства», так и он сам чувствует себя мытарем: «Я мытарь двадцатого века». Но беда даже не в этом, а в том, что преемственность беды, мучений и страданий на Руси продолжается – «И мытари дети мои» [2, с. 23].

В стихотворении «Трава забвенья» эта тема звучит ещё более выразительно и даже пронзительно. Герой стихотворения не может найти могилу своего отца: «У солнечной деревни на краю… // Я не нашёл отцовскую могилу…» [2, с. 25].

Как случилось, что человечество в пустых разговорах о гуманизме и человеколюбии забыло о человеке?! Как случилось, что в XX и XXI веке теряются и зарастают «травой забвенья» могилы родных людей? И зарастают они не из-за невнимания к ним со стороны близких людей, а из-за нелепой, чудовищной игры политиков, нескончаемых споров, жесточайших войн за землю и богатства, их неуёмной жадности, от которой страдают все нормальные люди, не могущие отыскать разбросанные по всему свету родные могилы.

Следует сказать, что автору этих строк очень близка эта тема, поскольку судьба распорядилась так, что нашей малой родиной нашей является не русская столица, не провинциальный центр, не заветный уголок российской земли, а город Небит-Даг, называемый ныне Балканабадом, что находится на западе Туркмении, где остались могилы родных людей и на которых до сих пор не удалось побывать. Эти политиканы (не политики) не понимают, что история не просто забудет их имена и даже не вычеркнет, – она их сотрёт. Но пока… в русских селах зарастают местные кладбища и забываются тысячи, миллионы судеб человеческих, «творцов истории самой». В этой связи вспоминаются простые слова одной из русских женщин, сказанные после смерти её мужа: «Как и не жил», но от этих слов становится почему-то страшно. Неужели жизнь человека настольно мала и ничтожна, что его уход из неё никем не воспринимается и не переживается, кроме самых близких людей? Неужели он совсем ничего не значит для Вселенной, которая его для чего-то породила?

И вот сейчас, именно в эту минуту, где-то в дали немилосердной, за тысячи вёрст от русской земли каракумский песок засыпает русские холмики, рядом с которыми равнодушно горбится шелковистый саксаул, да шныряют юркие змеи, прячась под прохладные камни. Горестно, горько, трагично звучат заключительные строки стихотворения Геннадия Суздалева: «Мы ищем неизвестные могилы – // Известные не можем отыскать» [2, с. 25].

Гражданская лирика поэта взывает к памяти о предках, об их «доблести, о подвигах, о славе» (А.А. Блок), о братьях и сёстрах, о днях, «объятых войной», о «крутых дорогах», «распятой земле», так появляется на его страницах тема войны и военного детства, где были «хлеб из лебеды» и нехитрые радости («Вечный огонь», «Ранение», «Триптих», «Под синим колоколом неба…» и др.). Вечный огонь напоминает поэту о той войне, он видится ему то «дальним отпрыском костра», то «светом упавшей звезды», то «светом огня на челе» своих сверстников. Кто-то пал на той войне, а кто-то чудом вышел из её пекла живым и невредимым, но со «смертельно» раненой душой, когда «сила воли уступала злу, и смешивалась водка со слезою…» [2, с. 34]. Подобная история рассказана в стихотворении «Ранение». Многие фронтовики, пережившие ужасы Великой Отечественной войны, навсегда оказались буквально искалеченными воспоминаниями о ней, которая жгла их память, не давала покоя по ночам и часто «заливалась» водкой. Жить с этими воспоминаниями было тяжело, почти невыносимо, ведь война – это не отвлечённые, похожие на экранные выстрелы, бутафорские хлопки и разрывы снарядов, это концентрация смерти, денно и нощно глядящая в глаза каждому солдату. И они, выжившие и даже как будто «невредимые», всё равно оказывались её жертвами.

По словам поэта, «двадцатый век шатала великая война», но и двадцать первый оказался не безоблачно радостным для русского человека, ему выпали новые испытания.

Гражданскую лирику Геннадия Суздалева можно охарактеризовать одним словом – откровенность или исповедальность. В ней нет ни грана лжи, натяжки, позы, проходного когда-то бодрого пафоса соцреализма, это относится как к стихам, написанным недавно, так и к созданным в период торжества социалистического реализма в истории русской литературы. Искренность сквозит в его строках, потому он всей душой не выносит кривду, лукавство, «суету, кичливость, суесловие и чванство». Он чувствует себя «солью и потом» и «плотью» родной земли – и потому «красивость современного мещанства» для него неприемлема. Его органика связана с Русью и всем русским миром: со «спелыми хлебами», голубым небом и незабудками, которые видятся ему не цветами, а «душами павших». И потому, обращаясь к завтрашнему дню, его людям, он просит их помнить об этом, ведь «бессмертна только память»: «Ей внемли, оберегая пращуров заветы…» [2, с. 40].

Продолжая тему истоков, отметим, что деревня и город в творчестве Г.М. Суздалева не противостоят и не борются друг с другом, они друг друга дополняют и прекрасно соседствуют. Хотя приметы сельской старины в городском пейзаже с «каркасами новостроек», безусловно, смотрятся «музейно», как, например, тройка на празднике проводов зимы («Проводы русской зимы»).

В одном из стихотворений (как мы понимаем, автобиографических) его герой приезжает из города в село Целинное, где до этого прожил многие годы, он идёт по улицам, радостно оглядывая дома «до пяти твоих этажей», знакомую площадь, где полощется флаг, снуют машины и всё «молодо», и задаётся вопросом: «А где же лошади, // Что нас вывезли на большак?» [2, с. 46]. Всё ему кажется свежим и волнующим в нынешнем селе, но при этом он понимает, что приехал он сюда из города, «Из огромного, без которого // Мне бы в жизни не повезло» [2, с. 47]. Его деревня и город – друзья, две половинки одного целого. Он благодарен деревне, «где каждый знает, кто он есть», и благодарен городу, который помог ему добиться в жизни успехов и признания, выпустить книги стихов, состояться как поэту.

Но, пожалуй, одно из самых тёплых и трепетных стихотворений о деревне «В деревне», характер которого создаётся благодаря таким простым и традиционным образам, как рубленая изба, кот у изголовья, домовой, что ходит «на мягких лапах», петухи, что будят всех по утрам. Может быть, именно поэтому герой постигает как истину, что возможно, только здесь и живёт Правда. А теплота и душевность возникают словно сами собой:

Я позабуду о цитатах

И позабуду о себе

В его бревенчатых палатах,

Где домовой

На мягких лапах

Тихонько ходит по избе.

А дед разбудит с петухами:

– Не пролежи, сынок, кровать!

Вставай. Не будешь сыт стихами.

Давай потрудимся руками –

Пойдём лаптями щи хлебать [2, с. 48].

Видимо, так может написать только русский человек, исконно, кровно, генно связанный с русской землёй, и в этом выражении «лаптями щи хлебать» – не утрированный квасной патриотизм, о котором писал В.Г. Белинский, а сдержанная и добрая самоирония, говорящая о самодостаточности человека, а то и приправленная гордостью за великую и гениальную простоту русского Отечества.

Безусловно, поэт, как и многие родившиеся в селе, на каком-то интуитивно-подсознательном уровне чувствует свою вину перед покинутым кровом, иногда Г.М. Суздалев называет таких людей «предавшими землю». Но сложности жизни, порой, бывают таковы, что винить людей в коллизиях и перипетиях судьбы не всегда правильно и корректно, и не всегда обстоятельства зависят от самого человека. Но и сам поэт верит, что деревенская жизнь, когда-то полнокровная и созидательная, вновь возродится и наладится. В стихотворении «Старая школа» он высказывает свою заветную мысль: «Деревня строится // И верит, // Что звёздный час ее // Придет. // Вернутся люди, // Птицы, // Звери… // Гармонь, как прежде, // Запоёт» [2, с. 55].

Отчий дом всегда давал ему силы, примечательно, что именно здесь, «в родном родительском дому», к нему приходит вдохновенье («Минута вдохновения»), и сколько бы ни колесил герой по свету, только под крышей родного дома он находит покой: «Но вряд ли где-нибудь найдется // Роднее дома место на Руси» («Я поклонился Богу и порогу…»). И когда на душе смута, ему является именно образ матери («Надеялся на успех…»). И когда «слова, как шелуха» путают жизнь и сознание, затемняя суть, ему снова вспоминается мать, «Чтобы мучительно молчать // И дров не наломать» («Слова, слова…»).

Есть у Г.М. Суздалева стихотворение «Эмигранты», в котором гражданская позиция поэта выражена предельно ясно: «Лишь родная земля // Для родных плодотворна! // Умирая, трава // Припадает к земле. // За неё, как за мать, // Крепко держатся корни, // Чтобы жизнь не погасла // До срока в стволе» [2, с. 115–116]. В данном случае гражданская лирика тесно переплетается с лирикой пейзажной, объединяясь в некий сплав, где трудно отделить одно от другого.

Иногда его гражданский голос возвышается до грозных интонаций и появления в голосе жёсткости, а порою его гордое и горькое чувство любви к Отчизне становится очистительно высоким, как, например, в стихотворении «Одиссея моя получилась смешной…», ведь его герой понимает, что не смог уберечь родную землю, «на которой рождаются сказки». Мысленным взором обращаясь к своему детству и всему пройденному пути, он понимает, что, к счастью, избежал многих бед («И от волка ушёл, // И Ягу миновал…»), да вот только «Кощея пока не ославил», не пропел ему дифирамбов, как это, по его мнению, сделали многие льстивые угодники. Образ Кощея для поэта ассоциируется с неким почти вселенским злом, воплощённым тотальным злодеем, лукаво клянущемся «в любви к православному люду», противостоять которому очень трудно, ведь силы его неимоверно велики.

Ломка эпохи, перемена, а вернее, крушение общественного строя, повлекшие за собой и ломку сознания, и смену парадигмы ценностей, тяжело переживались многими поэтами и писателями, в итоге так до конца и не принятых ими. Прежний общественный строй со всеми его недостатками тем не менее ориентировал людей на идеалы бескорыстия, человеколюбия и великодушия, новому же строю с самого начала был характерен рыночный коммерческий дух, прагматизм и рациональность, и люди, выросшие и воспитанные в иных условиях, оказались не готовы к подобным изменениям и принятию их. Многие поэты и писатели восприняли развал Советского Союза как личную трагедию, связанную отчасти с потерей смысла того, что было достигнуто ранее, в их числе оказались Николай Тряпкин, Владимир Солоухин, Валентин Распутин, Валентин Сорокин и многие другие.

Пытаясь противостоять этому символическому образу Кощея, поэт Геннадий Суздалев взывает к родной земле: «О родная земля! // Дай мне силу твою, // Дай мне волю твою // И отраду, // И удаль: // Не скудельною песней // Тебя воспою, // А былиной твоей // Перехожею буду» [2, с. 122]. Кстати сказать, Владимир Солоухин когда-то говорил, что у слабого нет другого оружия, кроме взывания к совести. Но мы никак не можем назвать лирический образ поэта в этом стихотворении слабым, в данном случае это, скорее, связано с традицией русского фольклора и литературы одушевлять природу, видеть в ней защитницу и помощницу. Это буквально отголосок традиции сочувствования природы человеку, их взаимопонимания и жизни в ладу, гармонии и согласии.

Вспомним, что на долю поэтов Серебряного века выпала та же смена эпох, пережить и принять которую не смогли многие: кто умер, не выдержав испытаний; кто погиб в Гулаге; кто эмигрировал, не желая видеть разорение страны; кто покончил жизнь самоубийством. И лишь немногие устояли, будучи верны своим жизненным принципам, но «их мало, с опытной душой» (С.А. Есенин).

На долю поэтов XX века выпало не менее тяжёлое испытание, ведь произошла новая смена эпох, требующая от каждого понимания, мужества, терпения, мудрости и крепости духа. Геннадию Суздалеву этой крепости не занимать, ему хорошо ведомы «российские тщета и прямота», и потому «распродажа с молотка родного слова» – не для него. Его душа не только противится всякой лжи, но он даже убеждён в том, что несмотря ни на какие трудности, «всё образуется» (Л.Н. Толстой), но говорит он словами, созвучными своему времени, противоречивому XXI веку: «Кончится ядерный век. // Жизнь не может // Себя истребить. // Заплутавший в себе // Человек, // Научись // И прощать, и любить» [2, с. 137]. Но это не попытка самообмана, не позиция страуса, это – зрелая вера в разум и душу человека.

«Заплутавший в себе человек», по мнению Геннадия Суздалева, не безнадежен, хотя он прекрасно видит, что жизнь претерпевает большие изменения, ведущие далеко не к лучшему, ведь «Реки усохли и лес поредел… // Рушатся звенья. // Жизнь продолжается… // Где ты, предел, // Долготерпенья?» [2, с. 179].

 Возможно, эта вера побуждает его не только не сдаваться самому, но и обратиться к потомкам с пылкой и ответственной речью:

Сын или внук,

Или правнук –

Крепись!

Бьётся твой пращур.

Мы остановим

Скольжение вниз,

Разум обрящем [2, с. 179–180].

Зададимся вопросом: есть ли у поэта на это основания? Думаем, что есть, ведь сама Земля «из глубин подает» свой голос, вставая на защиту истины. И вечно живое русское слово – подмога ей.

Кредо поэта ярко выражено в его гражданской лирике, патриотических стихах о малой и большой Родине, отчем доме, русских людях, наконец, родной природе. Его личные мировоззренческие установки крепки и основаны на твёрдой убеждённости и вере в Россию, её светоносности и открытости миру. Вспомним, кстати, что когда-то Николай Тряпкин назвал Россию «свечой Земли», призванной светить миру. «В стихотворении 1993 «Мать» он проводит такую параллель между судьбой Руси и… святой участью Богородицы. Вот, например, строки о Богоматери:

Никто не знал, что у того Подножия,

В грязи, в пыли,

Склонилась Мать, родительница Божия,

Свеча земли [3, с. 409].

И вот строки о святой Руси:

Промчались дни, прошли тысячелетия

В грязи, в пыли…

О Русь моя! Нетленное соцветие,

Свеча земли! [3, с. 409].

И Божья Мать и Русь названы Н.И. Тряпкиным одинаково – Свеча Земли, только для них поэт нашёл такую удивительную по содержанию и силе звучания метафору, поэт усматривал схожесть их участей, тяжесть пережитого страдания и одновременно – свет, исходящий от них миру. Поэт уподобляет Русь Божьей Матери, на долю которой выпало вселенское горе… Но вечный свет души Богородицы светит добрым людям, разрывая любую тьму – зависти, косности, невежества, злобы. Так и Русь светит всему миру, показывая пример гармонии двух начал – высокой духовности и земной щедрости» [1, с. 25].

Но именно этот великий русский поэт был в числе старших друзей и наставников Геннадия Суздалева, их роднит «почвенный» характер лирики, похожий взгляд на различные явления и, вероятно, состояние души, которая способна не только любить и быть жертвенной, но и может побеждать в любых условиях.

Жизненное кредо Г.М. Суздалева выражено в таких стихотворениях, как «Правду-матку любил…», «Когда холодели думы…», «Хата с краю», «Именинник», «Суть», «Забыв о том, что знала мать…» и др., где поэт неоднозначно высказывает свои основные нравственно-этические принципы – неравнодушие, правдивость, совестливость и, если можно так сказать, активное вмешательство в жизнь, для него «нейтралитет – позиция слепых, // Двуликих и безликих // И безбожных» [2, с. 73].

В стихотворении «Забыв о том, что знала мать…» жизненные принципы поэта также выражены однозначно: это вновь правдолюбие и неприятие лжи. Общение его героя с неким «баловнем судьбы», отмеченным чинами, наградами и томами книг, но не талантом, приводит его к пониманию, что именно такие, заложившие душу, проживают «в лепоте на незаконной высоте», те же, что остались верны понятиям добра и чести, часто оказываются не у дел, без денег, книг и славы; их жизнь не то что лишена внешнего блеска, но часто в ней нет даже необходимого. Вот и герой стихотворения возвращается «в свой приют, где воду даром выдают» и ничего не может понять в этой житейской и околотворческой круговерти.

Он действительно не способен понять это, потому что в его представлениях о правде жизни двуличие и продажность немыслимы и «заложить душу» для него невозможно. Он живёт, согласно русской пословице, что жизнь дана на добрые дела, и пусть, согласно другой пословице, злой не верит, что есть добрые люди. Но в его системе координат «заветы пращуров» оказываются не просто сильнее, они ему как путеводные звёзды в его лирических просторах.

Литература.

1. Рыжкова-Гришина Л.В. Свеча Земли. Творческий путь Николая Ивановича Тряпкина: монография. – Рязань: Скрижали; РИБиУ, 2012. – 294 с.

2. Суздалев Г.М. Феникс: Стихотворения, поэмы, переводы, песни. – Смоленск: Смоленская городская типография, 2012. – 246 с.

3. Тряпкин Н.И. Горящий Водолей / сост., вступ. ст. С.С. Куняева. – М.: Молодая гвардия, 2003. – 493 с.

Любовь Рыжкова-Гришина