Падение Советского Союза когда-нибудь (если не уже) займет почетное место среди вечных исторических тайн и загадок — кто построил пирамиды? Существует ли НЛО? Кто виноват в распаде Советского Союза? Кто убил Кеннеди? На моей памяти на скамье подсудимых побывали уже все. Ну что же — давайте допросим еще одного свидетеля. Дамы и господа, присяжные заседатели, вызываем ХХ век …

Генри Киссинджер как-то весьма хвастливо заявил, что уж ХХ век-то точно — век Америки. Принадлежит ей с потрохами. Ни одна страна не определяла его ход и развитие так, как США, Ой ли? Увы, мистер Киссинджер, увы. Советский Союз — вот символ ХХ века — последнего века модерна — великий нарратив, кузница народов, страна-идея. Но может в этом то и была проблема — эпоха гигантов давно закончилась. Мы просто не сразу заметили из-под железного занавеса.

Советский Союз умер, да здравствует USSR!

Франсуа Лиотар в «Состоянии постмодерна» пишет о том, что до середины 20 века вся культура подчинялась метанарративам — глобальным конструктам власти — прогресс, нация, истина, коммунизм, класс, история. Все это метанарративы. И все они должны кануть. Уступить место микромиру. Миру, где огромные мифы перестанут определять судьбу человечества. Лиотар написал свое произведение в 1979, а еще через шесть лет в стране Советов к власти придет Горбачев, человек, который войдет в историю, как тот, кто уничтожит главный миф 20 века — страну, идущую к коммунизму.

Вся эпоха правления Горбачева — это шоу. Клип. Блокбастер, поставленный и срежиссированный будто бы лучшими умами Голливуда. С его приходом начинается новая эра. Во-первых, заканчивает “гонка на катафалках”, Горбачев моложе предыдущих генсеков, ему едва за 50. Он первый, после Ленина, с высшим образованием. Но главное — немыслимая роскошь! — речи свои он читает без удушливых канцеляритов и вечных бумажек, образно, с обилием вкусных, но малопонятных слов — демократия, свобода, гласность.

Горбачев единственный, кто имеет право замыкать видеоряд великих творцов коммунизма  — Маркса, Энгельса, Ленина. Потому что, при всем уважении, Никита Сергеевич, Леонид Ильич, это люди без личного бренда (как сказали бы сейчас). Горбачеву для бренда не пришлось менять даже имени (в отличие от Ульянова-Ленина или Джугашвили-Сталина). Горби известен везде.

Больше демократии!

Если мыслить категориями символизма, то Советский проект умер в тот момент, когда романтика профессии пролетария, бамовского костра и прекрасный флер романтических 50-х с его “Девчатами” и “Весной на Заречной улице”, с его “Вот сидит паренек, Без пяти минут он мастер.” и “Пусть между нами всегда будет правда” — развеялся. Флер первого знакомства прошел, свадьбу отгуляли, наступила рутина.

Когда в 1985 году к власти приходит Горбачев, у страны как раз наступили трудности — в основном экономические. Была завершена одиннадцатая “пятилетка” и результаты ее не очень радовали. Цены на нефть тогда серьезно упали, антиалкогольная кампания нанесла удар по бюджету (и по рейтингу), на международной арене наступило очередной обострение. Кризис был структурный и показывал, что необходимо перестраивать экономику, делать ее более мобильной, грубо говоря, перестать “догонять Америку” по выплавке чугуна, который был уже никому не нужен.

Однако экономические реформы — это долго и скучно.

Поэтому в 1986 году на XXVII съезде Горбачев объявляет курс на гласность, утверждая, что без нее не будет “политического творчества”, а в июне того же года произносит речь на Чепельском заводе в Будапеште:

«Нам нужно больше динамизма, больше социальной справедливости, больше демократии, — словом, больше социализма!»

Все эти красивые слова не несли никакого смысла — демократия, о которой никто ничего не знал, социализм, который у нас уже был “развитым”, социальная справедливость — на которой зиждилось советское общество изначально и которой, как теперь выяснилось, было недостаточно.

Как пишет Геннадий Саенко в книге “Оппозиционная деятельность в России”:

«Быстро ухудшающаяся обстановка в сфере потребления привела к тому, что немедленный переход к рынку стал преподноситься массовому сознанию как выход из тупика, а партийно-государственная система — как бюрократическое препятствие на пути к “процветанию”»

Но “лед тронулся”, и заявленная гласность началась с разоблачения сталинизма. В 1987 году была создана Комиссия Политбюро ЦК партии.

Открыли архивы. Подключились СМИ, которые получали все больше и больше свободы. Поток критики достиг такого уровня, что в итоге вся история СССР стала представляться в массовом сознании как история неверная, история исключительно репрессивная и антигуманная. Критике подверглось все — от быта до научных достижений. А поиски нового “опорного” компонента заставили посмотреть на бывшего врага — Запад — внимательнее. “Капиталистический рай” стал прельщать все сильнее.

Смерть истины

Со времен Просвещения истина представлялась категорией реально достижимой, принципиально познаваемой через научный доказательный метод. Однако пришедший постмодерн объявил, что истина недостижима, непознаваема, а все вокруг нас есть просто — “конструкты”. Конструктами стали культура, язык, нация, любовь, дружба. Ничто не объективно, на любое мнение найдется другое, на любую истину — чужой опыт. Постмодернизм рассматривает истину как “совокупность правил”, власть тех, кто эту истину продвигает. А если истина недостижима, то как теперь определять, кто “свой”, а кто — “чужой”?

В Советском Союзе истина принадлежала Партии — хранительнице знаний сакрального учения марксизма-ленинизма. В любом споре именно партия определяла — чья истина ложна и вредна. Советские граждане жили этой истиной — их моральный, этический, нравственный, эстетический и рабочий компасы были четко настроены. Поколения людей выросли с ощущением, что их дело правое, их страна идет верным курсом. Непогрешимость партии была нарушена в 1953 году с развенчанием культа личности. Но финальный удар был нанесен в 1988 году, когда примутся два закона — “Об изменениях Конституции” и “О выборах народных депутатов СССР”. Де-факто это уберет Партию от власти гораздо раньше, чем отмена 6 статьи Конституции в 1991 году. Не знаю, можно ли это сравнить со “смертью автора”, о которой говорил французский философ Ролан Барт.  Но если, цитируя Барта, “присвоить тексту Автора — это значит …застопорить текст, наделить его окончательным значением”, то свержение Партии сродни с убийством того самого критика, который и наделял текст (страну) ее смыслом (идеей). А следовательно, делал то, над чем мы сегодня в современной России бьемся — задавал траекторию национальной идентичности и определял кем мы были и куда шли.

Проект «Горбачев»

Мы были не просто материалистами, наша страна была ближе всего по строению к классической науке — человек-машина, общество-завод, все функционирует, выполняет задачи, отрабатывает план. Даже культурная интеллигенция была вкручена гайками в этот процесс. Но кризис индустриализации настиг и нас. Пока мы отчитывались о нормативах добычи, выплавок, посевов, по другую сторону железного занавеса происходил тот самый постиндустриальный надлом. В том числе и в сознании.

В 1981 году другой француз — Жан Бодрийяр — пишет одну из своих самых знаковых работ и мир знакомится с понятием “симулякр”. Так мы узнали, что живем во власти символов и брендов. Приобретаем не продукт, а некую совокупность идей, образов, смыслов. Новая экономика уже не строится на реальных вещах — будь то танк или чайник — но на фетишах, образе жизни, которые заложены в товаре.

Покупая кока-колу и джинсы, советские люди покупали не газировку и брюки, но демократию, западные полные прилавки магазинов, свободу, смысл и назначение которой до конца не были ясны, но которая на вид была привлекательнее знакомого напитка “Байкал”.

Горбачев был такой “кока-колой” — достаточно молодой, образованный, говоривший “без бумажки”, и сыпящий кучей красивых слов — “демократизация”, “свобода”, “ускорение”, “гласность”. Перефразируя другого постмодерниста — Мишеля Фуко — у Горбачева была способность структурами языка производить “эффект смысла”. И все это — при долгом отсутствии чего-то подобного в политической жизни страны — создало невероятное впечатление новизны и продуктивности.

30 лет без СССР

Империи разваливаются, вместо цельного знания мы получили клипы и “Википедию”, а вместо массовых революций — массовое потребление. Последний глобальный проект-метанарратив — СССР — уйдет тоже эпохально. Созданный в начале эпохи модерна, он развалится с первыми лучами солнца нового века.

Милдред Лизетт Норман — американская пацифистка — писала:

“Все, с чем мы не можем расстаться после того, как оно исчерпало себя, завладевает нами”

Вот уже тридцать лет мы не можем отпустить от себя дух Советов. Трудно осмыслить через такой короткий для истории срок такое глобальное явление как СССР, потому что Советский Союз никогда не был просто страной — он был идеальным образом, Civitas Solis. Но пора признать — Советский Союз был обречен на крах в эпоху постмодернистского материализма. Да, коммунизм объявил себя оплотом материализма, но, по сути, он оставался утопией, прекрасным призрачным пейзажем, романтической идеей. В эпоху практиков-потребителей идеальное идеологическое государство существовать не могло.

Кристина Чернолих