Недавно перечитала известный рассказ Александра Сергеевича Пушкина «Станционный смотритель».  Поразили меня в этом рассказе очень многие вещи, больше всего, наверное, то, что создающееся впечатление совершенно не сочетается с одним отрывком из Евангелия, которое удалось прослушать в этот же день. Совмещение текста Пушкина с текстом из Евангелия предпринято мною в качестве эксперимента, и в общем-то, носит литературный характер, однако, поразительное несоответствие как раз и позволяет сделать выводы, несмотря на нелогичность подобного сравнения.

Тема Евангелие в «Станционной смотрителе» обычно раскрывается весьма банально. Дескать, картинки на стенах в домике смотрителя, подписанные стихами на немецком языке, изображали историю блудного сына. Почтенный старик в колпаке отпускает беспокойного юношу, который поспешно принимает его благословение и мешок с деньгами. Развратное поведение молодого человека: он сидит за столом, окружённый ложными друзьями и бесстыдными женщинами, и так далее.

Банальные сравнение притчи о Блудном Сыне и такой напрямую данной интерпретации «Станционного смотрителя», лишь один из возможных вариантов.

Текст Евангелия от Луки (глава 8), который мы предлагаем Вам для сравнения, – об исцелении Христом одной женщины на пути Христа в дом к начальнику синагоги для исцеления его дочери.

Когда интерпретируется данная притча, обычно — обращают внимание на то, что в тексте описаны две ситуации- смерть дочери и продолжительная болезнь. В обоих случаях Господь Иисус Христос приходит на помощь страдающим людям, и в обоих случаях мы слышим слова Христа о вере как о том, что помогает людям познать глубину милосердия Бога. Не только и не столько их действия, но Вера.

Начальник синагоги Иаир обращается ко Христу с мольбой о помощи. А больная женщина — ничего не говорит, а лишь касается Спасителя. В обоих случаях происходит исцеление. Но в одном случае, молитва произнесена словами, и в другом – Вера, внутреннее убеждение помогает женщине обрести здоровье. Как пишет святитель Феофан Затворник: «Умная, или внутренняя, молитва — это, когда молящийся, собрав ум внутрь сердца, оттуда не гласно, безмолвным словом воссылает к Богу молитву свою, славословя Его и благодаря, сокрушённо исповедуя пред Ним грехи свои и испрашивая у Него потребных себе благ духовных и телесных». Мы видим, что именно так и поступила больная женщина.

Итак, вернемся к Пушкину. Дочь станционного смотрителя, Дуня — бойкая девушка необычайной красоты. Проезжавший почтовую станцию богатый гусар Минский увлекается ею. Притворившись больным, гусар на несколько дней остаётся на станции, чтобы поближе познакомиться с Дуней и заслужить расположение отца. Уезжая, он предлагает подвезти Дуню до церкви на окраине села, куда та собиралась к обедне. Отец, считая Минского порядочным человеком, просит дочь подчиниться. Вскоре отцом овладевает беспокойство. Он идёт к церкви, но не находит там Дуню. Узнаёт, что гусар «по её воле» увёз её далеко в Санкт-Петербург. Безутешный отец находит там Минского и просит вернуть дочь, ставшую содержанкой гусара. Минский прогоняет Вырина, заявив, что Дуня будет счастлива с ним и отвыкла от прежнего состояния. Смотритель узнаёт, где живёт Дуня, тайно пробирается к ней. Дуня, увидев отца, падает без чувств, а оказавшийся у неё Минский опять выбрасывает старика на улицу. Вырин возвращается на свою станцию, от горя спивается и умирает. Спустя некоторое время на его могилу приезжает богато одетая барыня с тремя маленькими детьми и долго лежит на кладбищенском холмике.

При анализе рассказа Пушкина часто говорят о трёх посещениях почтовой станции. В первое посещение рассказчик сам знакомится со смотрителем Выриным, и с его очаровательной дочкой Дуней. Во второе — слушает рассказ уже три года живущего в опустевшем доме Вырина о разлуке с дочерью. В третье — узнаёт от новых жильцов дома о печальном финале истории.

По сравнению с Евангелие – ситуация, обратная притчи об исцелении. Три разных взгляда на события, три разные этапа, на которых могло бы произойти раскаяние и лечение. Абсолютный провал в понимании того, что каждый из героев мог сделать для того, чтобы ситуация пошла иным путем.

Почему же так происходит? Собственно, от неверия. От нежелания верить и любить. Станционный смотритель и рассказчик – единственные герои, которые предпринимают попытки словесной молитвы. Они пытаются уговорить другого. Но не Бога, а других героев рассказа. Станционный смотритель делает эту попытку дважды, при обращении к гусару (во время отчаянного приезда в Петербург) с просьбой вернуть дочь, даже после всего происшедшего. Второй раз – обращение, собственно, к дочери с намерением вызвать у нее чувство стыда или сострадания. В обоих случаях старик терпит провал. Однако, недостаточная вера не позволяет ему осуществить дело до конца.

Можно сказать, что Дуня тоже проявляет элементы словесной молитвы. Когда обращается к отцу при отъезде в церковь, и когда посещает могилу отца в конце рассказа, будучи уже изрядно богатой. Попытка обращения к высшим силам – налицо. Но этого недостаточно, так как снова нет должной Веры. Даже само название «Станционный смотритель» — с явным корнем «сатана» — клеймо, определяющее ход рассказа.

Почему же следует сравнивать «Станционного смотрителя» именно с данной притчей, описанной в Евангелие от Луки? Потому, наверное, что вопрос исцеления души, как и тела, определяется именно вопросом Веры. По Евангелию, только она помогает человеку творить чудеса и следовать за Богом. Пронзительность пушкинского повествования о крахе человеческого – обыкновенная история, каких очень много. И пронзительна они именно тем, что чудесно продемонстрировано, как часто человек отворачивается от Бога. Пушкиным показана возможность спасения на каждом из этапов. Варианты для Дуни. Не поехать провожать. Выйти у церкви. Для гусара. Принять отца. Снова для Дуни. Понять отца. Вариант для смотрителя. Выстоять. Но каждый раз – крах и отчаяние. Невозможность принятия ситуации. Христос оказывается в рассказе обойденным. На него попросту не обращают внимания. Ни во время болезни гусара, не у церкви, не в Петербурге, ни даже на могиле отца – во время последнего посещения.

Вот несколько примеров:

— «Может статься», отвечал он угрюмо; «здесь дорога большая; много проезжих у меня перебывало». — «Здорова ли твоя Дуня?» продолжал я. Старик нахмурился. «А бог ее знает», отвечал он. — «Так видно она замужем?» сказал я. Старик притворился, будто бы не слыхал моего вопроса, и продолжал пошептом читать мою подорожную. Я прекратил свои вопросы и велел поставить чайник. Любопытство начинало меня беспокоить, и я надеялся, что пунш разрешит язык моего старого знакомца.

В данной ситуации очевидно, что ни Дуня, ни гусар не проявляют ни малейшей попытки своего спасения, даже не видят того, что оно необходимо. Станционный смотритель здесь выступает во многом, как настоятель синагоги в притче Евангелия от Луки, который жаждет спасения своей дочери, но отчаивается в последующие моменты.

А вот еще один эпизод. Самое начало рассказа:

«На другой день гусару стало хуже. Человек его поехал верхом в город за лекарем. Дуня обвязала ему голову платком, намоченным уксусом, и села с своим шитьем у его кровати. Больной при смотрителе охал и не говорил почти ни слова, однако ж выпил две чашки кофе, и охая заказал себе обед. Дуня от него не отходила. Он поминутно просил пить, и Дуня подносила ему кружку ею заготовленного лимонада. Больной обмакивал губы, и всякий раз, возвращая кружку, в знак благодарности слабою своей рукою пожимал Дунюшкину руку. К обеду приехал лекарь. Он пощупал пульс больного, поговорил с ним по-немецки, и по-русски объявил, что ему нужно одно спокойствие, и что дни через два ему можно будет отправиться в дорогу. Гусар вручил ему двадцать пять рублей за визит, пригласил его отобедать; лекарь согласился; оба ели с большим аппетитом, выпили бутылку вина и расстались очень довольны друг другом.

Прошел еще день, и гусар совсем оправился».

Описание истории «псевдо-болезни», блистательно выполненная Пушкиным – наводит на мысль о том, что показаны в тексте — псевдо-лекари. Одна из таких лекарей – Дуня, с ее наивностью и определенной глупостью. Второй – псевдо-лекарь – приехавший врач, который с радостью берет деньги, а после – с удовольствием обедает с больным. Здесь нет намека не только на телесную болезнь, которая наполовину выдумана, но на какое- либо желание душевного исцеления, которое и не происходит.

Героев повести врачебная практика обходит стороной, Христос их тоже не посещает. Вновь и вновь, лишь тень самого смотрителя и наблюдающего за ним автора явно или косвенно отсылает к тем мнимым возможностям лечения или спасения, которые могли быть предоставлены каждому из героев, но которые они с успехом избежали.

Силен и финал рассказа.

«И барыня приходила сюда?» спросил я.

«Приходила», отвечал Ванька; «я смотрел на нее издали. Она легла здесь и лежала долго. А там барыня пошла в село и призвала попа, дала ему денег и поехала, а мне дала пятак серебром — славная барыня!» И я дал мальчишке пятачок, и не жалел уже ни о поездке, ни о семи рублях, мною истраченных».

В данном случае, образ лежащей на могиле барышни, которая как бы воссоединяется иконически с отцом, — еще одно подтверждение — отсутствия Веры, невозможности спасения, лишь частичного раскаяния, которого для исцеления – увы, недостаточно.

Единственным достойным лекарем или, вернее, верующим, оказывается в рассказе именно автор, который, собственно, и посвящает историю тому человеку, на которого обрушивается гнет, гнев и ненависть всего человечества, и которого спасение тоже обходит стороной:

«Входя в бедное его жилище, проезжающий смотрит на него, как на врага; хорошо, если удастся ему скоро избавиться от непрошенного гостя; но если не случится лошадей?.. боже! какие ругательства, какие угрозы посыплются на его голову»!

Сам факт рассказа – выход за пределы данной истории – трансцендентный жест Пушкина в иные миры. Попытка исцеления, даже не конкретной души в топосе повествования, а попытка спасения плода собственной фантазии.

Написанный мною рассказ повествует, как мне бы хотелось, не только о силе Пушкинского слога, но и о непроходящей силе текста Евангелия. И пока в человеке восхищение вызывает не безнравственность, а слабость, никчемность в самой пронзительной ситуации, возможно, до тех пор есть надежда, что не-пройденный и оборванный путь Дуни, гусара, и самого несчастного на свете отца будет пройден до конца, и будет подкреплен Верой и желанием спасения.

Нина Щербак

фото автора