Молодой мужик решил посадить у себя в огороде кедр. Ну, казалось бы, чего тут небывалого? Да оно и верно, всё так. Только вот никак не хотел развиваться кедр, сколько бы его ни поливал мужик. За водой он ходил к ручью, где и кончался его большущий огород. С вёдрами поднимаясь наверх, уставал. Так уж был расположен его огород, что ручей тёк внизу, а картошка и всё остальное росло наверху, и всякий раз подниматься в горку приходилось метров сто. Радовало мужика то, что, натаскавши вёдер с ручья, полил он грядки с луком, морквой, свёклой. Веселили его взгляд быстро растущие кабачки, помидоры, огурчики. Не радовало только то, что не растёт его кедр. Работал мужик фрезеровщиком, растил троих детей, но, помимо всего этого, любил читать книги, и вычитал-таки однажды, что кедр надо сажать маленьким, а не большим, как у него. И точно, как только он посадил маленький кедр, он стал расти, а большой, посаженный им ранее кедр зачах и погиб. Погоревал мужик, да ничего не поделаешь.

Мужик был хоть и небольшого роста, но здоровьем не обижен, несколько лет кряду таскал он тяжеленные вёдра с водой из ручья, поливая своё хозяйство. Но потом, почувcтвовав боль в спине, купил насос, провёл трубу, и теперь с помощью насоса вода быстро доставлялась на верх огорода. Радовал и кедр, потому как рос. Великий русский поэт Николай Алексеевич Некрасов писал: «Мужик что бык: втемяшится // В башку какая блажь – // Колом её оттудова не выбьешь…» Вот и мужику этому втемяшилась одна такая блажь, и теперь думал он, доживёт ли до того, как кедр начнёт давать кедровые шишки. Годы, как известно бегут быстро, у скучного человека, может, они и медленнее бегут, потому как он унывает, но мужик этот был весёлым, и годы его пронеслись быстро. Дети выросли, были уже и внуки. Кедр к тому времени (а прошло меж тем более тридцати лет) стал давать урожай. В высоту теперь он был метров семь, и каждую осень вырастало на нём по тридцать и более кедровых шишек. Очень любили посидеть на кедре разные птички, и столько их разных было, что мужик, прожив немалую жизнь, даже не знал, как некоторые из них называются. Со своею всегдашней улыбкой разглядывал он птиц и дивился, говоря:

– Ну надо же, как чирикают! Каждая на свой лад!

Облюбовал кедр и дятел, но его вскорости ухитрились съесть кошки. Ругал сильно за это своих кошек мужик, а что толку, одно слово – хищники. Отведать долгожданный урожай спустя много лет мужику не удалось, потому как каждый раз с этим самым долгожданным урожаем быстро расправлялись кедровки. Мужик, потому как был весёлым, по-шукшински махнул рукой на это дело, дескать, птахам Божиим тоже питаться надобно.

Стал неунывающий мужик каждую весну покупать маленьких цыплят, а к осени, знамо дело, при хорошем уходе вырастали у него большие курицы, а так как были они ещё и бройлерными, то уж вовсе огромадными они вырастали. Называл же он их динозаврами, подкашивал им травки, и к поздней осени у него имелся запас навоза, опять же к радости этого человека. В Сибири снег ранёхонько выпадать начинает. И когда приспеет такая пора, развозит весёлый мужик по детям и внукам вкусное мясо. Совсем недолго погостив у детей, возвращается в свою времянку. Там ждут его кошки, собака. Радуется мужик, что дожил до пенсии, и этой своей радостью делится с другими, поднимает людям настроение весёлыми историями. Так, сидя на автобусной остановке, рассказывал он людям:

– Вот в прошлом году брал я цыплят, так кошки мои их не тронули, а в этом году троих, хоть и через сетку мелкую металлическую, как-то достали, видно, интеллект кошачий у них повысился. Я с детства о пенсии мечтал, только вот не знал, что, когда она приспеет, всё болеть начинает, ёна Матрёна. Посмеялись все люди, а он продолжает:

– Раз во времянке моей крыса завелась, а мне скучно одному жить. За печкой стал накладывать крысе еду, словно кошке. Кошки мои на тот момент куда-то пропали. Стала эта крыса приходить из норы и питаться. Вовсе меня не боялась. Однажды купил я новую рубашку, а она вся в целлофан обёрнута. Принёс домой и на работу побежал. Два дня меня во времянке не было. Прихожу – мама родная! Весь целлофан на рубахе моей в труху изгрызен, а на рубахе хоть бы одна пуговка пострадала. Ну я и подумал, что рубаху она не стала есть оттого, что я её кормил, ну вроде как отблагодарила.

Народ на остановке держался от смеха за животы, и, как ни удивительно, все были рады, что автобус запоздал. Бывает, в очередной раз ждут пенсионеры автобус, глядят – весёлый, ставший дедом, а бывший когда-то молодым мужиком, идёт. Просят повеселить и слушают другую историю:

– Кота я завёл, да чего-то жизнь закрутила, не появлялся во времянке неделю. Вспомнил – приболел я тогда и в городскую квартиру к семье пошёл. Выздоровел, когда, иду и думаю: вот неделю меня не было, жив ли кот? На столе во времянке у меня кастрюля варёного риса оставалась. Ну, думаю, если кот не догадался её съесть и помер с голоду, значит, он меня не достоин. Прихожу – живой кот, рис съеден. «Ну, здравствуй, – говорю, – извини, брат, приболел.

Снова было весело людям на остановке. Почему же зимой жил весёлый мужик не в тёплой квартире с семьёй, а во времянке? А потому, что были на дворе девяностые годы, у людей на дачах воровали картошку, соленья. Весёлый мужик хранил у себя во времянке в подполе всё, выращенное за лето. И был сторожем собственному урожаю – надо было выживать. А когда годы прошли, и дети выросли, так и остался жить во времянке. Много бед, как и любой другой человек, пережил этот мужик, похоронил маму, брата, отца, дочь, но проходило время, и он снова был весёлым и старался не унывать. Однажды, похоронив маму, возвратился в ставшую родной Сибирь и рассказывал мужикам на заводе о своей поездке:

– Прилетаю на самолёте, иду по улице, кругом груши растут. Думаю, вот где легче бомжам жить, закуска на дереве растёт. Подхожу к дому одному, можно, конечно, было сорвать их и так, ведь перевесились эти самые груши в большом количестве за изгородь, но, думаю, неудобно, да и стыдно, взрослый мужик и – воровать. Хозяйка вышла, спрашиваю, можно ли тут грушку сорвать, а та ответила, что нельзя, мол, подождать велела. Стою, жду, думаю, ну чего пожалела – много же их! Выходит хозяйка, выносит целый фартук спелых груш, говорит, что те, которые я хотел сорвать, ещё зелёные и потому невкусные. Поблагодарил я хозяйку, а мысль о бичах-то не пропала, по-прежнему думал: легче им тут живётся, чем нашим, сибирским.

 Мужики животы от смеха надрывали, а у весёлого мужика вдруг из глаз слёзы полились. Мужики опешили, с расспросами кинулись, а он в ответ:

 – Да это ничего, просто маманя тяжело помирала, жалко её. Помолчав немного и вытерев рукой слёзы, продолжал негромко:

– Там, в тёплых краях, спрашивали меня родственники и соседи мамы, почему, мол, плохо ем? А там нальют жирный-прежирный борщ, да тарелка как тазик. Я её еле-еле огореваю, а тут такую же тарелку несут с котлетами огромными, они аж из тарелки перевешиваются. Говорю им, что не могу, мол, больше, дайте перекурить. Словом, сытно у них едят.

Много лет отработал весёлый мужик фрезеровщиком на заводе, и не было такой детали, которую бы он не смог сделать. И после того как вышел на пенсию, поработал ещё несколько лет за любимым станком. Когда завод окончательно рухнул, пошёл мужик жить на пенсию и родной свой огород, который многие годы был для него всамделишной отдушиной. Горюет, бывает, о том, что развалился красавец-завод, что станок его фрезерный, почти сорок лет служивший верой и правдой, теперь, видно, переплавили на металл в Китае.     Вокруг расположено довольно много времянок. Опускаются некоторые живущие в них люди до неузнаваемости. Так, совсем недалеко сгорели раз за разом четыре времянки. Жили в них люди, стали сильно пить боярышник, вот и сгорели. Весёлый мужик по утрам варит разные каши, потом разносит их в две времянки, где живут опустившиеся люди, кормит их, говоря при этом: «Сколько бы вы меня ни просили, на выпивку не дам, а вот каши – всегда пожалуйста – отведайте». Что ж, и такие вот забичевавшиеся люди живут в нашем обществе и конкретно на этой времяношной улице, такие люди благодарны мужику, кормившему их. Хотя за глаза – и мужик это знает – считают его чудаковатым. Уж больно напоминает он шукшинских «чудиков», имея сердце, чуткое к чужим болям и радостям. Недавно один из бичей, которого подкармливал весёлый мужик, помер. Но вслед за ним на довольствие встал ещё один бомж. Жалеет его мужик шибко, говорит своему пришедшему к нему в гости заводскому другу:

– Вот ведь оказия какая вышла, работал шофёром, была семья – всё в порядке. Стал этот горе-боярышник пить, и всё. Жизнь под откос. Если бы ни кормил его, помер бы давно.

Рассказал весёлый человек своему другу и о том, что прогоняет от того бомжа тех, кто спаивает его. И в очередной раз на автобусной остановке он снова говорил:

– Я там одного подкармливаю, вы знаете…

Сидевшие на остановке люди враз выкрикнули:

– Да, не одного кормишь, знаем!

Весёлый человек, смутившись, продолжал:

– Один раз котлет нажарил, несу ему котлетку с гречкой, гляжу, идут к моему те, с боярышником. Увидали котлету и говорят, мол, нам бы котлеты носил. Я им говорю, что они-де ходят сами, могли бы работать. А этому бедолаге кто принесёт? А котлеты я жарю, потому как заработал пенсию. Не полюбились им мои слова. Но я их не боюсь, я ведь неплохим боксёром в молодости был.

И снова в покат от смеха люди на остановке. И если долго не видят мужика, скучают, а ежели завидят его, издали идущего, то даже подъехавший автобус пропускают. Говорят, при этом сибиряки, что по телевизору артисты неинтересные стали, наш-де артист, тутошный, лучше их будет…

 Мужик по-прежнему поливает свой кедр, который так облюбовали разные птички, выращивает кур, которых зовёт динозаврами. А люди, завидев его, подходящего к автобусной остановке, тут же просят рассказать что-нибудь. Повеселив людей, он едет в свою квартиру, моется в ванной, ест любимые вареники, любезно приготовленные женою. Но, побыв в городской квартире совсем немного, вновь спешит весёлый мужик к своим динозаврам и кедру…

Анатолий Казаков