В начало. Часть I     

Работая в такие вот часы простоя на пиле Геллера, и познакомился я с Виктором Базановым, токарями Сашей Погарским, Иваном Филиповым, Володей Щербаковым, братьями Жебановыми Виктором и Колей, Людмилой Фроловой, бригадиром Ручкиным, и многими другими. Как – то всё успевал, пока режется стальная болванка, вывозил кранбалкой стружку, сваривал, кто что попросит из слесарей.

Вспоминаю мастера Лидию Павловну Кудинову. Бывало, что и отпроситься надо, она всегда без разговоров отпускала, добрая русская женщина. Случалось,выскочим с ней на мороз из цеха и отыскиваем, запорошенные снегом, шестигранники, глядим как помечена та или иная сталь. Она одета легко, а на ногах туфли, проваливается в снег, ищет нужную заготовку для токарей. Сколько я не пытался, что – де, сам всё найду, никогда меня не слушала, словом так вместе и искали нужное и находили.

Володя Щербаков работал фрезеровщиком, я всё наблюдал, как ловко у него получается фрезеровать детали после токарной обработки. Оказалось, приехал он из Иркутска, работал там на авиационном заводе, именно оттуда и высокий профессионализм к нам на завод привёз. Известно- талант не пропьёшь, хотя всё относительно разумеется.

Удивительно было наблюдать, как работает Саша Погарский, сам в белой накрахмаленной рубашке, а на большом его токарном станке крутится стальная или медная болванка в диаметре четыреста миллиметров, и длинною в полметра и больше. Уж не упомню теперь, козырял он рубахой – то белой или нет, но совершенно точно помню, что любил чистоту. Подзовёт меня бывало: — Давай Толян, чайку купеческого жахнем. Словом, на двух литровый в объёме, алюминиевый заводской чайник, нашего российского производства, высыпалась пятидесятиграммовая пачка заварки, качество отечественного тридцать шестого было отменное. Выпьешь стаканчик такого, и как заводной работаешь, да и в нутру гоже как – то, пот выходит из тебя ручьём, вот где чистка шлаков с организма была.

С токарем Ваней Филиповым на рыбалку однажды поехали, выпить он любил шибко, но хороший и добрый мужик. Сороги крупной мы тогда за три дня рыбалки, два мешка из — под картошки поймали, были и щуки, окуни. Главное, что когда вернулись домой, обычно не довольная его жена, увидев улов заулыбалась, Ване в этот раз меньше влетело тумаков за любовь к зелёному змию.

Нет уже в живых ни Саши, ни Вани, вот такой колейдоскоп извечной нашей жизненной суеты. Когда Ваня Филипов умер, приснился мне, лицо было очень грустное, появился на миг и исчез. Да за тяжёлый труд на вредном производстве, дали ему трёхкомнатную квартиру, но именно это вредное производство, и дало укорот Ваниной жизни. Сильно жаловался на желудок, всё говорил бывало: — Может пройдёт Толик. Жена заботливо давала ему на работу варёную курочку, но ничего не помогло.

Раньше каждый год на заводе была медкомиссия, после прохождения, поднимались мы однажды в гору на завод с Витей Галочкиным. Он работал слесарем, грамотно мужик работал, впрочем, как все в то время. Но вот беда много курил папирос, по три пачки за день Беломорканалу, жена его добрая русская женщина, не помню имени, поругивала его за это. Так вот поднимаемся в гору, а Витя жалуется на слабость, говорит, что раньше такого с ним не было. Вскоре Виктора Галочкина не стало. Когда строили Беломор канал, много народу полегло, но вот такая закономерность, народ наш любил эти папиросы, жена же его ещё долго работала в нашем радиаторном цеху.

Работал в нашем цеху Фёдор, фамилию запамятовал, толи Корбут, не упомню, простите. Трудился Фёдор слесарем, был инвалидом, с ногой что – то было. Отвели ему отдельную каморку, ремонтировал вышедшие из строя детали с поточной линии. В каморке его была печь, он изготавливал там детали из резины, ибо производство у нас было, действительно грандиозным. К Фёдору часто ныряли слесаря, поговорить он был кудесник, родом же был из Белоруссии. Сокрушался при разговоре, что всё никак не навестит мать. Роста он был небольшого, но имел невероятно кучерявый волос на голове. Бывало, говорил мне: — Мама моя перед обедом махонькую рюмочку самогона домашнего выпьет для аппетиту, больше не станет ни за что. Я же, видя его тоску в глазах, говорил ему, чтобы съездил к матери. Он же на это махал по Шукшински рукой. Шли годы, чёрные кучерявые Фёдоровы волосы превратились в седые. Росла у него дочка, но семьи не получилось. Когда завод развалился, Фёдор, оставшись без работы стал сильно выпивать. Так и помер, не съездив к матери.

О друге Вите Базанове у меня написано два рассказа, но как не упомянуть о нём, ведь жизнь же всё это. Отслуживший срочную, приехавший из Украины, помотался Витя по геологическим экспедициям несколько лет, работал и в леспромхозах. А тут завод наш отопительный загремел своей не шуточной славой на всю страну. Большие заработки, новенькие квартиры. Женился Витя на хакаске, родила Надя ему троих детей, а он один из лучших фрезеровщиков завода стал, не в смысле разрядов и наград, ибо далеко не всем награды эти самые дают, а в смысле жизни и правды. Надо ли тут что – то пояснять, надеюсь, что поймут люди. За купеческим чаем в нашей бендэшке, он мне рассказывал: — Пчелину, что на штампах работает бригадиром, награду высокую хотели дать, идут они во вторую смену с товарищем. Видно, по этому случаю на веселе, ну крепко поддатые понимаешь. Давай цепляться ко мне. А всё из – за моей улыбки, ты же знаешь, я всё время улыбаюсь, привычка, что поделаешь. Гляжу цепляются не по шуточному, я боксом занимался до армии, да и характер резкий, когда доведут, ты же Толик знаешь. Дал я им обоим по рожам их пьяным, крепко дал. Не дали Пчелину высокую награду, наказали же всех троих. Долго он злился на меня, а потом простил, только вот много времени ему понадобилось, чтобы осознать, что сам виноват был. Я же запомнил, как спустя много лет Витя с Пчелиным пели вместе песню «Прощай любимый город», удивительны наши люди в отхотчивости. Виктор на работу ходил в красивых цветастых рубахах, так и работал за станком, это всё в нём было от любви к цыганской песне, не вольно вспомнилось, что и легендарный руководитель Советской нашей страны Леонид Ильич Брежнев, очень ценил цыганское пение. В бендэшке Витина любимая гитара всегда наготове была, словно боевое оружие. Очень хорошо играл семиструнным строем, да и спустя много лет дело это не забросил. Приходили мужики к нам поддатые, просили, Витя пел им. Сколько раз после начальство дивилось этому.

Работал у нас один из многочисленных начальников человек по фамилии Одношивкин. Спустя много лет, он и говорит Виктору: — Вот сколько раз я тебя хотел поймать за пьянку, прихожу, а ты трезвый играешь и поёшь. Отвечал, улыбаясь Витя: — А я не для пьянки играю, просто душа просит. Отходил в недоумении строгий начальник, которого уже тоже нет в живых. Но выпить в нужный момент любил и он.

Раз пришёл к нам на мех участок мужик, я его не знал, но по словам Вити он у них работал. Теперь на мужике этом был офицерский бушлат, погоны, только не упомню сколько звёздочек там было. Гордился, что теперь офицер, а сам крепко выпивши, словом, наблевал он в нашей каморке. Витя ему говорит, мол, убери за собой, тот ни в какую, оскорбления в ход пошли. Врезал и ему Виктор по роже, да так дал, что тот бегом побежал с мех участка, когда увидел, что Витя за ним с ломиком шестигранным несётся. Больше того офицера я не видел.

В девяностые, когда кушать кроме картошки с капустой было нечего, рыбачили мы с Леонидовичем на заливе, сорога с икрой, тогда нас крепко выручала. Подъехали бандиты, их около десяти было, оружие у них. Знал, что не напугают они Базанова, станет со всеми бодаться, покуда не пристрелят нас. А те уж и хотели, и открыто глядя на Витю говорили ему в лицо об этом, гляжу друг за топор держится, а он был рюкзаком укрыт сверху. Чего вдруг в голову взбрело, видно шанс это наш последний был, самого трясёт, ведь обрез на нас был уже наставлен, говорю им громко: — Так как Витя поёт и играет тюремные песни, никто в округе не может. Забрали они Витю с собою, были они на иномарке микроавтобусе, редким по тому времени. Сижу, жду на берегу, и такая горечь нутро прожгла, индо спасу нет. Если Витю убьют, как потом жить, чтобы самому убежать, и мысли не было, чувство самосохранения забыло меня в ту ночь. К утру приехали они, выгрузили Виктора, постояли помочились на наш костёр, и уехали. Обнял друга, плачу, а он: — Привезли меня домой, чтобы я гитару взял, можно было бы в милицию позвонить, телефон ведь у меня, не додумался. Раз десять им про Таганку пел. Наливают мне с алюминиевой канистры спирт не разведённый в железную кружку, полную до краёв наливают, не жалеют, закуски никакой. Но думаю пристрелют, дак хоть пьяным буду, помирать – то легче. Так и пел им пол ночи. Когда рассвело, к нам подъехал милицейский уазик, оказалось, бандитов искали, не знаю поймали ли их, это нам не ведомо. В эту ночь, и сорога в сети не шла, почти без рыбы приплелись мы домой.

Господь берёг меня и моих друзей, с годами это ощущаешь нутром всё сильнее. В дни, когда казалось, что совсем пропадёшь, Господь просто брал меня на руки и нёс.

В этом повествовании я много упускаю, ведь было написано, слава Богу, немало рассказов о детстве, юности, друзьях, простых людях, но главная моя тема всё же деревенская, это для моего нутра понятие святое. Здесь же захотелось написать про время, отработанное на заводе отопительного оборудования. Думая о читателе, пишу, что рассказы можно найти в интернете, надо лишь написать город, имя, отчество и фамилию мою, но а ежели интернет пропадёт, то в библиотеках города есть книги: «Аналой», «Одинокая лампада деревни», «Защитник земли русской», издано четыре детских книги « Сказка о маленьком мальчике», «Якутские вороны», «Трепыхашка», «Хоришь – моришь – хо – хо – хо»…

Берёт тоска о том, что всё, о чём хочу написать, конечно же не удастся, только бы Господь, сподобил так писать, чтобы люди после прочтения становились добрее, и не спешите упрекать меня в банальности сказанного. Ведь, по сути, это моя исповедь перед читателем. Когда в русской православной церкви священнику исповедуется прихожане, то совершенно точно никто не смеётся, хотя бывает, что человек вдруг громко начинает говорить о своей жизни батюшке, и всем стоящим в храме это слышно, говорит разное. Случается всякое, но я ни разу не видел, чтобы смеялись, ибо в жизни много скорбей. Батюшка старается найти слова утешения для каждого пришедшего в храм…

Снова возвращаюсь к заводу мыслями, не подведи головушка моя грешная. И тут сразу встаёт в памяти слесарь Толик, опять же фамилию запамятовал. Был он родом из Белоруссии, здоровый во всех смыслах и весом и ростом. Бывало, на праздники выпьем, а на утро все болеют, он же бравый как бывалый солдат. Спрашиваю на перекуре, как, мол, так выходит. Седой здоровенный мужик, сидя на лавке размеренно говорит: — Толик! Я ежели под хорошую закуску, и двух бутылок водки не замечаю, как выпиваю, так маленько чё — то забрезжит, и всё. Анатолий жил в своём дому на Падуне, зовут эти дома «Индия». Держал свиней, и всегда приносил с собою огромный кусок солёного сала, угощал нас, ел же он его, словно это было Эскимо, и без хлеба. Прошло много лет, а слышу по памяти его голос: «У меня жена на мясокомбинате работает, так если колбасу покупаете, берите с жирком, она покачественнее. Ну о том, что крысы попадают в колбасу вас не удивишь». Приближался помню выходной день и Толик блаженно мечтал: — Приеду домой, баню истоплю, бярозовым веником нахляшусь. Жена с погреба запотелую бутылочку достанет, ахну и ещё попрошу, а она не откажет и не ругает. Позже этот спокойный и добрый мужик строил дома своим детям, когда настали девяностые, и перестали платить зарплату, Анатолий ушёл на пенсию. Прошло несколько лет, помер. Его жена привозила в наш радиаторный цех самогонки и много закуски домашней с огорода, говорила выпейте мужики, помяните мужа, да ешьте, он любил покушать, после несколько раз вздыхала и добавляла: — Хороший Толя был, спокойный.

Девяностые страшные годы, писано про них переписано, тот, кто их пережил, тем считаю медаль надо давать, и написать на ней: «За то, что выжил». Страшенным громом для страны аукнулся распад Советского Союза. В одном интервью президент нашей страны Владимир Владимирович Путин сказал, что распад Советского Союза, лично для него явился самым большим потрясением в жизни. Ведомо мне, конечно, как наш сердобольный народ к нашим руководителям относится, но именно с этим высказыванием трудно не согласиться.

Я же лишь немного попытаюсь написать, что было на нашем заводе, который поставлял свою отопительную продукцию по всей стране и за рубеж. Враз обесценились деньги, все опять же враз стали нищими. Умер наш легендарный директор отопительного завода Пётр Николаевич Самусенко. Убеждён, что, если бы не его преждевременная кончина, распад завода не был бы столь быстротечным, ведь у него в Москве были налажены многолетние добрые контакты. Много потом было различных слухов о его смерти. Я же убеждён, был бы Советский Союз, был бы жив и Пётр Николаевич, да звучит наивно, но это именно так.

Завод остановился, и весь многотысячный коллектив отправили в отпуск без содержания. С этого момента люди стали массово увольняться, кто – то уезжал к себе на родину. Ведь это наша Сибирь – Матушка, люди ехали сюда не только за запахом тайги, на заработки ехали. Многие специалисты стали устраиваться на Братский алюминиевый завод, на целлюлозно–бумажный комбинат. С Братска начался массовый отток народа.

Раньше я разумеется слышал слово депрессия, но значения ему не придавал, объяснение этому простое, люди в нашем Братске жили хорошо и весело. Теперь она эта самая депрессия давила всех, страшное это состояние, когда не знаешь, чем накормить семью. Отправить – то нас отправили без содержания, а что делать? Устроился санитаром в психбольницу, насмотрелся на больных, шибко их всех жалел, хотел уйти с самого первого дня работы, но месяц каким – то чудом выдержал.

В апреле у друга Эдуарда был день рождения, выпили самогонки, а мне в ночную смену. Там всегда меряли давление, словом, отстранили меня и выгнали. За что я очень благодарен медицинскому персоналу, и другу за то, что вовремя самогонкой напоил.

К весне завод стал потихоньку оживать, но все восемь линий по производству радиаторов сиротливо простаивали. Я шёл вдоль огромного радиаторного цеха, глядел на линии в моём воображении всплывали люди, которые на них работали, и которых я знал и любил, теперь их не было. На каждой линии я точно знал места, где мы исправляли неполадки, где была моя сварка.

Теперь, а это была весна девяносто четвёртого года, тащил на тележке баллоны с пропаном и кислородом, резал стальные листы из тридцатки. Понадобилось много небольших таких квадратиков, которые после фрезерной обработки использовались как замки для котельных установок. Такая теперь была моя работа, резал я и радовался про себя, что не работаю теперь санитаром в психушке, жалел блаженных которые там лежат. Пот от такой работы ручьём стекал по спине, а думы были о том, заплатят ли за работу при эдаком безвременье. Во все века отец думает, чем накормит ь своих домочадцев, и думы эти добавляют башке седых волос.

Столовые прекратили работать по всему заводу, не ходил народ в столовые, ибо зарплату подолгу не платили, а когда давали, то это уже были не те весомые советские деньги, нынешних пустых денег не хватало даже на питание, не говоря об одежде. Таким вот образом все повара завода вмиг потеряли работу, из почти восьмитысячного в прошлом коллектива, теперь на отопительный ходило около двух тысяч человек, люди увольнялись каждый день, оставались только те кому не куда было податься.

Бывшая заводская котельная, которая отапливала не только цеха, а весь сорок пятый квартал уже заводу не принадлежала, всё рушилось и разворовывалось. Воровало начальство, воровали рабочие, обвинять в этом, кого – то сложно, все выживали кто как мог. Начальник радиаторного цеха Васяев Александр Дмитриевич, через много лет скажет мне: — В том, что случилось с заводом, виноваты мы все. Но даже в те действительно сложные годы Александр Дмитриевич платил рабочим, пока его не сняли новые руководители, а точнее воры.

Теперь же на тот момент Витя Базанов жарил кабачки прямо в нашей каморке, мы ели, и радовались, что есть хоть такая еда. Котлов марки ВК 3 мы теперь делали по тридцать штук в месяц, модификации у них были разные, одни работали на твёрдом топливе, другие на жидком, заказы на них, хоть и не регулярно, но всё же были.

Люди увольнялись с нашего родного отопительного тысячами, молодой Братск в своё время строила вся страна. Так что многие заработав северную пенсию уезжали к себе на Родину. Случаи были разные, страна – то наша огромная, не Швейцария, и вот в один из дней я получил письмо от уехавшего к себе на Родину замечательного нашего слесаря Толи Иванкова. Слесарь шестого разряда, только, только вышел на пенсию, а деньги совсем перестали платить. Вот и надумал вернутся в родные места. В Братск он приехал молодым, семья, дети, как у всех квартира, дача. Но завод враз обрушился, потому подался Анатолий свой век доживать в село Архангельское, что находится в Нижегородской области. Анатолий, работая с нами был большим специалистом своего дела, учил меня затачивать свёрла. Как же любили мы посидеть в каморке на перекуре, поговорить о жизни, и теперь я читаю его письмо. Приятно брать в руки бумажное письмо, присланное тебе за пять тысяч километров, и чуять нутром, что там непременно прочтёшь что – то тёплое. Писал Толя, что живёт теперь в дому, рядом работают два завода по производству лампочек, и счётчиков, но платят на них мало. Вся молодёжь ездит учиться в Арзамас, Нижний Новгород, Москву, до которой всего семь часов пути поездом. Поделился мыслями о том, что вся молодёжь покинет в конце концов деревню, приглашал нас с Витей Базановым в гости, обещал угостить ягодой терновника. Я же писал ему в письме, что мужики наши заводские уж больно часто помирают, от жизни нынешней, и катанки, он жалел их очень. Да, дорогой Толя, думал я ,не до терновника нам нынче, тем кто остался работать на нашем отопительном.

В один из дней порог нашей квартиры переступили мои друзья, собралось больше десяти человек, все стояли с опущенными головами, Эдик сказал, что убили Сергея Шаврова. Мама, раскрыв большой бутыль, налила каждому по два стакана крепкого домашнего вина, гладила моих друзей по головам, и как могла успокаивала по матерински. Убили Серёгу в его квартире, убили жестоко, печень от ударов была разорвана в клочья, убийц не нашли, об этом у меня написан рассказ, весёлый был человек Серёга, и я до сих пор убеждён, что он за кого – то заступился, натура такая была у Серёжки нашего, вот и отомстили. Серёжка, Серёжка в память врезалось, как ты работал учеником токаря, и старшие сотоварищи рабочие говорили, что — де у тебя токарный талант, сотни парней на нашем отопительном выучились и стали специалистами высоких разрядов, и ведь это по всей стране так было.

К слову, о Сергее, помянул и Колю Новичкова, с которым учились на сварщиков. Зарезал его много раз сидевший, только освободившийся зэк, хороший был парень Николай, маленького росточку, а доброй души сколь хошь, а он делился ей со всеми. В армии тоже сварщиком работал, командование части прислало его маме благодарственное письмо за отличную работу сына. Нёс я гроб с товарищами по улице, затем правили путь к погосту, не передать то чувство тревоги на душе, русской тревоги. Сотни и сотни тысяч этих нелепых смертей, ежели собрать все вместе материнские слёзы нашей страны, то представляется в воображении полноводная чёрная река скорби, течёт она и по всему видать будет течь покуда мы грешные люди на воистину многострадальной земле живём. Хуже всего, что река эта не воображаемая, а самая что ни на есть всамделишная. На похоронах приходилось бывать настолько часто, что это вошло в привычку, но это была страшная привычка, постоянно не покидало ощущение того, что мы погибаем.

Отчаяние давило, по-моему, почти всех в России нашей. Я не люблю, да и не гоже как – то нутру лесть даже под хмельком в политику, но действительно таким руководителям как Анатолий Чубайс, действительно во многом удалось уничтожить советскую экономику. Он об этом улыбаясь говорит по телевизору. А это сотни тысяч заводов, колхозов, совхозов за которыми миллионы человеческих судеб.

Жил я в то время во времянке с женой Ириной и сыном Витей. Двоюродная сестра Лена вышла замуж за Олега, а у него был дом и эта времянка. Спасибо им огромное, ведь молодым хочется жить отдельно. Ограда дома и времянки была общей, мы и картошку вместе садили, большое поле как это и положено природой зарастало сорняком, мы пололи, и чуяли нутром, что с голоду не помрём, но это не оптимизм был, это выживание, не впервой русскому человеку эдакое. Как жена надумает постираться, так по одной фляге надобно возить и возить, а колонка была от нас больше километра пути. Сварил на заводе санки, и теперь возил сразу по три фляги, всю жизнь выручает меня профессия сварщика, думал я таща за верёвочку санки с тремя флягами. По пути со стариками потолкуешь о жизни, что жили тоже во времянках.

Один дед был, так у того на передней части крыши огромное солнце было вырезано из дерева, а вид солнца по старославянскому стилю сделан был. Держал дед коров, жена померла, дети уехали, он их словом обеспечил всем. Дедушка с обидой делился со мною, что дети его совсем забыли. Потом сошёлся с женщиной, прожили они с ней не долго, помер дед. Поразило меня другое. Как эта женщина совершенно, казалось бы, чужой человек для этой семьи. Написала детям старика, что — де приезжайте хоронить. Прождала она их недели две. А после окончательно поняв, что не приедут, захоронила рядом с женой. Дед был весёлый, всем кто просил денег занимал, а просили многие из – за жизни беззарплатной. Тех, кто не отдавал он прощал, говорил я пенсию получаю, мне хватает. И вот наберут люди продуктов, да деда добрым словом поминают. Поминают добрым словом и те, которые водку и кильку в томатном соусе купили, опять же на дедовы деньги. Женщина та осталась жить в дедовой времянке. Я, когда в тех районах бываю, вижу, что солнышко дедово на времянке его всё глядит на людей, хотя прошло с той поры двадцать с лишним лет. Снова я прыгнул временем, возвращаюсь…

Надумал взять кур, съездили с Олегом на его жигулёнке на птицефабрику, и вот уже в старенькой стаечке, кормлю своих рыжих курочек купленным комбикормом. Повезло, корм оказался из перемешанных вместе пшеницы, ржи, овса. Привезли с колхоза, ещё пока сеющего землю. Весной ловил бычков, которые шли в это время на нерест, куры когда в корм добавлял рыбы неслись замечательно, а я их ещё витаминно – минеральной добавкой Рябушка подкармливал. Четырнадцать несушек ежедневно давали от семи до десяти яиц, в летний же период каждая приносила по яичку каждый Божий день. Мне всерьёз казалось, будто куры чуют, что — де человеку голодно, ох и выручили же вы нас родимые курочки.

Бычок шёл на нерест, и ловился хорошо по ночам, на берегу недалеко от третьего ручья, собиралось не вообразимо много нашего правобережного народу. Делали специальные не хитрые приспособы, состоящие из длинного шеста, прикреплённого к нему железного обруча, круг обтягивался марлей или мелкой сеткой, очень хорошо шли в ход старые тюли, ловили буквально все, так много было бычка. Его продавали на рынках города, люди в лихие эти годины делали из этой рыбы котлеты, делала и моя тёща Александра Фёдоровна, ел и я, еда как еда, вкусно для крестьянского нутра. Когда переваливало за вторую половину ночи, шли с сыном Витей домой, тащим полный горбовик бычков, и ведь рады этой простой добыче.

По посёлку бродили толпы опустившихся мужиков, глушивших катанку, и помиравших от неё несчётно и нещадно. Помню стрельнёт у прохожего такая толпа сигаретку, и все жадно её курят. Совсем вскоре от этой толпы не осталось в живых никого.

На заводе под зарплату давали китайскую тушёнку, сахар, муку. Отвёз в гараж ящик тушёнки и мешок сахару, радовался, конечно, семья не голодует. Но пришлось мне, как и многим выполнять социальную программу, ибо вскорости гараж мой взломали, и всё утащили. Попечалились, да снова впряглись в лямку, жена Иринка моя шила, я на велосипеде на завод ездил, работал, так и жили. Ира забеременела, Господь надоумил не делать аборта, решили попросту, будем растить второго мальчонку. Всегда, когда варили суп, и даже после того, как разогревали второй раз, всё одно оставалось на тарелку супа, смеялись после, что–де Серёжки нашего второго сына порция это была.

Время от времени собирались с друзьями, Эдик с Володей давно стали гнать домашний самогон, из закусок в основном картошка, да соления. Приезжал частенько ко мне во времянку друг Вадим, он работал на Братском аэропорту техником, словом, не пустовала времяночка. Государи тогдашние издевались над нашим сердобольным народом, да и когда не издевались, но слава Богу, друзей они запретить не могли.

Один раз на рынке у одной бабушки купили бутылку водки, всю ночь меня рвало, шла зелёная и жёлтая смесь, пот лил градом, думал умру. Как Иринка моя будет двоих сыновей поднимать? Отравленный алкоголь молотком долбил по моей голове, но Господь спас. Видел я потом эту бабушку, продавшую нам отраву, подошёл сказал прямо, что, мол, отраву продаёшь, улыбалась в ответ она, и торговала дальше.

Жена двоюродного брата Володи, Марина подсказала, что де, если хочешь на что – то накопить, покупай доллары. Было такое, стали платить зарплату регулярно, ездил в банк покупал доллары, восемьсот долларов накопил, случился очередной кризис, и на эти деньги, купил старенькую двухкомнатную квартиру в деревянном доме. Радовались с женой словно дети, сделали ремонт, и стали жить. Это была уже не времяношная жизнь, и когда мне говорили, что — де, дом старый, я таких людей не понимал, не жили они видать не в холодном бараке, не во времянке. Да дом деревянный двухэтажный, двухподъездный, построенный более пятидесяти лет назад, почти ровесник Братску в каждом подъезде по четыре квартиры. Но ведь отопление, ванна, туалет, кто бы что ни говорил, мы повторяюсь были очень рады.

Времянку, в которой жили, Олег продал, но мы очень благодарны ему за эти годы жизни там, ведь мы выжили. И вот вроде радоваться надобно, квартира тёплая, дети в школу всё по близости находится. Да вот котлы, что мы производили брали не всегда, потому отпускали нас уже в который раз без содержания, рабочих кого могли стали сокращать. Дошла очередь и до меня, мама моя Анастасия Андреевна, не робкого десятка женщина, пошла к моему начальству. До сих пор помню эти её слова, сидят в кабинете Васяев Александр Дмитриевич его заместители, мастера. Мамочка моя им говорит: — Вы что правители делаете? У моего сына двое детей, как он их будет растить, он что прогульщик, плохо работает. Я Братск строила много лет, теперь на пенсии. А ему что делать? Поднял трубку добрый Александр Дмитриевич, позвонил, и устроил меня в охрану завода.

В скорости у соседки подруги жены — Инны, у мужа отняли ногу, потребовалась кровь. Поехал, сдал, да только со всех, кто сдавал, взяли двести граммов с меня четыреста. Спрашивал медперсонал, почему мол, смеялись в ответ. А через полгода, заводчанину вновь потребовалась кровь, снова сдал, всё повторилось, спрашивал у врачей, почему с меня в два раза больше берёте, снова улыбались. В итоге произошёл сбой организма, да и как ему не быть, питание картошка да соленья, суп в котором за радость были голые кости. Стал сохнуть с восьмидесяти килограммов вес упал до шестидесяти. Слабость была такая, что еле доходил до работы. Охранял огромные цеха, постов было много, но болезнь не отпускала, мысли о смерти совсем меня одолели, непрестанно думал о жене, детях. И в один из дней пошёл в храм. В нашем посёлке, из брошенного детского садика сделали православный храм. Стал ходить исповедоваться, причастятся, во время литургии, забывалось о болезни, слабости, стал потихоньку поправляться, и уже не мыслил своей жизни без храма. Нет, я не разбивал себе лоб, как могут подумать не которые люди, просто, когда в воскресный день не был на работе, обязательно шёл в храм.

И прошу не судите строго меня, дорогие читатели, я описываю свою историю жизни, как умею. На родном заводе отопительного оборудования, где я работал сторожем в 2002 году, случались со мною истории, не чаял не гадал, что может произойти такое. Охранял я огромный пустой корпус цеха ТАК 2500, была у меня сторожка с двумя обогревателями, морозы зимой всё же жали крепко. И я, обходив огромный пустующий корпус, забегал на другой пост к деду греться.

И вот однажды пришёл ко мне в сторожку парень, говорит не ел несколько дней, покормил его, тот ушёл. Так как сторожка стояла возле трассы, то однажды попросились погреться два парня, оказалось по Усть-Кутской трассе, у них сломалась машина, шли они прямо по дороге много километров, никто им не остановил, хоть они, и просили о помощи. Людей тех понять можно. Очень нередки были нападения на водителей. Так вот два закоченевших парня сидели теперь в моей сторожке, я поил их горячим чаем, дал что–то поесть. Где–то через пол часа, крепкий мой чай расшевелил их примороженные мысли, и один сказал: — Хорошо что зашли к тебе, мы уж с жизнью прощались, и ещё через пол- часа они уже веселее пошли к нашему посёлку, до которого оставалось уже не далеко по сибирским меркам.

Один парень помню с тюрьмы домой возвращался, тоже заглянул в мой сторожевой домик, дело было в аккурат на следующий день после Нового года. Оказалось, шёл по трассе в свою деревню, на улице мороз больше двадцати градусов. Покормил, разговорился человек, не помню уж и о чём. Но тронуло душу что–то. Ведь идёт человек с тюрьмы, мороз, голод, водители не подвозят, а до деревни его ещё идти и идти. Да ладно бы летом, а зимою? Отчаянный народ Сибиряки. Шёл, отсидевший в тюрьме ушкуйник по трассе, и когда совсем замерзал, разводил костёр, отогревал замёрзший хлеб, и ел оставшимися зубами, зубы, и здоровье были оставлены в местах не столь отдалённых, от туберкулёза гибли и гибнут поныне там сотни и сотни человеческих жизней. А этот вот уцелел, и шёл к родителям. Отогревшись и подкрепившись, путник вновь вышел на дорогу, я же с грустью смотрел ему во след, помню дал ему в дорогу яблоко, остальное он съел.

Словом, многих приходилось обогревать да подкармливать. Деньги мои сторожевые маленькие, конечно, но всё же садил три огорода под картошку, мама с пенсии помогала растить моих двоих сыновей. Потому хоть скромно, но поесть всегда было, жаль было голодных. И девушки, которые на трассах известным делом занимались, тоже ко мне приходили, и их чаем поил. После того как здоровье очень медленно стало идти на поправку я был как во сне. Девушки поначалу подсмеивались надо мною, говорили, что мол странный ты, всех пускаешь, могут ведь и убить, ограбить.

А в сущности–то по нашей Матушке России, похожего, что было со мною едва ли сочтёшь, думаю не изобрели ещё таковой техники, чтобы сосчитать, потому как жизнь она всегда сложнее, беда в том, что сами же люди её и усложняют. А поди докажи, в Евангелии давно всё написано про нас, а человек живёт, и продолжает грешить, такова наша жизнь, жизнь, жизнь…

Девушки те оказались правы, жизнь они хоть и были намного моложе меня знали лучше. Накануне возле трассы кто – то выгрузил просроченное пиво, да целую машину. Прихожу менять сменщика, а этим пивом вся каморка наша заставлена, он рассказывает, что люди, мол, со всей округи санками его везут. Бутылки были пластмассовые, полуторалитровые, совсем вскоре ничего не осталось, потому как почти все жили очень бедно, и несказанно радовались этому просроченному пиву. И вот в этот день появился один из парней, которых я подкармливал, у меня он тихо сидел и ел. Но пришла смена, и я объяснил, что-де кормлю этого парня. Я ушёл домой, а утром выяснилось, что парень тот обворовал сторожа, украв рацию, и его ботинки. Оказалось, они напились этого пива. Для ясности повторю, что я сильно болел, и тяжело восстанавливался. Ходил на работу, глотал таблетки, был как во сне. И рассудок мой был явно помутнён.

Произошедшее меня потрясло, я взял всю вину на себя, и написал заявление на увольнение. Когда получил расчёт, отдал часть денег обворованному сторожу, и принёс ему свои поношенные, но в хорошем состоянии ботинки. Меня не понимали, но я так сделал, и считал, что делаю правильно…

Вскоре устроился дворником в посёлке Энергетик. Надо было поднимать мальчишек своих, о маме своей Анастасии Андреевне, и жене Ирине всю жизнь буду молиться, за то, что терпели меня причудливого. Да пишу великое множество раз произносимые вслух слова «Низкий вам поклон, дорогие наши женщины, за то, что терпите нас мужиков», простые слова на первый взгляд, но сколько в них пережитого, так, что оторопь берёт, и пьёшь сердечные капли, не стыдясь вовсе своих слёз.

Мне раньше казалось, что моя профессия сварщика тяжёлая, как же, наглотаешься дыма от сгорающих электродов, где почитай вся таблица Менделеева имеется. Молоко нам за вредность не зря давали. Известно, что ежели государство наше чего и даёт, то не за зря. Но Боже, как же я уставал первые недели, работая дворником, возвращаясь домой, и еле, еле переставляя ноги по комнате, принимал душ, и падал на кровать.

Никакие телевизионные передачи меня совсем не интересовали. Стихи, рассказы, сказки, и даже мой любимый народный хор «Русское поле», где я был солистом, всё было заброшено в такой дальний угол, что всерьёз казалось, что писать больше не буду, и только очень глубоко в душе всё надеялся не бросать. Но надежда эта была настолько хлюпенькая, что зиждилась едва, едва, словно былинка в поле, на которую проживи она хоть тысячи лет, вряд ли кто обратит внимание. Хотя всё несомненно относительно в жизни нашей, уж поэты – то про былинку эту самую написали не мало, да и стоит она того. Воистину глядя на колышущююся на ветру маленькую былинку, вдруг чувствуешь, что вот она вся твоя многосложная жизнь, именно в этой былинке, дунешь, и нет её жизни, но это не от нас зависит, ибо на всё Божия воля, от нас зависит как проживёшь ты жизнь, вот где именно самое что ни на есть трудное. Не тускней жизнь, позволь Господь, детей взрастить, и самое трудное постараться всех любить…

Работало нас в районе Загса две бригады по четыре человека в каждой. За каждой бригадой был закреплён свой участок. Я убирал около двух девятиэтажных домов, и одной длинной пятиэтажки. Выпала мне эта доля на самое начало апреля, когда потихоньку стали таять от солнца сугробы. А из-под снега появляться, накиданные за долгую нашу сибирскую зиму, огромные залежи бутылок, банок из-под пива, шприцов, презервативов, к стати с названием последнего из перечисленных согласен, действительно, презренно видеть всё это.

Много, что входило в обязанности дворника, например в первый мой рабочий день, засорилось три мусоропровода. Пробовал кидать найденный мной тяжёлый камень, не помогло. Стою, весь потом обливаюсь, расстроился, как быть думаю, уж и жалобы от жильцов поступать начали. Нет мне действительно почему – то везло, потому, как из квартиры вышла пожилая женщина, глянула на меня. Я в свою очередь посмотрел на неё, и увидел в её глазах всамделишное сострадание ко мне. Вдруг эта женщина твёрдым, и очень решительным голосом говорит: — Я тоже работала сынок дворником, жди меня тут, и никуда не уходи. А куда мне было идти, стою, но всё одно заинтригован, ведь тяжёлый камень, который еле затащил на этажы, и скинул в трубу совсем ничего не протолкнул лишь мякнувшись о что – то. И ведь появилась эта женщина в тот самый миг, когда я собирался уходить, несла она в руках накрученный довольно длинный железный трос, в диаметре он не был слишком толст, иначе бы он не изгибался бы почти совсем, знал я это потому, как приходилось на заводе работать, и стропальщиком.

Так вот к этому тросу была приделана вращающаяся железная ручка. Многие, конечно, знают, что эта за штука, но я тогда её видел впервые. Вмиг мы очистили с ней три мусоропровода, а женщина, когда я стал благодарить её, подарила мне этот хитрый трос. Радости моей на тот момент не было предела.

Прибежала на поступающие жалобы наш мастер Соня, и увидев нашу работу, сильно обрадовалась, и видя наш усталый, но довольный вид, сказала, чтобы мы перекурили. Я, к сожалению, за давностью лет не помню имени этой замечательной женщины. Она как – то пришла в нашу комнату для дворников с горячей кастрюлей пельменей, принесла и водки, поминали мы в тот день её сына. Она работала в этой бригаде, состарилась ушла на пенсию, с сыном было что – то нехорошее, но мать есть мать, похоронив сына и мужа ей стало совсем одиноко, оттого, и шла она в родную бригаду душу излить. Хорошо запомнились её сострадательные глаза, смотрящие на меня беспомощного, когда были забиты мусоропроводы.

Я потом размышлял, почему же, эти мусоропроводы забиваются, ведь размер трубы, куда бросают домашний мусор совсем не маленький. Но на следующий день мои размышления прекратились, идя по этажам дома по каким – то делам, я вдруг увидел, как один мужик, чуть ли не ногами заталкивает коробку из-под телевизора в мусоропровод. Не много постояв, и поглядев на это дело, я увидел, что мужик этот вовсе не хотел сдаваться, но коробка из-под телевизора совсем не желала помещаться в мусоропроводной трубе. Вспомнив мои мучения, я взял грех на душу, что – то матерное, и со злобой сказал тому мужику. Отодвинул его, вытащил наполовину уже втянутую в трубу сильно помятую коробку, и молча понёс её вниз. Мужик тот молчал, о чём он думал мне не ведомо, но я хорошо помню, о чём думал я, а именно, как это я сдержался, не дал ему в морду, всё это безусловно грехи мои, но кто без греха, говорил Христос, нет это не оправдание моё какое – то, просто пишу, как было, а был я разгневан. Опять же заповедь «неропщи», но много ли тех, кто не ропщет: Прости Господи!

Каждый день впрягаясь с тётей Надей, и тётей Людой в работу, не вольно думалось, дотянуть бы до вечера. Причиною таким мыслям было вот что, это сейчас, в бункере стоит тележка, где на рельсах, где на колёсах, куда из мусоропровода попадает мусор. Когда работал я, у нас этого не было. Были тяжеленные сваренные металлические ящики без колёс. Работая раньше сварщиком, я быстро определил, что толщина листа пять, шесть миллиметров. Каждое утро мы собирались вместе, чтобы вытаскивать эти железные ящики. Впереди идущий брался за железный крюк, цеплял его за приваренную ручку ящика, а мы, сзади надрывая все свои кишки тащили этот ящик. Если бы в мусоропровод выбрасывали только бумагу, хоть, и после туалета даже, это было бы ещё ничего, там было всё, включая конечно же и отходы животных. Так всё это почти в каждом доме, кто-то старательно разбавлял помойной водой, и конечно человеческой мочой.

В бригаде четыре человека, за каждым было закреплено по три, или четыре дома в зависимости от сложности участка. В нашем районе тётя Люда обслуживала одноподъездные девятиэтажки, и они шли вдоль всей улицы. А мы словно тягловые лошади шли от дома к дому таская эти тяжеленные ящики. После погрузки мусора мы шли не много передохнуть, потому, как все выбивались из сил в полном смысле этого слова.

Работая на заводе, я всё размышлял, почему сварили ящики не из миллимитровки хотя бы, делился с дорогими моими дворницами, они лишь ухмылялись, и говорили, откуда ты такой ненормальный взялся. Если кто–то выбрасывал старый холодильник, мы тут же, отломав дверцу, делали из него ящик под мусоропровод, потому как он был несравнимо легче стального тяжеленного вонючего проржавевшего чудища.

Перекур быстро заканчивался, и мы, чтобы не подводить мастера Соню, каждый шли на уборку своей территории. Милые мои женщины напутствовали меня такими словами: — Шприцов от наркоманов много валяется, так ты не вздумай их руками брать, только двумя дощечками соединяешь это место, и дощечками кладёшь в ящик. Я собирал оттаявшие пустые бутылки, банки из-под пива, и говорил солнышку, чтобы оно сразу весь снег не растаивало, ибо мусора было настолько много, что мне всерьёз казалось, что я его некогда не соберу. Тёти Надя и Люда подсмеивались на до мной, хотя я и пытался скрыть свою досаду, они всё одно говорили: — Нам ведь каждую весну кажется, что не в жизнь не уберём. Затем мы снова надевали пропахшие нестерпимой вонью рукавицы, и словно солдаты шли в бой за чистоту нашего города Братска. Заканчивался очередной апрельский день, я ехал на автобусе домой в родной посёлок Гидростроитель, и пытался от усталости не заснуть, чтобы не пропустить свою остановку.

На следующий день, зайдя в нашу комнату дворников, увидел стоящую по центру стола бутылку водки (тогда в основном была катанка, но буду называть водкой по старинке, ради уважения к порою крайне необходимому для нутра спирту). Думаю, что случилось, вижу, сидят молча все дворницы, и два мужика дворника. На лицах явно выраженное недовольство чем–то. Каждое утро к нам приходила мастер Соня, и давала разнарядку на день, говорю может убрать со стола бутылку. Сразу все подняли головы, и устремили на меня, мягко говоря, недружелюбные взгляды. Тётя Надя за всех объяснила: — Сейчас Толик поймёшь, почему не убираем со стола, а после дела, так поди ещё не одну возьмём. Зашла Соня, и не обращая никакого внимания на поставленную в центре стола водку, выдала нам специальные маски, и новые рукавицы.

Бомжи жили в подвалах домов, натаскивали туда различного тряпья, замки не помогали, их тут же сбивали, а сутками стоять возле двери, ведущей в подвал, не будешь, и милиционера никто не поставит. Пили бомжи продававшуюся повсюду жидкость под названием «Троя» (нынче это настойка Боярышника), пили, и в конце концов умирали кто на улице, а кто в подвале. Вонь от почившего с подвала шла в подъезды, квартиры, жильцы жаловались. Приезжала труповозка с номером три семёрки, вытаскивали труп. За чрезвычайно редким исключением таких людей хоронили как безродных под номерками. Почему пишу слово «чрезвычайно», потому как знал немало случаев, что отрывали могилку, и перезахоранивали уже как человека. Мне было жаль всех, одев маску, мы лезли в подвал, где располагалось лежбище покойника. Брали тряпьё, на котором были полчища тараканов, блевали по много раз от вони. Затем выносили всё это, и закидывали в кузов бортовой машины. Очистив с помощью фонарика очередной подъезд, усталые и потные шли в свою комнату, мыли руки, лицо, скинув с себя верхнюю робу, усаживались за стол. Варили покупные пельмени, в которых не было совсем мяса, а одна химия, пили водку, и пили не мало, стакана по два каждая, и каждый огоревали.

Однажды, собирая мусор возле пятиэтажки, увидел, как с четвёртого этажа летит ящик. Когда он грохнулся о мёрзлую землю, раздался шум разбитых пустых бутылок, осколки от них разлетались довольно далеко. Я остолбенел от увиденного, потому как метрах в пяти от этого места играла маленькая девочка лет примерно шести, семи. Когда вытаивал снег, я постепенно, только под этими окнами вытащил более двадцати мешков с мусором. Произошедшее меня реально взбудоражило, стал орать: — Выходи сволочь, если не выйдешь, всё одно достану. Орал я несколько минут, наверное. Хорошо, что не вышли, кто бросил ящик, у меня в руках была острая лопата, и я бы может быть, и убил бы, так был настроен, или бы они меня. Но бой бы принял совершенно точно. Я и не заметил, как вокруг собралось несколько старушек, прибежала мастер Соня. Я только, и сказал, что, если этих не людей не накажут, я сам разберусь. Прибыл на удивление быстро и участковый. Мужики дворники, которые работали в соседней бригаде сильно выпивали. Я тоже выпивал, но далеко не каждый день, Соня ценила меня как работника, это я видел, позже я узнал, что она бегала по всем инстанциям, и тех негодников оштрафовали, и предупредили в последний раз, что выселят. Прошло дня два, три, убирая мусор возле этой пятиэтажки, где чуть не убили ребёнка, ко мне подошли жильцы этого подъезда, и говорили тёплые слова, я от растерянности не помню, что именно. В общих словах они были удивлены, что случай этот подействовал, и у них в подъезде стало спокойнее. Надолго ли, думал я, а ведь я когда кричал на окна четвёртого этажа матерился страшно, ну вот снова грех…

Вскоре, убираясь возле девятиэтажного дома, ко мне подошёл пожилой мужик, одет он был хорошо даже как–то празднично, и спросил: – Ты вот дворником работаешь, может знаешь тут у меня, где–то друг живёт, запамятовал я где именно подъезд, да на беду и номер квартиры позабыл. Подъезды были все закрыты, но нам дворникам выдавали магнитики. Я сразу понял о ком идёт речь, знал я, что друга его совсем недавно похоронили. Не решившись сообщить ему об этом, открыл одетому в новый пиджак мужику подъезд, и указал квартиру. Убирая нескончаемый мусор, невольно стал переживать, скорбную весть услышит человек. Как быстро может измениться человек внешне, да это ведомо каждому взрослому человеку, но Боже, как же осунулся внешне, ещё недавно нарядно одетый, и бодрый духом человек, медленно выйдя из подъезда, он подошёл ко мне: — Друга – то моего паря схоронили. Ты всё знал, я видел, но ничего не сказал, не хотел расстраивать. Он говорил мне что-то ещё, примерно о том, какими они были хорошими друзьями, как молодыми строили Братск. Затем человек этот очень медленным шагом пошёл по улице, и я долго смотрел ему во след, пока он не потерялся из виду. Вмиг захотелось увидеть своих друзей Эдика, Вадика, Вовку, Андрея просто поговорить, попить водки, чего тут скрывать и, конечно же, помянуть Серёгу Шаврова.

Было объявлено соревнование по очистке города, и наша бригада заняла по Падунскому району первое место, было это весною 2004 года, вручили нам по девятьсот рублей премии. Сониной радости не было предела, мы тоже радовались, я наконец купил хороший удлинитель домой, и курицу. Сварив её с картошкой, получился семейный праздник. Слава Богу, мальчишки мои, жена Ирина, мясо до сыта в этот день поели.

Приходил я на работу частенько первым, кипятил на плитке чайник, заваривал общаковский чай, включал радио. И вот взбрело же в голову написать нечто вроде стихотворения, и повесить на стенке. Безусловно, стихами это сроду не назовёшь, но, желание сделать что–то приятное женщинам, пересилило мою критику. Написал, попросил жену на ватманном большом листе написать его крупно фломастером, потому как Ирина моя красиво писала. И рано утром прикрепив большой лист липучкой к стене сел, и стал переживать, и ведь было о чём. Женщины наши от тяжёлой этой работы огрубели как–то внутренне и с наружу душой, как воспримут моё чудачество.

Приведу слова: «Воистину велик ваш труд земной. Вы потом тяжким это доказали, Весь мусор убран. И в метель, пургу идёте на работу дворники – трудяги. Гудят ножонки, и спина болит. Подумать о себе, нет даже силы. А вот о детях, всё о них душа болит, Чем накормить, во что одеть Все знаем это. Да, дворники, порою жизнь жестока, И всех по – разному ведёт судьба, Но вы от грязи очищаете планету, За это честь вам и хвала!»

Сейчас спустя много лет, я, разумеется, написал бы всё в рифму, но мне не захотелось ничего исправлять и сейчас, душа не позволила. Пришли одна за другой женщины, реакция, конечно же была разной, тётям Наде и Люде понравилось, пришла Соня, и она улыбнулась. Одна женщина, которой не было, наверное, и тридцати лет сказала, ухмыльнувшись: — «Ты же не поэт.» Но, в основном, восприняли хорошо.

Вскоре пришёл с больничного дворник Володя, был он очень худощав и бледен, таскали тяжеленные стальные бадьи, о которых уже писал, разговорились с Володей. Оказалось, лежал он в больнице долго. У него умерла жена, сильно затосковал, пил катанку, организм дал сбой. Наши женщины вспоминали, какой он был до болезни юркий, огромаднейшие территории вместе с женой убирали. Детей у них не было, а как не стало жены, стал сильно пить от тоски. Нет, не помогла ему больница, вернулся на работу еле живой. После каждого поднятия железного ящика сильно трясло Володю, глядеть на это было больно, мне казалось, что он в любую минуту умрёт. Помню нам получку дали, Володя купил дорогущей свежей черешни, и с огромной надеждой глядя мне в глаза говорил: — Вот витамины, может от них мне станет легче. Вскоре его снова положили в больницу, я ходил к нему с маленьким сынишкой Серёжкой, носил ему горячие мамины пирожки. Он попросил, чтобы я принёс ему бритву, улыбаясь говорил, что не хочет зарастать бородой, и я конечно же исполнил его просьбу. Помню было уже тепло, мы отошли недалеко от нашей правобережной больницы, сели, он часто вздыхал, вспоминал жену. Говорил, что врачи сами не знают, что с ним делать. Вскоре он умер.

В один из солнечных дней мая, я вдруг осознал умом, что вся отведённая мне огромная территория, очищена от мусора, рассправив плечи я стоял, и смотрел на голубятню, любовался воркованьем птиц, и не заметил, как ко мне подошла мастер Соня: — Видишь как чисто кругом, а ты сознайся, не верил, что весь мусор уберём. Я молчал, она же, вздохнув продолжила речь: — Да поверить в это было сложно. В любой месяц, когда захочешь, на отпуск тебя запишу. Хорошо относилась ко мне мастер, и эти вот такие скромные моменты жизни всё же теплили мою душу.

Подойдя ближе к одному из подъездов, увидел сидящую на земле старуху, она попросила, чтобы я довёл её до квартиры. Оказалось, надо было пройти несколько девяти и пятиэтажных домов. Вёл я её по территории соседней бригады. Когда бабушка открыла дверь своей квартиры, то почему–то сказала мне, что я найду другую работу. Вернувшись в комнату, обнаружил, что женщины из соседней бригады надо мной смеются, дескать старуху пьяную вёл куда–то. Тётя Надя с тётей Людой заступились за меня, но перевес мнений был не на нашей стороне. Я вышел из комнаты, но успел услышать в свой адрес немало не добрых слов.

Почему такое происходит с человеком не знаю, какие мысли его гложат, и поверьте, я не хотел никому угодить, я смотрел на утреннее солнышко, радовался дню. Зашёл в магазин, купил бутылку водки, консерву, хлеба, и вернулся в комнату. Предложил выпить, никто не отказался, сбегали потом ещё, но недоумение на некоторых лицах читалось так вживую, что я жалел, что я не художник, интересен всё же человек…

Вскоре я и вправду устроился в охрану, по причине зарплаты, конечно. С первой же зарплаты заглянул после ночной смены в комнатку дворников с бутылкой водки и со словами, не забыли, мол, ещё меня. В ответ услышал радостные голоса тёти Нади и Люды: — Как же тебя забудешь. Пока варились пельмени, тётя Люда почему – то рассказала всем, что у неё есть медаль за доблестный труд, которую она получила уже давно на заводе, и что за эту медаль ей какие–то льготы есть.

Помню после работы, попросился к тёте Люде домой, у неё был домашний телефон. Дело было перед девятым мая, проводное радио ещё работало, и на девятое мая по нашему Братскому радио звучали мои стихи, записанные радиоведущим прямо с телефонной трубки. Работая теперь охранником, я не вольно стал вглядываться как работают дворники на других участках…

Теперь нас с оружием на УАЗике развозили по различным объектам, и вроде бы жизнь стала поспокойней, но так не бывает долго. Один из начальников высказался плохо о погибшем моём любимом артисте Михаиле Евдокимове, я заступился, говорил, что, мол, все мы прежде всего люди. Словом, поставил он меня в отместку охранять школу в дневную смену, думал начальник, что не выдержу и уволюсь. Работать в школе, известно сложно. Как – то, поднимаюсь на второй этаж, а там почётная доска лучших учеников, вижу на ней дочку Сергея Шаврова. Шибко я тогда обрадовался, и веровал, что Сергей видит с небес, что семя его продолжилось. Помню, баловались мальчишки, я их, и не гонял вовсе, подошла дочка Серёгина, говорит: — Дядя Толя! Вам тут будет плохо работать, вы добрый. И вдруг спросила, чтобы я рассказал об отце. Сергея убили, когда она была ещё совсем крошечная. Весёлый был человек, твой отец, говорю девочке. Сейчас Иринка вышла замуж, живёт в Иркутске, воспитывает двух сыновей, и слава Богу.

Именно в это время, пока охранял школу, у друга Вадима, умерла бабушка, была она ветераном Великой Отечественно войны. Жила на Украине, осталась одна. Друг перевёз бабушку в Братск, долго добивались гражданства, но не это нас удивило. Пожилого человека заставили сдать анализ на Спид. Умирала бабушка мужественно, хоть и была у неё сломана шейка бедра, известно, что от этого бывают жуткие боли. А она ни звука, терпела. Помню, зашли с Вадимом в её комнатку, надо было, аккуратно постараться поменять постель, и переложить бабушку. От людей я доподлинно знаю, что любое прикосновение при этом заболевании сильно болезненно, человек же этот, повидавший в жизни тысячи смертей, только молчал, но Боже, сколько было в этом молчании. Во время войны бабушка друга была военврачом, досталось тому поколению. На памятник всё же расстарался военкомат.

Вскоре перевели на другой пост, в школе разбили окно, и этого оказалось достаточно. Развозили по постам, и начальник смены сказал плохо о женщинах, я снова не утерпел, стали выживать. Другие охранники подсмеивались надо мной, молчи мол, и всё будет нормально.

Дети мои росли, и это по-настоящему радовало, часто вспоминали с женой Ириной, как в девяностые варили суп из химических кубиков (якобы куриные), теперь покупали тушки куриц регулярно, соления, овощи были со своего огорода. Сын Виктор всё свободное от учёбы время рыбачил, и хорошо у него получалось. В мае рыбы он привозил столько, что, вывалив из мешков щук, сороги, окуней, карасей, лещей, налимов, оказывалась целая ванна. Свою лодку, все свои многочисленные рыбацкие снасти я передал старшему сыну Вите. У каждого в семье были свои обязанности, надо было выживать. Но всё же стало полегче, это так зачастую, кажется, так мы созданы, что ежели хоть на малую толику отмогнёт жизненное давление, то и радость для нас горемычных. Думается, Господь оберегает каждого человека перед очередным испытанием в жизни.

Как хотите, так и думайте, а отдых человеку надобен, думал я. И мы семьёй летом находили время ходить на острова, купались, увлекали с собой друзей. Жена говорила, что–де люди на Байкал рвутся отдохнуть, а тут на Ангаре природа такая же. Не было у нас никогда денег, чтобы съездить в отпуск, горестно сознавать, но не создал я для своей семьи сытую, благополучную жизнь. Старший сын поступил учиться в университет на инженера – строителя.

Посты, которые мы охраняли, забрали к себе частники, и мне пришлось уходить с государственной охраны в частную. По всей нашей стране пишущие люди издавали малыми тиражами за свои деньги книги, и незадолго, как остаться без работы, в типографии Полиграф, тиражом в сто экземпляров вышла моя книга «Святодавнишняя Русь».

Устроился в частную охрану, это было уже другое, но надо было выживать. Поставили охранять строящийся объект «Транснефть – Восток». Туда везли дорогущее оборудование, на объекте работали рабочие из Эстонии, и других бывших Советских республик. Руководили русские, и неплохо руководили, здание строилось очень быстрыми, и надо сказать качественными темпами. Обстановка для меня была нервозная, ведь частная охрана это кто? Прежде всего, молодые парни, кто служил в армии, а кто и нет, ныне такое никого не удивляло. Были среди них особо наглые, мои слова о том, что я им гожусь в отцы, на некоторых совсем не действовали. И мне хотелось уволиться каждый день. Что сдерживало? Не знаю до сих пор.

На стройке было множество вагончиков, и в одном из таких вагончиков работали нанятые рабочие, наши же братчане. Дружные они были, весёлых историй уйму рассказывали. Была среди них пожилая женщина, она обслуживала большой компрессор, это была ещё та порода людей, которые строили Братск. Но это были уже единицы. Две подружки крановщицы вспоминали, как строили пятый и седьмой микрорайоны. Братчане приглашали меня попить чайку, когда охранял по ночам, то заводил машины и кары, ведь мороз стоял не слабый, наш братский мороз. Благодарны были мне водители, так и говорили, что пришлось бы повозиться немало, если бы я не прогревал по ночам технику. Глядя на то, как нагло ведут по отношению ко мне некоторые молодые охранники, появлялись в голове грустные мысли, но отношение ко мне рабочих стройки сглаживало моё настроение.

Однажды ночью, топил вагончик, эдакое действо мне напоминало мою барачную жизнь, вдруг слышу сильный удар о землю. Открыв дверь, выхожу, и вижу, как двое рабочих стоят совсем недвижимы, рядом лежит железобетонная панель. Подошёл спросил, что случилось, молчат. Вдруг один говорит другому: — Я за водкой. Действительно, через дорогу располагался круглосуточный виноводочный магазин. И рабочие, уже примерно через десять минут, налили себе по целому стакану водки. Молча выпили, и тот, который бегал за водкой выдохнув сказал: — За второе рождение. Оказалось, у панели оборвались крепления, и она упала совсем рядом с мужиками. Через мгновение в вагончик вошла крановщица, лицо было очень взволнованным, она тихо спросила: — Живы. Рабочие после стакана выпитой, уже повеселевшим голосом ответили, что живы, и всё же я хорошо запомнил, как одного из них ещё потрясывало. Через какое – то время у этой же крановщицы снова упала панель, снова не выдержали крепления, и в этот раз все остались живы. Панели эти везли из далека, хотя у нас в Братске действует замечательный железобетонный завод

Пройдёт много лет, и эта же самая крановщица будет устанавливать центральный купол на нашем правобережном храме «Преображения Господня». Всё прошло хорошо. Невольно подумаешь о Господнем чуде, как всё же берёг он эту женщину.

В одно из дежурств заступаю на смену, а двадцатилетний охранник, науськанный теми, кто его немного постарше, встал и не пускает меня в помещение охраны. Нет, в то время меня, действительно сдерживала семья, но как же хотелось подраться. Беру его за шиворот отодвигаю в сторону, а он говорит: — Я скинхет. – Ну и что? А то, ты сказки пишешь, стихи там про Родину. Я девятое мая не признаю. Гнев пересилил меня: — Если, сволочь, сейчас в сторону не отойдёшь, убью. Захожу в охранное помещение, молодые охранники хохочут.

Вскоре на наш пост поставили охранника Виктора, ему было лет двадцать семь. Другие охранники боялись его, из-за его характера, и физической силы. Я же с ним сразу подружился, хороший простой парень, верящий в совесть, но для других молодых охранников была загадка, почему же мы с Виктором сошлись мирно и по -дружески. Я прямо читал это на их лицах. Один не стерпел, и прямо язвительно спросил: — Как это ты с Витей мирно живёшь, он нас тут всех построил? Я не помню, что ему ответил, Виктор служил в Морфлоте, оттуда, видно, осталась тяга к справедливости, ну и, конечно, родители его были очень совестливыми людьми.

Всю зиму и часть весны охранял я этот сложный объект, потом перекинули на другой пост. Скинхеда того, и других молодых охранников уличили потом в воровстве, и уволили. Предложили перейти в одно из подразделений государственной охраны. Работа была сутки через трое. Снова появилось время для занятия в хоре, для творчества.

Летом ходил в гости к Вите Базанову во времянку. Я всё не мог забыть, как однажды нас вывезли копать картошку в колхозе. И молодой мастер Коля, стал с живого голубя ощипывать перья, я сам этого не видел. Виктор же подбежал к мастеру, и сказал: — Сволочь, если жрать хочешь, так сначала убей. У Вити чесались кулаки, и видя это мастеришка струхнул. Отчего так жестоко поступал молодой сытый парень? Сколько проживёшь на белом свете, не ответишь на этот простой вопрос. Человек явление сложное, и я полностью согласен с утверждением Фёдора Михайловича Достоевского, который писал: «Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил».

Однажды возле нашего подъезда остановилась скорая помощь, оказалось иномарка сбила моего младшего сынишку Серёжку, и не останавливаясь скрылась. Сергей ехал на велосипеде на дачу, пол дороги загородил мусоросборочный Камаз. Только он выехал на велосипеде, проезжая мимо Камаза, тут же оказался сбит. От удара перелетел через дорогу. Врач скорой спросил, все ли лекарства переносит ребёнок, ответил, что все. Дальше были мои телефонные звонки в больницу, в трубке лишь слышались короткие гудки. Я всё вспоминал, как с маленьким Серёжкой ходили на дачу, вместе пели песенки кота Леопольда из знаменитого на всю страну мультфильма, особенно нам полюбилась песня про жука. С глаз моих непрестанно лились слёзы, и мне мужику не стыдно в этом признаваться, да всерьёз думал, что с ума сойду. Оказалось, что на линии была авария, оттого и были эти короткие гудки. У Сергея оказалось сотрясение головного мозга, сильные ушибы ног и рук. Спустя какое – то время пришёл участковый, сообщил, что иномарку, сбившую сына не нашли. С женой Ириной решили так, слава Богу, сынок живой остался, а водителю тому, Бог судья.

Только отлегло маленько, и вот по зиме сын Виктор не вернулся с рыбалки, уехали они с мужиками далеко. Срок ожидания истёк, пошёл в милицию, сижу, напротив милиционер, заполняю бумагу, а он спрашивает какого роста сын, во что одет. Вышел из милиции, иду, а ноги подкашиваются, нет сил в них, хоть тресни напополам, нет и всё. Проходил мимо давно заколоченного деревянного ларька, где наверху с Советских времён до сих пор сохранилась надпись «Ветераны ВОВ обслуживаются вне очереди. В этом самом ларьке в страшные девяностые выдавали мясо ветеранам войны, и тем, кто решил зарегистрировать брак. Получали, и мы с моей Ирой там мясо, когда решили пожениться, было это в девяностом году. Теперь я, остановившись, глядел на эту вывеску о ветеранах, потом повернувшись на Восток к солнцу, упал на колени, снег был глубоким, стал молиться, просить Бога, чтобы сынок остался жив. Время с этого момента стало катастрофически тягостным, прошли ещё сутки, и сын вернулся. Оказалось, сломалась машина, они её вытащили, потом на глухо застряли. Шли по льду, чтобы не потеряться, дошли до зимовья, а там кто – то выбил окна, и двери. Вышли снова на лёд, шли, отдыхали лёжа на льду, и слава Богу, что не заснули. Словом, вернулся сын, добавив седины бабушке, отцу и матери.

Не заметно, за повседневной жизненной суетой старший сын Виктор закончил университет на инженера – строителя. Теперь строил дороги по Иркутской области, работал и в Читинской. Ехал он однажды с Читинской области на поезде, и во всем вагоне, русских было только двое, он и проводница, это моего сына не радовало, ибо как вымирает наша Россия видеть всегда больно. Однажды его направили строить мост на Илим. Приезжает, а там рабочие одни таджики. Сын мой рыжий, крупного телосложения, отрастил рыжую бороду, и постригся на лысо. Словом был похож внешне на чеченского полевого командира, очень любит юмор мой сын, он его и спасает от уныния. Так мой Виктор это рассказывал: — Приезжаю, а их человек двадцать таджиков, окружили меня, спрашивают: – Ты хто? Отвечаю: — Я ваш начальника. Слушай, говорят, начальника, тут у вас в воде крокодил живёт, мы видели. Не живут в сибирских реках крокодилы, это скорее всего таймень. Всё равно не поверили, утверждали, что крокодил. Мне двадцать шесть лет, а они ко мне с разными самыми простыми вопросами идут, как дети малые. Работают они хорошо, но надо контролировать каждый шаг, особенно замес бетона. Сын приезжал, и отдохнув совсем не много снова уезжал, такую он выбрал себе работу. У него не было девушки из-за постоянных вахт, жил с нами. Все его друзья, которые учились с Витей не женаты, я конечно всегда при встрече задаю им вопрос о женитьбе, смущённо улыбаются в ответ, и отвечают, что постоянно на вахтах.

По всей нашей стране такое нынче, очень не просто молодёжи, по -отцовски жаль нашу молодую людскую поросль, помоги им Господь, Божия Матерь, окормляющая нашу Отчизну. А большинству нашего во все века сердобольного народа, Советский Союз, вспоминается, как добрая, добрая сказка, имеется в виду конечно же Брежневская эпоха, и тут уж как говориться тут уж…

Время от времени, как и все люди на земле вспоминал своё барачное детство, улыбался. Просыпаешься, а у тебя иней на бровях, мама растапливает печь, кормит кота сырым мясом. Кот заслужил такую лакомую пайку неспроста, он всю ночь лежал у меня на моей тогда худосочной груди, и отогревал своим теплом и мехом. Тепло в нашей барачной комнате было только тогда, когда топилась печка, и то, относительное. Стоило только отойти на другую половину комнатушки, уже было холодно. В окнах было ничего не видать, ибо были они разукрашены дедушкой Морозом. Когда мама была на работе, а работала она в три смены на КБЖБ (комбинат железобетонных изделий), то пока протопишь печь, пока разобьёшь молотком замёрзшую в вёдрах воду, согреешь на печке чайник, непременно опоздаешь в школу. Однажды прибежал в школу, а там никого нет, оказалось на улице было под пятьдесят градусов.

Ныне таких морозов уже давно нет, климат очень сильно поменялся, но эдакое действо во всём мире, к сожалению, происходит. Строительство Братской ГЭС, страшная, варварская вырубка реликтовых лесов, от вырубки этой окаянной, происходит неизбежное обмеление рек, а если речка была маленькой, то и вовсе может засохнуть, хотя что это я, засыхают сотнями речки, именно от страшных окаянных вырубок, много чего повлияло на погоду. И вот уже огромная река Лена, бывает летом в некоторых местах несудоходной, вот где настоящая трагедия. Ведь люди ждут продукты, необходимые для выживания грузы.

Немного отойду от темы, засаднило нутро. Сейчас мне пятьдесят три года, и надо было прожить их, чтобы написать это стихотворение:

Осенний мой город спасибо твержу,

За то, что родился в Сибири.

В холодном бараке охапку держу,

Дровец, а они словно гири.

Бросаю смолистых, да печку топлю,

И в школу бегу с опозданьем,

Учитель ругает, но я потерплю,

Доволен он этим признаньем.

Барачное детство там ругань и смех,

Здесь взрослые в карты играют.

А мы все младые, и это не грех,

Что мамы нас часто ругают.

За то, что курили поленом,

Да вдоль по хребтине, чтоб знал.

И вновь в комнатушке, что пленом,

Казался мой грех мне так мал.

Теперь я уж сед — это краска такая,

Мой друг невзначай пошутил.

Я шёл по дороге всю жизнь познавая.

Как много я в ней пропустил.

Осенний мой город спасибо твержу,

За то, что родился в Сибири.

В холодном бараке охапку держу,

Дровец, а они словно гири.

У других людей, кто жил в бараке, а это для меня родные люди, были братики и сестрёнки, я же рос у мамы один, и очень завидовал тем, у кого были большие семьи, ведь они никогда не оставались одни. У одной только семьи Бутылкиных было пять мальчишек, не боялись раньше рожать.

Мама иногда брала меня на работу, управляла краном в цеху, а я, поглядев как делаются панели, из которых строят дома, и наверное от сильного производственного шума в огромном цеху хотел спать. Когда в тепловых камерах зрели железобетонные панели, мама моя умудрялась там греть, и варить еду.

Я бы сходил сейчас туда в советскую столовую, там ведь тогда всё натуральное готовили, из многочисленных сибирских колхозов доставлялась на заводы наисвежайшая продукция, повара кудесничали профессионально, и от души. Вроде бы простая манка, в серединке тарелки, словно солнышко растоплено сливочное масло, рядом стоит вкусный – превкусный стакан с какао.

С годами многое переосмысливаешь, таков человек, и очень хочется сходить в советскую столовую, набрать полный поднос, а это первое блюдо, второе, салат, сметана, компот, пирожок или булочка, и заплатить за всё это рубль, получив ещё и сдачу копеек двадцать. на которые можно было сбегать в кинотеатр Октябрь, детский сеанс стоил десять копеек. Или купить начинающему молодому курильщику папирос.

Не уйти от воспоминаний, нет не уйти. Мама Анастасия Андреевна, прямо в кабине крана стелила мне телогреечку, где я и спал под громкий цеховой производственный шум, и был счастлив, что не один в холодной барачной комнатушке, а с мамочкой.

А разве можно забыть, как сосед по бараку дядя Володя, по прозвищу, данному ему моей мамой «пан Величинский», выносит из барака дымящееся ёдово свиньям. Идёт в одной тельняшке до сарайки, а на улице меж тем под сорок градусов мороза. Мамочка моя всё мирила дядю Володю с тётей Дусей, когда они ругались. Однажды со мною ночевала мама тёти Дуси Пелагея Никандровна, и я был рад, что на этот раз не один. Хорошая, добрая была старушка, говор Горьковский на букву «о» и «ц» сильно нажимает, смешно слушать, а меж тем так баяли наши предки, а это уже наисерьёзнейшая тема, касающаяся нашего диалектного, кондового русского языка. Далёкое барачное детство, где ты?

Теперь старший сын работал инженером — строителем, младший Сергей закончив девять классов, ушёл учиться в педучилище. Настояла на этом жена Ирина, переживали, что Серёжка не сдаст экзамены в школе. Сергей же поступив в педучилище, стал там хорошо учиться, и в последствии с замечательными результатами его закончил.

Поступил в университет, так же, как и брат Виктор выбрал профессию инженера – строителя. Пригласили нас женой Ириной на родительское собрание в университет. Горестно было осознавать, что в группе сына учиться только девять человек, вспоминая воистину славные былые годы Братска, грустны были от этого не только родители, но и преподаватели.

В военкомате сыну сказали, что одно образование у тебя есть, надо отслужить в армии, потом если захочешь, продолжишь учёбу. Теперь сын Сергей сдал экзамены за полугодие, и собирается в армию. Боже! Сколько семей в нашей стране переживают похожее, и конечно волнуются за детей, теряют здоровье, стареют — Помоги нам Господи!

Все эти годы я писал сказки, рассказы, стихи, в моей любимой братской типографии «Полиграф», были изданы книги: «Святодавнишняя Русь», «Аналой», «Одинокая лампада деревни». Книги для детей разного возраста: «Сказка о маленьком мальчике», «Якутские вороны», «Трепыхашка», « Хоришь – моришь хо – хо – хо».

Была многолетняя переписка с Великим русским писателем Василием Ивановичем Беловым, и его женой Ольгой Сергеевной. Когда Василий Иванович умер, думал дорогая для моей души переписка прервётся, но слава Богу, что с Ольгой Сергеевной Беловой переписываемся и поныне, как же греют эти письма.

Долгое время ухаживаю за могилкой знаменитого на всю страну детского писателя Геннадия Павловича Михасенко, веду переписку с вдовой писателя Галиной Васильевной.

Однажды в наш город приехал со спектаклем «Любовь не картошка», народный артист Александр Яковлевич Михайлов. Шибко хотелось ему книгу «Аналой» подарить, но на спектакль не попал, работали через двое суток, мужики сменщики, матерились, и ни в какую не подменяли. Словом добрые люди передали мою книгу Александру Яковлевичу. Вскоре раздался звонок, звонил Александр Яковлевич, благодарил за книгу, за то, что написал о многих его друзьях, Василии Ивановиче Белове, Василии Макаровиче Шукшине, Михаиле Сергеевиче Евдокимове, Валентине Григорьевиче Распутине. Говорил, что понравился рассказ «Совесть», а ещё сказал: «Береги себя мальчишка», какой же я говорю мальчишка мне пятьдесят два, а мне говорит семьдесят четыре, и передал мне через добрых людей десять тысяч рублей. В разговоре помню спросил, как я нашёл деньги на такую толстую книгу, ответил, что долго копил, и вот народный артист решил помочь мне. Трогает это всё душу мою, очень трогает.

Спустя небольшой промежуток времени по рассказу «Совесть», был поставлен спектакль. Поставил его мой друг артист Братского театра Володя Куликов. Затем им же был поставлен спектакль «Мы родом из Братска», по четырём рассказам.

Один из рассказов назывался «Рассказ Нины Колбасовой». Этой замечательной женщины, участницы нашего народного хора «Русское поле» уже не было в живых, но на спектакль пришли её родственники. Артистами же спектакля были будущие фельдшера, замечательные молодые люди — Помоги им Господи на жизненном пути.

В нашем правобережном храме «Преображения Господня» есть прихожанка Нина Николаевна Шульга, она долгое время ухаживает за могилкой родного дяди певца Дениса Майданова, Лобачёва Александра Петровича. И когда Денис приехал в наш город Братск, он посвятил концерт памяти дяди, и был очень благодарен нашей дорогой Нине Николаевне.

Мыла полы в нашем храме, и двоюродная сестра всеми любимого народного артиста Александра Яковлевича Михайлова, Анисья Григорьевна Трофимова.

Дорого всё это, и достаётся через седую мою башку, но, а как по-другому то. Были публикации в литературных журналах, их действительно не мало.

Судьба свела с журналистом Сергеем Максимовичем Маслаковым, из Иркутска, и мы стали друзьями. Много наших публикаций благодаря ему появилось в газете «Сибирский характер», тираж газеты был тогда сорок пять тысяч экземпляров.

Теплит душу, что писали мы о простых людях, не тех, которых хвалят на каждом шагу, а тех о которых никто бы, и не написал никогда, это действительно по хорошему волнует нутро. Жизнь есть жизнь, саднит душу мою, ведь у Сергея случился тяжёлый инсульт, живёт сейчас на Алтае с мамой. Ещё живя в Братске, еле доходил до больницы, и когда прямо в больнице упал в обморок, то наши врачи дали ему третью группу инвалидности, по деньгам это шесть тысяч. Но даётся такая инвалидность на год, потом её надо подтверждать, Сергей же живёт сейчас на Алтае, и у него совсем нет сил, чтобы вновь ходить по врачам.

За рассказ «Евдокеюшка» в рамках национального конкурса «Золотое перо Руси», в номинации Духовность, был награждён серебряной грамотой, подписанной профессором Богословия Алексеем Ильичом Осиповым.

В этом конкурсе участвовали семьдесят две страны мира. Не забыть мне, как первому вручили награду знаменитому поэту — песеннику Михаилу Ножкину, второму Болгарскому певцу Бисеру Кирову, третьему мне. И не попасть бы мне сроду в Москву на награждение, если бы не друг Сергей Маслаков, он убедил депутата Андрея Чернышева, что надо помочь, всем кто помог, низкий поклон.

Через два года на этом же конкурсе был награждён серебряной грамотой за очерк «Беловские чтения».

Был награждён юбилейной медалью столетия восстановления Патриаршества в русской православной церкви. Вручена была Епископом Братским и Усть-Илимским Максимилианом. Награда за номером, и подписана Патриархом Московским и всея Руси Кириллом.

Членом Союза писателей России я так и не стал.

О моём творчестве тепло отзывались такие известные писатели как: Василий Белов (Вологда),Николай Стародымов (Москва), Светлана Замлелова (Москва), Василий Ирзабеков (Москва), Николай Полотнянко (Ульяновск), Сергей Прохоров (Нижний Ингаш), Владимир Клименко( Самара), Василий Скробот, Владимир Корнилов, Виктор Сербский, Анатолий Лисица, Юрий Розовский, Максим Орлов, Николай Пернай – это Братчане, и многие, многие другие.

Простите конечно, за то, что всех не назвал, Господь так сотворил, что людей. которые ко мне хорошо относятся не мало, потому, и прошу прощения.

И ещё очень хочу, чтобы это не выглядело, как хвастовство, это на самом деле действительно тяжкий труд, я живу в своей стране России, люблю нашу Отчизну, родных, друзей, и простите ради Бога, люди если что – то не так.

В свободное от работы время хожу по детским садам, по школам, сам напрашиваюсь, а когда, и учителя приглашают. Детям интересно всё, да и время, в котором ныне живём, как всегда, на Руси сложное. Но как же радует душу, когда говорю детям, давайте три раза громко скажем «Хоришь – Моришь – хо – хо – хо», и уж глядишь кто – то от смеха на парту валится.

Ходят по бульвару Орлова люди, прошло с его героической гибели в Афганистане уже более тридцати лет. Друг мой погиб, а наши дети уже не знают, про Андрея. Потому думаю, и надобно ходить по школам, рассказывать, ведь мы в своей стране живём.

Есть, конечно, и музеи о погибших воинах –братчанах, но живое общение, это же почти всегда, словно добрая аномалия. Я знаю, что слово аномалия означает отклонение от нормы, но для меня такие вот встречи с детьми являются хорошим отклонением от нормы, ведь классные часы в школах давно отменены. А дети ждут писателей, как и прежде.

Однажды перед моим другом священником Андреем Огородниковым, когда он был маленьким, выступал в школе детский писатель Геннадий Павлович Михасенко, и добрый батюшка, уже не помнит о чём говорил писатель, а тёплые воспоминания остались в его душе.

Вот почему я называю такие встречи доброй аномалией. Всегда бывает интересна детям такая история, причём разным по возрасту классам интересна: «Был у нас тогда в восемьдесят втором году в ГПТУ урок начальной военной подготовки (НВП), кидали учебную гранату. Была она алюминиевой, но не такой уж и лёгкой. Так Андрей Орлов так её кинул, что мы весь оставшийся урок занимались поиском гранаты, которая улетела в близлежащий лес. Учитель с немецкой фамилией Тамберг, поставил Андрюхе пятёрку, сказал, что гранат – то у него хватает, а вот броска такого он никогда не видел». Андрей был награждён посмертно орденом Красной звезды. Взял огонь на себя, и спас тем самым своих сотоварищей.

Я не раз писал о друге, а с мамой его Валентиной Васильевной до сих пор встречаемся, и я очень этому рад.

Всегда, когда выступаю в школах, задаю детям вопрос: — Сколько у них времени уйдёт, чтобы вскипятить чайник? Ответ, ожидаемый пять минут, а то и быстрее. Спрашиваю, а сколько вы думаете уходило времени у меня, когда я жил в бараке. И когда говорю, что два часа, ученики действительно удивляются. После рассказываю им, что надо было сходить наколоть дров, да ещё подобрать сухие дрова поровну с сырыми, чтобы горели нормально, разбить молотком лёд в вёдрах, поставить железный или чугунный чайник на печь.

Говорю детям, что город Братск только строился, детских колясок не хватало, спал в большой железной ванне, в которой мама стирала одежду. Словом, интересно это нашим детям. Кто – то знаком с такой жизнью живя на даче летом, кто – то едет к бабушке в деревню. Начинают дети делиться своими впечатлениями. И в такие вот моменты всем становиться теплее, даже постоянным нарушителям дисциплины.

Однажды выступая в школе, произошла такая история, вхожу в класс, все здороваются, а одна школьница, стоит спиной, постояв так какое – то время, она всё же села за парту. Учителя предупреждали меня, что класс сложный. Потом, когда разговорились с детьми, эта самая девочка, сказала, что видела, как я выступал в клубе в народной рубахе, что пел песню «Там, среди русских полей», и улыбнулась. Радовался словно дитя, когда она улыбнулась. Добавив при этом, что песню эту пел мой любимый артист Михаил Евдокимов, а мне хочется, чтобы она подольше жила. В жизни, у кого – то пьют алкоголь родители, скандалят, но эти детские улыбки, их наивные, но по-настоящему добрые вопросы ко мне, и вот уже смотришь, получился душевный диалог.

Почти всегда во время выступления, я рассказываю детям о своей барачной жизни, читаю рассказы, сказки, и обязательно пою народные песни. Тут думаю уместно вставить одно моё неумелое стихотворение:

Барак холодный, мать затапливает печь,

Здоровый кот кусочки мяса ждёт.

Мои ресницы в инее, их надо поберечь,

Под одеяло с головой и отойдёт.

Остыла за ночь комнатушка наша,

Башку отогревая мыслю так:

Куриного бульона мне мамаша,

Готовит. Эх наемся натощак.

Маманя! Милая моя маманя!

Всю жизнь в волнении ты за меня.

И смелой речью отчеканя.

Зовёшь к столу, остатки дрёмы прогоня.

 Вскормлен я не только этим супом,

Знаю, ты молилась обо мне всегда.

Ограждая от беды меня тулупом.

Сколько там положено труда?

Из бараков мы давно переселились.

Старенькой ты стала невзначай.

В сердце сына мысли пробудились.

Мама шепчет: Людям всё раздай.

Всамделишно, трогает душу, что нет такого класса, который бы не подпевал мне, во время исполнения песни «Выйду в поле ночью с конём». Двадцать с лишним лет участия в народном хоре «Русское поле», много мне дали, а раз дадено, надобно делиться.

Грусть, тоска, конечно же являются ко мне, но в храм хожу не когда это случается, а когда не на работе. По субботам, воскресениям, это само собою, а когда и среди недели, ежели душа попросит. Святой Серафим Саровский говорил, что от уныния спасает работа, он и сам при жизни работал до полного изнурения, чтобы спастись от этого самого уныния.

Проходит время, и настроение снова меняется, так устроен человек, потому, наверное, пишутся такие стихи. Поэзия она в основе своей имеет очень значительный элемент грусти, приведу одно стихотворение:

[27.01.2018 14:39]

Сначала родился на свет,

И вот уж иду я по дому.

Мамы родимой вечный завет,

— Сыночек скоро уж в школу.

Друзья, школа, армия, дом.

Свадьбы гуляем друг друга.

О каждом написан том.

Жизнью, что вечно подпруга.

Дети, жена, годы, сед.

Часто тоска тебя гложет,

Никто не укрылся от бед.

Жаль кто надорван и тонет.

Дорога к погосту близка

Хороним родных и друзей мы,

Давление, боль у виска.

С вечным вопросом. Кто ты?

Безжалостен этот вопрос.

Взрастить бы детей и внуков.

К вере Христовой прирос.

Господь наш избавь от недугов.

Уйти от недугов нельзя

Болезни наш крест пока живы.

О, жизнь! Ты такая стезя.

Мы часто плакучие ивы.

Анатолий Казаков

Но раз пишутся такие стихи, значит надобно терпеть, так и Господь велит.

В один из летних дней с Витей Базановым сходили на могилку к заводскому товарищу Диме Соколенко, у него совсем не было родных. И вот привожу ещё одно стихотворение:

На могилку товарища шли, 
Два друга сибирской дорогой. 
А вместо цветов принесли, 
Две веточки кедра с тревогой. 
Печаль все века глубока, 
И тот окоём словно бездна. 
Душа ведь она широка, 
В горе не редко болезна. 
Вот потому и пришли, 
Совесть позвала их к росту. 
Два человека в тиши, 
Плача брели по погосту… 

Потом зашли к Вите во времянку, помянули по русскому обычаю Диму. Не было у человека родни, но слава Богу остались друзья. Об этом замечательном человеке тоже написан рассказ.

Прошло время, наступила осень восемнадцатого года. Попал под сокращение, начальство сообщило, что если бы МРОТ не увеличили, то так бы, и работали, и всё же какое нехорошее это слово МРОТ. А теперь наше государственное охранное предприятие, рассчитало нас, стою на бирже труда.

Да и это бы не беда, зрение совсем стало плохим, глазной врач сказал, что у него есть приказ, чтобы я вставлял линзы, и работал, или делал операцию. Но операцию после обследования мне делать запретили, сказали, что катаракта не созрела, линзы же мне не пошли. Глазной врач сказал мне, что понимает, что я плохо вижу, но ничем помочь не может, в такое весёлое время мы живём, оптимизация.

Если бы законы не поменяли, то через два года мне была бы положена пенсия, теперь говорят выход на пенсию значительно увеличат.

Один мой знакомый с грустной улыбкой говорил: — Я не представляю, здесь в Сибири жить, работать — это уже подвиг. Мне сейчас шестьдесят, как говориться всё болит ничего не помогает. Сочувствую тебе Анатолий.

В один из дней, оставив все домашние дела, решил прогуляться до родного завода. Знал заранее, что путешествие это будет скорее всего грустным, но надо быть честным перед читателем, ведь начинал это повествование с завода отопительного оборудования. Потому решил сходить, постоять возле родного цеха, или до куда пропустит охрана.

Снился, и не раз мне за эти годы радиаторный цех, будто какие–то люди берут, и увозят пилу Геллера, я кидаюсь на них, ору, что вы делаете. Мастер Валентин Буянов отводит меня в сторону, говорит, что нас всех, как эти станки скоро вывезут. Я бреду по цеху, кругом пустота, страшно, страшно, страшно…

Поднимаюсь наверх по дороге к заводу, расстояние пожалуй с километр, но гора по-прежнему довольно крута. Семь с лишним тысяч человек каждое утро поднимались в былые, славные годы по этой самой горе. Идёшь, бывало, в такой гуще народа, сколько всего услышишь, и ты со всеми, ты сопричастен, ты такой же, как, и они рабочий.

Встречу ли нынче хоть одного человека на пути, вижу, идут на встречу две женщины, рядом бежит большой пёс, длинный чёрный поводок оставляет на снегу едва заметную полоску, собака видно сорвалась с привязи.

Я знал, что на заводе, ещё маленько шевелилась литейка, выполняли Бразовские заказы, работала котельная, обогревающая наш правый берег, уже давно множество частных фирм, оккупировали заводские помещения.

Так не заметно дошёл до бывшей проходной, которая была наглухо заделана. Сбоку же разглядел шлагбаум, подошёл, увидел маленькую будочку охранника. Молодой парень — охранник, подошёл, спросил, что я тут делаю, примерно так я ему ответил: — Ты парень погоди не прогоняй меня, я маленько на цех радиаторный погляжу, на стены его. Работал я здесь немало лет. Там говорят внутри уже ничего кроме пресса нет. Его перенести в другой цех невозможно, а он пока ещё надобен иногда. Чтобы охранник немного расслабился, добавляю: — Здесь в литейке Сергей Кульков работает, он мой товарищ. Охранник ответил, что знает Сергея. И разрешил мне немного постоять возле шлагбаума. Одев очки, я глядел на свой до боли любимый радиаторный цех, наверху, ещё сохранились две большие сделанные из железа или чугуна буквы РП, что означало «радиаторное производство».

Боже! Пресвятая Богородица! Святые угодники! Сколько всего связано в памяти человеческой, да это же не вышептать, не высказать. И это всё в твоей седой башке помещается. Стою, и словно окунь, которого только что вытащили из лунки, жадно глотаю ртом морозный воздух.

Знал я, что внутри все восемь линий по производству радиаторов, давно вывезены на металлолом в Китай. Вспомнились, и слова Володи Алпатова: «Понимаешь Толик, грузим краном станки, а с них масло вытекает, прямо на бетонный пол, словно плачут они. Рабочие станки на металлолом.

Начальство на заводе много раз поменялось, все страшно воровали. Вот какой был мощный наш завод, что его столько лет разворовывают, но да теперь – то уж только стены остались, да ведь, и их разберут. Железо всё посрезали, и, если начнут разбирать стены, может беда произойти, ничего же их не держит. Я всю жизнь крановщиком отработал, давай любые деньги, ни за что не соглашусь. Страшно то, что молодого могут найти, а там ведь погибель будет, если начать разбирать».

Промелькнула в памяти, и недавняя встреча с Васяевым Александром Дмитриевичем, был Дмитриевич угрюм, он сообщил о смерти ещё двух наших бывших радиаторщиков, среди которых был Михаил Бурнин. Мужик он был кряжистый, бурундук, очень сильный. Помню, работали мы с ним в заводской охране, и один из новых охранников, начал грубо со мною разговаривать, Миша так крепко его осадил словами, что тот сразу присмирел. А мне Миша говорил: — Если кто обижать начнёт, ты возьми того двумя руками, и головой ему в рыло. Сам Михаил был добрым человеком, любил, как и все бурундуки рыбачить, но когда видел какую – то несправедливость, сразу вскипал, тот охранник был, и в правду наглый, вот Миша и осадил его.

Я совсем не обращал внимания на мороз, на шлагбаум, на то, что одет не тепло, я думал о Мише, как не однажды, забегал к нему в сторожевую будку, он всегда занимался починкой и изготовлением новых сетей. Как в один из долгих зимних дней, они с земляком Василием Фёдоровым, выпили за вечер литра два водки, закусывая это дело по бурундучьи, вкусно посоленным домашним салом, а Василий с огромной благодарностью вспоминал Мишиного отца, что он всем помогал на деревне. Я видел, что слова эти были Михаилу приятны, так и заснули к ночи два сибиряка – бурундука положив свои головы на большой стол. Вечная память тебе дорогой Михаил, ты был, и останешься в моей памяти, как сибиряк, который чтил своего отца, всех деревенских, как и подобает честному человеку.

Я глядел на родной до боли радиаторный цех, точнее на его стены, ведь дальше меня не пропустили. Я знал каждый метр цеха, представлял, что теперь там внутри, и от этого становилось не по себе. Не одна сотня километров по бетонному твоему полу, родной, наш радиаторный, намотана нашими ноженьками, во веки не счесть наших трудовых мозолей на руках, и на ногах, а уж сколько срывали все мы спину, об этом отдельный разговор братцы мои.

В памяти, словно во сне или на яву, вспоминаю, как бригада Миши Хозеева делает железную горку для детей, которая, и по сей день служит детям.

Словно в дымке вижу рабочих, идущих в столовые в молочные бары, на лицах улыбки, великое множество счастливых людей…

На обратном пути встретилась всё та же отвязанная, или сорвавшаяся с привязи, большая лохматая собака, шли навстречу уже другие две женщины, и стали просить меня, чтобы я взял поводок собаки, что они очень бояться собак. Успокоил женщин, сказав, что она никого не трогает. Этот пёс напомнил мне о нашем заводе, найдёт ли пёс своего хозяина, возродиться ли наш завод?

Не много пройдя, повстречалась женщина, которая совсем коротенькое время ходила к нам на хор, сообщила, что теперь гуляет с палками в руках, что благодаря длительным прогулкам уже пять лет не появляется в поликлинике, а то бывало не вылазила оттуда.

Я шёл по родному посёлку Гидростроитель, вглядываясь в лица людей. Ничего трепыхаются, слава Богу, люди – то наши.

Своим дорогим правобережцам посвящаю это стихотворение:

Я однажды попросил у Боженьки,

Чтобы люди добрые встречались на пути.

И когда устанут мои ноженьки,

Слово тёплое для всех найти.

Я не шестерил перед начальством,

Был лишь поражён я их нахальством.

С мужиками только правдой жил,

И друзей покуда жив не позабыл.

Над моей наивностью смеялись,

Даже душу надломить пытались.

Трудно жил, пытался, не тужил,

Много кто всё это пережил.

Поболит нутро, и перестанет,

Сердце утром болью отчеканит.

Попрошу у Боженьки прощения,

А душе и сердцу исцеления.

Сибирские наши ноябрьские дни обдали нас долгожданным морозцем, да и как не задуматься о перемене климата, бывало, в ноябре, и под тридцать давило. Ныне же октябрь был без снега, и опять же не было такого раньше.

Дачные заготовки, что хранились в гараже начали портиться, это меня тревожило, сколько сил отдано летом, чтобы были эти различные лече, чемергес, кабачковая икра, грибы, много чего заготовили. Глубина подвала четыре с лишним метра, а вот гляди ко, и морковь стала прорастать.

Но мороз всё же явился в Матушку – Сибирь. И я шёл давно привычной дорогой к гаражу, и повстречал нашего сварщика Василия Иванова. У него был гараж, где, и у меня. Высокий, здоровенный, словно богатырь из сказки наш Иванов. Тепло поздоровались, он говорит мне, и в его речи явно слышится, самая что ни на есть, очень нужная нутру человеческая житейская мудрость: — Много наших поумирало, не пили бы отраву эту магазинскую, пожили бы ещё, это точно тебе говорю. В магазин прихожу, продавщицы говорят, чего это ты дед водку никогда не покупаешь. Не хочу, говорю им, а они все поголовно ухмыляются. Москвич я свой на утиль сдал, дали пятьдесят тысяч, купил жигуль. Да вот понимаешь второе творческое лето у меня. Жена второй год подряд в мае ломает руку. Говорю ей, не одевай ты эти китайские тапочки, как оденет, так и упадёт. А мне творческое лето второе устроила. Все посадки на мне, моя говорит, что — то не так делаю, а в итоге, у меня урожаи лучше, чем у неё. Вылезу с теплицы весь зелёный, ну крокодил, и есть крокодил. Много народу ходит вокруг, а поговорить не с кем, хорошо, что увиделись.

Смотрел я на нашего Иванова, радовался открыто, что живёт такой человек, дочерей, внуков поднял, и я что – то поддакивая, слушал этого праведного человека: — Толику Иванкову письма писал, не ответил, жив ли. Мне нынче семьдесят два года, на права комиссию медицинскую проходил. Врач говорит, вы мол, в возрасте, померила давление, а там сто двадцать семь на восемьдесят. Глядит, удивляется, а я ей, чего дивиться – то, работал всю жизнь, здоровье от родителей досталось, водку не пью, раньше бывало в советские времена, да ведь такой ныне не сыщешь. Провода тут в нашем кооперативе украли наркоманы. А у меня ещё с завода запасы остались. Принёс председателю провода, делай говорю, как без света – то, сделали.

За время разговора возле нас кружилась собачонка, увидев мой взгляд Василий сказал: — Я как в гараж иду всегда её встречаю, ливерной колбасы специально для этого чуда покупаю. Пожали друг, другу руки, а богатырь вдруг: — Да много китайцев, а поговорить не с кем. Книгу твою сначала детям показывал, теперь внукам. Хорошо, что встретились Толян. Улыбнулись, и вот я уже провожаю глазами человека, идущего бодрой походкой, за которым бежит махонькая собачонка.

Иду к гаражу, очищаю лопатой снег у ворот, вдруг вспомнился заводчанин Анатолий Доценко с которым мы сейчас ходим на хор «Русское поле», потрясли душу его слова, привожу их « Я же занимался одно время на заводе распределением квартир, можно было наверное схитрить, дак, даже в разуме не было, каждому по квартире и точка. Глядя как нынешние, воруют, страх берёт. Мы всё же жили честно, кто бы что не говорил».

Правобережный наш завод, правобережный я, рождённый здесь в холодном бараке, нашего посёлка Гидростроитель, все мы люди правого берега — правобережцы.

Родные мои правобережные…

Анатолий Казаков