В детстве мне больше всего хотелось побывать в цирке. Одно это слово завораживало, заставляя волноваться и трепетать, и в голове проносились самые невероятные фантазии, будоража хрупкое и неустойчивое воображение. Когда цирк приезжал в наш город, о чем с каждого угла кричали яркие, красочные афиши, я буквально не находил себе места, наседая на отца с просьбой сводить меня на цирковое представление. И вот мы уже идем по улице Ленина, проходим шумное, звенящее трамвайное кольцо, двухэтажный «Детский Мир», всегда казавшийся мне огромным и необъятным, парикмахерскую, куда меня отправляли насильно стричься под полубокс, оперный театр, тенистую аллею с бюстом Пушкина, и завидев издали высокий брезентовый шатер, я подпрыгиваю и хлопаю в ладоши — Ура! Цирк приехал!

Отец рассказывал позднее, что после каждого представления я убегал к клеткам с экзотическими животными и не смущаясь резкого, неприятного запаха, подолгу простаивал там, рассматривая львов, тигров, слонов и мартышек. Ему стоило большого труда оторвать меня от этого занятия — я капризничал и упрямился, и только когда сгущались сумерки и цирк закрывался, размазывая по щекам слезы, я вынужден был подчиниться.

Так состоялось мое знакомство с парком Матросова, где позади деревянного кинотеатра «Идель» на ровной травяной площадке и раскидывал свой шатер, взлетая в небо, кочующий цирк Шапито.

Мне кажется, я так хорошо знаю этот парк, что хоть сейчас могу пройти по нему с завязанными глазами — прогуляться по его нешироким аллеям, вдохнуть аромат вековых деревьев, посидеть на террасе милого сердцу летнего кинотеатра. Где-то далеко спешит, суетится, гудит встревоженным ульем город, а здесь тихо и спокойно, неторопливо и ровно текут фонтанчики, бранятся привычно воробьи и словно время остановилось и замерло. Невозможно не проникнуться этим настроением, уже самый вход, торжественный и великолепный, настраивает душу на особый лад. А посреди парка, в самом центре, на возвышении — детская фигурка Матросова в минуту отчаянной смелости, в шинели, каске и с автоматом в руках. И у подножия памятника — цветы, цветы, цветы…

Вся моя студенческая жизнь прошла в этом парке, здесь мы бегали зимой на лыжах, сдавая физкультурные нормативы, ходили пестрой, праздничной толпой на первомайские и ноябрьские демонстрации, сидели по вечерам в уютном кафе с друзьями и, казалось, пройдут года, десятилетия, а парк, старинный и вечный, будет все так же радовать взор и прятать влюбленных под своей густой, зеленеющей листвой.

В восьмидесятые годы, предчувствуя большие социальные перемены, городские власти начали беспримерную в истории парка реконструкцию, обернувшуюся на деле его уничтожением. Поговаривали, что парк хотели назвать именем Шакирова, тогдашнего первого секретаря обкома, и в центре предполагалось поставить его бюст, за «особо выдающиеся заслуги» перед державой. Не хватило малого — второй звезды героя соцтруда, дающей право на увековечение — и замысел провалился. То, что осталось от парка и носит теперь почему-то имя Ленина, никак не укладывается в это понятие, скорее, это сквер, от английского слова square, что означает площадь, площадку, или по-нашему пустырь, ибо разрушены неповторимого своеобразия парадный вход, кинотеатр «Идель», летнее кафе, уютные, милые фонтаны, и, что печальнее всего, узорные чугунные ворота каслинского литья на заднем фасаде парка. Восстановленный по требованию общественности на прежнем месте памятник легендарному уфимцу ничего не добавил к облику пустующего ныне места отдыха, насквозь продуваемого ветрами, дымом и копотью проходящих мимо машин и автобусов.

Мог ли подумать губернатор Ушаков, затеявший первый в городе публичный парк, что его детище будет так быстро и безрассудно разрушено? Думал ли я, что от мест моего детства, связанных с этим парком, через тридцать лет не останется ничего?

Шумят вековые деревья, устало вздыхая, качают седыми головами, словно спрашивают:

— А что же с нами будет? Что будет дальше?

Мне нечего им ответить…

Сергей Круль