Каждый раз, когда прихожу с работы, ловлю себя на мысли, что старею, и вот вроде работа — охранник, а всё одно устаю. Раньше, в былые годы, работая электросварщиком, не разгибая спины сваривал стальные радиаторы, и не было её – усталости-то, едва нахлынув, отходила в неведомые дали. А ведь не по-книжному, а в реальности каждый день по сто потов сходило. И отработав восемь часов в пыльном и грязном загазованном цеху, бежишь на улицу к друзьям, к девчатам. Приготовленная мамочкой еда творит чудеса, и ты, поспав три-четыре часа, вновь под сварочной маской, дышишь очень вредными газами, мечтая после работы услышать гитары друзей, поиграть двор на двор в футбол за ящик пива или лимонада, потому что не всегда было пиво. Замечательна молодость, когда ты здоров, когда всё впереди, и от мечты и радости, что ты живёшь на белом свете, в душе такое умиротворение, которое состоится едва ли ещё в жизни. Где же искать силы нынче?

Захожу в свою деревянную квартиру, а моя старая собака Веста уж скулит от радости, вывожу на улицу.  Вернувшись с прогулки, едва сняв тяжёлую зимнюю куртку, подходу к большому календарю с изображением Божией Матери с младенцем Иисусом. Творю молитвы, целую иконы. Этот календарь для меня близок воспоминаниями о нашей богомолице Александре Егоровне Сухоруковой. Уж лежит она почти два года на погосте, а как календарик, подаренный мне, поцелую, вроде и отмогнёт на какое-то время печаль…

Позвонил друг Витя  Базанов, сообщил, что Дима Соколенко помирать собрался. «Пригласил, — говорит, — меня в свою однокомнатную квартиру, и толкует, чтобы я гараж у него забрал себе. Я было отказываться начал. Дима сказал только, чтобы не дурил, а переписывал на себя. Мне, говорит, скоро восемьдесят, чую, не доживу, а у тебя ещё запас жизни есть, так что бери гараж».  Витя помолчал какое-то время и, зная моё безденежье, вдруг забеспокоился:

— Толик, ты не переживай, это я тебе звоню, с меня деньги снимут.

Отвечаю, что не переживаю, мол, но Витю в этом трудно переубедить, беспокойный, не равнодушный человек мой друг. Что-то спросив, слушаю дальше Витину речь:

— Ну, поехал я в кооператив, говорю, председателю: такие, мол, дела, человек помирать собрался, гараж хочет переписать на меня. Председатель ни в какую, твердит: вези его сюда. А я тут вспомнил, что мне Дима говорил, что и рвёт его постоянно, и сознание часто отключается. Словом, не ходок он. Председатель, наконец, признался, что боится запаха болящих людей. «Да ничего», — говорю ему, я, мол, хлоркой полы уж несколько раз помыл. И запаха там нет. Наконец, поехали, он только спросил Диму о согласии переписать гараж, и когда Дима расписался, он тут же вышел со словами, что всё сам сделает, задокументирует. Квартиру Дима переписал Александру, они вместе работали в нашем радиаторном цехе. Не хотел Дима, чтобы квартира его мошенникам досталась, вот и переписал её на товарища по цеху. Попросил только, чтобы пока не умер, навещали его каждый день. Дима плитку включал на медленный огонь, говорил, чтобы соседей не спалить, если отключится сознание, и он уже привычно повалится на пол. Всю жизнь работал электриком, оттуда, видно, и осторожность эта была. В итоге наказал он Саше и Вите, что когда помрёт, чтобы похоронили его, показал, где лежат деньги. Сказал, что не зря всю жизнь работал, деньги на похороны скопил…

Родом Дмитрий Соколенко с Ивано-Франковской области, о себе никому никогда не рассказывал, были разговоры, что он детдомовский, но точно никто не знал. Лишь однажды Виктору обмолвился, что работал шахтёром на Донбассе. В Сибирь приехал, когда строилась Братская ГЭС, работал в леспромхозах, а как загремел наш отопительный на всю страну, устроился электриком, получил от завода однокомнатную квартиру. Не было у него ни жены, ни детей, бывало, интересовались мужики, а он уходил от этих разговоров в себя, потом все привыкли, и уже никто его не тревожил. Купил себе мотоцикл «Восход». Очень любил рыбачить, собирать ягоды, грибы. Бывало, зайдет в нашу железную комнату, где мы чай с мужиками пили, и только попросит спеть его любимую песню. Витя мгновенно возьмёт гитару и сыграет «Закури, дорогой, закури, Мы пойдём, мы пойдём, и опять километры шагами считать». А однажды рассказал он нам такую историю: заехал в лес на своём мотоцикле, собирал ягоды, увлёкся, и стемнело. Решил заночевать, вдруг видит — костёр, подходит, сидит весь в лохмотьях человек в резиновых сапогах, и ничего у него нет больше, даже какой-никакой сумки. Дима попросился переночевать с ним у его костра. Тот согласился. Достал наш Дмитрий кусок сала, варёных яичек, колбасы, был у него и термос с крепким чаем. Угостил неизвестного путника, тот ел охотно. Всю ночь Дима не спал, боялся, что тот нападёт на него. Но, слава Богу, всё обошлось. Уходя, наш добрый человек оставил тому путнику всю оставшуюся еду, и когда рассказывал нам эту историю, удивлялся открыто, ведь был уже конец августа, прохладно уже у нас в Сибири, а тот человек в лохмотьях и резиновых сапогах, как, мол, он выживет? Никого Дима в своей жизни не обидел, никому и никогда не сказал грубого слова, за это мы с Витей его очень любили. Может быть и потому, что нам так прожить не удавалось.

Виктор заходил к Диме каждый день, как тот и велел. Александр бывал по утрам, Витя по вечерам. Всегда приходил с горячим супчиком, а Дмитрий, бывало, скажет:

— Ну что ты, Витя, мне как здоровому еды несёшь, я сроду столько не съем.

И однажды заказал купить ему всякого разного соку, какой только есть в магазинах. Виктор накупил целый здоровенный рюкзак и, принеся сок товарищу, поделился со мной по телефону, что, может быть, когда человек готовится помирать, он может захотеть съесть что-то необычное. Выросла у Дмитрия в ухе огромаднейшая шишка, сколько мой друг не уговаривал его обратиться к врачам, Дмитрий отказывался от помощи, говорил так:

— Врачам не верю, они меня не вылечат, мне почти восемьдесят, повидал, как они лечат. Так помирать буду.

Долго Дмитрий никого не мучил, в один из ближайших дней, когда Виктор пришёл к товарищу с горячим супом, он увидел лежащего Дмитрия, тот не дышал. Тут же позвонил Александру, вызвали скорую помощь, милицию. Милиционеры стали интересоваться, что де жил он один, хоронить, видимо, его как безродного придётся. Александр сказал, что нет, он переписал квартиру на меня, и я его похороню как положено. Никто не знал, был ли крещён Дмитрий или нет, но в гробу он лежал укрытый белой простынёй с изображением православного креста, и от этого мне стало легче. Проводить в последний путь Дмитрия Соколенко пришло всего семь человек. Все мы вместе работали в радиаторном цеху, Александр и другие пришедшие мужики электриками, жена Александра Люда испытывала радиаторы, Виктор Леонидович Базанов работал фрезеровщиком, я — сварщиком. Всех нас связывала добрая память о нашем большом, дружном коллективе. Не зная, был ли крещён Дмитрий, я всё одно вслух прочитал молитву Отче наш и перекрестился. И вот уже наш воистину скромный товарищ предан земле, стоит скромный, сделанный из арматуры и бетона, памятник, а на нём изображён православный крест, и мне от этого снова стало легче дышать. Возле могилки два скромных веночка, а Александр твердит всем нам, что по весне, когда могилка даст усадку, подсыпет землицы и сделает оградку. Поминали Дмитрия в кафе АРЗУ. За столом сидели все семеро родных, очень заметно постаревших радиаторщиков, а цех наш уже давно прекратил своё существование. По всей стране шли наши радиаторы, а теперь одни стены остались, да мы — постаревшие и хоронившие теперь друг друга. В цеху работало семьсот тридцать человек, и точно не ошибусь, что в живых уже не было как минимум половины. Когда я за поминальным столом поделился такими мыслями, услышал ожидаемое услышать, ибо говорили, что намного больше нет в живых. Страшные девяностые годы не щадили никого, о, как же они памятны! Улыбающиеся люди идут на работу на любимый наш отопительный завод, а шло меж тем около восьми тысяч рабочих и инженеров. На верху огромного здания бегут освещённые ярким электрическим светом буквы, пишущие нам о том, как  славно трудится наш отопительный завод. Продукция нашего завода была нужна всегда, и даже сейчас нужна, но корпуса стоят ныне пустые, множится наш правобережный погост, говорят, что дошли до ручья, и хоронить скоро станет там нельзя. Говорят, будут возить за Шаманку, а это очень далеко, даже по Сибирским меркам…

Прошло больше месяца, договорились с Виктором на сороковой день сходить к Дмитрию на могилку. Доехал на автобусе, и вот сижу у друга во времянке, попили чайку. Пешком отправились на погост. Снегу намело нынче много, уж несколько лет не было у нас такого снега, лишь воспоминания дают понять, что раньше у нас в Сибири всегда было много снега, наоборот, даже удивляли последние почти бесснежные годы. От этих малоснежных годов замерзали посадки на даче, и это многих огорчало. Ведь так устроен мир, что дедушкам и бабушкам хочется летом угостить  внуков смородинкой, сливой, вишенкой, словом, много у кого помёрзли кусты эти. Но теперь всё вернулось, словно природа вспомнила про нашу Сибирь.

Два старых друга идут по заснеженной Сибири на могилку друга. Когда вышли на центральную дорогу, на нас выскочили здоровенные собаки и давай облаивать нас. Я молюсь, Виктор жалеет, что не взял с собой палку. В наше время большинство едет на погост на машинах или на такси, а мы вот пешком. Сразу вспомнилось, как накидывались на меня собаки, когда я шёл убирать на могиле Детского писателя Геннадия Павловича Михасенко. Много нынче собак бездомных, а есть и такие хозяева, которые отпускают своих погулять. Страшно, когда на тебя накидываются собаки, но я в этот раз был с другом, и собаки, слава Богу, отступили. Пришли на могилку к Диме. За сорок дней в этом месте прибавилось ещё два ряда новых могил, это примерно более тридцати усопших человек, может, и больше. Умирают дорогие сибиряки, деды их прогнали от Первопрестольной фашистов в сорок первом, и многие, и я их знал лично, лежат именно на этом огромаднейшем погосте. А теперь и их детям приспела пора помирать. Стоим на могиле товарища, положили цветы, и вижу я возле могилки ветки кедра. «Откуда?» —  спрашиваю Витю, отвечает, что Дима очень любил кедр, вот он и принёс. В обращении мы никогда не называли Диму Дмитрием, и я доподлинно знаю, что и до смерти его все звали именно Дима, и это не потому, что не уважали или ещё чего-то, а потому, что любили, за скромность, за порядочность, за то, что мы в обыденной жизни злимся, осуждаем и многое прочее, а он — нет, и никогда. Я снова читал вслух молитву Отче наш, вот, слава Богу, и навестили мы, Дима, твою могилку. На обратном пути большие собаки снова накинулись на нас, но, к удивлению, быстро отстали, погода была очень тихая и очень снежная, и идя по дороге, и свернув на тропу, мы почему-то жадно глядели на сосны маленькие и большие, любовались зимним лесом, он был как и во все времена прекрасен, вот как Дима для нас устроил. Вернувшись во времянку, Виктор, затопив печь, поджарил мяса, и мы выпили немного самогонки, вспоминая, конечно же, о Диме. Вдруг Витя говорит:

— Знаешь, Толик, когда Дима умер, я нашёл у него книгу стихов Николая Рубцова, он любил его стихи. Я ведь часто пел песни на стихи Рубцова, и Дима нередко просил меня исполнить именно Николая Рубцова. Я забрал себе эту книгу, конечно, спросил нынешнего владельца квартиры Александра, а тот рукой махнул.

И Виктор вслух читал мне:

— Домик моих родителей

Часто лишал я сна.

— Где он опять, не видели?

Мать без того больна. —

В зарослях сада нашего

Прятался я как мог.

Там я тайком выращивал

Аленький свой цветок.

Этот цветочек маленький

Как я любил и прятал!

Нежил его, — вот маменька

Будет подарку рада!

Кстати его, некстати ли,

Вырастить все же смог…

Нес я за гробом матери

Аленький свой цветок.  

Когда Витя закончил читать стихотворение, он заплакал, я не плакал, но живо представил идущего маленького мальчонку Колю с цветочком за гробом мамы, и сердце тут же напомнило о себе. Чем же так близок был по духу Николай Рубцов Диме — мы уже никогда не узнаем, да и надо ли объяснять, ведь наш Великий русский поэт понятен и близок каждому неравнодушному человеку. Я уже было засобирался домой, как Виктор спросил:

— Слушай Толик, у тебя свекла есть?

Отвечаю, что нынче совсем мало уродилось из-за плохих семян, обманули в очередной раз.

Друг, прыгнув в погреб, набрал мне целый пакет большой свеклы. Мы шли с другом среди частных домов и времянок, Витя рассказывал мне, кто в каком дому живёт, а кто уже умер или продал дом. Вдруг он остановился возле свороченной на половину времянки:

— Вот тут, Толик, жил один мужик, был шофёром, была семья, стал пить, семья ушла. А он стал погибать. Я носил ему еду и говорил, чтобы он бросал пить. Те бичи, которые к нему ходили, говорили мне удивлённо: «Вот, мол, ты ему горячие котлеты таскаешь, нам бы такое поесть». Я им так отвечал: «Работайте, и будут у вас котлеты. Я тридцать три года за станком фрезерным отработал, пенсию заработал, теперь котлеты жарю». Не понимали меня бичи, не понимали, у них свой мир. А мужик тот даже пить бросил, потому что я ему сказал: «Если пить будешь, не буду кормить». Бросил-то бросил, да видно, поздно — умер он. Бичи повадились к нему во времянку ходить после этого. Вот соседи тросом подцепили и трактором сковырнули времянку. Сгореть побоялись от такого соседства. Как думаешь, Толик, зачтётся мне такое на небесах?

Отвечаю, что я такой же грешник, как и он, неведомо мне это, во всяком случае священник на службе много раз говорил нам помогать нуждающимся. И вот уже бежим с другом до автобуса, успеваю сесть, ору что-то Вите. Привожу домой свеклы, жена Ирина рада, буду, говорит, борщи варить. Улыбаюсь ей в ответ, и говорю, что именно так Витя меня и напутствовал, отправляя домой. Что ж — житейские всё дела. Тут же вскоре позвонил Витя, беспокоился, дошёл ли я до дома. Снова вспомнили Диму. Вспомнилось вот что: работаю я охранником, сторожу огромное здание связи, стою на крыльце, подходит наш Дима, совсем мало мы поговорили, а он вдруг заявляет: «Я тебе брусники принесу». Прошло сколько-то времени, появляется Дима, несёт мне банку, а там засахаренная в собственном соку брусника. Вручил мне, улыбнулся и пошёл. Я помню, тут же отхлебнул сок с банки, это был вкус уже далёкого детства. Рассказ назову «Дима Соколенко», вдруг кто-то прочитает, может, кто и отыщется из родственников, не верится, конечно, но жизнь и смысл её люди все века постигали, а в итоге выходит, что и дальше постигают…

Утром иду на работу, матери ведут в детский садик детей, кого-то везут на саночках, кто-то пёхом, тут и там слышатся расспросы детей «А это что такое? А почему?». Нередко идут и маленькие капризульки, громко плача, потому как спать охота… Растут новые Димы…

Анатолий Казаков

Братск