Работа со словарём

Кто-то пожимает вам руку с приветливой улыбкой, а у самого — камень за пазухой. Это значит, что его приветливость неискренняя, улыбка его показная. Он скрывает свою неприязнь или даже ненависть, или, хуже того, он затаил на вас злобу, собирается как-то вас опорочить, чем-то вам навредить. Выражение держать камень за пазухой подразумевает тайную враждебность и скрытую угрозу — так мы полагаем, и такое толкование предлагают нам современные словари.

Обращаю внимание на то, что составители словарей, особенно академических, находят нужным подтверждать свои объяснения примерами из классической художественной литературы. В первых русских лексиконах к словам приводились выписки из церковнославянской Библии, далеко не всем понятной, включая тех, кто использовал её для богослужения; в советское правление усиленно цитировались вожди с высказываниями, всегда правильными, так сказать, политически, но не всегда правильными грамматически, и, кроме того, словарь иногда приходилось переписывать и переиздавать при смене высшего партийного и государственного руководства. Практика приводить цитаты из стихов, рассказов и романов — давняя и не всегда полезная. Потому что литераторы, особенно пииты, то есть поэты, языковую норму часто не соблюдают, они иногда от языковой нормы сильно отступают. В основе искусства — искусственность; того, кто создаёт художественное произведение, постоянно тянет и выражаться художественно — красочно, необычно, не по избитым шаблонам, не по грамматическим правилам, ограничивающим, по мнению сочинителей, творческую свободу. Вспомним заявление А. С. Пушкина, прозвучавшее в стихотворном романе «Евгений Онегин»:

Как уст румяных без улыбки,

Без грамматической ошибки

Я русской речи не люблю.

Тот, кто пишет стихи, склонен к замысловатой речи и, пребывая, скажем так, в плену у слагаемой мелодии, околдованный поэтическим священнодействием, он допускает грамматические и смысловые ошибки. Приведу примеры, многим известные: у Пушкина мы встречаем анбар (вместо амбар), близь (вместо близ), черезвычайно (вместо чрезвычайно), околодок (вместо околоток), клюшница (вместо ключница), маминька (вместо маменька)…

Вы также, маминьки, построже

За дочерьми смотрите вслед.

Будем считать перечисленное улыбками на румяных устах. Или, может быть, следует изменить правописание, подлаживаясь под искажения, допущенные Пушкиным и другими писателями? И в географию заодно внесём изменения, приняв за истину утверждение Николая Васильевича Гоголя, что редкая птица долетит до середины Днепра; поскольку многие птицы преодолевают моря и океаны, будем изображать на картах реку Днепр шире, чем названные водные бассейны!

Михаил Юрьевич Лермонтов, скорее всего, знал, что грива — принадлежность льва, но в стихотворении «Демон» ему требовалось сравнить горную реку с яростным зверем, и когда мысли заняты ритмом и рифмами, можно невольно погрешить против зоологии, наделив косматой гривой львицу (ибо львица удачно рифмуется с птицей):

 И Терек, прыгая, как львицаС косматой гривой на хребте,Ревел, и горный зверь и птица,Кружась в лазурной высоте,Глаголу вод его внимали…

Глагол следует понимать здесь в устаревшем значении слово, речь (а не как часть речи, обозначающая действие). Звери и птицы слушали речь, говор ревущего потока — согласимся, что та же мысль, выраженная прозаически обычными словами, теряет поэтичность.

Бывает, что в орфографических ошибках, которые мы обнаруживаем в отпечатанном произведении, виновен не автор или не один он. Здесь открывается широкое поле для догадок: может быть, Пушкин знал, в принципе, правильное написание околодка и клюшницы, но допустил по рассеянности небрежность, которая, не замеченная корректором, перешла в печать; или же типографский наборщик неправильно набрал текст, в редакции не имелось корректора, автор не счёл нужным вычитывать черновой оттиск (передаваемый в цензуру)… У Гоголя в «Записках сумасшедшего» чиновник Поприщин жалуется, что сукно, из которого сшита его шинель, совсем не дегатированное; должно быть декатированное. Глагол декатировать (от французского décatir) значит производить принудительную усадку (обрабатывая ткань паром перед тем, как приступить к раскрою и пошиву).

То, что я перечислил, лишь небольшая часть языковых неправильностей, встречающихся в литературе, хоть классической, хоть популярной, рассчитанной на массового читателя.

Чем сильнее пишущий отступает от языковой нормы, чем сильнее он, скажем даже так, коверкает и выворачивает родной язык, тем больше разговоров об оригинальности его стиля. Но, повторяю, в словарях написание и объяснение каждого слова должны идти от филологов-составителей, знающих правописание и грамматику, определения должны быть точными и однозначными, и незачем подкреплять их примерами из литературных писаний. Случалось и случается такое, что в показательной цитате объясняемое слово имеет совсем другое значение; то есть цитата не совпадает с толкованием, опровергает его. Делая в 1806–1822 годах второе издание Словаря Академии российской, составители переработали и расширили статью со словом хлябь. Они сохранили объяснение из первого издания: преграда, оплот, и к библейской цитате хляби небесныя отверзошася (Быт 7:11) добавили для убедительности стихотворные строки Михаила Васильевича Ломоносова ― из оды, сочинённой им в 1739 году в честь победы над турками и татарами:

За холмы, где паляща хлябь

Дым, пепел, пламень, смерть рыгает,

За Тигр, Стамбул, своих заграбь,

Что камни с берегов сдирает. Л. М.

В словосочетании паляща хлябь существительное хлябь никак не преграда и не оплот. Это также не бездна, и не глубина, как утверждают сегодняшние справочники. Нынешний читатель не понимает (и, скорее всего, при Ломоносове далеко не каждый понимал), о чём витийствует стихотворец. Поясню коротко: Стамбул в данном случае подразумевает, в целом, турок и особенно их властителей: к ним Михаил Васильевич обращается с жёстким требованием: турки, отведите, заберите, заграбьте свои войска за реку Тигр! За реку, которая отрывает (и уносит) камни со своих берегов. Главное: паляща хлябь у Ломоносова значит вулкан, точнее, его отверстие, которое мы обычно называем кратером. Из раскалённого кратера, из вулканического жерла, поднимаются дым, пепел и огонь; вулкан таким образом смерть изрыгает.

Прочитав словарную статью, вы остаёмся в полном недоумении: что же значит хлябь?

В случае с камнем за пазухой мы наблюдаем следующее: в современных словарях приводится объяснение, основанное на неточном употреблении старинного речевого оборота. В девятнадцатом веке некоторые писатели использовали его в самовольном написании, в изменённой форме, в расплывчатом или своеобразном значении, в двадцатом веке лексикографы, судя по всему, пошли у них на поводу, сделали неправильные выводы и закрепили своё ошибочное понимание в виде авторитетного толкования в нормативных словарях, первым из которых был Толковый словарь русского языка, составленный под руководством профессора Д. Н. Ушакова, где мы читаем: «Камень за пазухой (держать) ― перен. о затаённой злобе на кого-нибудь, о скрытном намерении мстить, вредить кому-нибудь».

Когда в девятнадцатом веке и ранее кто-нибудь говорил: «С москалём дружи, а камень за пазухой держи», он не имел в виду затаённую злобу, мщение или вред, он советовал себе и другим проявлять осторожность, не впадать в чрезмерную доверчивость.

Про тех, кто держит или носит свои камни за пазухой

Для примера к выражению камень за пазухой часто приводят цитату из А. И. Герцена, из его произведения «Былое и думы». Автор вспоминает свою первую встречу с правоведом Б. Н. Чичериным (1828-1904): тот «подходил не просто, не юно, у него были камни за пазухой; свет его глаз был холоден, в тембре голоса был вызов и страшная, отталкивающая самоуверенность».

У кого-то бывают камни в почках, к такому выводу приходит врач, изучив анализы, сданные больным; если у человека оттопыривается на груди одежда, можно догадаться: он прячет что-то под рубашкой, — в буквальном смысле. Редактор, готовивший самое первое издание герценовских «Дум», должен был подсказать автору: «Александр Иванович, выражение держать камень за пазухой — устойчивое, это, если хотите, фразеологизм, его переносный смысл теряется, поскольку вы использовали существительное камень во множественном числе. Вы, наверно, хотели сказать, что ваш герой имеет, но скрывает какие-либо нехорошие чувства? Или он держится настороженно? Или что? По вашему описанию, господин Чичерин насовал себе под одежду камней».

Точно так, когда Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин в сказке «Вяленая вобла» вставляет в рассуждения воблы полную пазуху камней, мы вроде как понимаем, но всё же сомневаемся: что, собственно, имеет в виду автор? Послушайте:«А ежели у кого совесть, вместе с прочей требухой, из нутра вычистили, у того робости и в заводе нет, а зато камней ― полна пазуха».Видимо, писатель намекает на недобрые желания, скверные помыслы, коварные замыслы… Лично мне почему-то представляется отрок, совести не имеющий: он насовал под рубашку голышей, чтобы идти и швырять их без робости в чужие окна.

Автор, особенно маститый, может не согласиться с редактором: как хочу, так и выражаюсь, как желаю, так и выкручиваю родную речь!

Таких выкручиваний, таких как хочу, так и ворочу немало в современной литературе, ибо писатели, как и раньше, желают поразить оригинальностью стиля читающую публику, собратьев по перу и литературных критиков. Тот, кто украшает свои писания народными мудростями, не всегда удосуживается проверить, каков смысл речения, или хотя бы как та или иная поговорка правильно пишется; вместо держать камень за пазухой мы встречаем сегодня: не таить камня за пазухой; затаил камень за пазухой; она, озлобившись, спрятала бы камень за пазухой…

В любом случае, даже встречая переделанное написание и неточное употребление, сегодняшний читатель понимает, что ему сообщают о недобрых чувствах и помыслах.

В качестве примера я привёл предложение из воспоминаний Герцена, нашёл рассуждения вяленой воблы в сказке Салтыкова-Щедрина… Нет ли чего у А. С. Пушкина, которого мы любим цитировать больше всех? Но поэт ни в одно из своих произведений камень за пазухой не вставил — видимо, он ни разу не почувствовал, что есть необходимость это речение употребить. А вот в исследовании по поводу Пушкина, точнее, по поводу тех, кто учился с ним в Лицее, мы камень обнаруживаем; авторы книги, М. П. Руденская и С. Д. Руденская использовали обсуждаемую поговорку, видимо, для красочности и весомости, — но, ими переделанная, поговорка утратила свой смысл. По мнению авторов (мнению, кстати, весьма спорному), письма Пушкина свидетельствуют о его замечательном характере, а вот лицеист Корф (будущий государственный секретарь и директор Императорской публичной библиотеки), судя по его запискам, личность двоедушная, то есть он лицемер:

«Читая эти письма, невольно сравниваешь их с записками Корфа. Пушкин — искренний, благодарный за всякое к нему малейшее внимание со стороны товарища… И Корф — двоедушный, словно носящий за пазухой камни, предназначенные поэту и Лицею».

Как-то даже и неблагозвучно: носящий за пазухой камни. Но, главное, смысл: исходя из написанного, Корф в период учёбы носил под сюртучком или под рубашкой запас камней, и они, предназначенные Пушкину и Лицею, шли в подходящий момент в дело: летели в Пушкина, в стены и окна родного учебного заведения… Приведённую цитату я выписал не из книги «Они учились с Пушкиным», а из словаря — из словаря антонимов, куда её включили некие лексикографы по недомыслию для того, чтобы проиллюстрировать противоположные значения искренний — двоедушный.

В советском кинофильме, в какое-то время довольно популярном, герой, выступая перед сельчанами в колхозном клубе, поёт проникновенно:

За полями, садами, за пасекой

Не уйти от придирчивых глаз.

Тем, кто держит свой камень за пазухой,

Ох, и трудно в деревне у нас.

Песня душевная, но, если вдуматься, стихотворец, добавив притяжательное местоимение свой, сделал из устойчивого оборота обычное предложение, прочитав которое, мы вправе гадать и домысливать: в указанной деревне (где, судя по написанному, ведётся постоянное подглядывание за соседями) принято иметь свой камень — то ли как оберег от сглаза, то ли как оружие отбиваться от хулиганов на улице, за полями, за садами и за пасекой, и все жители прячут свои камни в карманах или, может быть, в рукавах, и они не дают спуску тому, кто, не следуя местному обычаю, держит, хранит его за пазухой.

Вопрос без ответа: откуда появилось выражение про камень за пазухой?

Смысл камня за пазухой нам понятен ― более-менее, и снова я уточню: его современный смысл. Если задать вопрос, откуда пошло это выражение, точного ответа мы не получим. У древнегреческих или римских авторов оно не встречается. Эзоповская змея, которую крестьянин, спасая от мороза, засунул под одежду и согрел, и которая его ужалила, к нашему речению отношения не имеет: отогреть змею за пазухой говорят, когда какой-либо человек на своё горе приютил, накормил, облагодетельствовал, например, сироту, малолетнего оборванца, а выкормыш (вскоре или по прошествии времени) ответил ему чёрной неблагодарностью, обворовав или даже убив ради наживы. В Библии, при всём обилии красочных высказываний, о тайном недоброжелательстве говорится другими словами; прежде всего, приходит на память поцелуй Иуды, за которым кроется предательство.

Однако тиражируются уверенные объяснения, исходящие от дипломированных гуманитариев, от доморощенных языковедов и хоть от кого угодно, ибо судить о языке берётся каждый, считая это делом нетрудным, — ведь не ядерную физику обсуждаем, а родную речь, которую мы сами, ещё до школы легко и просто освоили!

Среди объяснений имеет хождение байка про Петра Первого: он будто бы издал указ возить и носить камни то ли в Москву для мощения улиц, то ли в Петербург для строительных работ… Впрочем, почему байка? Про это вполне серьёзно рассказывают, например, в Петропавловской крепости, в их музее: великий император повелел де, чтобы каждый, направляющий свои стопы в Питербурх, да принёс с собой камень — материала ведь не хватало для возведения умышленного города на болотистой почве. Отсюда, то есть оттуда, с тех времён, и пошло означенное речение!

Если и существовала некая каменная повинность, было бы нелепо требовать от приезжающих: обязательно имейте при себе хоть сколько камней. Много ли за пазухой принесёшь? И в таком случае нет причин для каких-то тайных, скрытых действий: неси свои камни в котомке, в корзине, вези на телеге… Обсуждаемое речение не связано с мощением улиц в Москве и строительными работами в Санктпитербурхе.

Другие вводят себя и нас в заблуждение, усмотрев происхождение в событиях 1682 года: произошли стрелецкие бунты и, мол, однажды раскольники ворвались в Кремль, желая спорить о вере, и во время жарких прений в Грановитой палате в присутствии то ли всех трёх царских величеств, то ли одной царевны Софьи старообрядцы закидали новообрядцев каменьями, заранее припрятанными в карманах и за пазухами.

Но чаще всего встречается объяснение, что поговорка возникла в Смутное время. Поляки, захватившие Москву, хотя и пировали с русскими, но всё время ожидали подвоха и из предосторожности прятали под кунтушами булыжные камни: с москалём дружи, а камень за пазухой держи! Над этим толкованием можно только посмеяться. Представьте, что вы отправились к кому-либо на пир, и, опасаясь за свою жизнь, засунули под рубашку, под пиджак или уж не знаю под какой предмет своего гардероба булыжный камень. Чтобы стукнуть хозяина, вас пригласившего? Нет, в данном случае говорится всё же про дружбу с москалём: с ним дружи, но особо не доверяй! Ладно, если вы не доверяете хозяину, спрячьте под одеждой пистолет или кинжал, булыжником-то зачем вооружаться? А если московит действительно коварен, он вас без лишнего шума отравит, — такая мысль не приходила вам в голову; вернее, она не пришла в голову С. В. Максимову, взявшемуся объяснять для нас крылатые слова.

Камень как посул продажному судье

Кто-то ищет корни обсуждаемого речевого оборота в давних рассказах о своеобразном судебном разбирательстве, на котором председательствовала личность по имени Шемяка.

Напомню, что сатирическая история о Шемякином суде начинается с недоразумения, возникшего между двумя братьями: один из них был богатый, второй убогий, то есть бедный, и убогий, не имея на чём бы ему в лес по дрова съездить, обратился к брату, тот одолжил ему лошадь, но без хомута, так что бедняку пришлось привязать дровни к лошадиному хвосту, и когда лошадь тащила с великим трудом из леса тяжёлый воз, она оторвала у себя хвост. Она, как говорили в народе, окургузилась.

Богатый осерчал и, возложив вину на убогого, отправился в город, чтобы подать жалобу в суд: «Поиде на убогого бити челом к Шемяке-судье».

Убогий отправился с ним. Они остановились на ночлег у зажиточного мужика (в других версиях у попа); мужик нача с богатым братом пити и ясти и веселиться, бедного к столу не пригласив. Тот, забравшись на полати, смотрел на их пиршество, и вдруг упал и задавил ребёнка в люльке до смерти. Мужик тоже отправился к судье Шемяке на убогого бити челом. Бедняк понимал, что его ждёт суровый приговор: не быть ему живому от судьи Шемяки, и по дороге он бросился с высокого моста, чтобы покончить с собой. Под мостом как раз проезжали сани (как мы домысливаем, по льду): сын вёз больного отца в баню, и убогий, свалившись на них, задавил насмерть старика. Таким образом появился третий истец: «Сын же поиде бить челом к судье Шемяке, что отца его ушиб».

Вот они явились в суд, где первым свою жалобу высказал богатый брат:

«Богатый брат прииде к Шемяке-судье бити челом на брата, како у лошади хвост выдернул. Убогий же подня камень, и завязал в плат, и кажет позади брата, и то помышляет: аще судья не по мне станет судить, то я его ушибу до смерти. Судья же, чая — сто рублев дает от дела, приказал богатому отдать лошадь убогому, пока у нее хвост вырастет…»

Мы пересказываем события в том виде, в каком их записал Александр Николаевич Афанасьев (1826-1871), собиратель народных сказок. Выслушивая одно за другим три обвинения, убогий, стоя за спиной челобитчика, показывал судье камень, завёрнутый в платок, угрожая: будешь не по мне судить — не в мою пользу, я тебя убью — ушиблю до смерти. Шемяка, полагая, что в платке спрятаны деньги, понимает так, что ответчик обещает ему посул, то есть взятку — по сто рублей за каждое решение в его пользу. В конце разбирательства Шемяка посылает слугу: возьми у бедняка, оправданного по всем статьям, обещанные триста рублей:

«Судья Шемяка выслал слугу к убогому прошать денег триста рублев. Убогий же показа камень и рече: Аще бы судья не по мне судил, и я хотел его ушибить до смерти. — Слуга же прииде к судье и сказа про убогого: Аще бы ты не по нем судил, и он хотел тебя этим камнем ушибить до смерти. — Судья нача креститися: Слава Богу, что я по нем судил!»

Существует стихотворное изложении сей истории, которую обычно называют сатирической, хотя лично я вижу в ней только забавное происшествие. Некоторые считают её поучительной, не объясняя, правда, чему мы должны учиться, кого брать за положительный пример, ― неужто убогого, который, пусть даже по неосторожности, но всё же задавил насмерть чужого ребёнка и потом убил старика, который наказания не понёс никакого, в конце даже обогатился за счёт пострадавших благодаря своеобразному судебному решению.

Так или иначе, в стихах в последних двух строках высказано что-то вроде морали:

Услышав то, судья свой лоб перекрестил,

В судейских что делах он дух не испустил.

Каков ни есть сей суд, мне мнится, быть полезен:

Им нищий стал богат, богатый же не беден.

Есть ли связь между Шемякиным судом и обсуждаемым речением? Прочитав сказку, мы видим в действиях убогого прямое запугивание, он грозит судье, и имеет намерение ушибить его до смерти. При этом безвыходное положение подвигло его на столь решительные действия. Мы же привыкли употреблять камень за пазухой (или пусть даже в платке), подразумевая не прямую угрозу, но затаённую неприязнь, тайное желание мстить и вредить.

Скрытая угроза или открытый призыв к осторожности?

Русские рассказы и байки о Шемякином суде, восходят, как нам сообщают знающие люди, к каким-то древним восточным сказаниям; нас также предупреждают, что имя судьи не следует связывать с именем князя Димитрия Шемяки… Всё это интересно: и восточные корни, и почему судью зовут Шемяка; по каким-то причинам историк Николай Михайлович Карамзин (1766-1826) был уверен, что именно галицкий князь стал прообразом литературного судьи:

«Не имея ни совести, ни правил чести, ни благоразумной системы государственной, Шемяка <…> в самих гражданских делах, попирая ногами справедливость, древние уставы, здравый смысл, оставил навеки память своих беззаконий в народной пословице о суде Шемякине, доныне употребительной».

О русских же истоках писал Иван Михайлович Снегирёв (1793-1868): «Как память добрых, так и злых дел хранится в преданиях и переходит в пословицу, в коей сохранено воспоминание о вероломстве и неправосудии Дмитрия Шемяки, присвоившего себе название великого князя. Кто не слыхал или не читал о Шемякине суде?» Снегирёв, как и другие, принимал без оговорок то, что утверждалось в старинном хронографе: «От сего убо времени в велицей Русии на всякого судию и восхитника во укоризнах прозвася Шемякин суд».

В Энциклопедическом словаре Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона мы читали следующее:

«Александр Николаевич Веселовский первый указал на случайное применение восточного имени Шемяки к исторической личности галицкого князя XV века. <…> С другой стороны, учёных занимала случайная победа вечной правды над людской кривдой, проведённая в повести, правда, с оттенком некоторой иронии. Буслаев не сомневался в русском её происхождении и удивлялся только тому, что тип судьи Шемяки, из мудрого и справедливого (библейский Соломон), принял противоположный оттенок, и вместо рассказа с нравственной идеей повесть о Шемякином суде снизошла до шутливой пародии, несмотря на ранние, восточные первообразы».

Можно, конечно, затеять долгое разбирательство, добиваясь ответа на вопрос, что значит победа вечной правды, как понимать вечную правду, от кого исходит в данном случае и вообще людская кривда… Не отвлекаясь на означенные вечные вопросы, я только повторю, что истоки Шемякина суда отыскиваются (не без оснований) на востоке, и мнение Веселовского (1838-1906) приводилось не лишь бы где, а в учебном издании «История русской словесности, древней и новой», так что оно подлежало заучиванию: «Имя Шемяки ― восточное; применение Шемякина суда к исторической личности Дмитрия Шемяки ― чисто внешнее…» Всё это, скажу ещё раз, интересно, требует долгого изучения и внимательной проверки, но мы ограничиваем свои разыскания, нас занимает только словосочетание камень за пазухой, и после разговора о судебном казусе мы приобщаем к делу следующую поговорку, пришедшую на память именно в связи с судопроизводством: «С подьячим водись, а камень за пазухой держи». Она сродни тому предупреждению, которое мы слышали выше по поводу москалей: в общении с ними будь начеку! На мой взгляд, это два варианта одного и того же речения. Даже если рассматривать их самостоятельными поговорками, в обоих случаях идёт речь не о тайном недоброжелательстве, здесь иной смысл: держи ухо востро!

Мы обнаружили существенное противоречие: камень за пазухой в прошлом имел смысл, не совпадающей с тем, который нам предлагают сегодняшние языковеды, и который, что существеннее, находится в речевом обиходе.

Чтобы разобраться, требуются новые свидетельства и примеры использования. Мы неизбежно вспоминаем Владимира Ивановича Даля (1801-1872) и, обратившись к его словарю, находим в нём статью о существительном камень, в статье наша поговорка представлена в следующем виде: «Дружиться дружись, а нож (или а камень) за пазухой держи». То есть проявляй осторожность даже в отношениях с друзьями, дружи, но полностью не доверяй. Таким образом и В. И. Даль опровергает утверждение, выписанное мной из словаря Д. Н. Ушакова.

Опасайся ябедника!

В подобных случаях, обнаружив противоречивые объяснения и мнения, желательно найти наиболее раннее употребление. Среди книг, увидевших свет в восемнадцатом веке, мы отыскиваем сборник занимательных повестей и скасок, и, просматривая оный, обращаем внимание на весьма бурное объяснение между молодым человеком по фамилии Сальников и господином Сабакиным; первый, явившись к Сабакину, валится ему в ноги, кается, взывает о помощи… За ним, оказывается, имеются неблаговидные поступки, по поводу коих Сабакин осыпает гостя бранью:

«Сукин сын, вор! <…> Ты лошадей моих, напоивши мертвецки пьяного кучера, положа в карету, одних отпустил <…>. Я бы тебе живого ребра не оставил <…> Повертелся бы вниз пупом под плетьми на конюшне…»

Селуян Сальников довольно спокойно переносит оскорбления, как будто помня народное речение о том, что брань на вороту не виснет; он, собственно, имеет просьбу: пусть Сабакин замолвит за него словечко перед господином Кошкодавовым, ибо тот ему друг задушевный. Следует новый взрыв негодования, сопровождаемый руганью:

«Ах! каналия, ― прервал речь его Сабакин, ― знаю теперь твои плутни: не ты ли, мошенник, достойный кнута и виселицы, сманил его дочь? И где теперь она? Сказывай!

― Нет, батюшка, я не сманил, а она со мной сама согласилась, я уже с нею и обвенчался!

― Ах! мерзавец, курвин сын, ты у неё и девство по сю пору похитил!

― Не похитил, государь, но закон то приказал исполнить, как следует мужу.

― Когда ты увидишься с кнутом и палачом, тогда по своим лукавым замыслам выискивай и прибирай законы и вывёртывайся, как сука, а теперь мне недосужно говорить с тобою, поди с глаз моих долой…»

Зачитавшись, я даже забыл о цели, ради которой взял в руки сборник «Похождение Ивана гостиного сына, и другие повести и скаски»… Сальников в какой-то момент переходит в наступление, обвиняет Сабакина если не в прямом пособничестве, то в некоторой помощи, оказанной ему, Сальникову, при похищении Груняши Кошкодавовой.

«Сальников, вставши с полу, показался бодрым и небоязливым, говорил:

― Вы, сударь, знаете уложенье и указные статьи? Не ведаю, что-то там написано тем людям, кои в подговоре и увозе беглых способствовали.

― Вот, смотрите, пожалуйте, ах, каналия, ябедник! С ним неможно и слова без опаски вымолвить; надобно говорить, да камень за пазухой или в кармане держать; когда не так, то и по зубам, а без того нельзя! Скажи, адский сын, я ли тебе в подговоре и увозе Кошкодавовой дочери был сообщником?

― Не сообщником и не участником, сударь, но помощником…»

Что произойдёт дальше? Но заставлю себя оторваться от занимательного чтения: достаточно, нужные нам слова прозвучали. Господин Сабакин, называя Сальникова ябедником, подразумевает, что тот способен на донос, и с такой канальей нельзя откровенничать, ябедника следует опасаться, остерегаться ― таково здесь значение камня за пазухой.

Уточнения

Существительное восхитник, прозвучавшее в выписке из старинного хронографа, образовано от глагола хитить со значением красть, тайно или насильственно уносить принадлежащее другому. В качестве примера приведу строку из притчи о том, как кот схватил и утащил, похитил петуха: «Некогда кот восхити алектора…» Что украл, присвоил судья Шемяка? Прочитав сказку, мы отвечаем: ничего. Карамзин и Снегирёв со знанием дела подвёрстывали фразу из хронографа к своим рассуждениям; в отличие от них я не вполне понимаю её. Перечитаем вместе: «От сего убо времени в велицей Русии на всякого судию и восхитника во укоризнах прозвася Шемякин суд». По моему, здесь какая-то неправильная грамматика и неясный смысл. Я тщетно пытаюсь определить: кто или что прозвася кем или чем? Если предположить, что каждого судью стали прозывать Шемякиным судом, это будет преувеличением и наговором. Утверждение имело бы смысл, если бы речь шла о продажных судьях; например, так: несправедливые приговоры продажных судей стали называть Шемякиным судом.

На каком основании Шемякин суд использовался, как нам рассказывают, по отношению к восхитникам, то есть похитителям? Повторю: он ничего не крадёт, он только ждёт посула, то есть взятки.

По-моему, мы имеем ещё один пример того, как не вполне понятные или, может быть, лишённые смысла фразы переносятся в исторические труды, приводятся в качестве доказательства при обсуждении каких-либо исторических или филологических вопросов, не внося в них ясности. И составители словарей, основывая свои толкования на подобных фразах, могут сами ошибиться и ввести в заблуждение читателей. Кстати, в Словаре Академии российской в статье о глаголе хитить написано, что возхититель, существительное, от глагола образованное, значит: «тот, кто возхищает, приводит кого в возхищение». В наши дни составляется Словарь русского языка XVIII века, где восхититель объясняется только как похититель.

Потом: нет оснований называть действия судьи Шемяки в сатирической истории вероломным судом. Вероломный значит коварный, предательский: вероломный друг (уверявший вас в своей верности), вероломный муж (обещавший до и во время бракосочетания вечно любить только её, свою избранницу)… Князя Шемяку можно назвать человеком вероломным, но не следует переносить черты его характера на судью из художественного произведения: он никого не предаёт, в его действиях нет коварства. Не следует считать, будто только галицкого князя звали редким именем Шемяка, поэтому, мол, и судья явно списан с него. Заглянув в Словарь древнерусских личных собственных имен, изданный в Санкт-Петербурге в 1903 году, мы видим, что составитель, Н. М. Тупиков, нашёл в древних документах (начиная с пятнадцатого века) несколько человек разного чина и звания с фамилией (точнее, отчеством) Шемякин, Шемяков, Шемятич, Шемятов, образованных от имени Шемяка или Шемята; при этом их было, конечно, больше: труд Николая Михайловича Тупикова (1869-1900) нельзя считать исчерпывающим, ибо за свою недолгую жизнь он просмотрел какое-то ограниченное число бумаг, сохранившихся в определённом количестве архивов. Приведу также разъяснение Александры Васильевны Суперанской (1929-2013): «Фамилия Шемякин распространённая. Она встречается в разных частях страны и в разных сословиях, так что не может иметь единого источника. Фамилия происходит от нецерковного имени Шемяка <…> Не исключено, что Шемяка восходит к католическому варианту имени Симон — Шимон. Среди многочисленных разговорных вариантов этого имени в Западном крае встречаются Шимяк, Шимак, Шимака, Шимик, Шимук, Шимука, Шемег, Шемега и т. д. С русификацией они могли дать вариант Шемяка. Летописи под 1434 годом упоминают князя Галицкого по имени Дмитрий Шемяка. Галицкое княжество располагалось на западе Руси, где разговорные формы имён, восходящие к католическим, были естественны даже у православных. Позже имя Шемяка повторяется во многих княжеских родах, живших в других местах. Но встречалось имя Шемяка не только у князей. В XVI–XVII веках находим его у крестьян, холопов, стрельцов в Суздале, Вологде, Царицыне и других местах, далёких от Западного края».

От господина Сабакина до господина Бодрецова

Читая сказку «Вяленая вобла», где камней ― полна пазуха, я заподозрил, что Салтыков-Щедрин не знает, каково значение поговорки. Нет, он небрежно, бездумно отнёсся к её употреблению. Мы приходим к выводу, что сатирику знаком правильный смысл, читая другое произведение, рассказ «Праздношатающийся», где литературный герой, Афанасий Аркадьич Бодрецов, отзываясь об одном из своих знакомых, вставляет в свою речь камень за пазухой в рассуждениях, очень схожих с гневной тирадой Сабакина. Сравните:

Сабакин гневался: «Ах, каналия, ябедник! С ним неможно и слова без опаски вымолвить; надобно говорить, да камень за пазухой или в кармане держать».

Через сто лет Бодрецов негодует и восклицает: «Негодяй! да неужто вы его не знаете? Помилуйте! ежели таких мерзавцев не знать наперечёт, так жить небезопасно. Всегда наготове нужно камень за пазухой держать».

В обоих случаях ― совет быть осмотрительным в своих речах, не говорить лишнего.

Правда, вставив наречие наготове, Салтыков-Щедрин придал устойчивому выражению некоторую, извините за игру слов, неустойчивость. Ежели камень у вас наготове, то вы как будто собираетесь при встрече с каждым негодяем выхватывать его из-за пазухи для нанесения негодяю телесных повреждений.

Иван Грозный строил козни или проявлял осторожность?

Снегирёв, исследователь русских поговорок, писал о польском короле Стефане Батории:

«Когда на кого он гневался, то говаривали: Стефан на тебя вострит зубы. ― История польская и русская свидетельствует, что он вострил зубы и на Россию; но царь Иоанн Васильевич, как говорит польская пословица, у нас обрусевшая: держал камень за пазухой».

Любопытно. Выше мы упоминали весьма распространённое утверждение, будто речевой оборот о камне за пазухой возник в Смутное время, точнее, когда поляки владели Москвой: мол, завоеватели ходили к москалям в гости, с ними пировали, но, считая их дружбу ненадёжной, запасались на всякий случай булыжными камнями.

Снегирёв тоже считает, что речение польского происхождения. Вспоминает он, однако, более ранние события, Ливонскую войну, длившуюся с 1558 по 1583 год. Только какую мысль хотел выразить Снегирёв, используя камень за пазухой по отношению к Ивану Грозному, современнику и противнику Батория? Мы, зная крутой нрав царя, способного на жестокие поступки, зная современное значение поговорки, склоняемся к тому, что государь всея Руси строил козни и, заигрывая коварно с противником, готовился скрытно нанести удар.

По-моему, Снегирёв неудачно применил обрусевшее речение, не к месту, внося путаницу в обсуждаемый вопрос. Если считать пословицу польской, нужно рассматривать её в том виде, в каком её использовали поляки: «С москалём дружи, а камень за пазухой держи». С 1558 года Россия воевала с Великим княжеством Литовским (объединившимся в 1569 году с Королевством Польским в единую Речь Посполитую), русский царь не был в дружеских отношениях со Стефаном Баторием, провозглашённым в 1575 году польским королём; шли бои и сражения, осаждались и захватывались города, отвоёвывались спорные земли; нет оснований употреблять камень за пазухой, имея в виду скрытую вражду при видимом дружелюбии. И потом: если применять польское речение к Ивану Грозному, его придётся переиначивать: «С поляком дружи, а камень за пазухой держи».

Судя по всему, Снегирёв перемудрил, нужно было сказать: Иван Грозный был начеку, проявлял бдительность, держал ухо востро, принимал ответные меры, противодействовал планам противника.

Москаль, московит, москвитянин, москвич…

Поскольку несколько раз прозвучало слово москаль, я решил проверить по словарю: это обычное, или пренебрежительное, или ругательное слово? Заодно захотелось уточнить: московит указывает на жителя Московии, то есть Русского государства, или на жителя Москвы? Неплохо бы узнать, в каких случаях говорили москвитянин, как вообще именовали жителей Москвы при Иване Грозном, существовало ли слово москвич в Смутное время, и если нет, когда оно появилось? Обратившись к Словарю Академии российской, я не нашёл ни первого, ни второго, ни третьего, ни четвёртого. Почему?

Мне часто вспоминается высказывание английского лексикографа Самуэля Джонсона, который сравнил словарь с часами: лучше иметь плохой, чем не иметь никакого, от лучшего нельзя ожидать полной точности: «Dictionaries are like watches; the worst is better than none, and the best cannot be expected to go quite true».

Словарь Академии российской нельзя назвать плохим, хотя он не дотягивает до звания лучшего… Как ни странно, я не обнаружил москаля, московита, москвитянина, москвича и во втором издании. По каким справочниками люди уточняли значение и правильное употребление перечисленных слов? Или каждый знал это без подсказки?

Один из сегодняшних словотолкователей утверждает, что московит (с пометой устаревшее) ― то же, что русский. Я задумался, наверно, с излишней придирчивостью: в Московии (как называли иностранцы Русское царство) далеко не все жители были по национальности русскими. Владимир Иванович Даль, по образованию не лингвист, а врач, в одиночку проделал работу, за которую берутся большие коллективы языковедом и делают её дольше и не обязательно лучше. В далевском Толковом словаре живого великорусского языка (во втором издании, увидевшем свет в 1881 году) я нашёл, однако, только москаля с пометой южное: «Москвич, русский; солдат, военнослужащий». Среди сопроводительных речений приведено уже знакомое нам: «С москалём дружись, а камень за пазухой держи (а за кол держись)».

Любопытно и то, что Даль считал синонимами москвич и русский, и почему на юге (видимо, в Малороссии и на Кубани) москалём называли солдата. Любого солдата? Или всё же только того, который состоял на царской службе?

В Толковом словаре, составленном под руководством Д. Н. Ушакова, имеется следующее определение: «Москаль, москали м. (дореволюц. пренебр.) Шовинистическое прозвище, прилагавшееся жителями Украины и Белоруссии к русским, представителям Московского государства, а также к солдатам».

От Ушакова с коллегами-филологами, работавшими над первым советским нормативным словарём, требовали чётких определений ― политически чётких, отсюда указания на дореволюционное использование, отсюда обвинение в шовинизме. Кстати, поскольку выше мы говорили о Ливонской войне, о Смутном времени и польском захвате Москвы, поскольку только что упомянуты солдаты, приведу определение пушечного мяса по словарю Ушакова: «Пушечное мясо (книжн. ритор.) ― о несознательной солдатской массе, посылаемой на убой эксплоататорской властью». Согласитесь, толкование политизированное, пристрастное, наталкивающее здравомыслящего человека на вопросы: будет ли правильным называть пушечным мясом стрельцов Ивана Грозного, польских и литовских пехотинцев под началом Батория, гусар вроде Самуила Маскевича? А тех, кого забирали в Красную армию для боевых действий против всех врагов большевистской власти, видимо, следует считать сознательной массой?

Полезные для нас разъяснения имеются в Словаре русского языка XVIII века:

«Москáль м. прост. Название великоросса, русского солдата на Украине и в Польше».

Именно так: здесь нет пренебрежения или шовинизма, это простонародное словечко, так обзывали жителей Великой России, и не где-то на юге, а в указанных краях.

В этом же словаре есть объяснение по поводу существительного москвитянин (с ударением на второй слог), это: 1. житель Московского царства, русский. 2. житель Москвы.

Каменья за пазухой как весомый довод в прениях о вере

Языковеды порой вводят нас в заблуждение неточными или ошибочными толкованиями; куда сильнее воздействие на наши умы со стороны литераторов, которые пишут на исторические темы, допуская при этом какие угодно переделки и давая полную волю фантазии!

Раскольники с камнями за пазухой живописно представлены в романе «Брынский лес», где сцены с толпами, буйствовавшими в Москве летом 1682 года, украшают в целом длинное и скучное произведение. Автор, Михаил Николаевич Загоскин (1789-1852), повествуя о стрелецком бунте, изображая стычки старообрядцев с новообрядцами, смело перемешивает факты с вымыслом, и, в общем-то, у нас не поворачивается язык обвинять его в этом: он сочинитель, не скованный обязанностью передавать всё так, как было на самом деле.

Впрочем, по поводу события, известного как пря о вере, и летописцы с историками сильно расходятся в изложении событий.

Для начала мы наслаждаемся литературным слогом господина Загоскина:

«Толпы всякого рода и звания людей ежеминутно прорывались к Красному крыльцу, которое было всё усыпано народом. <…> Наконец наши приятели протеснились до Красного крыльца <…>, мимоходом они заметили, что большая часть людей, захвативших все входы в Грановитую палату, состояла из раскольников: у каждого за поясом чётки, у иных в руках книги и почти у всех за пазухой каменья. Все эти раскольники были в каком-то исступлении, и у некоторых лица изобpaжали такое нечеловеческое зверство и остервенение, что страшно было на них взглянуть.

В сенях перед Грановитой палатой столпилось человек двести этих бешеных изуверов — пройти было невозможно».

В такой красочной манере пишет сочинитель Загоскин, в угоду официальному православию именуя приверженцев старой веры бешеными изуверами и буйной сволочью: «Впереди этой буйной сволочи стоял перед налоем расстрига Никита Пустосвят…»

Сразу отметим, что толпа, которая, по Загоскину, вооружёна камнями, не таится и не скрывает своих зверских намерений, тогда как, напомню, выражение камень за пазухой в современном толковании предполагает коварные планы при внешнем миролюбии, под благостной или умильной личиной.

«В самой палате раздавались везде мятежные крики.

— Очистим от хищных волков церковь! — вопили раскольники. — Истребим всех слуг антихристовых!

В эту минуту общего смятения царь Иоанн Алексеевич, Софья Алексеевна и весь двор, по выражению того же летописца, в несказанном страхе и слезах ушли из палаты, и на царском месте осталось одно десятилетнее дитя: но это дитя был Пётр».

Те, кто учил историю не по романам Загоскина, вправе удивиться: ведь Петра вообще не было в Кремле в тот день, он не присутствовал при богословских прениях о вере. Но Загоскин ссылается на какого-то летописца, так что мы воздержимся от обвинений, будто выступление десятилетнего дитяти с пламенной речью против бешеных изуверов — его выдумка, рассчитанная на рукоплескания квасных патриотов и на одобрительные отзывы о «Брынском лесе» со стороны светских и духовных властей.

«Окинув смелым взглядом мятежную толпу, он встал, снял с головы своей царский венец и детским, но уже мощным голосом сказал:

— Пока этот венец на главе моей и душа в теле, не попущу воевать святую церковь: и, как я сам нарицаю её матерью и верю, что она есть правая и истинная, так и всем повелеваю верить! Ну, что ж вы? — продолжал он, обращаясь к стрельцам, и грозный взор его засверкал гневом. — Берите этих крамольников!

В одно мгновение всё изменилось. Голос царя Русского, как глас Божий, поразил мятежников. Стрельцы, державшие сторону раскольников, выдали их с руками. Лёвшин первый с обнажённою саблею кинулся в толпу, а за ним все те из стрельцов, которые не принадлежали к расколу. В несколько минут зачинщики были схвачены, и все их сообщники выгнаны из палаты…»

Пушкин в своих подготовительных материалах к «Истории Петра Первого» назвал сказкой историю с дитём, усмирившим крамольников своим мощным голосом:

«Стрельцы под предводительством расстриги попа Никиты производят новый мятеж, вторгаются в соборную церковь во время служения, изгоняют патриарха и духовенство, которое скрывается в Грановитую палату. Старый Хованский представляет патриарху и царям требования мятежников о словопрении с Никитой. Стрельцы входят с налоем и свечами и с каменьями за пазухой, подают царям челобитную. Начинается словопрение. Патриарх и холмогорский архиепископ Афанасий (бывший некогда раскольником) вступают в феологический спор. Настаёт шум, летят каменья (сказка о Петре, будто бы усмирившем смятение). Бояре при помощи стрельцов-нераскольников изгоняют наконец бешеных феологов. Никита и главные мятежники схвачены и казнены 6 июня…»

Как мы видим, Пушкин тоже упоминает каменья, и даже утверждает, что они в какой-то момент были пущены в ход стрельцами, поддерживающими раскольничьих феологов, то бишь богословов. Откуда он почерпнул эти сведения? Из «Деяний Петра Великого», и Пушкин пересказывает своими словами то, что написано у Ивана Ивановича Голикова (ок. 1734–1801): стрельцы «под предводительством ересиарха своего, распопы Никиты, воздвигли новое смятение, и войдя в соборную церковь во время божественныя службы, ругали Патриарха, нарицая его хищным волком, лая на церковь Божию и на все духовенство. <…> Они устремляются с каменьями на патриарха <…> и священноначальник сей в великом страхе прибегает под защищение Государей в Грановитую палату, в которой от возмущения сего собрались оба Монарха со всем своим Двором <…>. Вламливаются мятежники со своим лжеучителем Никитою в палату, неся пред собою свещи, налой и книги; а многие запаслись за пазухами и каменьями <…>. Но гидра изуверства чем более была поражаема, тем страшнее становилась: она в свирепстве своем испустила на всех страшный лай, и место доказательств заступили страшныя угрозы, и убийственныя злодеев руки принимаются уже за каменья и устремляются на поражение помянутого Архиепископа».

Голиков сильно распалился, тогда как историку следует сохранять спокойствие и, описывая военное или иное противоборство, не становиться на сторону той или иной партии. Голиков в запале договорился до того, что будто бы Афанасий подвергся побиению камнями. В некоторых исторических трудах утверждается, что лично Никита Пустосвят поразил архиепископа крестом по щеке. В «Очерках по истории русской церкви» автор, Антон Владимирович Карташёв (1875–1960), государственный, церковный и общественный деятель, утверждает, что Никита заушил Афанасия — дал ему заушину, то есть оплеуху:

«Слово взял Афанасий архиепископ Холмогорский. <…> Афанасий, сам переживший искушение старообрядчества, обратился к Никите со словами компетентного знатока психологии обрядоверия и так подавлял своими аргументами тёмную голову Никиты, что тот почувствовал себя сбитым с позиции, дико разъярился и, прыгнув, как зверь, на Афанасия, заушил его».

Манера изложения у Карташёва чем-то похожа на стиль Голикова и Загоскина, но всё же он считает, что на прениях присутствовала только Софья Алексеевна; очевидно, он доверяет тому, что говорил Сергей Михайлович Соловьёв (1820-1879) в своём многотомном труде. Соловьёв подробно описал события, имевшие место 5 июля 1682 года, у него на прениях в Грановитой палате нет ни Петра, ни Ивана: «На царских тронах сидели две царевны ― Софья и тётка её Татьяна Михайловна, пониже в креслах царица Наталья Кирилловна, царевна Марья Алексеевна и патриарх». Однако Соловьёв, не называя кого-либо бешеным, не возводя кого-либо в злодеи или звери, считал, что до рукоприкладства не дошло:

«За патриарха стал отвечать Холмогорский епископ Афанасий. Никита бросился на него с поднятою рукою: <…> Я не с тобой говорю, а с патриархом! ― Стрелецкие выборные поспешили оттащить Никиту от епископа. Тут Софья не выдержала, вскочила с места и начала говорить: Видите ли, что Никита делает? В наших глазах архиерея бьёт, а без нас и подавно бы убил. ― Между раскольниками послышались голоса: Нет, государыня, он не бил, только рукою отвёл».

Изображая в своём романе Петра, победившего гидру изуверства, Загоскин, как мы заметили, ссылается на некоего летописца. Может быть, на Сильвестра Медведева? Заглянем в его труд «Созерцание краткое лет 7190, 91 и 92, в них же что содеяся во гражданстве». Хотя Сильвестр и позволяет себе нелестные отзывы о раскольниках, он ничего не пишет о каменьях, и в диспуте о вере принимает участие царевна Софья:

«Никита проклятый суждалец изверженный, да бродяги и розстриги чернцы <…> нагло с велиим буйством, безчинием же и невежством вшед в полату пред их царское величество и пред весь освященный собор, поставиша аналогии и скамьи, иконы же и книги положивше, <…> без царского величества повеления и без благословения святейшаго патриарха, своевольно, яко бесноватии, с великим безстудством и криком».

И не десятилетний Пётр, а Софья Алексеевна в летописи Медведева укоряет старообрядцев:

«Чесо ради тако невежливо и необычно, с таковым дерзновением и наглостию к царскому величеству и в их государския полаты приидоша, яко ко иноверным, и Бога не знающим, и не почитающим святых икон? И како без царского величества повеления и без благословения святейшаго патриарха тако дерзновенно, ходя по улицам многия дни и ныне вшедше во град Кремль, прелести своей раскольничей учити смели и простый народ возмутили, который с ними приде неведомо ради чего? — Они же, безстуднии глупцы, ре(ко)ша: Приидохом веру утвердити старую <…> — Вопроси же их паки государыня царевна: Что есть вера? И какая старая и новая?»

Источник Загоскина — не сильвестрово «Созерцание». Что же? Сравнивая тексты, мы приходим к выводу, что Загоскин обратился за сведениями о событиях 1682 года к тому же Ивану Голикову, который усердно и местами чрезмерно прославлял деяния Петра Великого, не заботясь особо об исторической правде. В его изложении пря о вере в Грановитой палате происходит вообще без Софьи, а Пётр, которого Голиков почему-то называет двенадцатилетним государем, произносит ту пламенную речь и именно теми словами, которые мы слышали в романе «Брынский лес»:

«Царь Иоанн Алексеевич и весь Двор его, в несказанном страхе и слезах уходят из палаты. Но в общем том ужасе младой Государь встает с места своего, и снем венец со главы своея, со гневом и слезами останавливает злодеев и вопиет: <…> Не попущу на Церковь Святую воевати и правую веру неправою нарицати; и как сам оную держу, материю нарицаю, верую, что она есть правая и истинная, тако и всем повелеваю».

Наше расследование обрастает всё новыми и новыми вопросами: Пушкин, и не только он, пишет, что Никиту Пустосвята казнили 6 июня — на следующий день после спора о вере в Грановитой палате. Соловьёв, которому мы доверяем больше, нежели всем остальным упомянутым историкам, пишет, что прения состоялись в июле 5-го числа — разница в датах существенная. Возможно, Голиков сделал Петра и Ивана участниками богословского спора намеренно, желая как можно сильнее прославить обожаемого императора; возможно, он ошибся, смешав прения с венчанием на царство, состоявшемся ранее, 25 июня. А то, что бешеные изуверы кидались камнями в Кремле, было, скорее всего, придумано властями сразу после обсуждаемых событий, чтобы усилить обвинения против староверов и иметь основания для ареста старообрядческих отцов и для казни Никиты Добрынина, прозванного Пустосвятом.

Казалось бы, такое важное событие должно иметь единственно верное описание, составленное по свидетельским показаниям многих лиц, видевших всё своими глазами… Впрочем, отстранимся от раздумий по поводу предвзятости летописцев и неточности того, что мы читаем в учебниках и справочниках по истории. Вернёмся к языкознанию, тем более, что выражение держать камень за пазухой возникло не в 1682 году с его стрелецкими бунтами и религиозными распрями; речение было известно раньше, ещё в Смутное время, и об этом имеется надёжное свидетельство.

Булыжные камни против москалей

В 1890 году в своей книге «Крылатые слова» этнограф Сергей Васильевич Максимов (1831-1901) объяснил уверенно происхождение камня за пазухой:

«Камень за пазухой — остался в обращении с тех пор, как, во время пребывания поляков в Москве, в 1610 году, последние хотя и пировали с москвичами, но, соблюдая опасливость и скрывая вражду, буквально держали за пазухой кунтушей про всякий случай булыжные камни. Об этом свидетельствует очевидец, польский летописец Мацеевич. С москалём дружи, а камень за пазухой держи — с примера поляков стали поговаривать и малороссы одним из своих присловий в практическое житейское своё руководство и в оценку великороссов».

Написанное пером, как известно, не вырубишь топором, особенно если это написано каким-либо авторитетом, и вылетевшее слово не поймаешь, — до сих пор на нелепое толкование Максимова ссылаются исследователи русских фразеологизмов, до сих пор оно перекочёвывает из одной публикации в другую.

Нас очаровывают складно и уверенно высказанные заявления, но не следует принимать на веру всё, что изрекают филологи, историки, политики… Вообще, полезно вникать в то, что ты читаешь или слышишь. Я уже предлагал поставить себя на место поляка, оказавшегося по стечению обстоятельств, по воле судьбы, в завоёванной Москве. Вы направляетесь к русскому боярину на пир, но останавливаетесь в задумчивости перед его теремом: как бы этот коварный московит со своей челядью не лишил меня жизни во время застолья! И вы — гордый шляхтич, гусар летучий, поднимаете с земли тяжёлый, грязный булыжный камень и засовываете его за пазуху своего кунтуша. Не в переносном смысле, а буквально, как настаивает Максимов. Вообще, кунтуш — одежда распашная, как халат или шинель, в таких случаях прячут что-либо под полою халата, под полою шинели, а не за пазухой, но этнограф Максимов разницы не чувствует. Так или иначе, сам по себе булыжник не будет покоиться у вас под полою или, если хотите, за пазухой, так что нужно всё время придерживать его рукой. И в таком виде, с выпирающим булыжником, вы явились на порог. А я, предположим, коварный москаль, я смотрю на гостя и дивуюсь: лях что-то большое и тяжёлое под кафтаном припрятал, что же он такое на груди схоронил? Уж не булыжник ли он туда запихал? А для чего? Если из опасливости и про всякий случай, так я, пожалуй, могу его заколоть или удавить, когда он сидит за столом, одной рукой удерживая свой камень, а другая рука у него занята стаканом с вином. Если уж он такой недоверчивый, мог бы кинжал или пистолет скрытно держать под полой своего длинного кафтана…

Согласитесь, что мы нарисовали сцену, которая противоречит здравому смыслу, мы сатирически изобразили то, что Максимов сообщил нам с весьма серьёзным видом, явно веря своей историко-филологической догадке. И простым смертным как не поверить Сергею Васильевичу Максимову, прослывшему известным этнографом и получившему в своё время звание почётного академика? При этом, утверждая, что поговорку ввели в обиход поляки, он и свидетеля нам представляет — польского летописца Мацеевича!

Летописца Мацеевича никогда не было. Был Самуил Маскевич, чьё существование подтверждает дореволюционный Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона: Самуил Маскевич — литовец по происхождению и польский офицер, участвовавший в походе на Москву. Маскевич вёл дневник, в котором он описал своё пребывание в России… В Большой советской энциклопедии Маскевича называют Самуилом Ивановичем, не литовцем, а белорусским феодалом, участником польской интервенции в Россию в 1609–12 годах.

Какие же впечатления вынес гусар Маскевич от общения с москвитянами? Его показания отличаются от тех, которые приводит Максимов со ссылкой на какого-то Мацеевича.

В своём «Дневнике» Маскевич описывает отношения поляков с русскими после захвата Москвы: «Несколько недель мы жили с ними, друг другу не доверяя. Кумились с ними, а камень, как у них говорится, за пазухой (kumamy się z nimi, a kamień, jak oni mówią, za pazuchą). Бывали друг у друга на пирах, а ведь думали о себе. Мы должны были также крепко сторожиться; караулы днём и ночью стояли у городских ворот и на некоторых перекрёстках».

Взяв на себе смелость перевести самостоятельно отрывок из польского издания, я выделяю слова jak oni mówią (как они говорят, как у них говорится). Пословицу о камне за пазухой гусар Маскевич услышал впервые от русских, в Москве, и понял её так, как и следует понимать, — в переносном, а не в буквальном смысле. И пословица эта восходит, конечно, к более давним событиям, чем польское вторжение в Россию; она, скорее всего, ещё из дописьменных, доисторических времён, когда тот или иной человек, замыслив недоброе, не шёл открыто на столкновение с противником, а подходил с пустыми руками, с дружеским выражением на лице и с камнем за пазухой для предательского удара.

Переписывание написанного

Впрочем, мне следует исправить, изменить только что написанное. Я по привычке повторил то объяснение камня за пазухой, которое, будучи в сегодняшнем употреблении, засело у всех в сознании, которое навязывается и современными словарями. При всей нелепости той картины, которую нарисовал Максимов в «Крылатых словах», он приводит верный смысл обсуждаемой поговорки. Поляки держали камень за пазухой, по русскому речению, не для того, чтобы напасть коварно на пригласившего их москаля, и не с целью отомстить или навредить ему, они делали это про всякий случай, из осторожности. О взаимном недоверии, о необходимости сторожиться читаем мы в показаниях Маскевича, будь он хоть литовец, хоть белорус по происхождению.

Напоследок пригласим в свидетели Морица Ильича Михельсона (1825-1908). Собиратель и толкователь русских речений, он издал в 1894 году работу «Ходячие и меткие слова»; в 1904 году вышел его труд «Русская мысль и речь: своё и чужое; опыт русской фразеологии»… По поводу камня за пазухой Михельсон пишет следующее (по изданию 1912 года):

«Дружиться дружись, а нож (камень) за пазухой держи. ― Держи камень за пазухой (будь осторожен).

Ср. С Москалем дружи, а камень за пазухой держи.

Ср. Поляки с русскими пировали, а камень за пазухой держали (1611 год)».

Михельсон повторил то, что мы слышали от Даля, Снегирёва и Сахарова, в последней цитате он воспроизводит прочитанное у Максимова в «Крылатых словах». Вернёмся ещё раз к объяснению, которое появилось в 1935 году, в советское время, в Толковом словаре русского языка, составленном под редакцией профессора Д. Н. Ушакова: «Камень за пазухой (держать) на кого или против кого (разг.) ― перен. о затаённой злобе на кого-нибудь, о скрытном намерении мстить, вредить кому-нибудь».

Значение изменилось за двадцать-тридцать лет в силу каких-то обстоятельств? Или его изменили лексикографы нового поколения, представители научного марксистского языкознания? Точного ответа я не знаю, но, думаю, лексикографы во главе с Дмитрием Николаевичем Ушаковым (1873-1942) дали другое объяснение, поскольку в поле их зрения попали писания, где обсуждаемый оборот использован неточно или неправильно. В «Былом и думах» Герцен, вспоминая встречу с Б. Н. Чичериным, написал, что «у него были камни за пазухой; свет его глаз был холоден». Мы чувствуем неприязненное отношение Герцена к Чичерину, но лично я не понимаю смысл этих камней: то ли Чичерин не доверял собеседникам, то ли не желал раскрывать душу, то ли, действительно, задумывал как-то навредить окружающим.Я приводил также рассуждения вяленой воблы из сказки Салтыкова-Щедрина: «А ежели у кого совесть, вместе с прочей требухой, из нутра вычистили, у того робости и в заводе нет, а зато камней ― полна пазуха». В этой сказке камень за пазухой использован второй раз: «Некоторые из клеветников <…> хвалить хвалили, но камень за пазухой всё-таки приберегали». В обоих случаях, на мой взгляд, автор сам затруднился бы объяснить, какой смысл он вкладывает в написанное.

Игнорируя другие письменные источники с более точной фразеологией, лингвисты тридцатых годов, полагаю, сами сузили свой кругозор, подбирая цитаты из статей и выступлений Ленина, Сталина, выискивая их в писаниях других большевистских деятелей: Крупской, Каменева, Кагановича, Молотова… Они обращались к произведениям Герцена, потому что тот, по выражению В. И. Ленина, безбоязненно встал на сторону революционной демократии, к Салтыкову-Щедрину, которого Ленин часто цитировал, с которым, как утверждал Григорий Зиновьев в статье «Большевики и Щедрин», большевиков роднило многое, и «редкий из них в тюрьме, в ссылке, в эмиграции не держал среди самых любимых и самых нужных авторов произведения Щедрина».

Вообще, когда составлялся первый советский словарь (начиная с 1928 года), наше общество пребывало в болезненном напряжении, в лихорадочной деятельности и постоянной борьбе: боролись с пережитками царизма, с троцкистами, с недобитыми белогвардейцами, с недорезанными буржуями, с врагами народа, со служителями религиозных культов, с мещанством… Первый том Толкового словаря, изданный в 1934 году, пришлось переделывать, поскольку в адрес составителей прозвучала резкая критика, явились обвинители, усмотревшие в каких-то словарных определениях вредительство и политическую преступность.

Ушаков и целый ряд филологов, работавших под его руководством, проявили себя ещё до Революции, они доказали, что сильны в словесных науках, теперь же им приходилось выслушивать замечания личностей, в языкознании ничего или мало смыслящих, зато политически подкованных.

В предисловии к переработанному первому тому, напечатанному в 1935 году, мы находим униженное проявление верноподданнических чувств:

«Составители старались, поскольку это было в их силах, придать словарю характер, отвечающий тем требованиям, которые предъявлял В. И. Ленин к образцовому толковому словарю современного русского литературного языка».

Приведу ещё одну фразу из предисловия: «Произошедшие в России в первые два десятилетия XX века революционные социальные преобразования значительно изменили словарный состав русского языка». С этим нельзя не согласиться; добавлю, что социальные преобразования сильно сказались на мышлении, частном и общественном, они привели к переоценке ценностей, к пересмотру многих понятий, к полному или частичному отказу от того, что стало считаться реакционным за принадлежность к дореволюционным временам с монархическим правлением.

В списке источников помимо выше упомянутых большевиков мы находим имена Белинского, Чернышевского, Некрасова, Плеханова, тех, кого при советской власти назвали революционными демократами и причислили к борцам за народное счастье… Указан и Максимов, пусть не демократ, но всё же как бы сочувствующий народу, включая ту его часть, которая сидела в тюрьмах и отбывала каторгу. Думаю, что давая определение камню за пазухой, составители были сбиты с толку примерами из Герцена и Салтыкова-Щедрина, они прочитали путанную статью Максимова и пришли к выводу, что поляки, которых теперь по политическим соображениям нужно было называть интервентами, держали и носили за пазухой булыжники не из-за недоверия к русским, не на всякий случай, но из коварных соображений и для враждебных деяний.

Собственное мнение

Поскольку мы обратились к народной сказке, где камень, завёрнутый в платок, сыграл определяющую роль при вынесении приговора, скажу следующее (частично повторяясь): сия история не имеет социальной направленности, в ней нет сатиры, нет обличения судейских порядков, это, как говорили когда-то, смехотворная повесть, это, если хотите, анекдот. Судья Шемяка выставлен корыстолюбцем, трусом и только. Его неожиданные решения по предъявленным искам весьма причудливы, но можно ли называть их несправедливыми? Если приговор несправедлив, то предстоит разбираться, по отношению к кому, к ответчику или к истцам?

Определение судья неправедный было притянуто необдуманно к Шемякину суду из другого источника, из Библии, где есть рассказ о совсем иных делах: «В одном городе был судья, который Бога не боялся и людей не стыдился. В том же городе была одна вдова, и она, приходя к нему, говорила: защити меня от соперника моего. Но он долгое время не хотел. А после сказал сам в себе: хотя я и Бога не боюсь и людей не стыжусь, но, как эта вдова не дает мне покоя, защищу её, чтобы она не приходила больше докучать мне. И сказал Господь: слышите, что говорит судья неправедный?»

Обвинения в вероломстве и неправосудии относятся к князю Дмитрию Шемяке, между ним и личностью судьи в смехотворной повести схожесть только в именах, и как мы убедились, имя Шемяка было вполне распространённым.

В том же сборнике Афанасьева, из которого я зачитывал сказку, приводится иной вариант, и в нём судья назван праведным. Разногласия между братьями начались не из-за лошади, а из-за быков, которые, взятые на время убогим, издохли; богатый брат стал требовать за них деньги: «Со мной так не разделаешься; заморил быков, так отдавай деньгами. ― Откуда у бедного деньги? Ждал-пождал богатый и повёз его к праведному судие…»

В этом изложении убогий решил покончить с жизнью, бросившись не с моста, а в колодец:

«Приехали в город и остановились на постоялом дворе. Богатый с извозчиком пошли в избу, а убогий стоит на морозе; смотрит — копает мужик глубокий колодезь, и думает: Не быть добру! Затаскают, засудят меня. Эх, пропадай моя голова! — И бросился с горя в колодезь, только себя не доконал, а мужика зашиб до смерти. Тотчас подхватили его и повели к праведному судие».

По поводу Шемякина суда высказывались многие, при этом мы наблюдаем существенное несовпадение мнений. В статье «Шемякин суд» в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона напечатано следующее: «Все действующие лица повести остаются так или иначе довольны исходом дела, окончившимся благополучно только благодаря простоте бедняка». Однако академик Н. С. Тихонравов считал бедняка отнюдь не простым, но весьма смекалистым: «Остаётся убогий, изворотливый ум которого торжествует над случайностями житейскими, и над материальной силой богача, истцов и самого Шемяки-судьи». Лично я не вижу какой-либо изворотливости в характере и поступках убогого: он готов свести счёты с жизнью, лишь бы не участвовать в судебной тяжбе, он по-простому грозит судье своим камнем и простодушно признаётся, что собирался убить Шемяку. Повторю окончание сей истории не по народной сказке, а по повести «Суд Шемякин», как она приведена в сборнике древнерусских произведений (подготовленная к печати А. М. Панченко). Судья послал своего человека к ответчику за узлами, в которых, по его разумению, находились деньги:

«Человек же суднин нача у него показанныя три узла просить:

― Дай-де то, что ты из шапки судие казал в узлах, велел у тебя то взяти.

Он же выняв из шапки завязаны камень и показа. И человек ему нача говорить:

― Что-де ты кажеш камень?

Ответчик же рече:

― То судии и казал.

Человек нача его вопрошати:

― Что то за камень кажешь?

― Он же рече:

― Я-де того ради сей камень судье казал, кабы он не по мне судил, и я тем камнем хотел его ушибти.

И пришед человек и сказал судье. Судья же, слыша от человека своего, и рече:

― Благодарю и хвалю бога моего, что я по нем судил: ак бы я не по нем судил, и он бы меня ушиб».

Убогий простодушен, отчаяние заставило его взять камень и пойти на угрозы. Никаких хитроумных планов он не строил. Судья в только что зачитанном тексте, как и в сказке, далеко не праведник, но он не восхитник, и на него не следует навешивать те обвинения, которые Карамзин и другие высказывали по поводу галицкого князя Дмитрия Шемяки, не имевшего ни совести, ни правил чести. Литературный Шемяка попал впросак, испугался и тут же обрадовался, тоже довольно простодушно, что избежал смерти и отделался от убогого.

Какими путями проникло в Россию сказание о тяжбе двух братьев и своеобразном судейском приговоре? Выше я приводил мнение Ф. И. Буслаева, не сомневавшегося в русском происхождении повести; хотя он тут же упомянул ранние восточные первообразы. О схожести сюжетов, о восточных и западных мотивах можно узнать, прочитав отдельную статью «Шемякин суд»; её автор, Николай Саввич Тихонравов (1832-1893), приводит показательные и убедительные примеры из старинных сказаний и рукописей; моё внимание привлекала его ссылка на польскую литературу: «В своём настоящем виде сатирическая повесть о суде, уже окрещённом именем Шемяки, прошла через переделку русского человека и получила краски чисто народные, но отдельные эпизоды могли быть заимствованы из польских книг».

Тихонравов вспоминает польского писателя Николая Рея и приводит его стихотворение о человеке, который показывал судье камень, спрятанный за пазухой. Именно так: kamień w zanadrzu ― камень за пазухой, а не завёрнутый в платок и не спрятанный в шапку, как в русских переделках.

Отставив исторические и литературоведческие рассуждения, вернёмся к языкознанию. Признаюсь, я так долго обсуждал сказания о судье Шемяке, дабы приблизиться к ответу на вопрос, откуда появилось у нас речение, ставшее темой моего очерка: оно заимствовано из польского языка.

Николай Рей (1505-1569) перекладывал на стихи различные притчи (przypowieści), анекдоты (anegdoty), шутки и прибаутки (fraszki), имевшие хождение в народе, и среди прочих забавных баек он складно зарифмовал историю об одном человеке, который пришёл в судебное заседание с камнем, засунутым под одежду.

Przyszedł jeden do sądu, kamień w zanadrzu miał,

Więc sędziemu przez suknią palcem ukazował.

Sędzia mnimał, iż worek, więc wnet za nim wskazał;

Odsądziwszy, szedł k niemu, aby mu ukazał.

On mu kamień ukazał: «Mnimasz, by darować?

Czekałem ja, gdy będziesz dekreta ferować!

Jeśli niesprawiedliwie, tym pamiętnym w czoło

Miałem ci dać, aż by się był obrócił w koło».

Перевожу, используя больше слов, чем в лаконичном оригинале и не вполне понимая некоторые устаревшие обороты: пришёл в суд некий человек, имея камень за пазухой, и судье (на камень) под одеждой пальцем показал (palcem ukazował). Судья подумал, что там кошелёк (worek), и быстро решил дело в его пользу. После суда пошёл к нему (непонятно, кто к кому); он (ясно, что истец) камень ему показывает: Думаешь, чтобы подарить (дать тебе подарок)? Я ждал, когда ты станешь выносить приговор (dekreta ferować)! Если бы ты судил несправедливо, этим самым камнем хотел ударить тебя в лоб (tym pamiętnym w czoło miałem ci dać), чтобы ты колесом согнулся.

Такая вот незамысловатая история, где камень был принесён в судебное заседание с определённой целью, и фраза kamień w zanadrzu имела прямой смысл. Её стали использовать в русском языке переносно, подразумевая скрытую, невидимую угрозу. Камень за пазухой начали соединять необдуманно с другими поговорками. Вспомним предостережение: с таким-то (человеком) дружись, а за кол держись! Прятать, иметь, держать камень под одеждой казалось сродни или тем же самым, что держаться за кол, то есть иметь палку под рукой или в руках из предосторожности ― соблюдая опасливость и про всякий случай, как выразился Максимов.

Рассуждая об объяснении, появившемся в 1935 году в Толковом словаре русского языка, я высказал предположение, что составители сделали неверные выводы на основе неточных высказываний со стороны таких литераторов как Герцен и Салтыков-Щедрин. Но, возможно, Ушаков и его коллеги сознательно отказались от того смысла, которое содержится в поговорках типа с подьячим дружи, а камень за пазухой держи, они, быть может, вернулись к речению в том чистом виде, в каком оно пришло из польского языка в русский и, скажем так, восстановили его первоначальный смысл: истец держал камень за пазухой не потому, что боялся, опасался или не доверял, спрятанный камень предназначался для судьи, он таил угрозу.

Что следует из всего сказанного? Или всё говорилось только для того, чтобы отыскать происхождение камня за пазухой, и указать на противоречия в понимании и использовании фразеологизма? Да, филологическое разыскание проводилось ради этого, но у меня имеется и некая, если можно так выразиться, мораль. Литераторам, желающим украсить своё произведение камнем за пазухой или какой иной поговоркой, хорошо бы для начала проверить её написание. Неплохо познакомиться с существующими объяснениями. Если объяснения неясные, неточные, допускающие несколько толкований, лучше воздержаться и поговорку в свои писания не вставлять. Нужно быть уверенным, что такой-то речевой оборот будет к месту, что ты сам правильно понимаешь его, и читатель правильно поймёт тебя.

Константин Васильев

Литература

К. Б. Васильев. Камень за пазухой и глас народа. В философском журнале Vox, № 15, декабрь 2013.

И. И. Голиков. Деяния Петра Великаго, мудраго преобразителя России. Изд. 2. Ч. 1. М., 1837.

М. Н. Загоскин. Брынский лес. Эпизод из первых годов царствования Петра Великого. Ч. 1-2. М., 1846.

Летописи русской литературы и древности. Т. 5. М., 1863.

А. В. Карташев. Очерки по истории русской церкви. Т. 2. Париж, 1959.

Н. И. Костомаров. История России в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. СПб., 1873-1888.

С. В. Максимов. Крылатые слова. Спб., 1890.

Народные русские сказки А. Н. Афанасьева. М., 1984-1985.

И. В. Новиков. Похождение Ивана гостиного сына, и другие повести и скаски. СПб., 1785-1786.

М. П. Погодин. Семнадцать первых лет в жизни императора Петра Великого. М., 1875.

А. С. Пушкин. Собрание сочинений в десяти томах. Т. 8. М., 1962.

Розыск о раскольнической Брынской вере, о учении их и делах их. М., 1824.

Сказания современников о Дмитрии Самозванце. Ч. 2. СПб., 1859.

И. М. Снегирёв. Русские в своих пословицах. М., 1831.

Советский энциклопедический словарь. М., 1981.

С. М. Соловьев. История России с древнейших времен. Изд. 2. Кн. 3, т. 13. СПб., 1851-1879.

Н. С. Тихонравов. Сочинения. Т. 1. М., 1898.

Толковый словарь русского языка. Под редакцией проф. Д. Н. Ушакова. М., 1935.

ЭСБЕ. Т. 18А. Спб., 1896. Т. 39. СПб., 1903.

Pamiętniki Samuela Maskiewicza: początek swój biorą od roku 1594 w lata po sobie idące. Wilno, 1838.

Mikołaj Rej. Figliki. Kraków, 1574.