После службы в армии, а был ноябрь 1986 года, полагалось месяц отдыху, да уж больно хорошо мой друг Андрей Клаузер говорил о нашем правобережном заводе отопительного оборудования. Не утерпел, побыв на маминых пирогах всего неделю, уже проходил медицинскую комиссию.

И вот стою перед начальником радиаторного цеха Святославом Шаминым. Роста он был ниже среднего, худощав, быстро глянув на меня пытливо спросил: — У нас радиаторный цех, работа тяжёлая, выдержишь ли?…

Служил я в Военно-Воздушных силах, обеспечивал полёты на глисаде, дальнем приводе, хотя учили на РСБН, но в армии чего не бывает.

Молдованин по фамилии Дякону, который был на дальнем приводе старшим, ушёл в часть, а тут полёты. Говорят по рации, включай привод, включаю, делаю всё так, как учил старослужащий, но станция не работает, потом оказалось, что станция была заземлена, накануне была сильная гроза.

Словом, по всему видать не всему меня обучил молдованин. На точку приехал подполковник, и при всех объявил мне наказание. За срыв полётов получил неделю губы. Деревянные кровати на день прилаживались к бетонной стене, и замыкались на замок, так что днём даже и не посидишь толком, не говоря о другом, всё время хотелось есть, и это очень угнетало нутро. Окна все в железных решётках, были и одиночные камеры. Водили на различные работы, которых в солдатском обиходе сроду не переделаешь, в прочем, как и везде. После губы, отправили в кочегарку. Когда приходил уголь комочками, был для нас праздник, ибо уголь в котлах горел отлично, но случалось поступал как песок, и тогда вставал вопрос как бы не разморозить отопительную систему части. Покидал уголёк, слава Богу, до сыта, в такие вот часы работая широкой железной лопатой, которая получила название как «комсомольская», помню думал о многочисленных на ту пору кинофильмах, где показывался труд рабочего. Но там восхвалялся героизм, а мы с вольнонаёмными уральскими мужиками в огромной кочегарке, где больших котлов было восемь, и они через каждые двадцать минут требовали угля. Ну да не всем быть героями, да безгрешными, кому какая доля выпадет не знает никто, и это, разумеется, хорошо. Словом, покидал уголёк осень, зиму, прихватив и весну, и теперь находясь в кабинете начальника радиаторного цеха отвечал ему, что, мол на любую работу согласен.

До армии работал сварщиком на железобетонном заводе, так как учился в ГПТУ № 27, получил диплом третьего разряда. В армии профессия эта крепко меня выручила, приходилось сваривать трубы, и однажды была такая работа. На дорожке, где сворачивал самолёт, прорыли траншею с обеих сторон, плиты не тронули, но надо было провести под плитами толстый медный кабель. Вот и взялись мы выполнять приказ, который состоял в том, чтобы вбивать заострённую концом трубу в землю, проталкивая, таким образом, трубу под плитами, а пробив выход на другую сторону, вставить в трубу кабель, долбануть «кувалдометром и протащить его через плиты под землей. Вколачивая трубу большой кувалдой, мы поняли, что трубы не хватит. Подставили другую, я её приварил, сварочный шов получился красивым. Шлак в таких случаях отваливается сам, но было не до красоты, а вот молодой лейтенант, когда у нас работа сладилась, похвалил меня. После много чего приходилось сваривать. Нужная, где бы ты не находился, профессия моя выручала крепко. Но майор Заяц, припомнив срыв полётов, решил отправить меня в последнюю партию.

Уходили ребята, с которыми ты делил кусок хлеба два года, домой. Было грустно на душе. Помню вступился за меня этот молодой лейтенант, имени, фамилии за давностью лет не помню. Хороший был мужик, и как тут не вспомнить, что когда-то в пургу мы вытаскивали из — под снега на взлётной полосе кабель, чтобы снегоочиститель не повредил его. Делалось это для обязательного освещения полосы, что бы не произошло, ведь самолёты приземлялись круглосуточно. Так тот лейтенант в минуты отдыха, досыта кормил нас сливочным маслом, в армии его очень хотелось. Говорил он долго с майором, отправили меня домой в ноябре, и в этом мне действительно помогли навыки сварщика.

Друга Сашку Нестеренко отправили под самый Новый год, и я помню, как получил от него письмо ещё из армии, а я ведь был уже дома. В письме Сашка горевал, что сильно хочет напиться водки. Что ж, нормальная солдатская мечта…

И вот она шестая линия по производству радиаторов. Поставили меня на испытательную ванну. Радиаторы были стальные, тяжёлые. В моём случае это были спаренные, то есть двойные отопительные батареи. Одинарные радиаторы в основном испытывали женщины, двойные-сварщики мужики, но были и тройные, их мне испытывать не доводилось, но попробовав их на вес понял, что надорвался бы за раз, а другие мужики таскали. Действительно, сильные они были, многие с деревни родом, оттуда и силушка богатырская, природная, Богом, да родителями данная, мне до них было далеко. Двойной сваренный радиатор вставлялся в специальные приспособления, всё сдавливалось воздухом и погружалось в воду. Давление давалось до двенадцати очков, рабочее же в квартирах, как я позже узнал было максимум до четырёх, шести. Случалось, что радиаторы раздувались и взрывались, окатив испытуемого или испытуемую с ног до головы водой. Словосочетание «мокрая курица» в таком случае подходило, кстати, но как — то невесело было от этого. Ох и часто же мне доводилось быть этой самой мокрой курицей. Выявлялись течи, заново проваривали, снова испытывали. С помощью напильника, а точнее обратной его стороны, счищались брызги от сварки. Подходили симпатичные в основном молодые женщины из отдела качества, проверяли, и ставили штампик, говорящий о том, что продукция принята. Составлял я двойнухи вручную друг на дружку, подходила (кара), так мы называли погрузчик, на которых тоже работали женщины. И продукцию увозили на покраску.

Зарплату выдавали прямо в цеху, бригады мужиков и женщин занимали очереди. Выходили, получившие деньги, из очереди очень довольные. Зарплату же наш бухгалтер считал обыкновенными счётами. Позже, когда стала техника посовременнее, в бухгалтерии стали часто ошибаться с начислением зарплаты. Но хорошо помню, что, когда считали на простых счётах, ошибок почти не было.

В нашем цеху работало семьсот тридцать человек. В самом же начале пуска радиаторного цеха, а было это в 1973 году, работала тысяча человек, но технологии не стояли на месте, освобождая, таким образом, рабочие руки. Люди уходили в другие цеха, работы хватало всем с явным избытком. На ту пору зарплата на нашем заводе была действительно очень высокой. Сварщики могли заработать по пятьсот рублей и выше. Женщины испытательницы получали около четырёхсот и больше. Но это были на то время очень большие деньги, платились и северные надбавки, проработал год, получи десять процентов, и так до пяти лет, на то время серьёзные деньги.

Устроился я в начале декабря, а в апреле от тяжёлой работы и сквозняка в цеху, угодил в больницу с почками. Работали люди в белых халатах так, что я невольно думал, какой всё-таки я глупый человек. Столько лекарств знают медики, и все их надо запомнить, знать дозировку. В больнице я отдыхал, отчасти компенсируя недогуленный из армии отпуск. Запомнился старенький дедушка, он болел раком, к нему приходили многочисленные его дети, но он их никого не узнавал, ему постоянно кололи морфий. Ночью он умер, и его положили на пол в коридоре, рядом с умершей, почти в одно и то же время, бабушкой. Лежат они рядышком, а один больной пошутил, сказав, словно жених с невестой в старости лежат. Разные люди бывают, и шутят все по- разному, только запомнилось, что шутка эта мне не понравилась.

Больничные тогда оплачивались полностью, никому бы и в голову не пришло бы нарушить трудовой закон, это я вспомянул девяностые, и ту дикость, которая была уже не за горами. Вышел в радиаторный цех, но стал постоянно чем — то хворать, то простуда, то спина, обматывая себя собачьим поясом, нервничал жутко. Но главное не хотел подводить мужиков с бригады. Был молод, пошёл к начальнику -увольняюсь, мол. Был я такой не первый, это уж после узнал, не выдерживали некоторые люди ритма работы, надсады, вот и увольнялись. Святослав Павлович подписал заявление сразу. Но тогда наш завод был гигантом отопительной индустрии страны, и правофланговым с самой передовой точки зрения. В отделе кадров стали разбираться, почему увольняюсь, зачем, говорили они, ведь у нас такой завод, а вы увольняться надумали.

Завод был и вправду хорош во всех смыслах, кругом море цветов, очень красивые фонтаны, в каждом цеху сауны с бассейнами, молочные бары, в которых продавались замечательные, действительно ,настоящие соки в трёхлитровых банках, очень вкусная заводская выпечка и, конечно, гвоздь программы — его величество молочный коктейль. Никаких искусственных добавок тогда не было, свои заводские коровушки давали силушки нашему заводскому народу всамделишно.

Направили меня в кабинет, я уж не помню, как он назывался. Только сидела там женщина, и словно психолог со мной разговаривала. Предложила место садовника опять же при заводе. Убедила, таки, не покидать завод, я уж было надумал вернуться на прежнее место работы, сваривать арматуру на железобетонном заводе, но здоровье дало сильный сбой, ослаб, и теперь поливал цветочки, постригал акации, садил цветы, и всё это где, опять же возле родного радиаторного цеха. Нам садовникам специально выделяли машины, мы ездили в лес, вырывали лопатами там с корнем жарки, и высаживали их на заводе. Цветов этих в тайге было настолько много, что у нас не болела совесть, что мы нарушаем природу, лес был сказочно богат, которому действительно не было конца и края, всем хватало грибов, ягод, шишки, лекарственных трав с явным избытком.

Глядел, глядел на меня Александр Дмитриевич Васяев, бывший на ту пору заместителем начальника радиаторного цеха, как я с резиновым шлангом каждое утро цветочки поливаю, и вдруг предложил мне идти в ремонтную бригаду цеха. Там, говорил он, работа не такая тяжёлая, как на линии, будешь так же сварщиком третьего разряда работать, получать будешь поменьше, но в три раза больше, чем сейчас садовником. Добрый, хороший мужик Александр Дмитриевич, будто душу мою разглядел.

Стал работать в ремонтной бригаде, и своё почуял, тут была не поточная линия. Надо было сваривать прорвавшиеся трубы, любые другие ремонтные работы, словом это было моё, я, наконец–то, нашёл себя. Работа была, действительно, творческой, я постигал вертикальные, потолочные сварные швы от старших сотоварищей.

Таковым был Геннадий Юрченко, мужик среднего роста, полноватый, не выпускающий изо рта дорогие болгарские сигареты. В обучении был очень дотошным, помню говорил мне: — Толик, ты вот трубы завариваешь, нижние швы варишь, это каждый сварщик может, а видел цепи на кране, которые тяжеленный магнит держат, ими бухты стальные таскают, металлолом. Так вот, эти цепи свариваю я, их потом на рентген относят, чтобы на поры проверить. Я тебя не только этому научу, медь будешь сваривать, алюминий. В цеху Геннадия все называли «тюбетейкой». Когда он выполнял сварочные работы, то на голову надевал похожую на тюбетейку шапочку. Брызги от сварки — это раскалённый металл, потому специальные головные уборы мы не снимали все восемь часов трудового дня. Но случалось, что раскалённая капля металла, прожигала шапку, и через воротник попадала за спину, катясь по всей спине, в такие моменты сварщики останавливали сварку, либо терпели, и корчились от боли, внешне это напоминало какой — то дикий танец, танцевал и я много раз.

Однажды ночью за мной приехали. Слесарь Василий Родин, огромаднейший мужик, ввалился к нам с мамой в малометражку: — Вставай Толик, линия остановилась, нужно заварить там кое- что. Таких «кое- что» в нашем огромном цеху было с избытком, но хорошо запомнилось моё тогдашнее настроение, потому как после пуска линии по производству радиаторов, я воочию почувствовал какую — то всеобщую сопричастность к производственному процессу и, дай Бог, нынешним молодым людям испытать похожее чувство в жизни. На стареньком запорожце мастер, у которого всё лицо было покрыто покраснениями и шелушилось, развёз нас с Василием по домам.

Каждый год только с нашего завода по осени, отправлялись десятки автобусов, наполненные работягами. Путь наш лежал в близлежащие колхозы и совхозы, но это было по всей стране, и казалось бы, ну чего тут писать об этом, но вот пишу. Ещё до армии, когда работал на железобетонном заводе, ездили в Александровку. Привозили нам во флягах парное молоко, я пил, и всё было нормально, ведь каждый год мама в деревню возила, а не привыкшие к парному – то были многие, ох и носились они после по кустам, но это жизнь.

Теперь, работая на отопительном, возили нас в Ключи – Булак и Кобляково. Уже во всю в стране шла борьба с пьянством, были талоны на водку. Мне казалось тогда, что пили все поголовно, начальство крепко выпивало, только делало это не на виду. В первый день по приезде в колхоз никто не работал. Талонной водки было мало, потому взял я тройного одеколона, несколько фунфыриков. Засели мы с Василием Родиным в кустах, закуска холодная телятина, как раньше в старину, (вспомнилось как по роману Фёдора Михайловича Достоевского, один убивец, обожал именно холодную телятину под водку). Василий был весом, пожалуй, килограмм сто тридцать, но удивительно, жирным его назвать было нельзя. С детства занимался борьбой, был мастером спорта. Но после армии оставив родную Украину, приехал в Братск, заработки, новые квартиры, тогда манили в наш город очень многих людей со всей страны. Так вот выпив этого тройного с пол стакана, у Василия выкатилась из глаз, как мне тогда показалось, большущая слеза, да такая белая, словно алмаз. Спустя не которое время он икнул, после победно улыбнулся, крякнув, закусил телятиной, которую заботливо приготовила его жена Наталья. Выпить – то выпили, да разве Василию дадут отдохнуть, человек десять сразу накинулись на него. В шутку давай бороться. Он их как котят малых откидывает по сторонам, народ смеётся, как (богатырь Василий Буслаев) из кинофильма он нынче. Василию тоже весело от эдакого действа, скромно улыбаясь говорит нападавшим задирам: — Да ладно вы, успокойтесь, у меня ещё телятина не переварилась.

Вечером кто песни пел, кто сидел у костра мирно беседуя, удивительно, но драк я не упомню, все друг друга знали, а тяжёлая работа всех сближала необыкновенно, как солдат в бою. Люди просто жили, работали, растили детей, внуков, и были уверены в завтрашнем дне. Все последующие дни ударная работа по уборке картофана, не забываемая солдатская кухня. Я помню тарелку из дома забыл взять. Василий достал из рюкзака тарелку железную, только величиной она была с таз. Когда он с широченной улыбкой подходил к кухне, и говорил повару, чтобы налили на двоих, весёлая повариха радостно нам повествовала: — Да хоть на десятерых, всем хватит, не волнуйся Вася. Все смеялись, мы же вооружившись ложками, хлебали с его огромной чаши вкусное русское хлёбово, Василий же почему – то слегка смущался, скромность его была совершенно не поддельной, а врождённой. Рабочие видимо из – за громадности Василия подшучивали над ним, вот и сейчас говорили: «А Васька слушает, да ест». Съев второе, попив чайку, снова шли в поле, удивительно хорошо себя чувствовали.

Во время работы рассказы о жизни текли рекой, жаль, что не было диктофона тогда, но именно в те дни, наблюдая за людьми, я постоянно ощущал сердешность нашего народа. Ведь, по сути, многие из них были дети войны, и рождённые сразу после войны, человеческая нравственность от тягот и лишений голодного детства была у них врождённой.

Жизнь есть жизнь, и вот пока пишется этот рассказ, заехал на своей машине друг Вадим, сказал ему, что пишу о заводе, о том, что было уже давно, будет ли это кому-нибудь интересно. Друг мой, любезный Вадим Валентинович ,расплылся в улыбке: — О заводе говоришь пишешь. Помню ещё до армии работал я в бригаде на легендарном отопительном, гляжу открываются цеховые ворота, вталкивают вагон труб, а те все в снегу. Мужики кому тридцать, кому под сорок лет, давай этот снег с труб соскребать, и в снежки играться. Я стою, ну думаю взрослые же, чего делают. Увидали они мою рожу, да просто сказали, что душа не стареет. Был у нас в бригаде мужик, только устроился, носил значок, на котором было написано «золотые руки». А он только устроился, и вроде как гордился этим значком. Подзывает его бригадир и говорит: — Был ты золотые руки, станешь золотые ноги. И отправил его за водкой. Бригадир на то время человек везде уважаемый, да и проставиться новенькому, это ж принято было так. Пошёл этот мужик за водкой, без пререканий. Закуска помню на это дело была обыкновенная тушёнка, умели делать её вкусно, ели холодную, словно холодец, а разогревать, не разогревали, чтобы не разочаровываться, всякие жилы полезут, а так съешь и не заметишь, за милую душу, как картонка пролетит. Во время этого разговора позвонила мама, сказала, что надо грузди солёные в гараж отвезти, похлебали у меня рассольника, отвезли грибы на зиму. Друг завтра улетал в Краснодар. Обнялись и я снова ухожу мыслями в прошлое…

Линий по производству стальных радиаторов в цеху было восемь, говорили, что точно такие же линии есть в Питере, их там одна или две всего, но все технологии были разработаны там. У нас же было восемь огромных линий, каждая за восемь часов выдавала по тысяче и больше радиаторов. Первое на линии — это наладчики, краном они брали огромную металлическую стальную бухту, вставляли её в металлический барабан, приваривали к использованной бухте, и процесс пошёл. Специальными штампами прямо на ходу выдавливался контур будущего радиатора. Затем две металлические ленты соединялись в одну, производилась с помощью специальных машин и медных колёс сварка, вставлялись автоматически штуцера с готовой резьбой, и радиатор шёл по транспортёрной линии. Их брали сварщики, приваривали штуцера к радиатору. Дальше шли ванны, женщины, их было не менее пяти человек на каждой поточной линии, испытывали их. Работали они в резиновых фартуках, ибо как я уже писал, радиаторы, бывало, от испытаний раздувало, и они разрывались, да и техника безопасности тогда соблюдалась, во всяком случае старались её спасительницу соблюдать. Далее человек в специально отгороженной кабинке, с помощью шлифовальной машинки, подчищал аккуратно брызги от сварки.

Мне рассказывали, что однажды один шлифовальщик погиб , оказалось работал без защиты, круг развалился, и осколки попали в голову. Опять же рассказывали, что по всей кабинке была кровища, но смерть этого человека спасла жизнь многим, все теперь работали с защитой, в прочем были, и рискованные, завсегда так у нас в народе. На конце же линии стоял человек, он то же очищал напильником сварочные брызги, и складывал радиаторы в стопку, далее шла покраска, и погрузка в многочисленные контейнеры.

Был такой случай, грузил я контейнер, а когда пришла пора его закрывать, сколько я не пытался, ничего не выходило, выдохся, стою расстроенный. Подошёл здоровенный парень по имени Игорь, надавил, и всё закрылось, осталось повесить пломбы, говорю ему спасибо. Богатырь лишь слегка улыбнулся, сказав: — Да чо тут. И, заведя свой ижак, поехал из цеха по своим делам. Этот самый богатырь остановил однажды нашего местного боксёра Васильева, тот отбирал деньги у ребят, и бил их. Так Игорь отбил у него такую охоту, сказал ему, что мол ты слабых обижаешь -со мной попробуй. Боксёру крепко досталось. Хороший мужик Игорь, простой и скромный, словом, добрый богатырь.

Работая однажды на конце седьмой линии, к концу смены я написал мелом, что за смену сдано тысяча двести радиаторов, про себя отметил, что перелопачены моей спиной. Рядом с линией стоял аппарат с газированной водой. Приходившие к своим родителям дети, досыта пили эту воду, и набирали домой, как же, она ж с пузырьками, интересно, да к тому же бесплатная. Дети, видя труд родителей, таким образом хотели они этого или нет, воспитывались, думаю, прежде всего, нравственно, ибо видели, как достаётся кусок хлеба их родным людям, а повзрослев, сами приходили на завод.

Таким образом образовывались рабочие династии, нет ничего нового не пишу, но вот приятно понимаете, дорогие читатели, было видеть глазу эти трудовые династии. Из таких семей создавались новые дружные семьи, а в сущности, это ведь действительно один из элементов подлинной человеческой радости. Это была действительно мощь, и работать на таком производстве было очень интересно. Наши радиаторы распространялись по всей России, и каждый это знал, и понимал, какая огромная ответственность лежит на каждом человеке, и не пытайтесь обвинить меня в наивности, что было о том и пишу. Своего рода так называемая дедовщина она ж с детского сада, потом со школы, училища, армии, потом рабочего места идёт.

Работая в ремонтной бригаде, меня как самого молодого посылали в командировки, по другим цехам на прорывы. Но однажды меня откомандировали на два месяца на железобетонный завод. Хоть до армии я на этом предприятии работал, да ведь и завод КБЖБ (комбинат железобетонных изделий) был, действительно, гигантом нашей индустрии, место работы оказалось, на котором не бывал. Направили на левый берег Ангары, работал с химиками, которые отбывали тюремный срок на так называемом поселении. Режим у таких людей был ослабленным, а на работу вывозили в цеха, многие после отсидки оставались жить в Братске, как вот, например мои нынешние напарники. Мужики серьёзные, судя по срокам, у одного была дочка, и ему срочно понадобились деньги на что – то, уж не помню, занял я ему четыреста рублей. Мама моя Анастасия Андреевна только и вымолвила: — Он не вернёт, что ж ты наделал сынок. Спустя месяц человек этот приехал ко мне домой вместе с дочкой и вернул всё до копейки, и об этом мне, действительно, приятно вспомнить, даже если бы не вернул, я бы не обеднел, получали мы тогда очень хорошие зарплаты. Просто все мои знакомые подумали, что не вернёт, но люди все разные, и в моём случае, этот человек оказался совестливым. Помню угостил его дочку конфетами, которые тогда были все натуральными, а с химиком попили крепкого чая, к которому работая с ними они меня приучили.

Поначалу не понимал, почему не успеваю я за этими отчаянными мужиками, так быстро сваривать арматуру, оказалось напившись крепкого чая, химики получали самый настоящий допинг. Условия труда были таковы, что надо было успевать, чтобы не тормозить производственный процесс. Видя, как я изо всех сил пытаюсь поспеть, они и подсадили меня на крепкий индийский чай, стал поспевать. Бралась маленькая квадратная пачка чая, заваривалась в железной кружке вся полностью, словом чифир он и есть чифир. Да мужики ещё и силу тока подобрали, чтобы ускорить работу.

Люди они все разные, другой может быть и поостерёгся бы с такими общаться, отработал и домой. Детское барачное одиночество, рос у мамы один без отца, может от того хотелось теперь общаться больше с людьми. Один из химиков, здоровый спортивного вида мужик, подозвал меня, и говорит: — Выручи Толик. Поспорил со своей любимой женщиной, что загорю, а кругом погода пасмурная, но вот она и не верит, что загорю. Вставил я в тройник электрод четвёрку, повысил ток, зажёг дугу, спалил несколько электродов, и химик оказался как будто нынче с берегов чёрного моря вернулся. Ёжился правда от боли, ведь это же ожог от сварки. Мне его жалко стало, а он после выходных дней летит ко мне обнимает: — Понимаешь, Толян, как моя удивилась, где ты, говорит, так загорел. Словом, люблю я её, и у нас всё хорошо.

Запомнилось ещё, и то, как эти настрадавшиеся по жизни мужики, прямо у себя в каморке устроили ещё одну комнатушку, подвели туда мощные тэны, завалили их камнями, словом, баню сделали, а напарившись занимались ещё спортом, поднимали тяжеленные гири, играли в футбол. А потом снова в микропарилку свою ныряли.

На нашем родном отопительном было огромное подсобное хозяйство, коровы, лошади, свиньи, рабочие получали свеженину, прямо на заводе. Направили нас однажды на прорыв забивать свиней, а было так: загоняют две или три свиньи в загон, и в ухо какой — то электронной палкой тычут, они падают, их тут же режут, затем на кранбалку подвешивают, опаливают, ну а дальше разделывают тушу. За смену мы делали более двадцати туш.

Однажды подошёл бригадир, и отправил меня в цеха где содержали свиней, оказалось какой – то небольшой поросёнок ослаб, и ничего не ел, мужик который со мной был, зарезал его, вдёрнул в ногу проволоку, и сказал, чтобы я тащил его в разделочный цех. Тащу, и тоскливо мне стало, думалось, когда мы едим, то об убийстве животных не думаем. Заколол же он его не умело, много раз тыкая в область сердца, да видно не попадал, потому как долго ещё жив был этот молодой поросёнок, потом истёк кровью. Успокоил себя мыслями, что видно так создан этот грешный мир.

Однажды зимой на подсобном хозяйстве погорело сено, начальник хозяйства был хороший мужик, сам родом из деревни Виталий Данилович Князюк. Сейчас спустя почти тридцать лет, работаю с его сыном Евгением. Вот, что он мне поведал: — Был дед Данила, он в нашей деревне Малиновке председателем был, здоровенный, на войне сразу в разведку попал, видно послужило причиной, что охотник был умелый, так он немцу охотничьим ножом каску железную пробил, укокошил немца. Раненого татарина с соседней деревни на себе тащил не знамо сколько. Потом этот татарин его от смерти раненого спас. Спрашиваю у Евгения, узнав о том, что оба живые вернулись с фронта, что мол в гости наверно друг к другу ходили после войны. Ответ: — Деда осколками всего изранило пятку оторвало, комиссовали, вернулся снова председателем в Малиновке стал, а с татарином тем виделись, конечно, выпивали, но редко. Колхозная жизнь не до встреч, всё одна работа, которой нет конца, так было. Потом отец председателем был, дед помер от ран. А батя заводское хозяйство поднял, помнишь молоко заводское по дачам развозили по дешёвке, девать не куда было.

Удивительно мне смотреть нынче на городских, слоняются без работы многие. Отвлёкся я немного от темы, но пишу ведь спустя тридцать с лишним лет, а тут вроде как раз кстати пришлось упомянуть. Так вот на полях было заготовлено сено с избытком. Но, чтобы вывезти эти огромные сложенные кучи, понадобились заводчане из цехов. Меня снова направили на прорыв, ездили по шаманской трассе, помню лес, а в нём стоят кресты, подивился старинному погосту, и тому, что деревянные кресты не все ещё повалились. Жили в вагончике, стояли крепкие трескучие морозы. Подойдёт грузовая машина, мы за вилы и вперёд. Подходила к скирде специальная техника, мы вилами шевелили кучу, подавали сено в специальное место. Машина, захватывая сено, производила квадратные плотные тюки, обмотанные верёвкой. Вот эти сенные квадраты мы и грузили по машинам. Работа тяжёлая, сто потов сойдёт за день, наломаешься, придёшь в вагончик, а там заводская свеженина, словом от такого ёдова работать было можно. Выпивали, конечно, и водочки, но работали на совесть.

Один водитель косулю застрелил в лесу, парной печёнкой угостил, мужики едят, хвалят охотника. Я попробовал, говорю сладкая, больше не стал, а все надо мной в покат ржут. Оставили меня кухарить, сварил в котле на костре ляжку этого козла. Все пришли после работы- ели с аппетитом, а мне, конечно, ненормальному человеку, по сей день жалко дикое животное, ведь у нас было столько свежей свинины, но мужикам этого не докажешь, снова осмеют, и я молчал.

Приедешь на выходные домой, в ванне горячей отмокнуть. Зайдёшь, бывало, уставший кажись смертельно, в руке ляжка свежей свинины, за работу так нас завод одаривал. Маманя моя рада радёхонька, тут же солит красненькое мясцо, говорит брату Сергею отнесу, он мол такое любит. Помылся в ванной и нет её усталости – то, молодость своё брала, словосочетание (были когда – то и мы рысаками), в данном случае действительно подходит. Иду к друзьям, которые то же работали на заводе, замечательные мои дорогие Эдуард Карпеченко, Володя Пономарёв, Олег Пономарёв его брат, Славка Пономарёв, но это не родной брат, Вадим Трифанов, Андрей Клаузер, Андрей Чернышов, Юрка Седов, Олег Кротов, и конечно же Серёга Шавров. Сейчас нам всем перевалило за полтинник, но мы по — прежнему дружим, Сергея Шаврова и Юры уже нет в живых, но это жизнь.

Тогда, пришедшие из армии, мы были полны сил и надежды, опять же нарываюсь на банальность, не сердитесь, дорогие мои читатели, но ведь это у каждого так было, ведь так же, да к какому ж рожну тогда скрывать. Какие толпы нашего родного посёлка Гидростроитель ходили в кинотеатр Современник, у всех хорошее настроение, а чего ему не быть, когда посёлок на глазах хорошеет. Выстроен за счёт нашего нового завода современный сорок пятый квартал, и уж совершенно точно люди не помирали так часто, как это происходит в современной нашей жизни. Каждый непременно покупал себе магнитофон, записывал друг у друга музыку, такие музыканты как Владимир Кузьмин, Александр Барыкин и действительно многие другие певцы и певицы нам очень нравились. Друзья один за одним справляли свадьбы, пришла пора и моя, живём потихоньку с Ириной моей, двоих сыновей, слава Богу, подняли.

Я в этом повествовании всё время ухожу от того времени, возвращаюсь в нынешнее, такой своеобразный колейдоскоп разных мыслей получается, разумеется, надо писать сначала ту жизнь, постепенно переходя к нынешней, но вот пишу, как пишу, точнее сказать, как умею.

Уехала в этом теперешнем 2017 году жена Ирина с сыном Сергеем в отпуск на месяц. Мама растила меня одного, потому наодиночился в детстве с явным запасом тоски. Когда жена с сыном уехали, писал рассказы, сказки, рассылал по литературным сайтам, конечно, ходил на огород, очищал картошку от сорняков, и вдруг пришла песня со словами, чтобы разнообразить рассказ, пожалуй, приведу слова:

 «Цветочками белами картошка цветёт, А поезд любимую на запад везёт. В тоске пропадает мужицкая грусть,нельзя расслабляться ну пусть, ну и пусть.

Припев: Веснушки, веснушечки, где вы теперь, замок наш открыт, и не заперта дверь. Ты лучик мне солнышка слёзы суши. Любовь вековечная тайна в тиши…

Детей поднимали мы жизнью простой, Кто в дом к нам входил, он для нас не чужой, Ты рыжее солнышко, ангел земной. Гостей согревала ты, рядом со мной.

Припев: Веснушки, веснушечки, где вы теперь, замок наш открыт, и не заперта дверь. Ты лучик мне солнышка слёзы суши. Любовь вековечная тайна в тиши…

Родной мой подсолнух люблю я тебя, Картошку полю, изнуряя себя. При едешь, нажарим мы бульбочки той, На кухоньке песенку ты мне подпой.

Припев. Веснушки, веснушечки, где вы теперь, замок наш открыт, и не заперта дверь. Ты лучик мне солнышка слёзы суши. Любовь вековечная тайна в тиши…

Песни эти появляются от одиночества, картошка наш народ выручает в любую жизненную непогодину. Если бы не огороды, как бы выжили в страшные девяностые?…

Поначалу своего жизненного века, живя в холодном бараке, я потихоньку постигал жизнь. Надобно было принести с колонки воды, наколоть и истопить печь, замёрзшую за ночь в вёдрах воду, разбить молотком, и вскипятить чайник. Теперь же мы жили с мамой в малометражке, девятиэтажном доме, и после барачной житухи, понимали всем нутром, что цивилизация пришла, даже к таким простым людям, как мы.

Шёл восемьдесят восьмой год, я работал в радиаторном цеху, тогда ещё не женатый. Ездил в отпуск к бабушке в деревню. Самолётом в Горьковскую область туда и обратно, билет семьдесят шесть рублей в один конец, отпускных четыреста рублей, получки триста. Радостные бабушка с тётей от встречи, суп, томившийся в русской печи в чугунке, и я прямо из него хлебаю деревянной ложкой самую лучшую на белом свете еду. Иду в колхозный магазин, водки надумал взять, с деревенскими друзьями после бани причаститься. Там очередь, бабушки все в телогрейках, разговаривают нажимая на букву «о», и «ц» дело то в Горьковской области было. Доходит до меня очередь, беру четыре пшеничной, а мне четыре килограмма селёдки в нагрузку дают, без селёдки не продадим, говорит румяная продавщица. Гляжу бочки из — под селёдки стоят, а сверху огромный пласт соли в каждой бочке. В очереди бабушки печалятся, де, есть её не возможно. Беру водку, а селёдку оставляю на прилавке, в очереди бабушки охают, де с Сибири богатый приехал. Прихожу домой, а тётя Дуня прослышав уже про мою покупку, говорит, что селёдку надо было взять, отмочили бы в воде, сами бы поели, курам дали. Деревенские мои родные люди ценили любой продукт питания. Я же был молод, работая сварщиком на огромном заводе, ни на чём не экономил.

Хорошо запомнилось, что хоть и выпивали мы с деревенскими ребятами, но не охалили, как — то всё по-доброму было. Абрамов Ваня всю ночь на грузовой машине нас по деревням возил, после армии прошло всего – то два года, всё вокруг казалось всамделишной сказкой. Девушки деревенские целомудренны и чисты, как родниковая вода, знаю заведомо, что кто – то ухмыльнётся, но я пишу о себе, а в моей жизни было именно так, как это не удивительно, хотите верьте, хотите нет.

Сергей Козлов с села Леметь, тоже гостил у матери с отцом, работали мы с ним вместе в радиаторном цеху. Работали – то работали, но не знали, что с одного села родом моя мама Анастасия Андреевна и он. Я на перекуры приходил к ребятам с восьмой линии, они изготавливали солнечные коллектора, которые отправляли в тёплую часть нашей страны. Так вот сидим, разговариваем, и вдруг разговор зашёл откуда, мол, они родом. Сергей говорит с Горьковской области, район какой спрашиваю, Ардатовский отвечает. Тут уж я взволновался не на шутку. Ещё не много сведений и три парня кричат на всю восьмую линию «Земляки». Сергей с Женей Фоминым приехали в Братск, родом были с Луговки, но всё вместе называлось село Леметь. Они после и женились в Братске, я был у Сергея свидетелем, молодость она и есть молодость, золотая пора, и уж воистину хорошо, что есть эта самая молодость.

Опять на банальность нарываюсь, да ведь заметил ты мой читатель, как сумбурно всё в этом повествовании, так вишь задумано мною, а почему, и сам не ведаю.

Перед отъездом мы с Сергеем ночевали в посёлке Ардатов у его тёти, она поила нас козьим молоком, а к нам с села приехал в этот вечер на тракторе друг Сергея. У него был выкрашенный в красный цвет трактор, они ласково называли его «красненьким». Снова возвращаемся с Сергеем в родную Сибирь, самолётом Ту-134, лёту пять часов. В аэропорту встречают друзья Вадим Трифанов с Андреем Чернышовым. Кончается отпуск, работаю в ремонтной бригаде, дышу под маской сварочным, давно привычным дымом, пью талонное заводское молоко, которое полагалось сварщикам…

Теперь хорошо понимаю, что если ты пишешь о человеке, то надо стараться раскрыть его жизнь, чтобы читатель увидел именно человека. В который раз ругаю себя, зачем, мол, пишу, в воображении встаёт улыбка опытного журналиста, друга Сергея Маслакова, который непременно бы сказал: – Обычная история. Да понимаю конечно, что пишу сумбурно, и не литературно, но уж как сложиться, как даст Бог. Ведь живу на своей родной земле, дед Андрей погиб на войне с фашистами, да и если удастся написать, что-то, то издана книга будет очень маленьким тиражом, для чего? Просто видимо есть такая потребность в человеке…

Слесаря — ремонтники, тема особенная, здесь не на поточной линии, где работа одинаковая. Остановиться линия, наладчик бежит к ремонтникам, телефонов – то сотовых тогда не было, а цех — то огромаднейший, причин тому была масса. Приваривает наладчик использованную стальную бухту к новой, а остаток электрода небрежно другим заменит, а огарок этот на лист бухты упадёт. Запустят линию, видят на радиаторах ямочку. Это тот электродный огарочек спрессовался и дал мятину. Остановят линию, я завариваю мятинку, Вася Родин подчищает шлефмашинкой, и пошла линия, такое часто случалось.

Бухты с металлом были тяжеленные, чтобы металл плавно разматывался, вращали их мощные моторы, довольно часто выворачивало карданы, снова сварка, мне почему – то нравилось накладывать новые сварные швы на новые карданы, опять же сопричастность к общему делу давала невероятно много энергии организму. С чем это можно сравнить, пожалуй, в какой–то степени, с соборностью нашего православного народа, то есть вместе делали одно праведное дело.

Бракованных радиаторов хватало с избытком, из них строились гаражи по всему городу, и за его пределами, и конечно же в деревнях нашего огромаднейшего района. Справедливости ради скажу, что у многих в квартирах, наши радиаторы служат уже более тридцати лет, это ли не качество, душа саднит от того, что вся былая наша мощь осталась в прошлом. Так вот из бракованных радиаторов, наши слесаря понаделали комнат, назывались они бендэшками. В них перекуривали, отдыхали немного после обеда.

Помню, был один пожилой слесарь маленького роста, за давностью лет не упомню его имени, но запомнилась его поговорка « Русский мужик любит водку, плётку и каторгу», был он очень старательным, работал наладчиком, потом перешёл в слесаря. Случались у него прибаутки похабные, это неотъемлемая часть нашего народного диалектного своеобразного фольклора, всем они ведомы. Справедливости ради скажу, что такие прибаутки поднимали настроение и веселили всех.

Работал у нас слесарь Иван Солон. Лет ему было уже под шестьдесят, он всё рассказывал мне, как поднимал целину, работая трактористом, приведу его выдержки «Ох Толик досталось, ну да молодые были, именно потому и выдюжили. Хлеб был нужен стране, нас целинниками называли, но ведь и зарабатывали мы хорошо. Особенно приятно было видеть глазу, какие доселе небывалые урожаи пшеницы были». Иван был высокий и на вид здоровый мужик. Множество морщин на его лице, говорили именно о том, что досталось ему сердешному в жизни крепко. Идя по цеху, он заметно горбатился, от извечной жизненной надсады, редко кому из людей его возраста не досталось хлебнуть этой самой надсады.

Механиком ремонтных бригад работал у нас Виктор Карлович Людвиг, хороший простой мужик. Так вот запомнилось, когда он давал задания Ивану, тот смущался, краснел, и чуть ли не бегом старался исполнить данную ему работу, раньше я не понимал, почему Солон так рьяно брался за работу. Сейчас понимаю, просто был очень совестливым и исполнительным человеком.

Однажды нас отправили отремонтировать большущую мясорубку в столовой, разобрали, а там червей видимо – невидимо, заведующая забеспокоилась сильно, аж побелела лицом. Иван успокоил: — Вы женщина так не расстраивайтесь, мясо, которое вы готовите, оно же вариться, и жариться, не отравите людей – то. Нам на целине туго приходилось, а тут – то у вас курорт. А черви, это от того, что машинку не промывали долго. Женщина посмотрела помню на Ивана удивлёнными глазами, и убежала за поварами, они тут же прибежали, и всё обработали каким – то раствором. Нежданно как это всегда и бывает, заболел наш Иван, был долго в больнице, врачи говорили, чтобы берёгся. Но на работу вышел, говорил, что надо помочь дочери. Жил он в своём дому, стал колоть дрова, сердце и остановилось. Хоронили всем механосборочным корпусом, человек около ста, пожалуй, на похоронах было. Удивляться количеству людей не надо, на заводе около восьми тысяч человек работало, да и жили между собою люди дружно. Сварили прямо в цеху высокий памятник с большой пятиконечной звездой.

Много этих памятников было сварено нами, металлу в цеху много, рядом гельятина, все приспособы, а люди во все времена умирают. О том, чтобы взять деньги с родных за памятник, даже разговор никто не заводил, вот какие люди у нас были по-настоящему праведные. Так было заведено во всех многочисленных организациях, и конечно же выделялся бесплатно автотранстпорт. Это я для тех пишу, кто не застал то время, чтобы знали…

Помянули в столовой нашего дядю Ваню. Я молодой, выпил водки, хоть и горячие блюда были вкусные, а вот развезло. Помню иду, а силы нет дальше передвигаться, упал, кто – то подхватил, до дому довели. Гляжу не знакомые мне совсем люди, неспроста о нашем народе бают, что он — де сердобольный, много тому подтверждений.

В один из зимних дней ещё затемно пошёл на залив окуней половить. Иду вдоль частных домов, гляжу стая собак окружила, взял ледобур, стал вокруг махать, да орать, вроде отступили. Выловил за утро всего четыре небольших окуня, решил вернуться домой. Гляжу возле пятиэтажного дома мужики наши собрались, ох уж эта рыбалка, вечно из – за неё мозги набекрень, , позабыл какой сегодня день и что предстоит. Хоронили бригадира ремонтной бригады Михаила Хозеева, умный разговорчивый мужик, на баяне играл, фотографировать любил, поднял троих детей. Что в голову взбрело не ведомо, повесился. Бегом ложу рыбацкие приспособы дома, да на похороны, жизнь есть жизнь. Вспомнился мне Миша — вот почему, соберёт бывало тех кто помоложе, и не женат, спрашивает: — Вот вы с мамками живёте, а ответьте честно на мой вопрос, трусы сами себе стираете? Многих таким вот простым вопросом он ставил в тупик, и стыдил тех, кто признавался, что за ним стирает мама.

Работал у нас слесарь Геннадий Поляков, маленького роста, но очень шустрый мужик, потом ему дали трактор Беларусь, и он много лет, завозил и вывозил из цеха различные детали и продукцию. Я помню поинтересовался у него, что мол не видел ни разу, чтобы ремонтировал он трактор. Геннадий улыбнулся и ответил: — Хорошая техника вот и не ломается, маслице только надобно менять вовремя, и будет работать трудяга. Геннадий был очень трудолюбивым мужиком, построил коттедж, держал по многу свиней. На день рождения собирал гостей, был всегда в белой рубашке с галстуком, улыбался, и говорил, что это он раз в году такой красивый. Теперь его нет в живых, а я вот пишу, и вроде склонился к грустному, но от этого не уйти, и надо бы, постараться, чтобы грусть в этом повествовании радостью сменялась. Простые житейские пожелания самому себе, потому как о читателе надобно думку думать, чтобы веселить и огорчать, без этого никак нельзя, ведь уж давно седая башка у меня, что ж она за зря поседела что ли.

В цех завезли новенькую пилу Геллера, надо было резать круглые стальные болванки для токарей. В ремонтной бригаде так, ты должен освоить несколько специальностей, не уйти от этого. Работая сварщиком, газорезчиком, мне ещё поручили освоить эту пилу, сказали, что так надо, потому как я, честно говоря, иногда простаивал. Послали на день в другой цех учиться, и вот я уже режу круглые болванки, состоящие из стали 3, стали 45, стали 40ха, меди. Токаря радостно вздохнули, потому, как до меня они сами резали на маленькой механической пиле заготовки, она была старой и часто ломалась, а тут новьё, и отдача будь здоров…

Анатолий Казаков

Часть II. «Правобережные». Повесть.