Летом 1972 года мы, студенты Луганского машиностроительного института, проходили практику на Коломенском заводе и, естественно, все выходные проводили в Москве. В один из приездов наше внимание привлекла афиша «Вечер творчества для студентов МАДИ». Билеты на него (доступные для студенческого кошелька) предлагались в театральной кассе, на электричку после его окончания мы успевали, и вот… «театр уж полон, ложи блещут». Это был, действительно, интересный вечер, но в памяти сегодня остались только двое из выступавших на нём. Это Елизавета Ауэрбах, читавшая весёлые детские рассказы и молодой красавец-поэт Владимир Костров, буквально очаровавший аудиторию и своим обаянием, и мелодичностью стихов, в которых не было привычно-показного комсомольского задора и фальшивых заклинаний-признаний в любви к светлым идеалам. Была просто любовь и завораживающая музыка поэтической речи. Это и запомнилось.

Я благодарен судьбе за то, что спустя почти сорок лет, на фестивале «Славянские традиции», она подарила мне ещё одну встречу и возможность общения с Владимиром Андреевичем, профессором Литературного института, лауреатом Государственной премии России, литературных премий имени А.Т. Твардовского и Ф.И. Тютчева, других наград. И он снова очаровал своей мудрой добротой, отзывчивостью и абсолютным отсутствием чванства и высокомерия, иногда свойственными «звёздам», в том числе и поэтическим. И ещё поразительным соответствием личности поэта его творчеству.

ХИМИЧЕСКАЯ ФОРМУЛА СТИХА…

«Что-то физики в почете. Что-то лирики в загоне. Дело не в сухом расчете, дело в мировом законе». К Владимиру Кострову эта известная формула 60-х годов прошлого столетия относится лишь косвенно, поскольку был он в то время не физиком, а высококвалифицированным химиком, автором нескольких изобретений, ценность которых подтвердилась спустя пару десятилетий. Но и как лирик не был в загоне, ибо стихи его пришлись по душе и читателям, и критикам.

В.К.: Я тогда после химфака МГУ, где учился у академиков Несмеянова, Юрьева, у целого ряда выдающихся ученых, работал на заводе в Сергиевом Посаде (Загорске), занимался исследованиями и синтезом поляризационных пленок, чувствовал перспективу и не ошибся: сейчас без этого не было бы плоских экранов телевизоров, жидкокристаллических приборов. Но в то время такие опыты оказались не востребованы, и я предпочел стихи, которые любил с детства. Я родился в глухой, совершенно затерянной деревне в Костромской области – в болотах, мхах, реках… С пяти лет читал, играл в шахматы – старался развиваться. Там окончил сельскую школу, куда бегать приходилось 3,5 километра. В снег, в дождь, но для нас это не было какой-то бедой или неудобством. Мы считали, что так и должно быть. Как ни странно, современной литературы у нас не было вовсе. Была классика, оставшаяся ещё с царских времён, да и потом, спасибо Советской власти, печатавшаяся в большом количестве. Уже к 12 годам хорошо знал Пушкина, Некрасова, Тютчева, Лермонтова. Чуть позднее – Блока. А первое стихотворение сочинил в четвертом классе. Товарищам и учителю оно понравилось. Позже, в университете почти все стремились к стихотворному выражению своих чувств и мыслей. Я стал участником литобъединения, которое вел Николай Константинович Старшинов. Он показал мои стихи в журнале «Юность», где и состоялась в 1958 году первая моя публикация.

А потом в «Новом мире» появилась статья Ярослава Васильевича Смелякова, где писалось, что из меня получится, ну так скажем, приличный стихотворец… В 1961 году мне предложили вступить в Союз писателей, хотя для приема полагалось иметь две книги, а у меня — ни одной.

Тогда же вышел сборник «Общежитие», где мы вчетвером с Владимиром Павлиновым, Дмитрием Сухаревым, Олегом Дмитриевым напечатали большие подборки, стали появляться и другие публикации, книги…

Интересно, что все авторы этого сборника стали известными поэтами, а Дмитрий Сухарев – и большим учёным-химиком, успешно сочетая науку, поэзию и авторскую песню. Вообще, как считает Владимир Андреевич, наука и поэзия не противостоят друг другу, а во многом это даже одно и то же. По его словам, чтобы чего-то достичь в науке, необходимо создать сначала образ того, что вы хотите понять, создать метафору.

И насколько она окажется точна, тем вернее будет ответ, который получите из опыта. Атомная бомба возникла из идеи планетарного ядра атома. Нашлась тогда очень точная метафора, передающая суть процесса. В мире всё пронизано звуком и ритмом. Поэзия присутствует в любом виде творчества — и в чертеже конструктора, и в архитектуре, и на эстраде… И именно поэзия, по мнению Кострова, в самой большей мере отражает процесс мировой несвободы. Не зря Гегель определял ее как высшее искусство духа… Взаимоотношения поэзии и науки в какой-то мере отражены и в либретто к рок-опере «Джордано Бруно» Лоры Квинт, которое Владимир Андреевич написал в начале 80-х специально для Валерия Леонтьева.

ЗДРАВСТВУЙ, МИР, ЗДРАВСТВУЙ, ДРУГ, ЗДРАВСТВУЙ ПЕСЕН ЩЕДРЫЙ КРУГ!

В этом щедром круге более двухсот песен на стихи Владимира Кострова, написанных такими композиторами как Александра Пахмутова, Раймонд Паулс, Вано Мурадели, Лора Квинт… Один из дисков серии «Легенды фирмы «Мелодия» посвящён как раз песням на стихи Кострова. Интересно, что на некоторые его стихи существует по 20 вариантов музыки, написанной разными авторами из разных городов. Причём, пишутся песни разных жанров – от авторских до классических и народных, исполняемых известными хоровыми коллективами. Истинные стихи – музыкальны. Это Владимир Андреевич своим творчеством подтверждает полностью.

В.К.: Вообще, нашему миру не хватает музыки и поэзии. Поэзия – это знак качества на любом виде искусств, на музыке, на архитектуре, на геометрии. На всем. Всегда есть эта вечная нить Ариадны, которая проходит через тысячелетия и связывает с красотой мира. А с оперой «Джордано Бруно» была такая история. На мой взгляд, это лучшая работа Валерия Леонтьева, который проявил себя в ней не только как замечательный певец, но и драматический артист. Более тридцати представлений прошло на сцене Центрального концертного зала «Россия». Но финансово опера, в которой заняты много артистов, работников сцены – менее выгодна, чем сольные выступления. Сегодня её в репертуаре нет. Но был момент, когда её собирались ставить на одной из лучших сцен Бродвея. Предварительные договорённости, по крайней мере, были достигнуты. Но по одному пункту требования американцев оказались невыполнимыми и несправедливыми. Они настаивали, чтобы главную партию исполнял не Леонтьев (для которого она и была написана, да и продюсером спектакля был именно он), а американский певец. Так на Бродвее «Джордано Бруно» и не прозвучал. Сочувствую американцам.

А первую песню мы сочинили с композитором Вано Мурадели. Пел ее хор Александрова. Однажды ее повторяли по радио, я слушаю и думаю: «Боже мой, кто же так плохо написал?» — как-то пафосно, неоригинально. Сейчас преимущественно пишу стихи к песням для фильмов. «Прощальное эхо», «Юнкера», «Белый ковчег» — в этих сериалах звучат песни, написанные талантливым артистом и композитором Николаем Романовым. Я не знаю, почему одни тексты становятся песнями, а другие — нет. Когда впервые пришел в общежитие Литинститута, то познакомился с Новеллой Матвеевой. Потом долго ходил и напевал свои стихи. Я люблю подсказывать исполнителям мотивчики. Однажды в «Литературной газете» обмолвился, что написать «хит» очень просто. Мне тогда позвонили из Министерства культуры и сказали: «Не можете ли подтвердить это на практике?» Меня охватил спортивный азарт. И через какое-то время песенка «Куба далеко, Куба рядом…» стала, что называется, всенародно известна.

 А с телеэкранов Мирдза Зивере и Имант Вандзович призывали танцевать под ритмичную песенку «Думай, думай, думай…», где я сознательно изменил ударение в некоторых словах, учитывая латышский акцент исполнителей.

 К Играм Доброй воли в 1986 году мы с Лорой Квинт написали песню «Здравствуй, мир», которая к удивлению организаторов стала главным лейтмотивом соревнований. Я и сегодня часто слышу песни на свои стихи, правда, без упоминания автора. Сейчас почему-то так принято. Наверное, это отражает отношение к поэзии в целом.

«НЕТ, ЛИТЕРАТУРА У НАС КОЕ-КАКАЯ ЕСТЬ»

Поэзия переживает нынче достаточно странный период. Число пишущих растёт, а число читающих падает. Причём, сочинять рифмованные строки люди начинают зачастую в зрелом возрасте, к примеру, выйдя на пенсию, и уровень их начитанности ограничивается при этом несколькими строчками Пушкина, Лермонтова и Маяковского из школьной программы. Подобная поэтическая дремучесть проявляется в искреннем убеждении, что всё написанное этими, условно говоря, молодыми авторами – гениально. Их произведениями заполнены интернет-сайты, их книжки (благо, сегодня издаться – проще простого) – в магазинах, они их щедро дарят библиотекам и школам, не способствуя тем самым росту любви к истинной поэзии. Конечно, рядом живут и пишут талантливые авторы. Но не зря сказано «всенародно известными стать не дано современным поэтам…»

В.К.: Вы правы, число пишущих, как ни странно, растёт. И это не так уж плохо. Это в традициях наших стран, для которых во все времена вначале было слово, и разные уголки которых связывает, прежде всего, речь, а не железная дорога. Думаю, время всё расставит по местам. Творчество талантливых поэтов нужно пропагандировать, и в этом должна проявляться роль государства. Самое мощное средство пропаганды сегодня – телевидение. Но там, практически, нет даже небольших поэтических программ. Они – «не формат». Почему? Кто так решил? Почему навязывается информация о том, что красиво или некрасиво, хорошо или плохо? Лучший способ отличить хорошее от плохого – познакомиться с классикой, потому что она не прошлое, она – совершенство. Удивительно, что в центре внимания общества песенки с совершенно дикими текстами, а песни с поэтическим содержанием с огромным трудом пробиваются на экран. Да и в большинстве тиражных газет исчезли поэтические подборки. Ну, а то, что книги выходят маленькими тиражами, так ведь и Блока тоже не выпускали тиражом больше тысячи экземпляров, но все его знали в стране. Как знали и Есенина, который вообще был запрещенным. Думаю, и сейчас поэзия победит, ибо в ней голос и душа народа. Всегда, в любой стране процентов десять-пятнадцать населения — идеалисты. Бестужев говорил в свое время Пушкину, что «критика у нас есть, а литературы нет». На что Пушкин отвечал: «Если нет литературы, то критика не нужна». А потом добавил: «Нет, литература у нас кое-какая есть». Вот таким скромным человеком был наш Александр Сергеевич, воистину сделавший свой век «золотым». А потом был «серебряный век»… Хороших, сильных поэтов и сегодня много (Вы знаете это не хуже меня). Просто они востребованы очень узким кругом читателей. Глеб Горбовский, Татьяна Сырнева, Инна Кабыш, Александр Кушнер, Олег Чухонцев, Мария Аввакумова, Геннадий Красников, Лариса Миллер, Юнна Мориц, Евгений Евтушенко… Можно перечислять имена достаточно долго. Из тех, кто недавно ушёл – безусловно, большой поэт Юрий Кузнецов, Александр Межиров, Николай Тряпкин, Арсений Тарковский…

С другой стороны, в творчестве некоторых современных сочинителей меня настораживает полная оторванность от жизни, псевдометафоричность, высокомерная замкнутость в самих себе. Другая крайность — люди, которые строят творчество, как частный бизнес. Они словно торгуют товаром по свободным рыночным законам. Я понимаю: это их право. Но мне грустно. Похабщины хватает и вне поэзии. Настоящие поэты всегда стремились не выделиться, а, наоборот, раствориться в народе, стать частью народной жизни. И остаться в ней. Шекспир, Пушкин, Сервантес – и сегодня рядом с нами. Кто помнит, какое правительство было при Гомере? А его стихи живут. И литература живет в каждом из нас.

Мы все-таки хотим высокого. И мерзкое не составляет нашу суть. С моей точки зрения, настоящий поэт начинается тогда, когда он начинает понимать это великое свойство самоотречения во имя общества, во имя исторической и человеческой правды. Слово – великая сила, иногда с неосторожной фразы начинались войны. К сожалению, подчас об этом забывают, ссылаясь на свободу слова. Но она не означает свободу от заповедей Божьих и человеческих. Подлинная литература всегда на стороне добра. У частников от литературы, которые этим ремеслом зарабатывают себе на «Мерседес», книги почти всегда направлены на бедный, часто ошибающийся народ. Они смеются над ним, говорят о нем как о дураке. За последние 20 лет, когда жизнь народа была очень тяжела, эти «иронисты» ни разу не посочувствовали ему. Конечно, нельзя все время гладить по головке, но нужно говорить с читателем с любовью.

«Я ТВОЙ СЫН, Я ОВОЩ С ЭТОЙ ГРЯДКИ. ВИДИШЬ – ПЛАЧУ,

ЗНАЧИТ, ВСЁ В ПОРЯДКЕ…»

«…Здравствуй, тетка, божий одуванчик, это я — ваш белобрысый мальчик. Слава богу, слезы солоны. Вашими трудами, вашим хлебом я живу между землей и небом. Мамочка, ты узнаешь меня? Я твой сын! Я овощ с этой грядки. Видишь — плачу, значит, все в порядке: если плачу, значит, это я».

Это строки стихов Владимира Кострова, поэта пронзительного и сострадательного, искреннего и простодушного (в Пушкинском понимании), наследующего высокие традиции русской классики. И рядом с этими стихами – строки афористично-ироничные, наполненные тонким юмором и иногда сарказмом.

В.К.: На мой взгляд, ирония и самоирония определяют русского писателя и поэта. Я узнаю его сразу по двум признакам. Первый – он всегда пишет пейзаж, ведь мы люди пространства. И второе – он всегда ироничен. Но ирония эта всегда обращена прежде всего к себе. Это подшучивание над собой есть и в «Евгении Онегине» Пушкина, и в других произведениях русских классиков. Это естественное состояние человека, у всех нас рядом с грустью и печалью – улыбка сиюминутного, понимание и прощение собственных и чужих недостатков. Одно из моих стихотворений стало даже каким-то рефреном, повторяющимся многими политиками, как оправдание каких-то неудач. Вот отрывок из него:

«Один графоман в солидный журнал прислал корявый стишок. Совсем таланта не было в нем, и стиль был весьма смешон. Ho чтобы вывод под стих подвесть, в нем были такие слова: «Жизнь такова, какова она есть, и больше — никакова!»

Эти остроумные строки вошли в жизнь и уже давно цитируются, как народные. Но не они определяют творчество Владимира Андреевича. Как отметил поэт Геннадий Красников, «Кострову ближе страшные по своей обнажённости признания, в которых сближение «далековатых (не сближаемых!) понятий» открывает новые поэтические возможности русского слова»:

«Земных обольщений я сбросил пустую породу. Уже недалёк мой дымок в крематорной трубе. Для поздних творений я выбрал старинную моду – простую свободу не врать ни тебе, ни судьбе»

«Старинная мода» — это путь истинного поэта. Поэта, мыслителя, общественного деятеля. Владимир Костров был заместителем главного редактора журнала «Новый мир» в пору его расцвета, он – председатель Пушкинского комитета, редактор-составитель самых знаковых поэтических антологий «Русская поэзия 20 века» и «Поэзия Великой Отечественной войны». Он признан лучшим переводчиком французских стихов Тютчева, сложнейшего русского поэта-философа. Его суждения о литературе, о политике, об искусстве всегда – интересны, самобытны, взвешены. Он говорит о самых насущных проблемах, например, о том, что «Сохранить литературу мы можем лишь через простодушие, через её слитность с простым народом, через обращение к живому языку, к фольклору».

В.К.: Стихи пишутся, и это удивительно. Самый большой страх для меня, когда перестанут писаться стихи, что-то оборвется. И вроде стыдно жить стихами, и жить уже нельзя без них. Должен ли художник верить в себя как в Бога? Да. Должен ли постоянно угрызаться и сомневаться в своих возможностях? Да. И спрашивать себя, кому нужна чепуха, которой я занимаюсь? Да. Да. Да.

Как-то украинский поэт Микола Малахута сказал: «Хороших, мастеровитых поэтов много. А вот хороших, добрых, порядочных — всегда мало». Владимир Костров – именно такой. На фестивале «Славянские традиции» он вместе с супругой Галиной Степановной (тоже очень известным в литературном мире редактором, проработавшей 40 лет в издательстве «Молодая Гвардия») были самой трогательной парой, излучавшей любовь и умиротворение. Наверное, по-другому и быть не может. Ведь именно Костров написал:

«Что тебе я могу обещать? На пространстве вселенского краха обещаю любить и прощать».

Владимир Спектор