Иван Александрович

ИЛЬИН

(1883-1954)

—

ОСНОВЫ ХРИСТИАНСКОЙ КУЛЬТУРЫ*

—

—

1. Кризис современной культуры

Всё, что произошло в мире в двадцатом веке и продолжает совершаться и ныне, свидетельствует о том, что христианское человечество переживает глубокий кризис. В пределах самого христианского человечества, оставляя в стороне иные религии, образовался широкий антихристианский фронт, пытающийся создать нехристианскую и противохристианскую культуру. Это явление не новое. Процесс «секуляризации» культуры (обособления культуры от веры, религии и церкви) ведёт своё начало ещё от эпохи возрождения (13-15 век). Первых полторы тысячи лет после Рождества Христова люди воспринимали религию как центр духовной жизни, как её главный, а может быть и единственный источник. Хранительницей же этой религии была для них христианская церковь.

Культура нашего времени всё более обособляется от христианства; но не только от него – она вообще утрачивает религиозный дух, смысл и дар. Человечество не только перестаёт вынашивать, растить и беречь церковно-христианский опыт, но не вынашивает и никакого другого религиозного опыта. Растёт и ширится миросозерцание без  Богосозерцания.

Движущие силы современного человечества и вызванные ими общественные явления до такой степени изменяют весь уклад человеческой души, что христианская церковь с присущим ей глубоким консерватизмом не в состоянии удержать за собой главный авторитет в вопросах человеческого знания и действия, в вопросах культурной теории и практики, как это было в средние века. Современное человечество влечётся другими силами, оторвавшимися от христианства и от религиозности вообще. Мало того, ныне эти силы вступили в ожесточённую кровавую борьбу с Божественным началом, с христианской церковью и вообще со всякой верующей человеческой душой.

  Человечество наших дней идёт:

• За материалистической наукой, которую ведёт позитивное естествоведение с его открытиями, иногда перевёртывающими весь общественный строй и обеспечивающими «победу и власть» в новых свирепых войнах на истребление. Рождённая этой наукой техника разрабатывает вопрос о жизненных средствах и совсем не интересуется высшей целью и смыслом жизни, работает в полнейшей духовной беспринципности.

• За светской безрелигиозной государственностью, которая оторвалась от своей высшей цели готовить людей к «прекрасной жизни» (Аристотель), к «жизни по Божьему» (Блаж. Августин). Безбожное государство ведёт народы так, как слепой ведёт слепых в яму (Мф. XV,14).

• За приобретательскими инстинктами и хозяйственными законами. На этих путях человечество попало в тупик капиталистического производства и нашло из него только один выход – в бездну коммунизма. Ужасен не «капитализм», а безбожный капиталистический строй.

• Современное человечество предаётся безрелигиозному и безбожному искусству, которое становится праздным развлечением и нервирующим «зрелищем». В искусстве отпадает «третье измерение» – художественности, священности, предметности: двумерная душа создаёт двумерное, пошлое, безбожное искусство и сама становится жертвой.

Таковы эти четыре силы, влекущие современное безрелигиозное человечество.

Есть ли здесь творческий исход? И как найти его? Возможно ли возрождение культуры? И как приблизить его начало?..

2. Проблема христианской культуры

Подлинная и глубокая, искренняя и цельная христианская религиозность не возродится только от одной растерянности и страха; она возродится только от искренней тоски по Божьему лону, через любовь, обновлённое созерцание и мудрость. Чуть ли не полмира болеет «просвещённым безбожием», породившим мировое революционное коммунистическое движение, за которое людям придётся расплачиваться. И вот в разгаре этого духовно-религиозного кризиса перед нами встаёт проблема христианской культуры.

Как возможна христианская культура, когда христианство не нашло верного творческого примирения и сочетания с современными светскими силами, увлекающими людей: с наукой, искусством, хозяйством и политикой? Казалось бы, что человечеству открыты сейчас только два пути: или создавать нехристианскую культуру, или же совсем отвергнуть культуру из христианских побуждений.

Нехристианская культура возможна у народов нехристианской веры. Но народы, бывшие долго христианскими и утратившие веру, не могут создать культуру вне веры и Бога, т.е. безбожную культуру. Культура творится не сознанием, не рассудком и произволом, а целостным, длительным, вдохновенным напряжением всего человеческого существа, отыскивающего прекрасную форму для глубокого содержания; значит – и бессознательными, ночными силами души и прежде всего инстинктом. А инстинкт на это способен лишь поскольку он приобщён к духовности в порядке любви и веры. Вера есть духовный язык инстинкта. Устранить веру значит повергнуть инстинкт в немоту и бессилие или же разнуздать его.  Поэтому человек без веры – или живёт в отрыве от своего инстинкта (Запад) или же пребывает во власти своего уже разнуздавшегося инстинкта (большевизм).

Культура начинается там, где духовное содержание ищет себе верную и совершенную форму. Что же остаётся христианину? Но христианин призван не бежать от мира и человека, отвергая и проклиная их, но вносить свет Христова учения в её земную жизнь и творчески раскрывать дары Святого Духа в её земле.

Но обратившись к Священному Писанию Нового Завета, христианин не найдёт прямых указаний на то, какова должна быть христианская культура, и в частности, для тех сил, за которыми идёт современное человечество – для науки, искусства, собственнического хозяйства, государственности и национализма.

3. Верный путь

Вся история христианства есть, собственно говоря, не что иное, как единый и великий поиск христианской культуры. Известно, что этот великий поиск выдвигал и крайние учения: одни, готовые отвергнуть во имя Христа земную культуру и самый мир, в пределах которого она создаётся; и другие, готовые принять слишком много земного и мирского, вплоть до утраты Христова Духа, но христианская церковь всегда стремилась найти между этими крайностями некий средний, жизненно-мудрый путь, который бы вёл от Христа к миру – укореняясь во Христе и творчески пронизывая Его лучами ткань человеческой жизни. На этом-то пути ныне и необходимо утвердиться всякому, кто помышляет о создании христианской культуры.

Но для этого необходимо прежде всего преодолеть соблазн рассудочного формализма. Священное Писание Нового Завета не есть «книга законов», содержащая житейские правила. Это представление совершенно неуместно в пределах христианской веры и напрасны попытки рассудочно и формально «договорить» за Священное Писание всё то, чего там не сказано. Это привело бы в лучшем случае к отвлечённо-мертвенным трактатам «моральной теологии», наподобие тех, которыми обогатили христианскую культуру отцы иезуиты – где вся жизнь предусмотрена и снабжена «правилами» и «советами», но где живая христианская совесть заменена рассудочным анализом и формальной дедукцией, уводящей человека в соблазн и смуту.

Евангелие есть книга веры, свободы и совести, а не книга законов и правил. Евангелие надо читать и разуметь живым духом – созерцать сердцем и веровать видением. Тогда окажется, что Евангелие не есть книга, связующая человека правилами, но живой поток любви и видения, вливающийся в душу и побуждающий в ней глубочайшие истоки личной духовности. Этот поток проникает в нас и освобождает нас к самостоятельному видению, решению и творчеству. Евангелие («Благовестие») начерталось, чтобы дать человеку свободу в Духе; не свободу без Духа, – это был бы слепой и страстный произвол погибели; и не духовность без свободы, – это была бы формальная праведность мёртвой личности. Ибо «Господь есть Дух, а где Дух Господень, там свобода» (2 Кор. III, 17). Дух христианства – Дух обновляющий и освобождающий.

Чтобы творить христианскую культуру, надо по-христиански обновиться и затем принять мир, и осуществлять это приятие надо в свободе совершенного закона. Другого исхода нет. Обновиться по-евангельски, – цельно и до дна – дано не каждому, но вступить на этот путь может и должен каждый; во всяком случае каждый помышляющий о христианской культуре.

Это обновление совершается так, что при чтении Писания читающий не «регистрирует» своим пониманием сказанное, но пытается отыскать и укрепить в себе самом, а если нужно, то впервые создать в себе самом описываемое в тексте. Это есть начало: христианин приступает к «совлечению ветхого человека» (Кол. III, 9-10; Ефес. IV, 22) и к утверждению в себе нового.

Этому новому человеку и откроется подлинная божественность Господа Иисуса Христа. И всё это должно совершиться в сердце и в чувстве, но не только в них: – умом, но не только умом; волею, но и делами; верою, но и делами; и прежде всего и больше всего живою любовью. Ибо «Бог есть любовь и пребывающий в любви, пребывает в Боге, и  Бог в нём» (I Иоанна IV, 16). «Разве не знаете, что вы Храм Божий, и Дух Божий живёт в вас». (I Кор.III, 16): так что «соединяющийся с Господом есть один дух с Господом» (I Кор.  VI, 17).

Итак, человеку доступно на земле благодатное единение с Богом. Он может сделаться «причастником Божеского естества» (II Петра,1,4). И это единение и причастничество даёт ему новые творческие силы. Этот путь требует от человека неподдельного, искреннего смирения, трезвения, искуса и жизненных усилий – того, что во всей полноте раскрыто в православном Добротолюбии и что осуществляется православным старчеством. Полнота такого опыта доступна лишь очень немногим, но искание этого пути и приближение к нему – заповедано нам всем, особливо же тем, кто желает творчески строить христианскую культуру.

4. Основы христианской культуры

Культура есть явление внутреннее и органическое: она захватывает самую глубину человеческой души и слагается на путях живой, таинственной целесообразности. Этим она отличается от цивилизации, которая может усваиваться внешне и поверхностно, и не требует всей полноты душевного участия. Поэтому народ может иметь древнюю и утончённую духовную культуру, но в вопросах внешней цивилизации (одежда, жилище, пути сообщения, промышленность, техника и т.д.) являть картину отсталости и первобытности. И обратно: народ может стоять на последней высоте техники и цивилизации, а в вопросах духовной культуры (нравственность, наука, искусство, политика, хозяйство) переживать эпоху упадка.

Из этого одного различия ясно, какое исключительное значение имело в истории культуры христианство. Оно внесло в культуру человечества некий новый, благодатный дух, который оживил самую субстанцию культуры, её подлинное естество, её живую душу. Именно этот дух необходим и ныне христианам, чтобы творить христианскую культуру. В чём же сущность этого духа?

• Дух христианства есть дух «овнутрения». «Царство Божие внутри вас есть». Внутреннее, сокровенное, духовное решает вопрос о достоинстве внешнего, явного, вещественного. Ныне это должно считаться аксиомой всякой культуры. Так, нравственное состояние человека ценится не по его материальным последствиям и не по его внешней пользе, но по внутреннему состоянию души и сердца человека, его переживающего. Так, произведение искусства художественно тогда, когда оно верно своему сокровенному, духовному предмету. Так, внешняя точность научного описания есть только начало истинного знания. Так, право и государство жизненны только там, где на высоте пребывает живое правосознание людей. Так, все хозяйственные вопросы разрешаются изнутри – через воспитание людей к братству и справедливости. Христианскую культуру может творить только христиански устроенная душа.

• Дух христианства есть дух любви. Ибо культура творит и утверждает: она приносит некое приемлющее и пребывающее «да». Любовь же есть первая и величайшая способность – принимать, утверждать и творить. В любви любящий сливается, духовно срастается с любимым предметом, он приемлет его силою художественного отождествления и самоутраты, он отдаёт себя ему и принимает его в себя. Возникает новое, создание же нового есть творчество. Мысль, движимая любовью, становится силою разума, прилепляется к познаваемому предмету и даёт настоящее знание. Воля, рождённая из любви, становится совестною, благородной волею и оказывается источником настоящих христианских героических поступков. Воображение теряет свой холод, перестаёт быть праздной и безразличной игрой, загорается духовным огнём и начинает воистину «видеть» и творить. Вот почему христианин не верит в культуру без любви.

• Дух христианства есть дух созерцания. Он учит нас «смотреть» в чувственно «невидимое» и обещает нам, что «чистые сердцем», живущие в мире и святости увидят Господа. Бог открывается оку духа. Христианская вера загорается в духовной очевидности, испытываемой оком сердца. А эта очевидность есть дело Божественного откровения и внутренней свободы человека. Эту силу созерцания христианство даровало и завещало всей человеческой культуре. Сама по себе эта сила созерцания есть не что иное, как молитвенное обращение к Богу. И поэтому мы можем сказать: христианство завещало людям строить культуру, исходя из молитвенного созерцания и пребывая в нём.

• Дух христианства есть дух живого творческого содержания, а не формы. В христианстве закон не отменяется, но наполняется живым и глубоким содержанием духа, так что «форма» перестаёт быть «формой» и становится живым способом содержательной жизни, добродетелью, художеством, знанием, правотою – всего полнотой и богатством культурного бытия. Формализация и механизация культуры – противоречит христианскому духу и свидетельствует о её вырождении. Христианин ищет искренней формы. Он хочет быть, а не казаться. Ему заповедна свобода, а не законничество; и потому законность вне духа, искренности и свободы не трогает сердце.

• Дух христианства есть дух совершенствования. Это значит, что христианин имеет перед своим духовным взором Божие совершенство, которым он измеряет все житейские дела и жизненные обстояния. Отсюда у него живой опыт греха и чувство собственной недостойности; он судит себя, обличает, кается, и очищается и в каждом деле, в каждом поступке своём вопрошает о совершённом и зовёт себя к нему. Вот откуда в христианстве этот дух ответственности, самообвинения, дух прилежания, добросовестности, труда, самообуздания, дисциплины, подвига. Дух христианства обращает человека к Богу в небесах и к Божьему делу на земле. Это – Божье дело на земле становится предметом его служения, и самая жизнь его, и дела его становятся вследствие этого предметными. Этот дух христианской предметности христианство вносит в культуру человечества, в семейную жизнь, в воспитание, в службу, в общественность, в хозяйство, в политику, в искусство и науку.

Уверовать во Христа – значит принять от сына Божия этот дух, как дух творческой силы и из него творить земную культуру.  И обратно: кто верен этому духу, из него живёт и творит, тот уже Христов, даже и тогда, когда сам этого не знает и не признаёт – ибо «всякий делающий правду, рождён от Него» (I Иоанна II, 29). Творить христианскую культуру значит: раскрыть глубину своего сердца для Христова Духа и из него обратиться к созерцательному восприятию Бога и Божьего мира, а также к свободным и ответственным волевым действиям в плане Божьего дела на земле. Ибо так созерцающему и действующему человеку дано внести христианский дух во всё, что бы он ни начал делать. Он будет творить живую христианскую культуру.

5. О приятии мира

Тот, кто хочет творить христианскую культуру, призван осуществить в самом себе религиозный акт христианства – родиться от Духа, свлечься ветхого и облечься в нового человека – и затем начать творческую работу над преображением мира в новом духе. Естественно, что он должен принять для этого и самый мир, созданный Богом и дарованный Им.

Мы знаем, что в истории христианской церкви имеется древняя «мироотреченная» традиция, которая была порождена эсхатологическими местами Нового Завета; она окрепла потом под влиянием греческой философии (стоиков и неоплатоников) и затем дошла до крайних выводов под влиянием формального законничества, присущего иудаизму. Однако эта традиция никогда не выражала последнего и глубочайшего отношения христианства к Божиему миру. Если Христос пришёл в мир, учил и страдал для того, чтобы увести своих учеников из мира и научить их отвращению ко всякому мирскому естеству, то самая идея христианской культуры на земле есть ложная и несостоятельная.

Какой же мир и в каком смысле «отвергается» или принимается» Новым Заветом? В Евангелии и Посланиях мир отвергается лишь постольку, поскольку он сам отпал от Бога. Но Христос победил этот мир (Иоанна XVI, 33); и «всякий, рождённый от Бога, побеждает мир и сия есть победа наша, победившая мир, вера наша» (I Иоанна V, 4).

Но напрасно было бы толковать это мироотвержение, как хулу на созданную Богом вселенную и как коренное отречение человеческого естества и его грядущей судьбы. Вселенная создана Богом и поэтому объективный состав Богосозданного мира отнюдь не подлежит хуле и отвержению. Это относится и к человеку. Человечество не отвергнуто Богом, а потому не может отвергаться и нами – «так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную» (Иоанна III,16).

Вот почему вся живая и глубокая традиция христианства не остановилась на отвержении Богосотворённого мира и истолковала учение Христа в ином смысле. Она отвела аскезу значение драгоценного средства, очищающего душу и освобождающего её; она выработала целую систему этого очищения души – монашество. Согласно этому, аскез есть путь к постижению Бога «в небе» и «на земле».

Христос пришёл в мир и воплотился не для того, чтобы научить нас отвергать мир, но для того, чтобы указать нам путь верного, христианского мироприятия, чтобы научить нас верно принимать и творчески нести бремя вещественности (плоти) и бремя человечески-душевного разъединения (индивидуальности); чтобы научить нас жить на земле в лучах Царствия Божия. Тот, кто принимает мир, тот включает в свой жизненный путь творческое делание в этом мире, т.е. совершенствование в духе – и себя самого, и ближнего, и вещей; а в этом и состоит по существу христианская культура.

Из данного нам от «природы», следовательно, от Бога, способа земной жизни вытекает множество жизненных положений, заданий и обязанностей, которые мы должны принять, осветить и осветить лучом христианского откровения и изжить практически, в трудах, опасностях и страданиях, приближаясь к Божественному и одолевая противобожественное. Принять земную жизнь мы должны «как свободные, не как уподобляющие свободу для прикрытия зла, но как рабы Божии» (1 Петра II, 16).  Верный исход в том, чтобы принять мир вследствие принятия Христа и на этом построить христианскую культуру, чтобы исходя из духа Христова благословить, осмыслить и творчески преобразить мир; Не осудить его внешне естественный строй и закон и не обессилить его душевную мощь, но одолеть всё это, преобразить и прекрасно оформить – любовью, волею, трудом, творчеством и вдохновением.

Это и есть идея православного христианства. Православие стремится освятить каждый миг земного труда и страдания: от молитвы роженице и крещения до отходной молитвы, отпевания и сорокоуста. Православие было искони мироприемлеюще. Русское Православие всегда считало и считает христианское просвещение и просветление мира своим прямым заданием. Ему есть дело до всего, чем живут или не живут люди на земле и притом потому, что оно имеет в этом мире великую и священную миссию.

Царство Христово «не от мира сего» (Иоанна XVIII, 36), но о нём возвещено миру и человечеству; и поэтому его идея высказана для мира, как призвание и обетование. Но «мир сей» существует, как величайшее поле для посева и возрастания Царствия Божия. Евангельское благовестие состоит не в том, что земля и небо противоположны и несоединимы, ибо земля обречена греху и люди суть дети греха, но в том, что небо уже сошло на землю в лице Богочеловека, что «приблизилось Царствие Небесное», что возможность и реальность негреховного мироприятия и миропреобразования даны и удостоверены. Евангелие несёт миру не проклятие, а обетование; а человеку – не умирание, а спасение и радость. Оно учит не бегству из мира, а христианизации мира. Поэтому христианское мироотвержение есть или условно временная, душеочистительная установка монаха, «отвергающего», чтобы «приобрести» вновь, закрывающего глаза, чтобы прозреть, ищущего уединения и сосредоточения для того, чтобы по-новому воспринять Бога, человека и мир; тогда христианин отвергает не Божий мир, как объективно существующую данность, а свои страсти и страстные содержания своего опыта. Или же мироотвержение есть слепота, помрачение духа, посягание на хулу и тяга к ереси; это есть путь от духовного скопчества к телесному.

И вот – наука, искусство, государство и хозяйство суть как бы те духовные руки, которыми человечество берёт мир. И задача христианства не в том, чтобы отсечь эти руки, а в том, чтобы пронизать их труд изнутри живым духом, воспринятым от Христа. Христианство имеет в мире своё великое волевое задание, которого многие не постигают. Это задание может быть обозначено как создание христианской культуры.

Ныне же, когда вредоносное явление безбожной науки, когда страшная сила религиозно-бессмысленного государства, когда внутренняя обреченность безыдейного хозяйствования, когда растлевающая пошлость бездуховного искусства – наполняют Божью землю распоясавшимися богомезкими ликами, христиане не могут ни отвернуться от этого зрелища, провозглашая «нейтралитет», ни укрыться за словесное «мироотвержение» и «непротивление». Напротив, они должны найти в себе веру и волю для искреннего творческого христианского миропонимания и для борьбы за своё поле и за свой посев. Тогда начнётся исцеление.

6. Культура и церковь

Создание христианской культуры есть задача, поставленная перед человечеством две тысячи лет тому назад и им не разрешённая. Эта задача и не может быть разрешена раз навсегда одною эпохою, одним народом, одним поколением, ибо каждая эпоха и каждый народ, и каждое поколение должны стремиться к разрешению её по-своему, – по-своему достигая и не достигая.

Проникнуться духом Христова учения и излить этот дух в свою жизнь и мир вещественный – вот эта задача, раскрывающая всем и каждому великую внутреннюю свободу и великий творческий простор во внешнем мире. И понятно, что духовные облики людей, к этому стремившихся и этого достигавших, остаются драгоценным достоянием в истории христианской культуры; материальные облики вещей, созданных людьми из этого духа, должны цениться и беречься в назидание потомству так же, как и рождённые из этого духа законы, установления и способы совместной жизни. Всё земное, затронутое или проникнутое Духом Христовым, входит в христианскую культуру и в её историю, всё светит из прошлого в будущее, всё учит и ведёт людей.

Но и этого мало, ибо по слову Апостола «всякий делающий правду, рождён от Него» и «всякий любящий рождён от Бога». Поэтому свет христианства освещает нам не только жизнь христианских народов за две тысячи лет, но и жизнь нехристианских народов до и после Рождества Христова. Именно поэтому всё чистое, глубокое, благородное и художественное, что когда-либо появилось на земле, испытывается нами, христианами, как близкое, родственное нам по духу, как подлинно великое и драгоценное, незримо навеянное силою Господа нашего Иисуса Христа, ещё не открывшегося человеческому сознанию, но таинственно вдохновлявшего человеческие сердца. И всюду, где человек живёт в творческой любви, или отдаёт жизнь свою за других или молится Богу «неизречённым воздыханием» – мы чувствуем духом Дух нашего Учителя и видим вселенское братство во Христе.

Вследствие этого мы отнюдь не представляем себе дела так, будто ближайшие поколения людей могут и должны «создать христианскую культуру». Не создать, а вновь вступить на путь этого созидания, вернуться к нему, возобновить этот прервавшийся процесс. Иными словами: возродить в себе христианский дух и пропитать им весь жизненно-творческий процесс. Мы не думаем также, что современная секуляризованная и нехристианская культура подлежит целиком отвержению – ни наука, ни искусство, ни право, ни хозяйство; но они подлежат творческому пересмотру и обновлению в духе христианском.

Это отнюдь не значит, что наука должна будет включить христианские догмы в состав своих «рабочих гипотез» и «теорий», что искусство будет сводиться к уставной иконописи и храмовой архитектуре, что каноническое право станет образцом для всех законодателей; что национализм исчезнет под давлением «вселенскости», а хозяйство вернётся к своим первобытным формам евангельских времён. Представлять себе дело так, значит забывать основную аксиому христианства, которая гласит, что всякое совершенствование начинается с сердца и совершается в свободе. Именно так мы представляем себе творчество христианской культуры: сердца людей, потрясённые уже пережитыми и ещё предстоящими бедствиями, вызванными духом безбожия и противохристианства, начнут свободно возвращаться ко Христу и к внесению даров Его Духа в жизнь и в культуру. Нам не дано предвидеть, когда это начнётся и как это будет протекать, – мы можем только показать желательность и возможность этого не лёгкого и длительного процесса.

Мы должны установить, что процесс этот должен быть не внешне принудительным, но именно внутренним, идущим от сердца, и свободным, совершающемся в порядке свободного творчества. Иначе он не будет соответствовать Духу Христа и Евангелия и потому просто не состоится. Он не может быть «предписан» ни церковью, ни государством. Творить христианскую культуру возможно только в порядке обращения сердец; а сердца будут обращаться к Богу, по-видимому, в процессе страданий и разочарований. Вот почему многие из нас склонны думать, что именно Россия, опередившая в страдании и разочаровании другие народы, сможет первой вступить на этот путь.

Итак, ни церковь, ни государство не могут и не должны предписывать созидания христианской культуры: она должна твориться свободно. Они могут только содействовать этому творчеству. Это свободное творчество может и должно начаться в пределах самой церкви и затем секуляризованной культуры. От этого в самой церкви возродится истинное величие, сила водительская и пророческая и она явится творческой хранительницей христианского духа, его живым и авторитетным, но не властным и принудительным источником: источником христианской свободы, свободного созерцания и свободного творчества.

Христиане призваны, однако, творить христианскую культуру не через церковь: ибо нельзя вовлекать церковь в качестве орудия во все хозяйственные и политические трудности и распри; нельзя превращать церковь в некий властвующий союз, отвечающий за все земные неудачи и бедствия.

Точно так же мы должны творить христианскую культуру не в церкви: ибо это значило бы увести церковь от её прямого назначения – блюсти веру, таинства, и Дух Христов, и расширить её объём и её обязанности до поглощения всей жизни. Церковь блюдёт веру. Вера объемлет душу. Душа творит культуру. Но церковь не объемлет всю жизнь человека и не «регулирует» всю культуру человечества: ни в науке, ни в искусстве, ни в политике, ни в хозяйстве. Всё это творится людьми, укрепляющими и очищающими в церкви свой христианский дух, но не действующими по церковному указанию или принуждению.

Но означает ли это, что церковь не должна стоять в живом и творческом отношении ко всей культуре народа, к его быту и государственному строительству? Отнюдь нет. И Русская Православная Церковь в истории всегда поддерживала и впредь будет поддерживать это отношение к культуре и государственности. Церкви есть дело до всего, чем живут или не живут люди на земле. Ибо живая религия есть не «одна сторона жизни», а сама жизнь и вся жизнь.

Церковь может и должна иметь своё суждение обо всём – открытое, авторитетное, ободряющее и осуждающее. Но это осуждение должно иметь своим мерилом именно Закон Божий и Царство Божие, и оно не должно навязывать верующим программу культурного творчества. Церковь в праве благословить и не благословить, она в праве анафематствовать. И в суждениях своих она должна блюсти полную религиозную свободу и независимость, не угождая людям и не приспособляясь, а если надо, то приемля и гонения (Иоанн Златоуст, Святитель Филипп, митрополит Московский).

Члены Церковного Союза подчинены государственным законам в своём внешнем поведении, но совесть их не подчинена никаким государственным велениям. У церкви есть учительная власть, от которой её никто и ничто освободить не может. Церковь – судья во всём, на что падают лучи Царства Божия, не исключая и самых вопросов государственного устройства, включая и всё жизненно-культурное творчество народа. Народ творит, государство правит, Церковь учит. Во внутреннем и благодатном Церковь учит и народ, и правителей. Народ есть источник жизненных сил и созидания; Церковь есть источник благодатной мудрости; государство есть источник внешнего порядка и мира. Государство есть оборона и опора независимой Церкви, а Церковь есть духовник и ангел-хранитель христианского государства.

Земная же культура творится не государством и не Церковью, а народом – многим множеством свободно дышащих и созерцающих людей. А Церковь должна оставаться творческой хранительницей, живым и авторитетным источником того христианского духа, из которого народ только и может создавать христианскую культуру на земле.

7. О христианском национализме

Культура творится не одним человеком. Она есть результат творчества и достояние многих людей, духовно объединённых между собой. Каждые двое друзей образуют в своём общении известный культурный уровень и создают известные культурные содержания. Люди не случайно объединяются друг с другом: их влечёт друг к другу сходство материальных и духовных интересов; из этого сходства возникает общение; длительное общение увеличивает взаимное подобие и, если общение носит творческий характер, то возникает и взаимное влечение, крепнет взаимная связь. Эта связь закрепляется традицией, передающейся из поколения в поколение. Так возникает единая и общая всем культура.

Самое глубокое единение людей возникает из их духовной однородности, из сходного душевно-духовного уклада, из сходной любви к единому и общему, из единой судьбы, связующей людей в жизни и смерти, из одинакового созерцания, из единого языка, из единой веры, из совместной молитвы – именно таково национальное единение людей.

Национальное чувство не только не противоречит христианству, но получает от него свой высший смысл и основание, ибо оно создаёт единение людей в духе и любви и прикрепляет сердца к высшему на земле – к дарам Святого Духа, даруемым каждому народу и по-своему претворяемым каждым из них в истории и в культурном творчестве.  Поэтому христианская культура осуществима на земле именно как национальная культура и национализм подлежит не осуждению, а радостному и творческому приятию.

Каждый народ имеет инстинкт, данный ему от природы (а это значит от Бога), и дары Духа, изливаемые на него от Творца. У каждого народа инстинкт и дух живут по-своему и создают драгоценное своеобразие. Так каждый народ по-своему вступает в брак, рождает, болеет и умирает; по-своему ленится, трудится, хозяйствует и отдыхает; по-своему горюет, плачет и отчаивается и т.д., словом: у каждого народа особая, национально зарождённая, национально выращенная и национально выстраданная культура.

Так обстоит от природы и от истории. Так обстоит в инстинкте и в духе, и во всём культурном творчестве. Так нам всем дано от Бога. И это хорошо, и никогда не было осуждено в Писании. И в самой этой многовидности сада Божьего уже поётся и возносится хвала Творцу. И надо быть духовно слепым и глухим, чтобы не понимать этого.

Мысль – погасить это многообразие, свести всё к мёртвому единообразию – могла бы зародиться только в больной душе или же в мёртвом и слепом рассудке. Такая плоская и пошлая, противокультурная и всеразрушительная идея была бы сущим проявлением безбожия. Почерпнуть её из христианства, из Евангелия в Православии – было бы невозможно.

Ибо христианство подарило миру идею личной, бессмертной души, индивидуальной по своему дару и по своей ответственности, особливой в грехах, самодеятельности, в покаянии и в любви, т.е. идею метафизического своеобразия человека. Согласно этому идея метафизического своеобразия народа есть верное и последовательное развитие христианского понимания. Преподобный Серафим Саровский говорил, что Бог печётся о каждом человеке так, как если бы он был у Него единственным… Это сказано о личном человеке. А об индивидуальном народе? Что же о нём Господь не печётся совсем? Отвергает его, осуждает и обрекает? Каждую лилию одевает в особливые и прекрасные ризы, каждую птицу небесную помнит и кормит, и все волосы на голове человека сосчитывает, – а своеобразие народной жизни проклинает, как начало зла и отметает, как грех и мерзость? Может ли христианин придерживаться такого воззрения?..

Каждый народ служит Богу, как умеет – всей своей историей, всей культурой, всем трудом и пением своим; один народ служит творчески и цветёт духовно, а другой – не творчески и духовно хиреет. Есть такие народы, что перестают служить и становятся шлаком истории; есть и такие, кто в своём малом и скудно-беспомощном служении угасают, не достигнув расцвета. А есть и такие, что могут осуществить своё служение только под водительством другого, духовно сильнейшего народа…

И вот национализм есть уверенное и горячее чувство, верное по существу и драгоценное в творческом отношении, –

что мой народ получил дары Духа Святого;

что он принял их своим инстинктом и чувством и творчески претворил их по-своему;

что вследствие этого силы его обильны и призваны в дальнейшем к великим, творчески культурным свершениям;

что поэтому народу моему подобает культурное «самостояние», как залог величия (Пушкин), и независимость национально-государственного бытия.

И в этом чувстве, верном и глубоком, христианин прав и осуждению не подлежит. Это чувство объемлет его душу и делает плодотворным его культурное творчество.

Национальное чувство есть любовь к исторически-духовному облику и творческому акту своего народа.

Национализм есть вера в благодатную, от Бога данную, силу своего народа и потому – в его призвание.

Национализм есть воля к его творческому расцвету в дарах Святого Духа.

Национализм созерцает свой народ перед лицом Божиим, созерцает его душу, его таланты, его недостатки, его историческую проблематику, его опасности и его соблазны.

Национализм есть система поступков, вытекающих из этой любви, из этой веры, из этой воли и из этого созерцания.

Вот почему истинный национализм есть не тёмная антихристианская страсть, но духовный огонь, возводящий человека к жертвенному служению, а народ к духовному расцвету.

Христианский национализм есть восторг от созерцания своего народа в плане Божием, в дарах Его Благодати, в путях Его Царствия.

Это есть благодарение Богу за эти дары; но это есть и скорбь о своём народе, если народ не на высоте этих даров.

В национальном чувстве – источник духовного достоинства: национального, а через то и своего личного.

В нём источник единения, ибо нет глубже и прочнее единения, как в духе и пред лицом Божиим.

В нём источник правосознания – этого чувства своей правоты, в глубоком и последнем измерении, чувства своей безусловной привязанности и связанности, своего дома и своего верного дерзновения.

Национализм учит и смирению – в созерцании слабостей и крушений своего народа (вспомним покаянные стихи Хомякова к России).

Национализм открывает человеку глаза и на национальное своеобразие других народов; он учит не презирать другие народы, а чтить их духовные достижения и их национальные чувства: ибо и они причастны дарам Божиим и они претворили их по-своему.

Так осмысленный национализм учит человека, что безнациональность есть духовная беспочвенность и бесплодность; что интернационализм есть духовная болезнь и источник соблазнов; и что сверхнационализм доступен только настоящему националисту, ибо создать нечто прекрасное для всех народов может только тот, кто утвердился в творческом акте своего народа.

«Мировой гений» есть всегда и прежде всего национальный гений; а попытка стать «великим» из интернационализма и пребывая в его атмосфере, давала и будет давать только мнимых, экранных «знаменитостей» или же планетарных злодеев.

Истинное же величие всегда почвенно. Подлинный гений национален.

При верном понимании национализма – религиозное чувство и национальное чувство не отрываются одно от другого и не противостоят друг другу, но образуют некое жизненное единство, из которого и в лоне которого вырастает национальная культура.

Народ должен быть поставлен пред лицо Божие и силы его должны быть облагодетельствованы свыше. И если это свершилось, и если это признано, то жизнь его получает религиозный смысл, а религия находит себе достойное жилище в национальном духе. Всё бытие и вся история народа осмысливаются, как самостоятельное и своеобразное служение Богу: приятие даров Святого Духа и введение их в национальную культуру.

Путь исторической борьбы народа и его страданий – есть путь восхождения к Богу. И этот путь дорог и священен для националиста. И чувствуя это, он исповедует, что родина священна, что ею надо жить, что за неё стоит бороться перед лицом Божиим, и, если надо, то и умереть.

Христианский национализм измеряет жизнь своего народа и достоинство его религиозным мерилом. Именно это измерение научает христианского националиста безусловной предметности и безусловной верности; и оно же научает его сверхнациональному созерцанию человеческой вселенной и вселенскому братству людей. Истинная вселенскость не только не отрицает национализма, но вырастает из него и закрепляет его.

Тот духовный акт, которым народ творит свою культуру, есть акт национальный: он возникает в национальной истории, он налагает свою печать на всё содержание национальной культуры. Человек может не замечать этого, народ может не сознавать этого, но это остаётся и пребывает: и есть у каждого народа известная ступень духовной зрелости, на которой он осознаёт особенности своего национального духа и своей национальной культуры и уразумевает, что ему даны свыше Дары и что он воспринял их своеобразно. Тогда нация постигает свой религиозный смысл, а национальная культура утверждается на обоих, доселе неосознававшихся, религиозных корнях.

Религиозная вера осмысливает национализм, а национализм возводит себя к Богу.

Таковы основы христианского национализма.

8. Заключение

Тот, кто продумает, а главное прочувствует указанные мною основы и источники христианской культуры, тот увидит, какой великий и величавый простор открыт современному человеку.

Проблема христианской культуры доселе не разрешена и разрешать её будут грядущие века из поколения в поколение. В духовные врата, открытые христианством, всякий из нас призван войти, но сохраняет свою волю и свободу – вступать в них или не вступать. За последние два века европейское культурное человечество поколебалось на пороге этих врат, отвернулось от них и попыталось идти своими нехристианскими путями. Плоды этого поворота мы пожинаем ныне во всех областях культуры.

Эти плоды и последствия выражаются в том, что благодатный дух христианства стал отлетать от жизни и покидать мировую культуру. Люди постепенно переложили цель и смысл своей жизни из внутреннего мира во внешний: материя стала первенствовать, духовность перестала цениться; всё стало сводиться к земному на земле: небесное в земной жизни и небесное в небесах перестало привлекать взоры и сердца, механическое начало возобладало над органическим. Рассудок исключил из культуры созерцание, веру и молитву и попытался их скомпрометировать. Учение о любви было вытеснено «спасительным» учением о классовой ненависти; сердца иссякли, глубина измельчала; ум отверг искренность и превратился в хитрость. Созерцание жизни стало несущественным; началась погоня за пустой формой.

Вследствие этого философия ушла в пустые и формальные отвлечённости. Формальные приёмы и методы получили неподобающий им вес в положительной науке; юриспруденция задохнулась и выдохлась от формализма.

Внешнее, формальное, показное, чувственное заволокло и наводнило чуть ли не всё искусство; тайна отлетела, мелодия отодвинулась на дальний план, содержание искусства было объявлено безразличным, воля к художественному совершенству иссякла. Эта священная, драгоценная воля к совершенству, без которой культура немыслима вообще, смолкает или уже смолкла в наши дни во всех направлениях и измерениях. «Современный человек» есть трезвый, плоский и самодовольный утилитарист, служитель пользы, идеолог полезности, лишённый органа для всего высшего и духовного, не постигающий никакого «третьего измерения»: он пошл в высшем, религиозном смысле этого слова и нравится себе в таком состоянии. Он пошл без всякого «надрыва» и покаяния и склонен к нападению на всё не пошлое.  И потому его культура пошла, как он сам; и если к этому присоединяется личная злоба, личная ненависть, мстительность и честолюбие, то облик революционера и большевика начинает вырисовываться в своих зловещих очертаниях.

Мы не знаем, отвернётся ли современное человечество от этих путей вырождения, и если отвернётся, то когда и как… но когда оно отвернётся от них, то оно увидит перед собой поистине великий и величавый простор для созидания христианской культуры. Перед ним встанет ряд великих заданий – оно начнёт создавать христианскую науку, христианское искусство, христианское воспитание, христианское правосознание, христианский труд и христианскую собственность; создавать – не отвергая доселе созданного, но творчески преображая его из свободной глубины преображённого духа. Светская культура не потонет в этом, но преобразится в направлении духовном, в свободном созерцании, в духе любви, в духе органической, искренней формы, в воле к объективному совершенству.

Предчувствием этого уже наполняются лучшие сердца наших дней. Этим предчувствием мы ныне утешаемся, в нём почерпаем надежду на то, что «не до конца» прогневался на нас Господь. В этом свете видим мы ныне и будущее нашего великого отечества, нашей страдающей России.

_____________________________

* Статья опубликована в ж. «Славяне» (спец.выпуск, 1992 г.), по изданию Обители преп. Иова Почаевского (с сохранением авторской пунктуации), Мюнхен, 1951 г.   

Материал к публикации подготовила 

Римма Кошурникова