Таинство творчества

Литературные заметки по рассказу В.Герасина «Здравствуй, это я!», посвящённом Заслуженному художнику России  В.И.Шемякину (1944-2008).

«А главное, — зритель. Тот, кто будет смотреть картину. Главное, чтобы он ощутил лёгкость и радость. Ни в коем случае зритель не должен видеть, в каких муках, с каким трудом давался художнику каждый штрих, каждый мазок кистью. Этого знать и видеть ему не надо. Его, зрителя, дело ощутить лёгкость и радость бытия»

Виктор Герасин

Все время после прочтения рассказа силюсь представить себе написанную главным героем картину.

Но зрительно все полотно целиком не выстраивается. Почему?

Ведь писатель довольно подробно осветил работу художника над композицией, развил сюжетную канву, поставил в ней  смысловую красочную точку.

«Сергей никак не мог найти единственно верное композиционное решение. Не мог ухватить угол, под которым надо раскрывать женщину. Не мог передать лёгкость и игривость её походки, воздушность её одежды… Не то, не то и не то. Он менял холсты, менял колер на холстах, менял точку, с которой видел женщину, — нет и нет, не то, что надо…

И Сергей сделал открытие. В композиции не доставало того, кто глядит на женщину, кто видит её приход, не доставало самого его, художника с радостью встречающего женщину. Но он, встречающий, невидим со стороны, а видит его только она, к нему и тянется её васильковый взгляд«.

Воодушевившись посетившим его образом, художник после долгих поисков вдруг понимает, что «картина пойдет».

«Пойдёт. Куда же ей деваться. Если он видит её, чувствует, если она стала роднее родной для него, если он и она знают одну тайну на двоих, то как же ей не пойти. Быть того не может, не сегодня, так завтра пойдёт«.

И я, анализируя текст рассказа, поняла, что мешает моему воображаемому целостному видению всего художественного полотна: кажущийся свежий слегка морозный воздух, какое-то физическое ощущение легкости, аура, в которой легко дышится.

Атмосфера нечаянной радости, светлого настроения, исходящая от картины, сфокусировавшей в себе переплетение мистических совпадений с реальным творческим процессом, рождает в зрителе и читателе, прежде всего, надежду на жизнь, ее богатство и непреходящие ценности. Это большая заслуга автора.

«Мало того, чтобы было хорошо? — пишет И.Ильин, — надо, чтобы истинная художественность проникала в самую глубину души, вызывая, по слову Пушкина, «восторг и умиленье» или то дивное, незабываемое по радостности своей чувство, будто я всю жизнь ждал именно этой мелодии, именно этой элегии, этой картины, будто я сам? все хотел? создать их и только не умел? Но мало также, чтобы создание искусства «нравилось» или давало удовлетворение; надо идти дальше, уходя в созерцание его ОБЪЕКТИВНОГО СОВЕРШЕНСТВА, которое уже не зависит от моего одобрения и не нуждается в нем, перед которым я сам оказываюсь ОСЧАСТЛИВЛЕННЫМ УЧЕНИКОМ, а не тщеславным фатом или резонирующим снобом«.

Надо отдать должное автору, что он, не являясь  профессиональным художником, с таким тончайшим проникновением описывает труд живописца, его творческие терзания и поиски.

«Художник всегда двояк, — читаем в рассказе. — Один в нём — это ленивец, нытик, фразёр, другой же — тот, который довлеет над первым, тащит его к холсту, заставляет работать и работать, не позволяет ныть, пустословить, отыскивать причины, по которым работать не хочется. И этот второй должен быть гораздо сильней, терпеливей, настойчивей первого. Если второй устанет сражаться с первым, махнёт рукой, отойдёт в сторонку, то первый радостно воспрянет, лень, нытьё, фразёрство расцветут махровым цветом. И попробуй их тогда ограничить. Много надо будет положить труда«.

Уходя от психологических раздумий и «ничегонеделания» в перерывах между созданием картин, которые порой длятся от несколько месяцев или даже до года, художник внутренне настраивается на образ, которого еще нет. И какое счастье, если он вдруг, нечаянно, как в этом рассказе, его настигает: увиденная Сергеем из окна женщина в голубом и ее нечаянный взгляд на художника. Этого было достаточно, чтобы в нем всколыхнулось «космическое тайнозрение», чтобы он увидел невидимое. На ум приходит:

«А он узрел в обыденном
все то, что спит давно:
такое неувиденное.

Тебе не суждено
так сразу выхватить красы звено«

А Сергею, то бишь, Герасину открылась эта таинственность, магия озарения.

Взгляд женщины, всего лишь миг, а сколько в нем заманчивости, экспрессии, волнений.

«Ему показалось, что взгляд её был чист, тёпл, приветливо-любопытен, даже любящ, да, именно любящ, всеобъемлем, просторен, улыбчив, наконец. Взгляд затмил всё остальное — двор, саму женщину с её изящной лёгкой походкой. Он наполнил комнату Сергея каким-то несказанно-радостным жизнеутверждающим светом. И самого Сергея наполнил до краёв этим же светом«.

Все верно: талант, оторванный от творческого созерцания, пуст и беспочвен. Очевидно, что ему не даны прежде всего глубокие, наиболее таинственные родники духа. У него нет ни своего духовного опыта, ни своего выстраданного слова.

А вот у Виктора Герасина явственно прослеживается наличие и того, и другого. Иначе не было бы у него этого красивого волнующего рассказа, как и многих произведений, наполненных особым душевным восторгом.

Его художественное слово излучает свет, но читатель не жмурит глаза, наоборот, широко открывает их: ему виден путь постижения красоты, гармонии, которые рождают минуты радости и счастья.

«Заря лежала на крышах, на верхушках сосен, обещая светлый первовесенний день. «Вот она, весенняя гулкая рань! Вот откуда у него это: «Будто я весенней гулкой ранью проскакал на розовом коне…» Этого нельзя придумать, это надо увидеть, ощутить, поосязать и сказать единственно верными словами. Надо же, того и гляди, из улицы выскочит конь с сидящим на нём улыбчивым белокурым юношей. И конь будет розов от алой зари, и юноша будет розов, молод, весел. И эта утренняя рань будет 3нарушена стремительным бегом коня…«

Автору вместе с его главным героем, которого посетило вдохновение, «хотелось добиться неземной лёгкости, воздушности в образе женщины«, привлечь к нему внимание зрителей на вернисаже, и ему это несомненно удалось.

Более того, можно верить в эту мистику или нет, — портрет становится узнаваемым для матери и дочери  женщины, погибшей в автокатастрофе.

Это кульминация не столько структурного порядка, сколько высшей эстетики художественности, которая подвластна лишь Мастеру.

Увидел ли художник реально существующую женщину, которая потом погибла, или нет, написал ли он портрет именно ее и для того, чтобы отдать ее дочери, связаны ли эти события мистическим провидением,- оставим эти вопросы авторскому замыслу.

Самодовлеющему таланту, как известно, законы не писаны.

Рассматриваемый рассказ В.Герасина несколько превосходит другие по силе передачи таинства созерцания, его роли и значения в художественном творчестве.

Еще раз в связи с этим обратимся к И.Ильину.

«Душа, предрасположенная к созерцанию, как бы непроизвольно пленена тайнами мира и таинством Божиим; и жизнь ее проходит в интуитивном переживании их. Созерцающий не задерживается взором на поверхности явлений, хотя видит и эту поверхность с тем большей зоркостью, остротою и точностью, чем глубже он проникает в их сокровенную сущность».

И как в физическом разложении света солнечный спектр состоит из семи цветов, с которыми имеют дело все живописцы, так и душевный свет многокрасочен, он распадается на многие лучи Веры, Надежды, Любви и однажды собирается в пучок Вдохновения, которому мы обязаны появлением таких рассказов, как «Здравствуй, это я!» Виктора Герасина.

Какое счастье для каждого читателя и зрителя встретиться с такой душой в книге или на живописном полотне!

Демченко Cветлана Андреевна