О поэтической прозе можно говорить серьезно, подразумевая её образность, лиричность, метафоричность, ритмическую организованность, а можно – с иронией, как сделал это Илья Ильф в своих записных книжках (он, правда, говорил и о кинематографическом стиле):

«Обыкновенная фраза — «Тесно прижавшись друг к другу спинами, сидели три обезьяны». Можно еще чище и спокойнее — «Три обезьяны сидели, тесно прижавшись друг к другу спинами». А можно так: «Спинами тесно прижавшись друг к другу, три обезьяны сидели»…

Поэт Иван Нечипорук (он же прозаик И.А.Черняев)  в своей книге «Шелковичные чернила» не ставил задачу излагать свои житейские истории именно поэтической прозой. Но это – проза поэта, что ощущается в точности наблюдений, выборе поэтического ракурса, да и поэтическая память, цепкая, острая, очень личностная – автора не подводит. В нескольких главах книги – воспоминания о разных периодах жизни, причем в герое повествования явно узнается личность автора. Но он всеми средствами подчеркивает – это не документ, а вариации на тему, как было, как могло быть, и что получилось. Не зря ведь он себя в этих порой трогательных, порой иронично-саркастических рассказах по имени не называет. Он вообще, как Валентин Катаев в «Алмазном венце» зашифровал не только фамилии персонажей, но и названия городов и поселков, где происходило действо. Получилось необычно, моментами весело, моментами непонятно (причем, вопросы возникают не только «Кто?», но и «Зачем и почему?»)    Впрочем, на всё, что написано, — авторская воля, и с её помощью волны воспоминаний уносят читателя то в уже далекое детство, то в шахтерскую юность, то в писательские будни и праздники. И какая разница, как авторская фантазия кличет героев былых времен, более интересно узнать, что и как они говорили и делали, а в то, что повествование правдиво (ну, может, чуть искажено, как в окуляре волшебной подзорной трубы памяти), веришь сразу и с удовольствием. Иван Нечипорук не зря дал имя книге «Шелковичные чернила» (название само по себе удачное), ибо одноименный рассказ – самый трогательный и, увы, актуальный. Речь в нем идет о писателе, который и в новые времена компьютерных технологий предпочитает излагать свои бесценные мысли исключительно традиционно – с помощью ручки с чернилами и бумаги. А, поскольку он ведет ежедневный писательский дневник, то чернил ему нужно много. Военные действия в Донбассе (а события разворачиваются именно там) нарушили и разрушили многое (главное, конечно, — отобрали тысячи жизней и поломали судьбы). Лето в тот год было жарким, грозным, щедрым на слёзы и кровь, скупым на воду и всё, что можно купить в мирное время. В том числе, и на чернила. В один из дней, когда шелковичная ягода, упав с ветки, окрасила фиолетовым цветом рубаху писателя, его осенило – чернила можно делать дома из шелковицы и других ингредиентов. Сказано – сделано!

«Весь август он писал свои заметки, мысли, впечатления, стараясь не упускать ни одной детали, шелковичными чернилами. Когда наступило относительное осеннее перемирие, и начался подвоз товаров в город, писатель заказал себе фиолетовые, синие и даже чёрные капсулы-картриджи, но не притрагивался к ним, пока не использовал полностью шелковичные чернила, изготовленные самостоятельно. В результате он подготовил к печати книгу и решил её назвать «Нельзя молчать». Но когда главный редактор издательства попросил зайти к нему обговорить детали, Роман вдруг, поддавшись импульсу, перечеркнул старое название и написал «Шелковичная книга». Получилось необычное поэтическое имя для книги, которая вобрала в себя ужасы войны. В названии вдруг задышала наивная надежда, что всё позади, что вот-вот наступит мир»…

А мира не было, и нет. Похоже, здесь ему не рады. И эхо новой канонады  летит, как бабочка на свет. С этим рассказом перекликается ещё один – «Человек с зонтом». И зонт здесь – не только предмет обихода, защищающий от солнечной радиации и осадков, но и в переносном смысле – необходимое средство защиты человеческой души от радиации ненависти, нетерпимости, национального чванства.

К сожалению, не у всех эти незримые зонты были в наличии, не все ими пользовались, и потому оказались беззащитными к пропаганде национальной исключительности, которая незаметно и постепенно отравляла сознание общества. В рассказе идет речь о церемонии открытия литературного музея, на которой некий человек с зонтом, взяв слово, говорил отнюдь не о литературе, а о мнимом превосходстве одного языка над другим.

«…То, что это мурло в интеллигентном костюме нагадило в душу изотовчанам, задевало даже меньше, чем то, с каким смиренным видом они это молча «проглотили»… Когда по прошествии времени пришла война с лицом этого воинствующего национализма, Владимир, лёжа в окопе под Жмаканкой в свой последний день, вспомнил об этом мероприятии. И за несколько минут до миномётного обстрела успел подумать, что этот «клетчатый» тип оказался тем чеховским ружьём, которое, в конце концов, выстрелило, спустя годы, в 2014-м»…

На своеобразные военные действия похожи и взаимоотношения в окололитературном пространстве, причём, не только в столичных городах, но и в районных центрах. Автор рассказывает об этом со знанием дела и подробностей, так как прошел сквозь все эти словесно-письменные тернии, изведав ядовитый привкус злословия, несправедливости и лицемерия. Не зря творческие коллективы иногда называют банками с пауками. Это определение, конечно, относится не ко всем и не всегда, Но, что есть, то есть. В рассказе «Союз-2000» автор поведал мучительную и достаточно унизительную процедуру приёма в писательский союз с центром в столице. Атмосфера склочного чванства, вечных и мелких интриг, суеты и недоброжелательности представлена точно, как в моментальном фото. Вероятно, для возможности описать всё это, и появились в тексте вымышленные фамилии, впрочем, для тех, кто в теме, легко узнаваемые. Воистину, бывает «слаб человек», и проявляется это злорадством, завистливой ложью, вздорной самовлюбленностью. С проявлением этого встречались, вероятно, если не все пишущие, то многие. Что ж, к этому нужно быть готовым.

«В назначенный день он приехал в Рутченковск. Ирина Михайловна встретила Никиту со слегка перекошенным недоброй улыбкой ртом. Усадив его за стол, она повела не редакторский разговор, а просто стала убеждать Никиту забросить это дело: «Неужели вы не понимаете, – увещевала она, – так сейчас никто не пишет, ритм, размер, рифма – это прошлый век. У вас всё пропитано каким-то символизмом, а это не тот случай. Сейчас рифма не главное, главное – сгусток образов»…

Но, всё же, не это главное в жизни. А что? Да, вероятно, она сама, во всех своих проявлениях. В том числе, в воспоминаниях о светлых днях минувших, которым посвящена отдельная глава книги. А в ней – пронзительная встреча с детством, до которого, как поется в песне «билетов нет». Но память о нем жива. В отличие от многого, исчезнувшего или разрушенного в стремлении обрести независимость, прежде всего, именно от памяти. А такие воспоминания, возможно, помогают её возродить. Не забывая всё хорошее, что было, переживая и заботясь о том, что будет.

«Однажды, идя в свой родной посёлок, я не удержался и остановился возле полуразвалившейся остановки. Здесь когда-то ходили городские автобусы, отсюда начиналась мостовая. По ней еще можно сделать шаг, другой – и упереться в бетонный забор. Заглядывать через него смысла нет. Я-то знаю, что деревья уничтожены, брусчатка разрыта, от магазина не осталось даже намёка. Нет ничего за этой стеной. Я развернулся и пошёл дальше, понимая ноющим от жалости сердцем: на той пустоши, ограждённой бетонными плитами, бродит озябшая тень моего детства»…

Шелковично-лиричными чернилами, в которых растворились боль и память, грусть и надежда, написана эта книга. Мне все дается «с потом, с кровью». Шутя, играя — не умею. Хоть и завидую порою тем, кто ловчее и сильнее… А все ж судьбу свою не хаю. В ней боль соседствует с  любовью. Пусть песня лучшая — другая, мне эту петь дано по крови. «Шелковичная книга» написана именно так. С болью и любовью. И это – главное.

Владимир Спектор

Ч-49 И. А. Черняев. «Шелковичные чернила» – 120 с. 

Екатеринбург, «Издательские решения» — 2021 

ISBN 978-5-0053-2908-0 

УДК 82-3  

ББК 84-44