Философско-фантастическое повествование

История одной ненаписанной книги

В начало. Часть 1

ВТОРАЯ ЧАСТЬ

Согласимся, что у ненаписанной книги как бы отсутствует сюжет: возможно, он имел место, но не состоялся даже в устной форме, учитывая, что автор мог поведать о нем кому-нибудь, предположим, во время писательских застолий. Такими сведениями мы не располагаем. С другой стороны, для нас заменить гипотетический сюжет книги способны обстоятельства ее ненаписания. А что сюжет? Просто он, не осуществившись, канул в небесных темных водах Ригведы, уйдя вместе с покойным автором, вставшим на Питрияну – путь отцов, путь предков, который древние арии связывали с продолжительной ночью в циркумполярных областях своего изначального проживания, и только северное сияние, являясь порой на громоздком небесном куполе Заполярья, прочерчивало мягким манящим светом темные и плотные космические воды, переливаясь светлыми частицами, как микроскопическими светлячками, в которых можно было узнать души предков на пути Вселенной. Вот она Навь, преодолевающая пространства на пути Прави и прорвавшаяся в Явь! Когда сжигается во франкмасонской ложе профаническое завещание новоиспеченного ученика, то оно тем самым проецируется на астральный план – древнеславянскую Навь. Сколь в этом смысле справедливы слова Воланда, пожелавшего прочитать произведение о Пилате, из 24 главы знаменитого булгаковского романа, обращенные к Мастеру: «– Простите, не поверю, – ответил Воланд, –   этого быть не может, рукописи не горят <…>». Но если не горят реальные рукописи, отображенные на бумаге, то ведь тем более не горят и ненаписанные книги, поскольку остаются лишь потенциями на тонком духовно-материальном уровне темных вод небесной тверди, не требуя огненного переноса в астрал, как в случае с профаническим завещанием или рукописями литературно-художественных и научных произведений. Похоже, здесь мы имеем уже другой вариант растворения литературы в жизни, а жизни в литературе, нежели в романе «Сон в красном тереме», выходившем с 1763 года, автором первых восьмидесяти глав которого являлся Цао Сюэцинь. Многомерность и многоплановость китайского романа умаляется подробным бытописанием, что в итоге приобретает игровой смысл, рассматривая и жизнь, и литературу как своего рода набор центробежных и центростремительных случайностей, да и сама судьба в произведении есть не неумолимый рок, а сложение, сочетание и комбинация вышеназванных проявлений, аллегорией которых служит сад с его разбегающимися тропами и стезями. Отсюда вечный лабиринт и психологическое блуждание героев, удаление от центральной аллеи или приближение к ней – все это лишь действие, в котором автор успешно расширяет геометрию времени-пространства, когда Навь бесследно исчезает в Яви, а смыслом романа служит разновекторное движение, гармония и дисгармония чувств героев, произвольность или непроизвольность их поведения. С одной стороны, поражает психологизм дальневосточного романа; с другой стороны, у него не может быть завершения, и сам читатель попадает в искусно сплетенную сеть бесконечной шарады сюжетных линий, выйти из которой можно лишь прекратив чтение. Взявшийся писать «Буденброков» (1896-1900) после прочтения «Сна в красном тереме» Томас Манн пытался соединить жанр китайского романа с античной трагедией, но не достиг успеха в этом. Роман вышел прекрасный, притом оставаясь слишком европейским, тогда как его «Волшебная гора» (1924 год), поистине, один из первых удачных синтезов европейской и дальневосточных романных жанров, где автор удерживает равновесие между Явью и Навью. Но в нашем случае Явь должна раствориться в Нави, отсюда и отсутствие сюжета ненаписанной книги, но, тем не менее, существующей в мире идей, в иерархии эйдосов платонической философии.

В тот день 19 августа 1977 года он встал около 6.00 и, не будя домашних, решил посетить Измайловский остров, для чего он на общественном транспорте добрался до метро «Каховская», а оттуда с одной пересадкой доехал до станции «Измайловский парк» (в ту пору Андрей Никитин со своей женой Татьяной уже жили в отдельной квартире в Западном Бирюлево, ул. Медынская, д. 5, кор. 1-5).  Тогда август в Москве выдался мягким, но утром того дня уже ощущалась пока легкая влажная свежесть, предвещавшая довольно прохладный сентябрь. Оставив позади станцию метро, он шел не спеша, ведь сегодня ему исполнилось сорок два, что еще вполне юный возраст, когда уже можно подвести некие итоги твоей деятельности, но твое тело не отягощено еще опытом слишком быстро ускоряемого после сорока пяти бега времени. Остров, казалось бы, ни в чем не изменился с того вешнего посещения 1969 года: «Увы, не часто бываешь в подобных родных для твоей души местах, хотя и живешь вроде в одном же городе», – невольно подумалось Андрею Никитину. Он стоял, как и прежде, на месте разрушенной большевиками церкви Иоасафа, царевича Индийского, под сенью разросшихся ив, вдыхая легкое дуновение приближающейся своей неизбежностью осени. Как тут не вспомнить слова из «Окаянных дней» Ивана Бунина («Петрополис», Берлин, 1926 год), тогда уже прочитанных Андреем Никитиным благодаря ксерокопии, предоставленной Феликсом Рожнецкиим: «Ходил в село Измайлово, вотчину царя Алексея Михайловича. Выйдя за город, не знал, какой дорогой идти. Встречный мужик сказал: “Это, должно быть, туда, где церьква с синим кумполом”. Шел еще долго, очень устал. Увидал наконец древний собор с зелеными главами, которые мужик назвал синими, – как часто называют мужики зеленое синим, – увидал сквозной лес, а в лесу стены, древнюю башню, ворота и храм Иоасафа, нежно сиявший в небе среди голых деревьев позолотой, узорами, зеленью глав, – в небе, которое было особенно прекрасно от кое-где стоявших в нем синих и лазурных облаков…

Теперь тут казармы имени Баумана. Идут какие-то перестройки, что-то ломают внутри теремов, из которых вырываются порой клубы известковой пыли. В храме тоже ломают. Окна пусты, рамы в них выдраны, пол завален и мусором, и этими рамами, и битым стеклом. Золотой иконостас кое-где зияет дырами – вынуты некоторые иконы. Когда я вошел, воробьи ливнем взвились с полу, с мусора, и усыпали иконостас по дырам и по выступам риз над ликами святых… А, как знаменита была когда-то эта вотчина!»

«Ну а сейчас тишина, – как бы подытожил про себя неожиданное проплывшие в памяти слова выдающегося русского писателя, лихо заклеймившего большевизм уже в первые недели и месяцы его существования, – причем подобное безмолвие сродни чистому листу бумаги ненаписанной книги: ее нет, но есть лист, сохраняющий молчание о ее вероятности, возможности, и требуется время в сочетании с причинно-следственной цепью, чтобы извести ее из Нави в Явь, как некогда зодчий возвел храм Иоасафа, царевича Индийского. Церковь разрушена, не осталось даже фундамента, а книги еще нет…»

Тут вдруг перед ним возникли две знакомых дамы – белая и черная, посетивших его на острове в 1969 году. Андрей Никитин трижды перекрестился. Видение исчезло, а из отделения ДОСААФ, расположившегося в южной части корпуса бывшей военной богадельни, с обеих сторон пристроенной к Покровскому собору, звенящее безмолвие бодро прорезала «Песня о встречном» Дмитрия Шостаковича, написанная на стихи Бориса Корнилова в 1936 году, когда и была разрушена церковь Иоасафа царевича Индийского:

Нас утро встречает прохладой,

Нас ветром встречает река.

Кудрявая, что ж ты не рада

Веселому пенью гудка?

—

Не спи, вставай, кудрявая,

В цехах звеня.

Страна встает со славою

Навстречу дня. <…>

Андрей Никитин машинально взглянул на свои часы «Слава» и крайне изумился: на циферблате было 9 часов 11 минут. Выходит, он больше сорока пяти минут стоял у места, некогда представлявшего собой церковь Иоасафа царевича Индийского, предаваясь своим мыслям. Ему же показалось, что прошло всего десять-одиннадцать минут от силы. Резко очнувшись от оцепенения, он направился к действующему храму Рождества Христова в Старом Измайлове, расположенному во дворе новой застройки, который давно намеревались закрыть атеисты Куйбышевского района г. Москвы, а бабушки из бывших комсомолок «Песни о встречном», проживавшие в этом дворе, обращались в райком и МГК, требуя немедленно закрыть у них под носом оный рассадник опиума для народа. Правда, в разгар застольно-застойного периода страны Советов к «комсомолкам-доброволкам» уже мало кто прислушивался, а потому храм выстоял. Скрипнула дверь, и Андрей Никитин, войдя в церковь, окунулся в ладанный полумрак греко-православного богослужения. Так он встретил праздник Преображения Господня и день своего сорокадвухлетия.

За стол сели в кругу семьи с женой и тещей на Медынской в 18.30: к тому времени Андрей Никитин уже успел без малого шесть часов провести в научном зале Ленинской библиотеки, штудируя литературу по древней истории и археологии беломорского края. Ему никак не давала покоя все больше и больше отдалявшаяся встреча с Рамом Рагху и Валуспатни, практически превратившаяся уже в волшебную сказку. Однако о той все еще блистающей в памяти превратности, произошедшей на песках Белого моря, напоминала слегка обожженная после принятия сомы от Валуспатни нижняя губа, начинающая ныть всякий раз, когда Андрей Никитин испытывал жажду. «Интересная и не отпускающая связь», – подумал он, сидя за столом рядом с женой Татьяной; место матери Веры Робертовны было пустым: она умерла летом минувшего года, где-то в течение года серьезно болея. «Давай, Андрей, за тебя и за твои научные и писательские успехи», – внезапно и с бравурностью в голосе сказала жена, не морщась выпив рюмку пятизвездочного армянского коньяка и прервав раздумье Андрея. В связи с неизбежным отсутствием Веры Робертовны застолье было дружным, но вяловатым. В 19.10 раздался звонок в дверь. Андрей открыл – и тут же как вихрь влетел Феликс Рожнецкий, тараторя скороговоркой: «Понимаю, старик, сорок два это самый расцвет, но у меня есть для тебя нечто». В одночасье стол украсился еще одной пятизвездочной бутылкой армянского, двумя коробками птичьего молока и двумя букетами белых и алых роз для матери и жены Андрея Никитина. Дальше, как говорится, пошла писать губерния: Феликс зажигал своими тостами и спичами в поддержку и развитие чередующихся здравиц. В 21.49 застолье завершилось, а Феликс и Андрей перебрались в кабинет последнего для продолжения беседы, которая под влиянием винных паров начинала утрачивать свою логику, поначалу казавшейся железной. Феликс попросил конфиденциальности, и Андрей Никитин закрыл на ключ дверь своего кабинета. Рожнецкий тут же достал из своего пухлого кожаного портфеля бутылку кубинского Рома Негро и целлофановый пакет с мелконарезанным салом и выгрузил это на рабочий стол Андрея Никитина.

– Ты имел в виду такую конфиденциальность? – с усмешкой спросил хозяин кабинета.

– Ладно тебе, брат, – серьезно парировал Феликс, – кажется, есть продолжение твоего и нашего беломорского приключения.

– Тогда поведай подробности. А то вижу ты даже мгновенно побледнел. Сие говорит, что сарказм исключен.

– Какой уж тут сарказм! – мигом выпалил Рожнецкий, а на его лбу проявились крупные капли пота – Слушай, открой больше окно, что-то душновато.

Феликс стал копаться во внутреннем кармане своего портфеля и вскоре бросил на стол четыре черно-белых фотографии.

– Вот полюбуйся! Это мой подарок тебе на сорок плюс два года. Дама на фотке случайно не твоя ли знакомая. Почему-то мне сразу пришла эта мысль. Видишь, как бывает, – недоумевающе и даже обреченно выразился Феликс.

– Надо же. Так я ее сегодня лицезрел, ну а здесь, как я понимаю, она уже мертвая, и кто-то неплохо реконструировал ее миловидное лицо.

– В смысле видел? Она погибла, причем на Луне. – Феликс мгновенно покраснел.

– Слушай, брат, я не хочу, чтобы твое лицо непрестанно выдавало цвета вашего польского бело-красного национального флага. А до триколора ты еще не дорос по опыту. Так что, пускай твое лицо выражает нашу советскую действительность. Стало быть, наливай!

– Не паясничай, Андрей! Фотографии, если честно, секретные, полученные по каналам нашего совместного с американцами проекта. Подальше их убирай, пожалуйста. Это тебе не безобидная порнография, за которую активно гоняют народ, а все гораздо серьезнее.

– А как тебе удалось их раздобыть?

– Ты же знаешь, что мой батя состоит в разных ветеранских советах при Лубянке. Вот, соответственно, ему их кто-то и всучил на ознакомление. По-видимому, территориалы, курирующие космическую отрасль. Он принес их в служебном конверте после возлияния, который оставил на большом столе в зале. Утром он забрал их в кабинет и уехал с матерью на дачу, куда давно они собирались, но все не получалось. Но я их уже посмотрел накануне. Как только родители уехали я отснял их на свой зенит и проявил, распечатав их срочно в близлежащей фотомастерской на углу Колпачного, заплатив еще за молчание ее сотруднику червонец. Негатив у меня, если что. На следующий день батя уже отнес фотографии, а я не стал его расспрашивать, чтобы не привлекать внимание. Коль соизволит, то сам скажет. Я было хотел его подбодрить, дескать, сударь, вы уже и космосом занимаетесь, тайны Вселенной не чужды людям с холодной головой и горячим сердцем, но сам остыл, а то он устроил бы целую следственную церемонию, – надо же чем-то на заслуженном отдыхе заниматься!

– Все верно. Ну а так все по песне Оскара Фельцмана на стихи Владимира Войновича: «На пыльных тропинках | Далеких планет | Останутся наши следы». Выходит, занимаясь Беломорьем, мы уже и там косвенно с тобой наследили, – поддерживал беседу хмелевший Никитин.

– Андрей, это еще не все. В конверте лежала сопроводительная аннотация к фотографиям на английском языке. Я тут же ее переписал. – Феликс достал свою записную книжку и зачитал – Секретная миссия «Аполлон 20» на Луну. США-СССР. 16 июля 1976 года: Уильям Рутледж – Леона Снайдер – Алексей Леонов. Цель: исследование объекта, обнаруженного на оборотной стороне Луны в ходе миссии «Аполлон-15». Координаты объекта: – 18.5 южной широты, 117.6 восточной долготы (это координаты, где астронавты обнаружили потерпевший крушение космический корабль пришельцев – прокомментировал Феликс). В сотне метров от корабля его модуль, вокруг которого разбросаны разорванные тела людей, принадлежащих к неизвестной, земной или межгалактической цивилизации. Фотоснимок головы молодой женщины, вероятно, капитана модуля, найденной рядом с ее телом: голова с четырьмя трубками (по две с обеих сторон), идущими с нижней и верхней губы на верхнее веко обоих глаз; далее еще две трубки идут к третьему глазу с двух сторон от верхнего века, примыкающего к носовой полости; итого: шесть трубок. Фотоснимок лица молодой женщины, очищенного от трубок. Реконструкция ее же лица в нормальном состоянии. Три записки на зеленой бумаге, найденные при телах, исполненные курсивом на неизвестной письменности и неизвестном языке. На одной из них – текст сверху это, скорее всего, подписи трех членов экипажа, разорванные тела которых обнаружены.

– Постой, может это палеоведийский язык? – вставил реплику Андрей Никитин, подхватив и тщательно рассматривая фото с записками сплошным курсивом: их текст исключал интервалы между словами, словосочетаниями и предложениями, да и подобия диакритических знаков, необходимых в таком случае, отсутствовали. – Довольно странное, но, как представляется, все же слоговое письмо. Хотя подобное мы, кажется, с тобой встречали среди петроглифов Сейдозера на Кольском полуострове. Кстати, возможно, что именно от этого курсива и произошла индийская письменность деванагари, а не от финикийского письма, как принято считать, – несколько отстраненно добавил он, прищурив глаза и переходя к другой фотографии. Феликс почувствовал, что друг без особого желания начал изучать три фотографии молодой женщины, являвшейся, судя по всему, капитаном модуля, потерпевшим крушение на Луне вслед за большим космическим кораблем, координаты которого приводились. И он решил немного приободрить друга, налив еще по рюмке рома:

– Как тут не вспомнить Сейдозеро, название которого ты хотел тогда связать с древним племенем синдов или речным народом синдхавов, высказав предположение, что они вышли как раз с берегов этого озера. Понятно, что сейд по-саамски священный, но ведь саамы в своих преданиях относились к протоариям-гиперборейцам именно как к священному народу. Поэтому противоречия я здесь никакого не вижу.

Однако, всматриваясь в уже разложенные перед собой три фотографии погибшей на Луне молодой женщины, Андрей Никитин, уже опознавший их немногим ранее, никак не отреагировал на обращение Феликса, вполголоса проговорив:

– Это Валуспатни. Но как, она мертвая? И причем тут Луна? Хотя, вероятно, существа данного порядка способны на межпланетные перемещения в пространстве. Если внимательно читать древнеиндийские Веды, то можно найти их шлоки, а также фрагменты Пуран, посвященные этому. Говорят, лучше читать их текст в оригинале на санскрите, но и некоторые английские переводы, исполненные знатоками индоарийской словесности, вполне отражают реальность астрофизических путешествий. Выходит, потерпев крушение на своем модуле на Луне, она отбросила свое тело как змея откидывает свой использованный хвост, получив новый телесный сосуд для своей непонятной деятельности на нашем плане. Феликс, а нет ли датировки этого трагического события на Луне с катастрофой модуля в твоей записной книжке? – завершил он вопросом, взглянув в глаза другу.

– Ждал от тебя этого вопроса как археолог от археолога. Но здесь ничего утешительного: на англоязычной сопроводительной аннотации нет данных, а конторская волна разогнала слух о том, что крушение случилось полтора миллиарда лет тому назад. День спустя, уже после дачи, отцу позвонил сослуживец по поводу фоток, ну и в их разговоре всплыло это число. Но даже батя воспринял его как банкетную шутку или ученый розыгрыш. Сам понимаешь, чтобы профанировать подобные вещи, им необходим такой возраст. Не исключено, что специально это и делается. Тем самым можно обезопасить сведения о секретной советско-американской программе, дескать не было ее, а в прессе на сей счет распространять всякие небылицы. Но если серьезно, учитывая лунную поверхность и лунный климат, полагаю, что катастрофа случилась не раньше ста пятидесяти лет тому назад, а, возможно, и позже, то есть грубо в бытность на нашей грешной земле солнца русской поэзии Александра Сергеевича Пушкина. Труп твоей знакомой и разбросанные фрагменты тел ее спутников оказались замороженными, отсюда их весьма приличная сохранность, однако о многих столетиях и тысячелетиях речи быть не может. Это тебе благодаря туману удается входить в пространственно-временной резонанс на расстояние почти пяти тысячи лет, да еще и испить бодрящий напиток из рук оной в высшей степени загадочной дамы. Я тоже думал насчет языка, на котором нашли записки. Признаться, он мог быть даже еще и допотопным или енохианским, и на нем, к примеру, разговаривали строители Вавилонской башни во главе с царем Нимродом. Кстати, считается, что как раз Енох изобрел чернила, а скоропись на неведомом языке и на зеленом листе, заметь, чернильная. Впрочем, твоя версия о палеоведийском языке более правдоподобна, поскольку англоязычная аннотация гласит, что модуль с космическим кораблем принадлежали… империи Рамы, либо ее части, отколовшейся от метрополии. Думаю, исследователи секретной миссии пришли к такому выводу, изучив не только доставленные части тел этих человеческих существ, но и проанализировав символику подобранных на Луне артефактов с корабля и модуля.

На первой фотографии головы Валуспатни с техническими трубками, обнаруженной на Луне, Андрей Никитин увидел на ее лице запечатленную маску ужаса и смерти: стало быть, жертва катастрофы осознала скорый конец, который и случился в мгновение ока. После чего ученый, наверное, в течение полутора минут пребывал в некоем замешательстве. Уразумев обстановку, Феликс прервал молчание, продолжив свое любопытное рассуждение:

– Мне кажется, друг мой, что эта красивая дама существует чуть ли не от сотворения мира. Она – вечный дух, если угодно, демонический гений в широком смысле слова и по Платону!

– Узнаю друга Феликса, которого после выпитого всегда тянет на мистику с эзотерикой и оккультизмом вкупе.

– Послушай, Андрей, наши с тобой превратности, да и злоключения чапомских мужиков, когда один вроде пить бросил, диалектическим материализмом вкупе с историческим никак не объяснишь, разве что нам надо сразу идти сдаваться в институт Сербского – там нас под присмотром быстро успокоят: дескать, в какой палате у нас Наполеон? Теперь вот еще к ним оба древних индуса пожалуют. Что ж, хорошая коллекция (уже с восточным отрядом) для вялотекущих шизофреников! Тут другое интересно: видишь, трубки на лице нашей дамы, идущие к третьему глазу, свидетельствуют о нейронной технологии, имевшей место у царя и первосвященника Рама Рагху. Американская аннотация предполагает, что на месте третьего глаза у нашей дамы располагался кибернетический имплантант. На фото будто бы угадывается очертание змеи в надбровной плоскости, заключенное в яйцеобразный эллипс. Вот откуда индианки изображают себе отметины на месте третьего глаза. И знаешь, какой вывод напрашивается из всего вышеизложенного?.. – Феликс на мгновение замолчал, а уши обоих ощутили какую-то резкую пустоту молчания московской ночи

– Не томи, дружище, продолжай! – резко встрепенулся Андрей.

– По-видимому, наша барышня устроила раскол в империи Рама Рагху, затеяв сепаратистские действия, в результате которых последний дал приказ на ее уничтожение. К тому же, как я понимаю, она являлась представительницей черного женского жречества Гипербореи-Арианы. Вместе с ней ломалась и оная многовековая, но уже отягощающая традиция, выродившаяся в разного рода ведьмовство.  Но кара ее настигла только на обратной стороне Луны, и погибла оно с двумя своими пилотами от взрыва. Вероятно, удар одной ракетой был нанесен по большому кораблю кораблю, замеченному еще миссией «Аполлон-15», а по его отделившемуся модулю вторично. Так что обезглавленное от взрыва тело хранительницы рецептуры сомы нашло упокоение на лунном грунте, изобилующем частицами драгоценных и цветных металлов, что, наряду с морозом, сильно поспособствовало его сохранности. Есть предположение, что дама происходила из племени синдов-синдхавов и, возможно, даже с берегов Сейдозера на Кольском полуострове. Впоследствии синды, как выясняется, оставались верными культу черного женского жречества и, мигрировав в Приазовье и на Северный Кавказ, обожествили Валуспатни в виде Артемиды-Апатурии древнегреческих источников, откуда ее культ проник и в Элладу раннего классического периода. Нелишне отметить, что Апатурия = Аватара или нисхождение на санскрите. Вот поэтому я сильно сомневаюсь, что Валуспатни есть человеческое существо, как и Рам Рагху. Последний не кто иной, как Дионис Вакх или Йакх, только в эллинистической традиции, а у древних египтян Амон-Ра. Известно, что египетский эллинистический поэт Нонн Панополитанский написал поэму «Дионисиаку» («Деяния Диониса») –   самую настоящую европейскую «Рамаяну», посвященную завоеванию Рамом Рагхом или Дионисом Вакхом Индии. Иными словами, Андрей Леонидович, тебе удалось пообщаться не просто с героями древнеиндийского и эллинистического эпоса, но, по существу, с богами Гипербореи-Арктогеи, что, согласись, предоставляется одним избранным. Собственно, что мы искали с тобой по прочтении сурового брахмана Бала Гангадхара Тилака, то и нашли. Ты же понимаешь, что это главное, а не предметы поморского быта и рыбацкая оснастка XVI-XVII столетий, как бы они ни были важны для практической археологии. Все великое приходит в откровении и можно считать, что мы его уже обрели. В этой связи можно вспомнить выдающегося чеха Бендржиха Грозного, расшифровавшего хеттскую клинопись и доказавшего индоевропейскую принадлежность хеттского языка, Дмитрия Ивановича Менделеева, во сне увидевшего свою периодическую таблицу химических элементов, да и самого Альберта Эйнштейна со своей теорией относительности. Значит, слово за тобой и за твоей будущей книгой. Но что-то мне подсказывает, что наша богиня постарается помешать тебе на этом поприще. Сдается, ты ей сильно понравился. Говорят, закладной камень этрусского святилища в Риме гласил: «Да убоится страсти и ласки богов род человеков лукавый!»

– Ну ты прямо по Некрасову: «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь», – отшутился Андрей Никитин и продолжил. – Из твоего спича выходит, что существует параллельная или немного сдвинутая от нас по времени империя Рамы, то есть углы отклонения или преломления времени-пространства могут производить подобные явления как на Земле, так и на Луне. Я, конечно, не силен в астрофизике, скорее мне ближе метафизика, но опять же на обратной стороне Луны, недоступной для наблюдений наших обсерваторий, время может по каким-то причинам либо крайне замедляться, либо крайне ускоряться, гораздо быстрее повторяя свои циклы и выбрасывая на пространственную поверхность такие вполне материальные феномены, свидетелями которых стали астронавты секретной советско-американской миссии «Аполлон-20».

– Почему бы и нет. Ты просто кратко описал механику зороастрийской идеи Вечного возвращения, применив к событийным последствиям, установленным «Аполлоном-20». В том же 1969 году, почти на месяц позднее произошедшей с тобой в беломорских дюнах мистической встречи с гиперборейскими богами, астронавтам космического пилотируемого корабля «Аполлон-11» Нилу Армстронгу и Эдвину Базз Олдрину, впервые в истории человечества прилунившимся на лунном модуле 21 июля, удалось заснять будто бы немецко-фашистскую базу на обратной стороне Луны в форме свастики. Информация секретная, а дальше теми же журналистами в отсутствие сведений стали разгоняться слухи, дескать, это секретный город, контролируемый иллюминатами семейства Ротшильдов, аж на два с половиной миллиона человек. Но к чему все это? Дело в том, что, как тебе известно, древние индоиранские поселения «Страны городов» или Синташтинской культуры на Южном Урале строились в форме ратхи или рафы – колеса с боевой колесницы или крутящегося посолонь гамматического креста, свастики. По подобным городищам и можно проследить вековой исход индоариев и индоиранцев со своей прародины в Арктогее в Центральную Азию и далее в Пенджаб (Сапта Синдху – Семиречье) и на Индийский субконтинент. Оставив за скобками дикую одиозность, навязанную вышеуказанной эмблеме германскими нацистами, получается, что она и есть символ Вечного возвращения. Вместе с тем, это и Зерван Акарана – беспредельное время религии парсов, развивающееся нелинейно, но в объемном потоке пространства-времени, как у Исаака Ньютона, аллегорией чего служит мыслящий океан – высший образ индоарийского пантеизма, над которым царствует Абсолют.

– Я вижу, Феликс, ты весьма подготовился к моей сорок второй годовщине и даром времени не терял.

– Так мы же с тобой археологи. Наше дело – копать в прямом и переносном смысле и собирать информацию, и снова копать и сопоставлять факты… Все довольно примитивно.

– Ладно, давай спать. Ром уже закончился, а кубинские сигары, которые водятся в вашем доме, ты забыл захватить. Я бы не отказался вдохнуть перед сном их аромата, закрепив наше карибское меню с ромом.

– Да суеты много навалилось, Андрей, потом фотографии… Следующий раз исправлюсь, даже помечу в своей книжке как N. B.

– Жаль мы с тобой в университете не выучили санскрита, а ведь была возможность. Впрочем, во время той встречи я же понимал даже ведийский язык, отвечая на нем обоим гиперборейцам. Увы, напрочь отшибло…

– Цены тебе не сложить, если бы ты и грозовую кристаллическую чашу, из которой пил сому, прихватил с собой, как это сделали Рутледж, Снайдер и Леонов, забрав с Луны тело с головой твоей знакомой и другую всячину. А так – кто нам поверит, дорогой? – с внезапно нахлынувшей сентиментальной грустью заключил Феликс, резко и устало смолкнув, и почесав левую щеку через свою седеющую русую бороду, иногда приобретавшую в лучах заката рыжий оттенок.

Пожелав уже шепотом друг другу доброй ночи, Никитин, открыв ключом кабинет, вышел в гостиную, а холостяк Феликс Рожнецкий развалился на скрипучей кушетке в хозяйском кабинете, которая явно не соответствовала его крупно-масластым габаритам (не в пример сестре), с годами увеличивавшимися, напоминая сбитое тело пана Заглобы из романа Генрика Сенкевича «Огнем и мечом».

Буквально через неделю, когда его жена уехала на пару дней к своей матери за город, он как-то раз допоздна задержался в научном зале Ленинской библиотеки, прорабатывая там материалы для своей очередной книги по отечественной истории, и вернулся к себе на Медынскую уже около 23.00, не прекращая читать даже в метро и наземном транспорте. Он сильно устал, а потому, хлебнув горячего, но не крепко заваренного индийского чая с печеньем «Юбилейным», быстро раздевшись, повалился на кушетку в своем кабинете, где еще недавно храпел Феликс Рожнецкий, через край заполняя собой любимым все невеликое пространство его писательской мастерской. Казалось, что присутствие этого добродушного, но вполне умудренного жизнью увальня-холостяка сохранялось по сей день, как бы охраняя и даже предостерегая от чего-то хозяина. С этой неожиданно тревожной мыслью Андрей Никитин провалился в крепкий сон, а уже под утро ему привиделась как наяву следующая картина.

Он в своем сущем возрасте переносится на двадцать лет вперед, то есть в 1997 год: в Доме Российской армии на Суворовском бульваре в Москве проходит вечер, посвященный чествованию его и его пока еще ненаписанной книги о белых браминах Беломорья; на вечере большое количество странных военных – ряженых опереточных казаков и военных реконструкторов, среди которых нет ни одной ему знакомой души; женщин практически нет, разве что снуют с подносами официантки слишком уж средних лет, да и видом как будто их выписали из привокзальных столовок; водка и шампанское льются рекой, да и закуска весьма приличная: лососевая нарезка, тарталетки с мягким сыром и красной икрой, жульен с пылу с жару… Вроде все старорежимное, но невыразимо пошлое и убогое, особенно персонажи, вероятно, стащившие театральный реквизит из Театра Советской Армии. И почему Дом Российской армии имени М. В. Фрунзе, ведь РСФСР не может иметь свои Вооруженные силы? Ряженые офицеры и генералы его не замечают, хотя все, выпивая и закусывая, зычно разговаривают только о его книге, ни одной строчки из которой не читали, да и никогда не прочтут. Эта атмосфера его начинает угнетать, и он пытается поговорить, пообщаться с ряженым людом, но, подойдя к одной группе лиц в смазных сапожищах, он видит, что они разбегаются от него, как черти от ладана. Чтобы не выглядеть изгоем и не осознавать себя оным, он решает напиться. Но сколько бы он не пил, он не пьянеет, и хмель выветривается буквально в течение минуты. Внезапно смолкают кабацкие скрипачи, сопровождавшие обильное возлияние ряженой толпы и конферансье объявляет: «А теперь белый танец!» Теперь он старается спрятаться у окна за массивной колонной, поскольку прекрасно понимает, что танец по его душу. Все мгновенно смолкает, а фальшивая военная публика дисциплинированно расходится по сторонам с фужерами шампанского или рюмками водки, растворяется массивная дверь актового зала, где еще минуту назад гуляла чересчур громкая вечеринка, и входит молодая дама, одетая в роскошное белое вечернее платье, направляясь прямо за колонну, где он прячется. Он без боязни, но потрясенно взглянул на нее и сразу узнал: «Валуспатни», – как-то само собой пробормотали его кончики губ.

– Андрей, что же ты медлишь? Это все для тебя и твоей книги: зал, банкет, антураж и массовка в мундирах. Я приглашаю тебя на танец! – обратилась она к нему на чистом русском языке.

«Когда это мы перешли на “ты”?», – непроизвольно мелькнуло у него в голове.

На мгновение в зале воцарилась тишина. Он повиновался и вышел за ней в центр зала, привлекаемый ее нежной рукой в драгоценном браслете на запястье с аквамаринами в его руке. Грянул оркестр, музыканты которого поразили его дороговизной своих фраков. Песню «Белый вальс» на стихи Игоря Шаферана и музыку Давида Тухманова исполняла сама Людмила Сенчина возраста конца 70-х:

Музыка вновь слышна,

Встал пианист и танец назвал.

И на глазах у всех

К Вам я иду сейчас через зал.

Я пригласить хочу на танец Вас,

И только Вас,

И не случайно этот танец – вальс.

Вихрем закружит белый танец,

Ох, и услужит белый танец,

Если подружит белый танец нас.

Вальс над землей плывет,

Добрый, как друг, и белый, как снег,

Может быть, этот вальс

Нам предстоит запомнить навек.

Я пригласить хочу на танец Вас,

И только Вас,

И не случайно этот танец – вальс. <…>

Он кружился в вальсе и смотрел в ее глаза, подобные крупным аквамаринам в золотых браслетах на запястьях рук. Уже в последнее мгновение вальса он, кажется, задел булавку на ее дорогом платье из снежного шелка, она раскрылась и поранила основание ладони у большого пальца, и он почувствовал тонкую струйку своей крови, оросившей шелк богини. Музыка стихла, и в тот же миг платье, державшееся на этой булавке и плотно облегавшее тело только что танцевавшей дамы, складка за складкой с почти неуловимым для слуха тончайшим шорохом съехало вниз, обнажив античную стать Валуспатни – Артемиды Апатурии народа синдхавов. Тут же официантки из затрапезных пивных превратились в прекрасных дочерей браминов в белых туниках, прислуживающих в священнодействии, а разноликие опереточные казачьи генералы и полковники – в суровых кшатриев с мечами поверх своих синих облачений. Над головой распростерся огромный купол гиперборейского святилища: его тень падала вниз, образуя черный круг, в котором оказались только двое – он и в своей красе обнаженная до пят Валуспатни, отделенная от него лишь волнистой шелковой окружностью платья. Он смутился как подросток при виде совершенного женского тела. Его внезапно одолели неотступное томление, мечтание и тоска, что знаменовали влюбленность и возрастающее желание. Но меж ними пролегал шелк, ставший непреодолимым пределом. Валуспатни с холодным восторгом посмотрела ему прямо в глаза и, рассмеявшись, сказала:

– Разве ты не знаешь, Андрей, что индийские женщины не носят белья!

После чего смех ее усилился, переходя в громовые раскаты немыслимой восторженности. Как только он захотел бежать отсюда, так в тот же момент проснулся. В голове еще стоял гул от смеха Валуспатни, а у основания большого пальца левой руки со стороны ладони он обнаружил вполне себе прочерченную, хотя и не кровоточащую красную царапину. «Значит, это не вполне сон, а граничащее с реальностью наваждение. Прямо булгаковщина какая-то», – пришло ему в голову. Он посмотрел на часы: они показывали одиннадцать минут десятого.

В 11.00 позвонил Феликс. Договорились с ним встретиться на следующий день в 16.00 в ЦДЛ в «Пёстром кафе», чтобы попить турецкого кофе, поиграть на бильярде и обсудить случившееся.

Игра на бильярде в ЦДЛ накануне праздника Успения Пресвятой Богородицы как-то сразу не задалась. Пришлось смять вторую партию (в первой победил Феликс) и согласиться обоим на условную ничью, оставив стол раньше времени. Оно и понятно: Андрей Никитин с трудом отходил от вчерашнего наваждения. В «Пёстром кафе» сели за столик под надписью на стене поэта Семена Кирсанова «О, молодые, будьте стойки при виде ресторанной стойки». Народу было мало – еще не сезон, поэтому представилась возможность пооткровенничать. Первым начал Феликс, сразу заглотив половину чашки ароматного турецкого кофе, сваренного на песке:

– Скажу прямо: твой рассказ во время игры на бильярде меня мало вдохновил. Просто после осмотра тобой фотографий ее смерти и крушения на Луне твоя знакомая дала тебе понять, что с ней ничего не случилось, то есть она по-прежнему живее всех живых. Подобные вечные сущности, как я понимаю, способны для надобности менять свои тела как наряды. Но она больше, чем та, за кого себя выдает.

– С этого места попрошу поподробнее. Выкладывай прямиком как археолог археологу.

– Куда уж прямее. Я еще в прошлый раз на праздновании твоей сорок второй годовщины сказал, что она вечная демоническая сущность, выражаясь языком диалогов Платона. Интересно было бы послушать твою вторую белую даму, вместе с этой подругой появившуюся на Измайловском острове, но ты тогда отогнал обеих. За тебя идет между ними борьба. Исход ее пока не очевиден… Слушай, я чувствую, что превращаюсь в твоего личного астролога или эзотерика, как на загнившем Западе, – улыбаясь, попробовал отшутиться Рожнецкий.

– Я очень благодарен тебе, дорогой! Ты уж прости, но в подобных ситуациях возникают пробелы с логикой и здравомыслием у кандидата исторических наук и члена Союза писателей в одном лице. Впрочем, ты что-то хотел мне сообщить о своем отце.

– Так вот. Батя в свои уже весьма взрослые годы еще кремень в физическом отношении, а потому недавно нашел себе подработку составлять дайджесты газет и журналов для своего самого высшего начальства на Лубянке. Часть сведений он берет из закрытых редакций АПН, специализирующихся на западной прессе и переводах ее материалов на русский язык. В общем, там нет ничего секретного, а потому он знакомит с некоторыми дайджестами и меня, памятуя наши с тобой заинтересованность в изучении времени-пространства. Дней десять тому назад курьер ему доставил из АПН перевод итальянской статьи, посвященной итальянскому монаху Ордена святого Бенедикта Пеллегрино Эрнетти, изобретшего в мае 1972 года объемистый сложный прибор под названием «Хроновизор», способный входить в резонанс энергоинформационного пространства и отображать на экране реальные лица и события, соответствующие тому или иному месту на определенном отрезке времени или человеческой истории. Благодаря «Хроновизору», ему, вероятно, удалось воссоздать подлинный лик Иисуса Христа и даже слушать в оригинале Заповеди блаженства нашего Господа. Но Ватикан вскоре осудил технологии, применяемые для приборов, подобных «Хроновизору», да и само устройство было конфисковано церковными властями у его автора и теперь хранится в бездонных подземельях и запасниках папского престола. И я сразу размечтался: вот бы нам «Хроновизор» да в Чапому. Тогда, возможно, мы прояснили бы вопросы, связанные со страной Гиперборея-Арктогея и с героями твоих наваждений.

– Вполне поверю в это, поскольку создание такого аппарата даже по моим дилетантским сведениям никак не противоречит физике частиц. Это своей гениальной интуицией уже предчувствовал Герберт Уэллс, роман которого «Машина времени» вышел в Англии еще в конце прошлого столетия. Дэвид Джозеф Бом справедливо видит во времени голограмму. Все как в алхимии: можно распылить голограмму, а можно ее сгустить, поскольку она состоит из того самого эфира, о котором мы говорили, и он способен проявить на плотном плане нашу будущую книгу. Тогда сам прибор «Хроновизор», как мне представляется, служит просто для кристаллизации голограммы времени, иными словами, он ее усиливает на определенных исторических участках и делает доступной это нашему восприятию благодаря концентрации и памяти эфира, образующего кристаллическую решетку голограммы. Итак, се достаточно рационально, ибо всякая голограмма кристаллической природы, зачастую совершенно для нас неуловимой. Конец времен наступит тогда, когда Великий Архитектор миров изымет из творения голограмму времени или, если угодно, его кристалл, растворив ее эфир в пространстве. Что это, как не новое небо и новая земля?

– Не обижайся, дружище, но вот ты мне и кажешься заблудившимся в голограмме пересекающихся времен, особенно после того незабвенного случая на побережье у Чапомы. И ответ, кому служит твоя знакомая Валуспатни, представляющая черную жреческую индоарийскую традицию, лежит на поверхности: ее господин Кронос, пожирающий своих младенцев, Сатурн, а у ариев-гиперборейцев – Вала, Вритра и Куява, змей, олицетворяющий всепоглощающее время, пронзаемый копьем Варуны, а на русских иконах святым Егорием. В библейско-талмудических преданиях эта вечная темная женская сущность называется Лилит, первая жена Адама, тогда как у северного речного народа синдов-синдхавов, оказавшихся на Кавказском Приазовье и Причерноморье, Артемидой-Апатурией, Аватарой. Понимаю, брат: трудно жить на свете поцелованным богами…

Владимир Ткаченко-Гильдебрандт

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ