О сборнике стихотворений Михаила Максимова

Пролог

Полюбить или потерять человека — разные направления сердечных событий, но переживается неотменимым счастьем или невозможным одиночеством в них то, что необъятно и непостижимо — вечность. Человек может только принять этот дар и вдруг увидеть мир, себя, свои слова и дела, которые на самом деле всегда оставались наполнены смыслом иным, истинным, не тем легковесным суждением, что просто рассыпается и становится безумием, глупыми штампами. Особенно стыдно за тех, кто от тебя их услышал и принял бездумно за правду — сколько лет позади, сколько людей ты искренне лишил счастья.

Да, разве может человек стать счастлив, когда слово «полюбить» становится временным, и если любимые люди перестают улыбаться и неожиданно попадают в беду, то со временем «полюбить» уже начинает болезненно и соблазнительно забываться за искусственно созданным словом «разлюбить». Так легче забыть о любви, которая есть тоже дар и разлюбить нельзя, можно лишь потерять этот дар, бросить вместе с человеком, оправдывая свою слабость.

Мужчина и женщина одинаковы в слабости, если любовь — дар, то это дар для сильных. Если любить, то известно как: не завидовать, долготерпеть, милосердствовать, не превозноситься, не гордиться, не бесчинствовать, не раздражаться, не мыслить зла, всё покрывать, всему верить, всего надеяться, всё переносить. Сила нужна для любви, лишь над слабостью своего выбора, но один раз выбрать по любви трудно, а, выбрав, не стыдно, но радостно становится. Вот потому и сказано выше о невозможности «разлюбить», о том, что смысл этого слова неприменим к чувствам между любимыми, но им только прикрывают слабость и подлость.

Полюбить человека можно навсегда и что бы не случилось с ним, тобой, вами — любовь всё перенесёт и покроет.

Так смысл жизни ограничен телом и годами, потому что так легче обманывать сердце и выносить оправдательную ложь себе словами, которые никакого оправдания не значат.

Не иметь любви, не знать вечности, не понимать смысла слов — это и есть графомания.

Об основных и дополнительных причинах для написания рецензии

Сборник стихотворений Михаила Максимова начинается сразу, с обложки. Для меня это было, по крайней мере, редким и поразительным открытием. После бесконечной череды обложек — украшенных ярко и броско, и равных им серых, зелёных, монотонных или с виньетками, или просто цветастых, вдруг появляется то, что заставляет остановиться, как уже начатое стихотворение, которое ещё только будет на первой странице, но открывающееся тебе той поэтической цельностью обложки, как ожидания будущего содержания.

Но прежде чем приступить к обстоятельному разговору об этой небольшой книжке стихов, необходимо обозначить ту отправную точку, позицию, угол зрения, фундаментальный закон, точнее — очевидное условие, при котором поэтический текст только и появляется, и одновременно отличает поэзию от любой другой области, что использует художественные возможности языка. Сегодня такое уточнение необходимо, но само по себе не есть новость. Тысячелетняя история человеческой речи сплошь состоит из обретения самых главных смыслов, и, достигая сакрального пространства, неизменно звучит поэзией высшей формы — религиозной гимнографией. Нет ни одного примера, когда этот закон нарушался, но лишь примеры, когда ум становился красноречив, и каждая такая прозаическая, философическая конструкция обладала всем, что есть в поэзии, кроме одного — несомненности, если угодно — неотменимости сказанного, открытия истины, как несомненного и ошеломляющего факта. Вот почему любая философская концепция, также как и речь древнего ритора или успешного современного адвоката всегда может быть оспорена и опровергнута, но таким же спорным смысловым конструктом.

Поэзия же, как предчувствие сакральной гимнографии приближает к неоспоримым смыслам, а все внешние красоты ритмические, рифмовые — это лишь форма, которая деформирует и одновременно обнажает сиюминутный и, в конце концов, практический, корыстный и временный смысл, что одинаков и в повседневной речи обывателя, и в каждой прозаической форме. Оттого проза и тяготеет к многословию, что это лишь позволяет создать убедительный, но иллюзорный мир в голове читателя, теми же средствами пользуются философия и идеология.

Прозаический миф, как форма и способ убеждения, одновременно создатель внутренних убеждений, но в том и подвох, что результатом такой основы неизбежно будет разноголосица споров. И ораторы древнего Рима делали то же самое шоу, что сегодня можно увидеть в любом экране телевизора, планшета, айфона и т.д. Посмотрите, как убедительны каждый из ораторов, но внимательно послушав их оппонентов удивляешься, насколько они тоже убедительны в своих взглядах на что угодно от политики, до способа ковыряться в носу. Вот это всё шоу и называют каждый раз то свободой, то человеческой твёрдой позицией и опять же свободой.

Но поэзия — это способ речи, где человек никогда не нуждается в том, чтобы убеждать другого или быть убеждённым другим. В поэзии не существует спорных мнений и прочей разножанровости — спорить могут литературоведы, но не стихотворения. Потому и религиозная гимнография — это та высшая форма изъяснения смысла словами, после которой только открывается очевидное и неизъяснимое и выразить его можно только в молчании. Вся история человечества полна этими молчаливыми открытиями гимнографов, молитвенников, их полным согласием и вдруг открытой в этом согласии свободе. То, что сегодня сохраняется в речи, как мирская, светская поэзия — это, по сути, наследственный иммунитет, который иногда прорывается и приближается к той области, за которой можно говорить уже лишь молитвой, либо гимнографией. Но самое главное, что поэзия сохраняет человеку возможность назвать вещи своими именами. Не тыкать пальцем вокруг, а прежде всего посмотрев на себя и ужаснувшись от того, как долго ты произносил слова, умел грамотно написать предложения, но как мало в этом было смыслов. Своя собственная безумная вседозволенность, с которой ты говорил всё, что хотел, даже, когда речь была лишь мыслями в голове — вот это и есть источник всего личного ослепления. Разумеется, в такой слепоте и будучи рабом этой вседозволенности именно это состояние и кажется самой полной свободой, но какая-то дешевизна приобретения, подленькое мошенничество с самим собой и мелкие сделки с совестью составляют целые годы не жизни, а какой-то мучительной болезни и горы не слов, а пустословия. Ты оглядываешься вокруг и видишь, что этим человеческим горем больно каждому, и тогда ты открываешь книгу стихотворений Пушкина, Ходасевича, Бродского, или какие там у тебя поэты стоят на полке и всё понимаешь, и читаешь запоем, либо отбрасываешь сразу, с первых зарифмованных внешне строк ощутив их неважность, незначимость, дешевизну. Или позже, только посмотрев на обложку молодого автора, уже с радостью видишь поэзию и, прочитав содержание, понимаешь, что он начинает рождаться поэтом сейчас, на твоих глазах и в этом тебя не нужно было убеждать, ты просто это открываешь и принимаешь, ибо настоящие стихи неотменимы, как любовь или счастье, и основа их как раз и состоит в стремлении к смыслу слов, а не к красотам слога.

Можно сказать прямо, что поэзия, эта та область, где парадокс, оксюморон появляется в моменты максимальной точности смысла, как единственный способ пробиться сквозь тавтологию горя, приблизиться к неизъяснимым и самым важным для человека понятиям — себя и мира. В точных науках таких высот достигает лишь высшая математика. Красота открывается в своей основе и поражает, заставляет благоговеть перед ней не раболепно, но радостно и свободно. Но если математика открывает красоту законов материального мира, то поэзия приготовляет человека к смыслу существования. Все самые тяжёлые и кровавые события в человеческой истории неизменно объединяет впадение в крайности, когда безумие и гордыня захватывают умы целых наций, либо в области религии, либо в области науки.

Поэзия, особенно сегодня, позволяет не примирить эти области, а понять себя, как существо материальное и духовное в равной степени, а особую пронзительность красоты смысла слов, красота внешних фонетических и ритмических совпадений сопровождает не как цель, а как эффект. Иногда этот эффект принимают за признак и содержание стихов. И моё вышесказанное, довольно обстоятельное вступление объясняется свежим неприятным впечатлением от прочитанного мной недавно учебного пособия для студентов филологического факультета. Такие учебные программы для университетов составляются преподавателями регулярно в качестве подтверждения своего профессионального права и возможности предложить свою методику ведения курса. Один раз в год я обязательно выделяю время и нахожу в сети выставленные на университетских сайтах такие материалы для свободного доступа. Выбираю иногда рендомно, но порой, заинтересовавшись оглавлением от одного до трёх курсов, с интересом знакомлюсь с тем, что о нас — поэтах и прозаиках — понимают филологи.

Традиционно такое пособие перечисляет особенности исторического развития русской литературы, рассказывает о жанрах, стилях и авторах. Но вдруг в этот полезный труд, вторгается одно предложение, что проговаривается автором как несомненный тезис и, полагаю, что для студента это станет не только заученным заблуждением, но и отношением к поэзии, которое допустимо для человека случайного, но уж никак невозможно для получившего диплом специалиста. Звучит этот тезис так:

«Как известно, в поэзии важно не что сказать, а как сказать».

Так вот сборник стихотворений Михаила Максимова я рассмотрю, как моё личное поэтическое открытие, но и как опровержение вышеозвученного заблуждения, которое, как оказалось, характерно не только для школьного кружка изящной словесности, но и встречается в серьёзной научно-методической работе.

Разумеется, что для опровержения достаточно было бы вспомнить те неудачи, что постигали русский авангард начала ХХ века, когда составлялись попытки создания поэзии из фонетики, как бы само это и называя смыслом. Пожалуй, точку поставил в этом заблуждении Борис Пастернак:

В родстве со всем, что есть, уверясь

И знаясь с будущим в быту,

Нельзя не впасть к концу, как в ересь,

В неслыханную простоту.

И это было осознание простоты именно неслыханной, фундаментальной для смысла речь, но отнюдь не тривиальной и банальной простотой ума. Но сегодня мы не будем говорить об уже озвученном русской поэзией в ХХ веке, мы посмотрим на то, как поэзия живёт в русской культуре в веке XXI-ом, и сборник Михаила Максимова явное тому свидетельство.

Обложка как предчувствие поэзии

Название выведено на обложке горизонтальной строкой одним словом «Переживать». Через серединное в названии «и» выстроен вертикальный ряд, чередующиеся с и буквы «е». Но близкое по гласности «е» позволяет не просто чередоваться графически двум буквам русского алфавита. Так как чередуются они от слова «переживать», то вполне понятно, что пережить их надо тем самым способом, которым поэзия складывается в стихотворения из воя над могилой или случайного возгласа радости.

Здесь «и» — это не только буква в центре слова, и даже не столько часть из чего-то простого, пережитого в школьном заученном правиле написания «жи-ши». Нет, чтобы из вертикали сложился смысл, необходимо вспомнить о самой главной особенности буквы «и» в русском языке — способности быть соединительным союзом. «И» — это и центр, и соединительный союз. Отталкиваясь от союза, выше звучит возглас «е», который известен как в современной субкультуре, так и степнякам, гонящим табун лошадей. Так восклицание становится взлётом выше, и союзом закрепляется достигнутая высота. Но и в глубину работает тот же принцип — почему бы и нет!

Самое интересное, что именно стихотворение о степной воле открывает сборник и оно же даёт всему сборнику название «Переживать». Пожалуй, традиция русского стихосложения здесь проявляет себя особенно имплицитно в тех самых комарах и мухах, которые позволили некогда Пушкину вывести лирику из оков «специальных» для лирики слов. Именно потому в лирическом стихотворении Михаила Максимова они появляются в финале по той же причине, что и у Пушкина — это то, что необходимо проговорить, ибо нет никаких «специальных» и «неподходящих» поэтических слов. Именно поэзия делает любое слово поэтическим и, как видим, со времён Пушкина молодые поэты часто понимают этот закон поэзии вполне адекватно и уместно. Потому стихотворение «Переживать», на мой взгляд, одно из самых пронзительных и традиционных в этом сборнике.

Автор дает своему сборнику многозначное название, с которым можно играть в интерпретации.

Ну, например, что такое переживать, без словарей, навскидку?

Это значит испытывать сильные чувства, как правило, негативные — волнение, тревогу за кого-то, из-за чего-то… Эти чувства не дают человеку жить счастливо…

Другое значение – жить дольше других (он всех переживает).

Это означает, что человек, который переживает других – друзей, родных, коллег и др. – в итоге остаётся совсем один.

Обратимся теперь к слову пережЕвать – здесь также нет однозначности: это может быть и буквальное пережевывание пищи, но и в значении «перемелется – мука будет», т.е. видится всё-таки позитивный исход в преодолении внешнего и внутреннего гнёта кажущейся (а может и нет) безысходности.

Лирический герой Михаила Максимова

Герой пребывает в сомнении, он ни в чём не уверен, задаётся вопросом: кто Я?

Он словно «застрявший» где-то между черным и белым, светом и тьмой, читателем и автором, он как будто бы стар, но как будто бы и молод, был здесь и не был…

Кто он?

Мальчик, просящий кота и собирающий одуванчики для мамы?

Детство — это то время, когда герой счастлив, даже истертые в кровь коленки — это и есть счастье.

Кто я?

Робот сегодняшнего дня? Герой нашего времени? Мальчик в ракете, который так и норовит найти способ исчезнуть отсюда, да побыстрее – галькой устремиться к китам, стрелой-ракетой – не важно куда, но подальше, не сюда.

Кто я?

Невнятно в итоге – итожит сам герой. Но попытки разобраться не оставляет.

Что же предпринимает герой?

«Стану другим» — сообщает он. Начну жить с чистого листа. А тот старый исчезнет.

Хотя и хочется, чтобы его продолжали искать, есть все-таки в глубине души надежда, что тот был хоть чуточку не безынтересен и не так непутёв, как думали многие.

Но только вот в чем проблема – от себя не убежишь, и герой это прекрасно понимает:

«Я уехать пытался всё дальше. Но домой Каждый раз возвращался»

Герою тесно, он видит границы, которые его не устраивают – мир ограничен плоскостями, возрастом…

Часть «Время» — это рефлексия о взрослении, о незримом потолке, который герой достиг, и ему стало тесно. Не находя выхода, он стремиться обратно, в детство, но и туда уже хода нет. Время прошло, детство прошло… Переживание этого теперь стало перманентным.

Вторая часть – это возврат опять в детство. Героя все тянет и тянет переживать то самое состояние.

Сознание ребенка делает вокруг все живым. Мысли-птенцы. Тело – в реке танцующий камень. Голова, руки, ноги – листья…

Сон – это смерть. Дождь связан со смертью. Рождение осенью уже напоминает, что все циклично.

Листья – это спасительный дом, это целый мир. Герой родился именно осенью, в пору листопада и ворох листьев навсегда связан с его рождением. В нем он находит переживание детства, в него можно вернуться в любое время, например, «а может пора – вырыть себе берлогу из листьев», это как в детстве – я спрячусь в листве осенней…

Город преображается и становится похож на большую берлогу из листьев – осенью.

А сама осень – «моя невеста».

Что такое «Без»?

Пере сменяется Без. Если пере имеет значение повторяющихся действий, движение через преграды, доведение действий до нужного предела или даже до излишнего, то без – это приставка, со значением отсутствия или недостатка чего-либо.

Что ему не хватает?

Мир героя иной – в нем многое стало иным, он как в детстве пытается антропоморфизировать реальность: папа – стул, мама – стена… Вместо любимого «коти» — пыль и шерсть от кота…

Но это лишь симулякры… Без тебя, бездна, бес-колтун – переплетаясь всё вместе – «скручены нервы» — это предел – это отголоски того «пере», что было раньше, но только теперь это «пере» объединяется с «без». К чему приведет этот союз?

С иной стороны, зачем это знать и выстраивать именно так эту ниточку рассуждений.

Герой свободен. Он может перемещаться во времени и пространстве, может «лишить … имен» себя, тебя, ее… Это в его власти. Он чутко реагирует на любой признак звука или движения вне, внутри себя и этого мира. Он нашел свой новый переработанный и усовершенствованный квадратурин, раздвигающий пространство до вселенских масштабов (если это будет нужно!)

Иллюстрации – черное и белое целуются, обнимаются, но эта встреча не случайна, она производит тот самый взрыв, «так рождаются звёзды» — бах, клац и пр.

Именно в этой части герой показывает нам свои отношения с ней. Она в его мире как фантом, ее тоже вроде нет, но вроде и есть. Где-то не здесь. Она все время не здесь, она дразнит, уходит-улетает-уезжает… Без нее, но она часть переживаний. Она – женщина, она – мать.

«Мир-город-люди» образуют словно подчиненное трехсоставное слово. Это матрешкообразная структура, в которой одно может означать другое и все вместе.

Ночь. День. Свет — «Фонари».

Этот сборник стихотворений Михаила Максимова позволяет, по крайней мере, лично мне, говорить о том, что русская поэзия не умерла и даже не была больна — по этим фонарям русская поэзия вполне себе прокладывает дорогу в будущее и этим будущим живёт и продолжается.

Закончить хочу точными словами. Я не даю данной рецензией Михаилу Максимову кредитов, авансов, скидок на будущие приобретения — нет, поэзия требует точного финала и никакого двусмысленного словесного виляния здесь невозможно произнести. Поэзия требует каждый раз брать на себя ответственность за сказанное, совесть и мысли синхронизируются в следующих моих словах — я утверждаю совершенно определённо, что этот сборник Михаила Максимова есть поэзия и надеюсь, что поэзией продолжится.

Иван Образцов

поэт, прозаик, эссеист,

ответственный редактор литературного журнала «Традиция»,

официальный представитель в Алтайском крае Всероссийского литературного проекта «Клаузура» (Москва)