Горький и Маяковский как предтечи духовного возрождения России

Актуальное эссе

С нашими кумирами происходят порой очень стран ные вещи. Мы их холим, лелеем, воспринимаем любое злословие в их адрес или даже намёк на него как преступное святотатство. А потом проходит некоторое время, на горизонте появляются новые кумиры, и прежних кумиров мы не просто забываем, а отвергаем их грубо, дерзко, с подчёркнутым презрением. Часто при этом мы с досадой обнаруживаем, что возводили в кумиры людей недостойных, мелких, пустяшных, умеющих пустить пыль в глаза. Таковыми у нашей молодёжи сейчас являются разного рода «звёзды» кино, эстрады, шоу-бизнеса, блогерских сайтов. Разочарование в этих кумирах происходит, как правило, из-за того, что приходит понимание, что это ложные идолы, искусственно раскрученные политическими и идейными кукловодами, преследующими свои личные, сугубо корыстные цели.

Совсем иное случилось с писателем Максимом Горьким и поэтом Владимиром Маяковским. Да, они тоже были предельно раскручены советскими идеологами и превращены в кумиры советской молодёжи. Но парадокс с кумирами советской и либеральной эпох состоит в том, что в советское время в учители жизни выдвигались не дутые фигуры, а личности подлинные, великие, по-настоящему достойные, способные не только научить молодёжь уму-разуму, но и утвердить в ней высокие нравственные начала. Такими и были Алексей Максимович Пешков (1868-1936, по псевдониму Максим Горький) и Владимир Владимирович Маяковский (1893-1930). Не вдаваясь в подробности их личной жизни, которая у обоих была весьма не простой (не идеальной, но и не заслуживающей огульного порицания), я хотел бы сосредоточиться исключительно на их творчестве, которое  вполне можно отнести к светочам российского возрождения.

Признаюсь, что я не сразу пришёл к пониманию их подлинной величины в литературном мире и событийном ряду. Наоборот, всеми силами противился насильственному навязыванию их авторитета в программе по литературе Оренбургского педучилища и всеми способами уклонялся от чтения их произведений. Максим Горький раскрылся мне уже только в армии в конце 1950-х годов, причём при довольно забавных обстоятельствах. С сослуживцем-украинцем Петром Кодолой мы поспорили, у кого сила воли окажется крепче при чтении 30-ти томного собрания сочинений Горького: на каком томе каждый из нас сломается. Он «сломался» на первом же томе, а меня Горький захватил целиком, и я досадовал, что в гарнизонной библиотеке оказалось не 30, а лишь 28 томов.

С Владимиром Маяковским получилось ещё хуже. В советское время мне так и не удалось преодолеть антипатию к этому поэту, синонимичному революционной эпохе и как бы растворённому в ней. Обилие изданий его произведений, зачастую безвкусно оформленных, акцентирование внимания на его агитационно-пропагандистской работе в «Окнах» РОСТА, надрывный панегирик на смерть Ленина, фрондирующее поведение по отношению к литературной братии, — всё это вызывало отталкивание и неприятие. И надо было придти к власти в России либералам, выбросившим Маяковского на литературную свалку, чтобы заставить меня внимательнее присмотреться к этому изгою и обнаружить в нём большого Поэта и неординарную личность.

Что я могу сегодня сказать об огромном влиянии Максима Горького, произведённом на меня 60 лет назад и сохранившемся поныне? Прежде всего, это было открытие множества живых людей, очень разных и в то же время реальных, одинаково интересных, каждый на свой манер. Кроме того, это было ощущение во всей силе русского духа и самой России, — необъятной, неповторимой и удивительно притягательной, родной. Далее, подтекстно ощущаемый автор являл мне брата, духовно очень близкого человека, пробившегося из низов к вершинам человекопонимания и человеколюбия. Наконец, это был мудрый Учитель, озабоченный нравственным воспитанием советской молодёжи и всего человечества.

Об учительстве Максима Горького стоит сказать особо. В эпистолярном творчестве Горького большое место занимала переписка с молодыми советскими писателями. Это была юная поросль духовной элиты Советской России, которую маститый мэтр пестовал с любовью, неослабным вниманием и редким терпением. При этом он не ограничивался чисто профессиональными вопросами, а стремился до предела поднять культурный и духовный уровень своих подопечных. Лично для себя я, следуя Горькому, сделал массу выписок с конкретными рекомендациями по чтению классиков мировой литературы и русских авторов. И не просто выписал имена и произведения, а к моменту поступления в МГУ в 1960 году успел многие из них прочесть с открытой душой и непредубеждённым разумом.

Что касается Максима Горького как предтечи духовного возрождения России, то его роль здесь одновременно уникальна и многогранна. Его уникальность состоит в самобытном личностном явлении. Многогранность же проистекала из мучительных поисков верного пути и надёжных способов возрождения России. Путь личностного самопожертвования он обозначил образом Данко («Старуха Изергиль», 1895), готового вырвать собственное сердце и, превратив его в факел, вывести людей к счастливой жизни. Стихотворением «Буревестник» (1901) он взывал к могущественным силам природы, заложенным в человеке, чтобы через бурю революции положить начало новому миру.  Романом «Мать» (1906) он создал образ русской Мадонны, благословляющей своего русского Сына на бескомпромиссную борьбу с косностью и несправедливостью.

И всё же были одна тема и одно направление, которые проходят красной нитью через всё творчество Горького, отображая его духовное кредо. Этой темой был Человек (именно с большой буквы), а магистральным направлением являлся поиск Человека в окружающем мире и собирание по крупицам его характерных черт. В отличие от философа Диогена писатель Горький был счастливым поисковиком. Если затворник-грек Диоген днём с огнём не мог отыскать подобия идеального человека, то неутомимый ходок по Руси, русский самородок Максим Горький обнаруживал золотые крупицы Человека везде и всюду, едва ли не в каждом встречном чудаке.

Особенно впечатляющим явилось хождение Максима Горького в глубинные, низовые слои российского общества и опускание на самое дно человеческой жизни. Его пьеса «На дне» (1902) представляет собой уникальный опыт духоведческого проникновения в российский земной ад и обнаружения в нём не только элементов дантевского «чистилища», но и некое подобие скудного земного «рая». Это произведение можно отнести к вершинам не только творчества самого Горького, но и русской литературы в целом, — вершинам, подобным «Евгению Онегину» Александра Пушкина и «Войне и миру» Льва Толстого. В энциклопедичности русской жизни оно им нисколько не уступает.

Уродливая интерпретация пьесы «На дне» на сцене театра «Современник» только подчёркивает её необычайную злободневность и объясняет либеральное табу, наложенное на даровитую личность Горького и подлинную значимость его произведений для духовного возрождения России. В самом начале XX века, ещё задолго до феномена либерального Временного правительства, проницательный писатель сумел рассмотреть сущностную трагедию этого века в жёстком столкновении лжи и правды, лукавства и честного взгляда на жизнь, а главное – раскрыть звериную угрозу миру в крокодиловых слезах жалостливости и доброхотства.

Символом лжи во спасение, терпимости ко злу и отказа от борьбы за достойную жизнь, то есть олицетворением всего того, что ныне проповедуют в России воинствующие либералы, у Горького выступает ласковый «старец» Лука, «странник», человек без корней, для которого «где тепло, там и родина». Появившись в середине первого акта, он уже в третьем акте уходит «в хохлы» (!!!), которые «открыли» для себя «новую веру» (!!!). Именно этого «проходимца» и сделала главным героем в своей постановке покойная Галина Волчек, создав тем самым из велеречивого верующего-неверующего лукавца, по сути, икону либерализма.

Сам Горький собственные смысловые точки над i расставил в четвёртом, заключительном акте пьесы. И эти его «точки» диаметрально противоположны трактовке Волчек, ибо громят либерализм в пух и прах.  Выражение авторского кредо на житейском дне писатель доверил Сатину, шулеру и убийце, но человеку «умному» и по-своему честному. По мнению Сатина, ложь является «религией рабов и хозяев», и только правда составляет привилегию свободного человека. Но отвлечённая правда бессмысленна, ибо настоящая правда реализуется только в человеке и через человека. Человек же в суммарном плане представляет собой высшую правду на земле. «Всё в человеке, всё для человека», — таково кредо Сатина-Горького. Возражая Луке, Сатин-Горький утверждал, что человека надо не жалеть, а «уважать», заявляя, что человек — «это… звучит гордо».

Владимир Маяковский, посвятивший свою жизнь утверждению революционных начал в Советской России, тем не менее, тему Человека отстаивал жёстко и даже опасно для самого себя.  Он её протаскивал упорно, невзирая на лица и даже «наступая на горло» (выражение Виссариона Белинского) собственной революционной песне. В стихотворении «Прозаседавшиеся» (1922) он берёт  на сатирический прицел  советских госслужащих, утопающих в «делах бумажных», а заодно цепляет и грешащий бесконечными собраниями комсомол (между прочим — детище партии!). И там, и здесь, по его словам, «сидят людей половины», а вторая их половина находится где-то в другом месте. В этих словах вполне просматривалось опасение фактического раздвоения советского человека и поглощения человеческой личности суетной повседневностью.

Реакция Маяковского на НЭП была не просто крайне отрицательной, но и пророчески проницательной. Мало того, что он с презрением клеймит «вчера пресмыкавшуюся тварь ещё», но, вдобавок, наживает себе лютых врагов в советских карательных органах, заявляя, что эта тварь «вечекой, эмчекою вынянчена». И предупреждает о возможности «нового Октября» в ответ на эту чекистскую «новинку». Не так ли получилось в России в 1991 году, когда эта «пресмыкающаяся тварь» не только вновь всплыла на поверхность, но и, опять-таки благодаря попустительству советских служб государственной безопасности, захватила власть в стране, делая почти неизбежным явление «нового Октября»?!

Своё личностное кредо в отношении человека и человечности Маяковский выразил ещё в 1918 году в стихотворении «Хорошее отношение к лошадям». Следуя толстовской традиции очеловечивания животных («Холстомер»), он обращается к упавшей на улице лошади как к попавшему в беду человеку. Заметив слёзы в её глазах и связывая их с насмешками фланирующей публики, поэт уговаривает животное не считать себя «плоше» этих людей, утешая её тем, что «все мы немного лошади, каждый из нас по-своему». Подбодрённая таким образом лошадь встала на ноги, и «весёлая» возвратилась в стойло. Делая философский вывод из этой бытовой истории, поэт утверждает, что человеку-лошади нужна лишь толика внимания, чтобы возвратить себе веру в то, что «стоит жить и работать стоит».

Не подлежит сомнению, что Максим Горький и Владимир Маяковский были видными деятелями советской эпохи, её духовными оплотами. Но, помимо этого, оба они представляли собой подлинные личностные явления. А любое явление многолико и многогранно и не может целиком уложиться в отведённые ему идеологические и событийные рамки. Не укладывались в жёсткие временные рамки Горький и Маяковский. Они выходили за них, выпирали из них, ломали порой сами рамки. Подтверждением этому служат трагические кончины того и другого. В отношении Горького упорно отстаивается версия о его отравлении, а в связи с Маяковским ходит слух о его убийстве. Исключать эти версии, увы, не приходится.

Главным вопросом, на котором настаивали писатель-классик и поэт-трибун и который не мог не раздражать советскую правящую элиту, был подход к человеку как высшему, богоподобному явлению и к человечности как воплощению высоких нравственных начал. Для Горького и Маяковского, следовавших в русле русской литературной классики, подобная трактовка человека и человечности была аксиомой. Идеологи же строительства коммунизма, не возражая в принципе против такой постановки вопроса, допускали его реализацию в очень отдалённом будущем, а не в бытийном настоящем. Отстаивая интересы общества, они считали проблемы личностного развития воплощёнными и растворёнными в общественном идеале. А потому акцентированный личностный аспект считался помехой в реализации коммунистической идеи и подвергался остракизму.

Восторжествовавшая в России в 1991 году либеральная идея, антагонистичная коммунистической, уже в силу своего антагонизма должна была поставить во главу угла человека как развитую личность и человечность как средство достижения идеала свободы. Но этого не случилось. Наоборот, американизированный неолиберализм сделал ставку на воинствующий индивидуализм дарвинистского толка, в котором человечность объявляется слабостью, а человек уподобляется животному с функциональным делением на травоядных и хищников. Услуживая хищническому капиталу, либералы наших дней, по сути, принесли ему в жертву не только человечность, но и самого человека. Человечество фактически обрекается ныне либералами на самоедство и вымирание.

Это хаотическое сползание человечества в пропасть небытия может и должно быть остановлено путём возрождения в человеке человечности как суммы позитивных, жизнеутверждающих качеств и восстановления в полном объёме достоинства Человека. В практическом плане речь идёт о создании в нынешнем разбалансированном и всё более впадающем в хаотическое состояние мире некоего генератора человечности. В борьбе с бедой XXI века – КВ-19 Россия в опережающем режиме разработала вакцину-противоядие СпутникV. По всем мировым раскладам получается, что и вакцину человечности может и должна выработать именно Россия, единственно способная вывести страну и весь мир на стезю Возрождения.

 В этой особой миссии России нет ничего противоестественного и оскорбляющего чьё-либо достоинство. Пока западный мир, включая США, в течение последних пяти веков тешил себя нарциссическим самолюбованием и строил иллюзорные модели будущего, наша страна в  лице её лучших людей, включая Горького и Маяковского, вырабатывала духовный образ Человека будущего. Это должна была быть Личность реалистическая, трезво мыслящая, честная, правдивая, работящая, ставящая нравственные, духовные проблемы выше и важнее сиюминутной, прагматической обыденности, презрительно именовавшейся в российских интеллигентных кругах «мещанством» и «обывательщиной».

Уже к началу XX века идеал соборного Человека в России был выработан, создана его этическая модель и началась практическая работа по её воплощению в жизнь. Февральская и Октябрьская революции как составные части Великой русской революции были нацелены главным образом на свержение монархии, воплощавшей в себе идею сверхчеловека, «помазанника Божьего», личность непогрешимую и неподсудную земным судом. Трагизм революционной ситуации состоял в том, что свергнутый либералами и казнённый большевиками Николай II в индивидуальном плане представлял собой весьма человеколюбивую и достойную личность, обречённую на растерзание безжалостными жерновами истории.

Упразднив монархию, либералы и большевики, в пылу политической борьбы всё дальше отходили от идеи Человека и, в конце концов, пожертвовали им. Сейчас, когда те и другие полностью исчерпали свои позитивные ресурсы, Россия неизбежно должна вновь возвратиться к идее Человека и идеалу человечности. Не отвлечённый гуманизм, а именно бытийная человечность могут и должны стать прочной основой нового российского Возрождения, которое трудно пробивается, но обязательно пробьётся в нашей стране. Миссия ли это России, или это наш национальный крест, но ни России, ни нам самим от этого уже никуда не деться и с этого пути уже никуда не свернуть.

Александр Афанасьев

Люстрация.