Лиза сидела на лавочке у танцплощадки совершенно убитая. Если бы семь лет назад ей сказали, что будет так, она бы не поверила. Муж ушёл! Другую завёл! Так банально – всегда казалось ей. И так невероятно теперь. Не радуют ни море, ни солнце по путёвке, выданной ей с тремя детьми. Вон они все, у санаторного пруда, перебаламученного недавним дождём. Как бы Андрюшка не перегнулся да туда не улетел!

— Какие-то плохие люди конфеты съели, а фантики в пруд бросили. Ты, когда доешь, фантик в урну бросай, – говорила мама дочке лет четырёх.

Лиза хотела сказать, что дождём переполнило урны – вон сколько всего плавает! – но её опередили:

— Не плохие люди, а плохой поступок, – назидательным тоном сказал кто-то. – Когда мы говорим «плохие люди», мы осуждаем, а осуждать вправе только Бог…

Подхватив на руки Андрюшку, Лиза мельком взглянула на говорящего – тот же невзрачный мужичонка, что и в поезде, только теперь с женой – неопределённого возраста особой в долгополой юбке и белом платке. Дети их – четверо мальчишек-погодков – всё время кривлялись из своего купе, передразнивая Лизиных девчонок.

Молодая обесцвеченная мамаша на высоких каблуках согласно кивала:

— Да, правильно.

— Потому что за каждое слово, сказанное здесь, мы дадим ответ после смерти, – вставил белый платок.

— Мама, у меня батончик в воду упал! – с истерическим визгом оповестила дочка модную мать, целиком, кажется, поглощённую душеспасительной беседой.

— Ну, у меня другого батончика нету…

— Я достать хочу! Там Миша палкой уже почти достал!

Модница ушла разбираться с дочкой и батончиком, так некстати угодившим в пруд вместе с обёрткой, а Лиза на неостывший разговор ехидно заметила:

— Какая политкорректность, подумать только! А экзамены сдавать как? «Дайте оценку аграрной реформе Столыпина», «оцените деятельность декабристов», а то и вовсе – «кем, по вашему мнению, был Иван Грозный – тираном или мудрым, но строгим правителем»?

Белый платок молча проплыл мимо, будто внезапно оглохнув.

Резко взвизгнув, на миг возникла и исчезла музыка – настраивали колонки и микрофон перед дискотекой. Первая смена выходила с ужина, беспорядочным потоком заходила вторая – белый платок с мужем и детьми ужинали на другом конце столовой.

На ужин здесь Лиза всегда носила пакетик с пластмассовыми баночками – ни она, ни дети до конца всё не съедали, а живности в окрестностях водилось столько, что одно удовольствие скормить остатки голубям или енотам. Вот и сегодня взяли половинки котлет, черешню да несколько кусочков хлеба.

Старшие девчонки радостно прыгали и под «утят», и под старинную «летку-енку», пока Лиза в сиреневеющих комариных потёмках повсюду ловила Андрюшку. Наконец присела на лавочку возле своего пакета, стараясь никого не упустить из поля зрения.

— Комаров-то сегодня сколько! – возник в полутьме белый платок.

— Как им не быть после дождя? – философски заметила Лиза. – Завтра солнышко всё высушит…

— А как Вам здесь? Нравится?

— Хорошо – море, лес, пруд, еноты…

— А питание? – настойчиво допытывался белый платок.

Лиза, которая в эти три дня почти ничего не ела, кроме фруктов по пути на пляж, едва кивнула – Неплохо…

— Порции неподъёмные – дети и половины не съедают! А запеканку сегодня давали – совсем холодная! Зато чай – кипяток, у меня старший обжёгся. И колбаса эта постоянная в среду и в пятницу, которую мы не едим! Думают, если из Москвы – так за все заплатят! – белый платок разошёлся не на шутку, не осудив, однако, никого, кроме чайников и запеканок по бесплатным социальным путёвкам.

Лиза, мысленно всхлипнув, представила здесь своего Михаила – огромного, прежде весёлого, а теперь – с виновато-тающими глазами, и сказала:

— Может, кому не хватает… У меня дети берут – енотов кормить. Прямо с рук едят!

Белый платок картине возвращённого рая не обрадовался нисколько:

— Енотам всё! А музыка какая громкая! Прямо оглушает!

— Так тише было бы не слышно…

— И включают эти «гули-гули»!

— Детям нравится, прыгают… Сейчас и во взрослых песнях мало смысла…

— А под вечер идёт что-то про водочку, на детской-то дискотеке! – белый платок явно рассчитывал на поддержку возмущения, но Лиза просто встала и сказала:

— Нам пора, темнеет уже. Даша! Саша! Пойдём домой – может, нас еноты возле корпуса уже ждут!

Девчонки взвизгнули и побежали. Андрюшка не поспевал за ними.

Ждали первенца – придумали имя для мальчика и для девочки, а родились девчонки-двойняшки… Так у роддома и сфотографировались – Миша с одним конвертом, она – с другим…

Енотов сегодня не было – все подношения оставили на дорожке возле куста. Начинал было накрапывать дождик, но вскоре утих, вышли перед сном прогуляться по мокрым камешкам. Вот бы хорошо пройтись здесь с Мишей! Девчонки висли бы на нём, а он их крутил бы, подбрасывал, и малыша мог перехватить, если видел, что Лиза устала…

Напилася я пьяна,

Не дойду я до дому,

Довела меня тропка дальняя

До зелёного сада…

В прибрежном ресторане играли свадьбу: кто-то пел, и пел хорошо, без малейшего, кажется, хмеля в голосе. А хорошо бы, наверно, уложив детей, взять поллитрушку разливного? Тут ведь вином торгуют круглосуточно…

— Мам, смотри, какая невеста красивая!

Невеста, сидя за решётчатым деревом беседки, вся румяная, глядя в маленькое зеркальце, оттирала смазавшуюся помаду с уголков губ.

— Красивая, – рассеянно кивнула Лиза.

Не кукушка кукует –

Моё сердце тоскует.

Ты скажи-ка мне,

Расскажи-ка мне,

С кем мой милый ночует…

Лиза шла, едва разбирая дорогу. Глаза были открыты, но непроницаемые линзы слёз посылали взгляд скорее внутрь себя, чем вовне.

— Свадьба в постный день! И какие песни поют, Боже мой! – навстречу им от моря с прогулки возвращался всё тот же белый платок с детьми.

— Жаль, что у меня на свадьбе не пели таких песен! – совершенно искренне воскликнула Лиза, продолжая всё так же медленно идти к морю, глотая слёзы. Белый платок, уже обогнав Лизу по пути к санаторию, изумлённо обернулся. Уже накатывал шум прибоя. Вечером обычно немного штормит – Лиза замечала. Малыш упал на песок, споткнувшись о развязавшийся шнурок, но оглянувшись – захныкать или нет? – поспешил к сёстрам, уже начавшим строительство песчаного замка со стёклышками, обкатанными морем, и розово-сиреневыми ушами ракушек.

Море тоже рыдало, перемалывая в волнах ветки, водоросли и захваченный из урн пляжный мусор – банки, огрызки, размокшие клочья какой-то упаковочной бумаги… Потом всхлипывания замедлились, и море, успокаиваясь, замурлыкало, как старый кот, негромко и умиротворяющее – шур, шур, шур…

Они уходили с пляжа, шум моря отступал, а та же свадьба распевала весёлую песню с гиканьем и присвистом:

— Виновата ли я, виновата ли я, виновата ли я, что люблю?

Нет, невозможно, невозможно! Лиза подхватила младшего на руки и вошла в полутьму винного магазинчика. Себе взяла пол-литра муската, а детям – литровую бутылку разливного кваса. Андрюшку всю обратную дорогу пришлось нести, потому что в горку да по ступенькам он устал, почти засыпая на плече. Ну и хорошо – хоть укладывать недолго.

Солнце, видно, и впрямь лечит раны, как говорила ей тётя Алла, медсестра ещё с Афганской войны – наверно, не только телесные, но и душевные, хотя бы отчасти. За две недели, проведённые здесь, Лиза действительно развеялась и укрепилась, и только поезд подкатил к горлу комом. В Москве же Лиза опять рыдала с осенними дождями. Не спасло даже то, что Даша с Сашей пошли в школу, Андрюшку удалось пристроить в ясли, а самой подыскать место художника в издательстве. Работа была в основном домашняя, с редкими разъездами, но всё равно вечером наваливалась такая тоска, что какая-то старушка на детской площадке посоветовала сходить в церковь – авось полегчает. Лиза и пошла.

В церкви было многолюдно, как всегда по воскресеньям, чего Лиза, непривычная к духоте, тогда ещё не знала. С трудом протолкавшись к выходу, она присела на лавочку – переодеть подозрительно взмокшего Андрюшку. Старшие взялись бегать вокруг клумбы, и скакали бы ещё полчаса, если бы не дождь – начавшийся будто бы из ниоткуда и перешедший в шумный, освежающий ливень. Зашли в деревянную беседку на храмовой территории.

— А зачем вода капает? – услышала Лиза детский голос рядом.

— Птичкам пить. Божий дождик, – отвечала дочке мама с такой неподдельной радостью, что Лизе захотелось обернуться. Сама она так давно не говорила с детьми, только потухшим голосом поддакивала невпопад. Светловолосая женщина в бело-голубом вязаном костюме, мать четырёхлетних девчонок-тройняшек, похожих друг на друга, как ксерокопии с одного оригинала, обернулась к ней сама:

— Мила…

— Люся? Люда?

— Нет, Эмилия, по святцам – Екатерина, – отозвалась она слегка застенчиво.

Как это – когда отобрали имя? Твоё собственное, интересное, а взамен подсунули что-то дежурное? А Мила подтягивала колготки, поправляла бантики, полушёпотом спрашивала: «а пописать не хочешь»? Тем временем Шура с Дашей, набрав воды в большой желтеющий лист, аккуратно его держали, чтоб не пролилось ни капли, и Андрюшка смотрел на них, пока ничего не требуя себе и не вырывая добычу из рук.

Много было к ней вопросов, но Лиза так и не успела их задать — сперва надо было подойти к кресту, потом сам о. Михаил познакомил её с активными прихожанами – тем же мужичонкой и его белоплаточной женой. Активисты прихода со знакомой назойливостью зазывали Лизиных девчонок в воскресную школу и пытались заразить мечтами о православном детском садике, где девочки и мальчики – отдельно, не слушая возражений, что дома всё равно все вместе на горшках сидят. Едва отвязалась, но с Эмилией не встретились до следующего воскресенья.

Эмилия – вот о ком Лиза тосковала. Дети за время долгих служб то ныли, то баловались, то просились в туалет, и только Эмилия со своими «тремя поросятами» их подбадривала и утешала. И даже соглашалась связать для Лизы шарф своими удивительными руками. Они были почти однолетки, и похожей судьбы – как и Лиза, рано выскочившая замуж, едва закончившая художественное училище, не успевшая поработать ни дня… И обе до умопомрачения любили своих утраченных мужей – Эмилия уже год как овдовела. Мила урывками рассказывала ей про службы, про историю праздников, но куда лучше было всем вместе ходить в Третьяковку и Пушкинский музей. Когда дети спрашивали – «а почему они без одежды»? – Мила отвечала: «Потому что такими их создал Бог! И рассказывала – интересно – про Адама и Еву, утративших сияние, про преображение Христа на горе Фавор, про райские цветы, бывшие в камере какой-то мученицы… Лиза слушала бы и слушала, если б только дети не перебивали…

К зиме Эмилия начала пропадать – то на одно воскресенье, то на два – а потом уехала куда-то в Подмосковье, потому что вышла замуж… Всю зиму они ещё созванивались, а весной стало не до того – Михаил затеял бракоразводный процесс, так что Лизе пришлось биться за свою квартиру, как защитнику Брестской крепости – до последнего. Суд принял её сторону, но всё-таки выделили и Михаилу долю. Но тогда у Лизы уже был Паша.

— С новым годом! – весело сказал ей водитель в первый сентябрьский день, захлопывая дверцу. Лиза удивилась. Плотный и коренастый от сидячей работы, он ещё сохранял весёлую подвижность.

— Новый издательский год. С первого сентября в выходных данных уже ставят следующий – пока распечатают, пока развезут – типографии-то забиты под завязку! А Вы не замужем?

— Разведена. Трое детей, – отрезала Лиза, чтобы разговорчивый водитель не обольщался.

— У меня тоже трое. Правда, они в Америку уехали – моя бывшая там на работу устроилась и даже замуж вышла. У нас в Минске работы нет, вот я и приехал сюда…

Павел ехал в типографию за тиражом, но подвозил Лизу к заболевшему автору обсудить эскизы, потому что было по пути. Иначе ей пришлось бы проделать весь путь на метро и автобусах с двумя пересадками.

— А дети какого возраста?

— Девчонкам по семь, они двойняшки, а младшему – полтора.

— У меня постарше – двенадцать, десять и семь, все школьники.

Словоохотливый белорус долго рассказывал ей про свою семью, про Радзивилловскую летопись, после чего не запомнить его фамилию было невозможно.

Осень сперва созрела, как золушкина тыква, потом поржавела и облетела. Чёрные, словно обугленные ветки скреблись в стекло мёрзлыми когтями. Только бы и сидеть дома на телефоне, разговаривая с Эмилией, тем более, что для работы Лиза купила принтер со сканером – чтобы не выезжать никуда с детских больничных или при плохой погоде, а на работе появляться только в день зарплаты. А Павел стал звонить – то просил помочь в выборе подарков детям, то отыскать для мамы какое-то редкое лекарство.

В конце декабря все сотрудники издательства должны были явиться на праздничный вечер в кафе. Лиза же, хотя и сдавала деньги на новый год, никуда не пошла. Она как раз шуровала по антресолям в поисках малины для Андрюшки, когда на столе запрыгал и зажужжал сотовый. Это был Паша, уже у подъезда.

Словоохотливый белорус пришёл с бутылкой шампанского и нагрёб с празднества разных салатов в пластиковые баночки. Потоптался в дверях, будто собираясь уйти, но Лиза пригласила к столу – и он остался. Андрюшка с него не слезал. А он, оказывается, и подарки всем купил: девчонкам – розовые постельные комплекты «как у принцесс», Андрюшке – крупный конструктор, а Лизе – удобную сумку для эскизов.

— Ну вот и пометили! – с улыбкой сказал Паша. – Эй, друг, а ты, случаем, не того?

Лиза уже и сама чуяла, что Андрюшка явно наделал в штаны и по-крупному, но оперативный белорус уже нёс его в ванну – замывать.

Так и началась у Лизы совершенно другая жизнь. Паша приходил по воскресеньям, брал детей катать на санках с горки, так что они уже на неделе спрашивали, «когда дядя Паша придёт».

Чёрно-серой, едва начинающей зеленеть весной отправились они с Пашей в Елоховский собор. Какой-то молодой священник, весь в чёрном, начал говорить с Лизой о венчании, хотя и был недоволен, что пришли в пост, будто ему не хотелось, чтобы пост когда-нибудь кончался.

— Оба крещёные? Вместе ещё не жили?

— Понимаете, я сейчас развожусь с первым мужем, а Паша мне очень помогает с детьми, так что…

— Во-первых, для второбрачных у нас особый чин, покаянный, а во-вторых, зачем же вам венчаться, если вместе живёте? Тогда разъезжайтесь и до венчания держите строгий пост.

 Затем чёрный человек с юношескими усами и едва пробившейся молодой бородкой едва ли не за руку подвёл Лизу к стайке бабусь, бросив на ходу:

— Вот, с мужем до венчания живёт…

Бабки обступили её плотной толпой и едва ли не в один голос заговорили, что так нельзя, это грех… А Паша всё стоял и стоял у свечного ящика, выбирая венчальную икону, и уж было купил, когда Лиза бросилась к нему, подталкивая к выходу и сумбурно рассказывая всё, с пятого на десятое.

— Хочешь, я сам с ним поговорю?

— Не надо, Паша, не надо, это мёртвые люди…

Словом, без Эмилии в церкви было делать нечего.

В мае Паша окончательно переехал к ней (когда суд районный, а потом и городской утвердил развод), а Лиза, уже беременная Маришкой, продолжала работать на дому и рваться в следующий бой – за Пашино гражданство, хотя он сам её останавливал. Как потом оказалось, правильно – битва растянулась не на один год, и суждено им было в конце концов победить.

Гуляя с Маришкой в коляске на площадке возле школы, Лиза встретила настоящих евангельских христиан. Паша сперва скептически относился к их собраниям, но душа у него была добрая, и его стали просить – то электрику отладить в моленной комнате, то шкаф привезти многодетной семье – он и втянулся. Детям дарили замечательные библейские раскраски, разучивали песни и стихи, а главное – учили всегда помогать тем, кто младше и слабее, так что девчонки выросли – просто золото, без общины они бы никогда такими не стали.

На лето Паша отправлял двойняшек к маме в деревню под Минском, пару раз и с Андрюшкой съездили, пока мама не умерла как раз этой весной, когда Лиза уже была беременна пятым. Паша едва вырвался туда – хоронить, раздавать лишнее, вступать в наследство на дачу и квартиру. Продав всё Минское да Лизину страхотуру с Михаиловой послеразводной долей, смогли купить просторную пятикомнатную – правда, без отделки. Для Михаила пришлось выкупить комнату в коммуналке, так что на отделку-то и не хватало. Благо – лето, Лиза в кои-то веки отправила детей к маме на дачу. Мама, правда, упиралась, как могла – и тесно-то у неё, и зачем столько рожаешь, и в конце концов через полторы недели после родов отправила их домой. Ну, и на том спасибо.

Был август – ещё свежий, солнечный, изобильный, а из леса уже подтягивало острой грибной прелью, знакомой с детства. В последний день перед родами спустились с канистрой к роднику набрать воды – Лизе почему-то захотелось малины с родниковой водой. Она ела ягоды из банки, прихлёбывая холодную воду, а Паша всё возился с мебелью, и детский шкафчик всё-таки дособрал, хоть и лёг поздно. Она разбудила его в три часа ночи, потому что схватки пошли уже всерьёз, пора было звонить акушерке. А к восьми утра Ильина дня Лиза родила сына богатырского сложения, на радость мужу.

Приход, конечно, помог – и стяжку сделали, и полы настелили, но квартира, ещё загромождённая недособранной мебелью и тюками-пакетами, отзывалась эхом на каждый шаг, перехохатываясь открытыми ртами дверных проёмов. Лиза часто слышала, засыпая, как Паша шуршал в соседней комнате, отшоркивая стены под обои. А потом его отозвали из отпуска на работу, и теперь, чтобы привести квартиру в приличный вид, нужно было допоздна корячиться.  Паша и ложился заполночь, надеясь отоспаться в выходные. К вечеру воскресенья в четырёх комнатах уже были обои, когда на пороге появились старшие с ведёрками и корзинками даров дачной природы. Тёща в недоремонтированную квартиру заглянуть не пожелала, так что отправила их с электрички на метро одних.

— Идите, поздравьте маму, только потихоньку.

Девчонки, прошуршав тапочками, пришли обниматься и ставить цветы в банку, а Андрюшка с настороженным интересом рассматривал единственного брата. Много лет ждал… До сих пор с Маришкой в футбол гонял…

С Дашей и Сашей Паша добил плинтуса и дособрал двухъярусную кровать, а младших отправил на кухню с чёткими инструкциями по варке варений и засолке огурцов. На ночь, чтоб не тащить в близнецовую комнату диван, Маришке бросили матрас на пол, а Андрюшке достали раскладушку – ничего, на один раз сойдёт, старшие девчонки – они же всё понимают…

Ни письменного стола, ни книжного шкафа, да ещё и кровати у Маришки нет! Пришлось оторваться от ремонта и ездить по объявлениям, смотреть из подержаного что поприличнее. Паша никогда не ругался – не такой он человек. Сложности – значит, надо справляться. Стали собирать кровать – хрупнул винт, разворотив входное отверстие, так что Паша полез в свой ящик с инструментами искать подходящий. Лизе, как он считал, волноваться вредно – молоко пропадёт, и так уже готовит, стирает и бумаги на ребёнка оформляет.

Лиза помнила, что однажды с ворохом рекламных газет из ящика выпала эта странная бумага с подписью – инспектор Якимова, на которую в суете новоселья никто и внимания не обратил, а потом ещё одна, но тогда Лиза, удерживая телефон плечом, сунула странную бумагу в сумку и побежала оформлять пособия…

Железную дверь они пока не закрывали – не было комплектов ключей, а дежурная, хлипенькая, которую всё равно хотели снять, была не закрыта, так что Паше и открывать не пришлось, когда дети пришли с прогулки с рёвом и в крови – Андрюшке качелями по лбу заехало, а Маришка коленку разбила, но выла куда громче брата о новых джинсах, а он стоически её утешал. Пока Паша отмывал, прижигал, прикладывал лёд из холодильника – Лиза услышала сперва слабый стук, потом дверь толкнули, и кто-то затопал по полу, шурша настеленными пыльными пакетами. Кто бы это мог быть, если старшие девчонки в гости ушли к подружкам?

Знать бы – так Лиза бы дверь на защёлку захлопнула – её-то комната закрывалась, не то что колышущиеся покрывала детских. В ней-то Лиза и родила, там и кормила. Паша ни в коем случае не хотел туда никого пускать, да и не пустил бы, если б не был занят –– так инспекторша и прошмыгнула.

— Радзивилл Елизавета Михайловна?! – услышала Лиза над головой начальственный голос, от которого и проснулась окончательно.

— Да, – спросонья полуслышно ответила она, но младенец захныкал, как от боли, всхлипами набирая в лёгкие воздуха. Инспектор Якимова невозмутимо зашагала от двери к окну, пока Лиза под одеялом облачалась в ночнушку. Инспекторские каблуки грохотали в полупустой комнате, как барабаны.

— Женщина! Я с Вами разговариваю!

Удовольствие ей доставляет, что ли, будить двухнедельных младенцев? От неожиданности Илюшка уже во всю мощь возорал, но так жалобно, умоляя о сне и покое, что тут в комнату влетел Паша, сгрёб инспектора Якимову в охапку и выставил за дверь. Принял огонь на себя. Уложив младенца и расчёсываясь, Лиза вслушивалась в их перебранку на кухне, где сегодня, по счастью, навесили дверь. Возмущённая инспекторша пыталась обвинить его в жестоком обращении с детьми, неподчинении закону, ещё каких-то смертных грехах. Босиком выскользнув в ванную сменить прокладку, Лиза подумала, что инспекторский голос ей определённо кого-то напоминает. Что-то знакомое. Как теперь пройти на кухню – швырнуть в ведро использованную ветошь? Паша дверь закрыл, чтобы её не волновать. Вошла потише, понезаметнее. Пашу она таким никогда не видела – злой, красный, аж волосы на голове кипят. Выслав детей из кухни, он был готов, кажется, если не убить инспектора Якимову, то, по крайней мере, спустить с лестницы.

— Паша, позвони адвокату, – сказала она твёрдо, срывающимся голосом. – Мы без адвоката разговаривать не будем, – решительно обернулась к инспекторше, когда Павел вышел за трубкой, и тут-то основательно её рассмотрела.

— Лида?

Они не виделись лет десять, но все основные черты, знакомые со школы – и родинка на щеке, и узкий шрам, рассекающий бровь, и длинные вертлявые серьги – всё было её.

— Не отвечает ни домашний, ни сотовый, — не своим голосом сказал Паша.

— Ничего, Паша, попозже… Это Лида, моя одноклассница, – голос получился натянутым. – Мы сейчас поговорим, – подала ему с холодильника пачку сигарет, чтобы прошёл на балкон, успокоился. Слегка раздражённо хлопнула балконная дверь.

Младшие на ноутбуке уже смотрели мультики, а старшие девчонки из гостей вернулись быстро – подружки, оказывается, уезжали на дачу, — и теперь, расположившись на низком столике, что-то чертили – обе мечтали в архитектурный.

— Так это ты! Как же ты живёшь?

Что ей рассказать? Как по вечерам читают – от приключений Эмиля до Робинзона Крузо? Как всей общиной смотрели «Бен-Гура» в маленьком кинотеатре? Как собирали погорельцам деньги на новый холодильник? Как хорошо с Пашей и детьми ходить в парк на шашлыки?

А она продолжала:

— Ты что, совсем не предохраняешься? Ну, Лизка, ты даёшь! Я-то думала – одни бомжихи столько рожают!

Лиза заварила свежий чай. Руки ещё дрожали. Пачка пряников разорвалась неровно, посыпались крошки.

Последний раз они созванивались лет семь, нет, десять назад, когда Лиза ещё была беременна Андрюшкой. До сих пор помнился Лидкин голос:

— Что, опять залетела? Ну вы предохраняться-то думаете или нет?

— Думаем детскую в порядок привести, там лет пять ремонта не было, – ушла Лиза от ответа. А разговор покатился уже под откос – и теснее-то будет, и за двойней-то ещё нужен глаз да глаз, и льгот, говорят, уже никаких нет…

— Ты там не заснула? Не слушаешь.

— Не могу, картошка подгорает, – соврала Лиза и положила трубку.

Вот тогда она впервые возмечтала о страшной мести – они приглашают Лидку в гости после ремонта и роддома. Девчонки все в бантиках, как конфетки, младенец – как с рекламы ЭКО, Лидка ахает и завидует, автоматически повторяя – ну, молодцы, молодцы… Ничему этому не суждено было сбыться. Пока она закрутилась с Андрюшкой – то понос, то аллергия, то запись на массаж на два месяца вперед, Миша стал пропадать, пока совсем не ушёл. Когда-то Лидка даже звала её на вторую свадьбу, но Лиза лежала на сохранении с Андрюшкой, так что было не до того. И вот теперь – те же интонации всезнающей десятиклассницы. Как же звали её сына? Костя или Коля? Точно, Коля. Классе в пятом должен быть. Или в шестом.

— Ты же вроде в милиции работала, Лид?

— Ушла я оттуда, давно уже, – отвечала Лидка расслабленно, будто и не была только что «инспектором Якимовой».

Руки уже не дрожали. Чай наливался ровной, красноватой струёй, поднимая пар, словно туман над диковинным вулканическим источником.

— А Коля твой как?

— Коля? – Лидка вздрогнула и будто закостенела.

— Я что, ошиблась? Не Коля? Сына-то твоего как звали? – Лиза смотрела на Лидку, не в силах понять, что с ней делается – лицо будто окаменело, лишь дрожали, как вода под дождём, сухие, но смертельно раненые глаза.

— Нету у меня Коли.

— Он с отцом живёт после развода? Или к маме отправила?

— Не живёт. Он утонул два года назад, когда от школы в лагерь его спровадила. Даже тело не сразу нашли… С Лёшкой развелись из-за этого, с которым я тебя на свадьбу звала. Мы ведь тогда в Турцию улетали, ни на какие поиски, похороны, никаких билетов… Экспертизу ДНК пришлось заказывать… В морге долго не хотели держать, грозились захоронить, как неопознанный труп. Вот я и пошла в опеку. Чтобы подобрать себе ребёночка из семьи. Знаю я, какие эти детдомовские, насмотрелась. А только присмотришь кого – или оба родителя юристы, или что-то ещё.

— А что?

— Да взяла было одного – под предлогом, что родители пьют, поместили в детдом. Только я опеку оформлять стала – бабка на меня давай наезжать, да и потом оказалось – эпилепсия. Другая была семья, где девчонки-тройняшки и ребёнок-инвалид после аварии – ну, можно было придраться к жилищным условиям, все в двушке околачиваются…

— Это в Одинцово? А тройняшки лет двенадцати?

Лидка кивнула.

— Тут уж я не знаю, что – то ногу по пути к ним сломаю и на месяц в больницу, то они на даче сидят, соседи цветы поливают…

Эмилия, Эмилия, вот у кого она хотела отобрать детей! Неужели разлучила бы девчонок, а младшего сдала в инвалидный детдом? Ярость от того, что она собиралась обидеть Эмилию, захлестнула Лизу.

— Ну, а ко мне за кем пришла?

Лидка заёрзала:

— Понимаешь, ты долго висела в опеке как мать-одиночка, потом зачеркнули, но нам всё равно и на одиночек, и на многодетных, и кто дома рожает или от прививок отказывается, поступают…

— Доносы. И ещё раз – кого ты у меня хотела отобрать? Андрюху? Маришку? Или младенца? А остальных – в детдом?

— Я не знала, что это ты. У тебя ведь дважды фамилия сменилась. И потом, квартира у вас большая, семья непьющая…

Лиза кивнула на пустую бутылку в углу:

— После родов выпила бокал кагора, а то уже замерзать стала, остальное Паша допил на радостях…

— Я и говорю – непьющие, работают, дети учатся, – говорила Лидка успокоительно.

— А ремонт и раскардаж после переезда? А если бы ты два месяца назад заявилась, когда мы ещё в хрущёбе маялись?

Лидка молчала.

— А скольких ты уже сдала в детдом? Что с ними? Умерли в эпилептических припадках? Изнасилованы и посажены на наркотики? Получили осложнение от прививок? Попали под машину при побеге? Сдаёте в детдома больше, чем забираете! А потом ещё брезгуете – фи, детдомовские!

— Так ты думаешь – из детдома взять? Я же маленького не могу – работаю, а постарше – они и курят, и пьют, и ЗПМР у каждого второго…

— Да не бери! Живи в своё удовольствие! Как тётка с дядькой моего деда! Они его с сестрой брать не хотели, а он без сестры не шёл, так что определили в детдома. Разные. Двадцать пять лет он её по Всесоюзному розыску искал! А они – ничего, дом в Пушкино вместо квартиры под снос, собаку для охоты завёл, мемуары писал, домработница готовила и стирала… Вот когда отпустили домработницу за много лет в отпуск – она и приехала к двум трупам, обглоданным собакой! Вызвала милицию, милиция проверила билеты, опросила соседей – так домработнице и досталась генеральская дача… Мой дед уже перед свадьбой приезжал – от дома отказался, отписал всё домработнице, что бабушка ему до конца жизни простить не могла…

В чай Лидка положила столько сахара, что он уже и не размешивался.

— Я хороший отчёт про тебя напишу – что нету поводов для беспокойства. Для порядка, может, пару раз ещё зайду. Сама. Чтоб никто больше не ходил.

— У вас там что, все бездетные, и детей себе присматривают?

Лидка пропустила вопрос мимо ушей и продолжала:

— Когда к вам лучше зайти? Через месяц справитесь? Чтобы двери были, кровати… Это обязательное условие – спальное место. Ну, и двери вместо покрывал, а то цыганский табор какой-то. – попыталась улыбнуться. – А, кстати! У меня сосед целыми днями стучит, я к нему зашла предупреждение вынести о нарушении тишины – а он как раз двери меняет! Вам, может, подойдут?

— Да заказали мы двери сразу для всей квартиры, а нам говорят – нужной модели нет, ждите, пока сделают – вот и кукуем полторы недели… Сегодня, что ли, позвонить? В сентябре уже школа, уроки, кружки – не до того будет…

Лидка набрала номер, долго слушала гудки, но, видимо, услышала ответ – стала говорить торопливо и с напором, чтоб уж точно договориться – так ли желала помочь или просто неудобно было слова на ветер бросать? А если всё-таки Паша посмотрит, не сильно ли они раскурочены – может, пригодятся для отделки балкона? Балкон-то тут не застеклён…

— Он их уже на предлифтовую площадку выставил, так что сегодня вечером можете посмотреть.

Раздался мягкий ритмичный топоток, будто кто нежно постукивал ладонями по маленьким барабанам, и в кухню вкатился совершенно белый котёнок, толстый и пушистый, с ярко-голубыми, невылинявшими глазами.

— Ми-иф, ми-иф? – просительно произнёс он, расположившись между Лизой и гостьей, вопросительно поглядывая на обеих, словно не решаясь, к кому обратиться.

-Ой, кто это?

— Это Даша с Сашей подобрали – кто-то на помойку выкинул, представляешь, такую красоту!? Неделю у нас живёт. Всё норовит ко мне за пазуху забраться – объясняла Лиза, подогревая пакетик с кошачьим питанием в миске тёплой воды.

— Как назвали?

— Мила. Это кошечка. У нас незадолго до того кот пропал, было думали нового брать…

— Котят вам наведёт!

— Посмотрим. Стерилизуем, когда возраст придёт.

— А у меня две собаки – Граф и Грета. Ньюфаундленды. Шерсти от них!

Лиза вышла из кухни с пакетиком, и белоснежный котёнок со всех лап покатился за ней. Даже сквозь жадно-довольное ур-мя-урма-ур-ва Лиза расслышала другой писк и приоткрыла дверь, встретившись глазами с младенцем. Поспешно развернула, отложила слегка подмокшую пелёнку, прислушиваясь к тому, как он журчит над тазиком, причмокивая – да, первый месяц – это первый месяц, кормёжки каждый час. Но как спровадить Лидку? А с другой стороны – ну кто её звал? Вне праздников и выходных, задолго до задуманной Лизой «страшной мести»?!

— Ой, он у тебя совсем голый!

— В пелёнке. Жарко же.

— А то, может, памперсов нету?

— Сейчас не берём, осенью для прогулок купим.

По правде говоря, Лизу всё это раздражало – и то, что она в ночнушке, и отвлекающий этот разговор вместо долгожданного спокойствия, но Лидка, видно, поняла и собралась уходить:

— Ладно, я побегу уже, а то пора, дверь прикрою, закрывайте сами.

Лиза прикрыла дверь на цепочку. Только закончила кормить – цепочка звякнула. Лиза прислушалась. Звякнуло ещё раз, а потом в дверь постучали. Опять Лидка! Забыла, что ль, чего? Пришлось открыть. На руках Лидка держала младенца в какой-то непонятной тряпке.

— Дай мне чего-нибудь – пелёнку, распашонку, а то как я до семёрки доеду?

— Откуда ребёнок?

— Из мусорного бака. Халат не трогай – я его отдам на экспертизу, в пакетик бы завернуть. Впервые у меня такое. В Европе «окна жизни» устанавливают, а у нас… Было, помнится, младенца в парке, в коляске оставили – поссорились, поутру дворники нашли. Ещё было…

Девочка. Похоже, недоношенная. Лиза босиком прошла в детскую – спит — достала пелёнку в красный горошек, нашла белую распашонку. Жаль, подарочный памперс из ЗАГСА использовали, надо треугольничком сворачивать. А то, может, ополоснуть? Тогда надо ещё и чепчик искать. Налила воды в ковшик, ополоснула над раковиной, промокнула сухой ветошью.

— А кто им имена даёт, подкидышам?

— Когда мы, а когда в детдоме. Но я уже придумала – Виталина.

— И что ты думаешь делать?

— Моя будет. Засяду в отпуск по уходу, а потом… Там посмотрим.

— Вот видишь! Исус тебя любит! – неожиданно воскликнула Лиза, пробиваясь через слабый младенческий крик.

— А бутылочки, смеси у тебя есть?

Лиза отрицательно замотала головой:

— Нет.

— Ничего, там всё дадут.

— Исус тебя любит, Исус тебя любит, – повторяла Лиза как заворожённая, закрывая дверь. Паша на кухне, прихлёбывая чай, разговаривал по сотовому – опять вызывали на работу, Саша и Даша – обе в наушниках – слушали какую-то музыку, а средние, досмотрев все мультики, вышли и стояли за вешалкой, наблюдая разительную перемену в недавней гостье.

Господи Исусе, не оставляешь ты детей своих ни в опасности, ни в одиночестве, ни во грехах, так пусть же они будут – мама и дочка, как хорошо, что ты их соединил!

Неусыпный синий свет бьёт по глазам, отражаясь от зелёных стен. Не дышит? Нет, надо же, как тихо они могут дышать, уже и забыла. Сонная Лидка встала, распрямляя затекшие ноги и прошла в туалет, мельком взглянув в окно. Капли дождя попадали в мазки фонарей и исчезали, будто вытанцовывая на дискотеке.

Сквозь мягкую предосеннюю ночь, перечёркнутую перекрёстными ластиками фонарей, по обочине вдоль бетонного забора протекала тропинка – ещё днём пепельно-серая от жары, она стала угольно-чёрной… По грязи, смятой и неоформленной, высекая искры брызг, проехали два велосипеда. Их следы текли, как блескучие рельсы, уходящие вдаль и где-то там пересекающиеся, как и все параллельные, в необозримости любви.

Мария Солодилова