Отношение к праздникам у меня особое с самого раннего детства. Атмосфера всеобщего веселья и сейчас не наполняет меня абсолютной радостью, за редким исключением. Чаще, напротив – угнетает. Дни рождения, новогодние гуляния до утра, даже День Победы и Первомай у нас не принято было отмечать за шумными посиделками. Зато, когда нежданно-негаданно в гости приезжали родственники, бабушка, иногда наспех успевая приготовить что-нибудь очень аппетитное, щедро накрывала стол, за которым делились сокровенным и обязательно пели задушевные народные песни. Тогда-то и случался самый настоящий праздник!

Хозяйкой она была замечательной и славилась среди родни и соседей тем, что из обычных продуктов могла приготовить что-нибудь очень необычное и очень вкусное. Особенно удавались ей соления и выпечка. Мариновать овощи бабушка научилась, когда работала на консервном заводе, на который в конце лета, начале осени становилась похожа наша квартира на третьем этаже многоэтажки. На рынке покупалось огромное количество помидоров и огурцов, и начиналось волшебство превращения обычных овощей в невероятно вкусные разносолы.

А вот печь в нашей семье умели и умеют все девочки с малых лет. Семью прадеда, бабушкиного отца, имевшего на Волге водяную мельницу, на селе уважительно величали Пшённиковыми несмотря на то, что в документах значилась другая фамилия — Усачёвых. Не потому, что в доме прадеда на столе всегда пироги были — потому что обязательно угощали ими всех-всех соседей, в первую очередь тех, кто жил беднее и нуждался больше. По семейной легенде, это их и спасло. Узнав, что семья Усачёвых в расстрельных списках как кулаки, кто-то из благодарных односельчан предупредил их об этом. Собрались и уехали той же ночью, оставив всё, что было: дом, хозяйство, утварь, забрав лишь самые необходимые вещи и самое ценное: иконы… Занесённая волей судьбы за тысячи километров от родного села – в древний восточный город Самарканд, сердце шёлкового пути, бабушка свято хранила традиции рода: если она пекла, то угощала всех-всех в подъезде, с первого по четвёртый этаж, все пятнадцать квартир: проживающих в них русских, армян, татар, поляков, корейцев, евреев, узбеков – наш дом, как и город моего детства, был многонациональным и очень дружным. Без куска пирога, булочек или трёхлитровой банки маринованных огурцов с помидорами не уезжала ни одна бригада скорой помощи, приезжавшая на вызов по поводу очередного сердечного приступа бабушки. А они, увы, случались всё чаще и чаще. Сказывались и возраст, и выпавшие на долю её поколения испытания. Вынужденная начать жизнь с нуля, на чужой незнакомой земле, с грудными детьми на руках, не дождавшись после войны ни старшего сына, ни мужа, похоронив двоих маленьких детей и одного взрослого сына, погибшего в страшной автокатастрофе уже в благополучные семидесятые, она не озлобилась, не сломалась. На меня, как на самую младшую внучку, обрушились нерастраченная в трудные годы её материнства любовь, забота и нежность.

Я помню бабушку уже старенькой, седенькой, худенькой хлопотуньей. Помню её намозоленные, тёплые, заботливые руки. Помню её добрые глаза, радушную улыбку и вместе с тем довольно крутой нрав. Ради самых близких и любимых готова была горы свернуть, но двери нашей квартиры навсегда закрывались перед теми, кому не посчастливилось ей не понравится. В людях она редко ошибалась. Злюкой не была. Напротив, любила веселиться, шутить, смеяться. Обожала праздники. Но не те, что отмечали вокруг. Те, что когда-то отмечали в её верующей православной семье.

Бабушка была очень набожной. Представляю, как щемило её сильное, мудрое сердце, когда я спорила с ней, утверждая, что бога нет, а вера – пережиток прошлого. Ведь нас так учили в школе. Она не стремилась мне доказать обратное, лишь тихо крестила нас с мамой перед сном, а когда я болела или капризничала, умывала святой водой. Двухлитровая банка с крещенской водицей хранилась в серванте и при необходимости пополнялась свежей, поэтому запасы её не иссякали. В церковь она ходила не каждое воскресенье, но на все православные праздники – на всенощную на Рождество и на Пасху обязательно. Если на эти дни выпадало мамино дежурство, мама брала меня с собой на работу.

Бывать с бабушкой в храме мне очень нравилось. Мерцание восковых свечей завораживало. Лица на иконах казались живыми, вовлечённые в игру светотеней, создаваемую десятками горящих, чинно покачивающихся фитильков. Лики смотрели на меня строго и в то же время заботливо-тревожно. Казалось, они хотят мне сказать что-то очень важное, от чего-то предостеречь, но никак не решаются это произнести. Угощение батюшки – просвира с узорной печатью –мной всегда принимались безоговорочно. А вот таинство причастия однажды я бесцеремонно нарушила. С недоумением наблюдая, как настоятель из одной ложечки всем даёт попробовать содержимое серебряной чаши, я категорически отказалась к ней прикоснуться:

— Всех из неё напоил и мне даёшь? Не буду я из этой ложки пить, — брезгливо выпалила я.

Батюшка опешил от неожиданности. Бабушка растерянно стала меня убеждать, что так надо, но моё решение не пить из одной ложки со всеми было непреклонным. Принесли чистую ложку, но, отпив из неё чего-то горьковато-сладкого, я наотрез отказалась рассказывать священнику о своих детских грешках-капризах – я росла замкнутым ребёнком и в свой внутренний мир не спешила пускать посторонних. Историю эту дома потом рассказывали и пересказывали как анекдот, а я до сих пор всё помню до малейших деталей, хотя было мне тогда лет пять, не больше.

Конечно, и речи быть не могло, чтобы меня с собой взяли на всенощную праздничную службу. А мне очень хотелось! Бабушка возвращалась их церкви под утро, воодушевлённая, наполненная впечатлениями и эмоциями. Для неё это было событие, был настоящий Праздник с большой буквы – не какая-то банальная смена цифр в календаре или в паспорте, или непонятный ей праздник трудящихся как повод не работать и напиться, а торжество жизни, духовности и добра. К такому празднику она всегда готовилась заранее. Непременно постилась. К Рождеству дома наводился идеальный порядок – до стерильности, как в операционной. А перед Пасхой каждый год в нашей квартире традиционно затевался как минимум косметический ремонт: стены комнат освежались новым слоем белой водоимульсионки, оконные рамы, двери и дверные косяки – белой масляной краской. Узкое пространство между двумя оконными рамами после того, как краска высыхала, а стёкла намывались до состояния прозрачности, заполнялось белой ватой и россыпью бусин и искусственных цветов. Всё эти неслыханные приготовления говорили об одном: приближается не просто праздник – особенный день, очень важный и самый главный на свете – Пасха!

Казалось, сама природа следовала примеру бабушки и тоже готовилась к предстоящему торжеству. За окном то и дело лили тёплые апрельские дожди, освежая только-только проклюнувшиеся ярко-зелёные листочки, травинки, первые весенние цветы, отмывая до зеркального блеска крыши домов, дороги и тротуары. А еще к этому времени покрывались белым ароматным кружевом кроны десяти вишен, растущих у нас под окнами. А следом расцветал куст сирени. Становилось невероятно красиво и празднично! Деревья посадила бабушка, когда они с мамой въехали в новую квартиру. Когда её не стало, каждый год высыхало по одной вишне – на десятилетие дня её памяти срубили последнюю. Говорят, вишни умирают от тоски по человеку, который подарил им жизнь. Легенда? Может быть. Но лично я в неё верю.

Настроение праздника появлялось за несколько дней до Светлого воскресенья. Красить куриные яйца мне нравилось больше всего. Сначала – как наблюдателю, позже – как участнику этого волшебного церемониала: погрузить яичко в миску с красящим раствором, поворачивая его таким образом, чтобы равномерно прокрасились все стороны, а потом аккуратно выложить его на лист белой бумаги. Заранее покупалась специальная краска в пакетиках: смешивая их содержимое, хозяюшки добивались самых необычных цветов и оттенков. Луковая шелуха тоже не выкидывалась задолго до пасхальных забот: в ней бабушка варила яйца, добиваясь окрашивания во все оттенки золотистого цвета – от нежно-жёлтого до почти коричневого.

— Смотри, — учила она меня, — если завернуть яичко в листочек, а потом – в марлечку, и сварить в луковом растворе, получится узор на скорлупе.

Мне непременно хотелось повторить этот фокус, но марлечка в кипящем луковом отваре раскручивалась, и вместо узора получалось невнятное светлое пятно.

— Ничего, когда-нибудь получится, — успокаивала меня бабушка, — Какие твои годы…

— Бабуль, а зачем яйца красить? Ведь они на вкус такие же, как и не крашенные получаются. Потому что праздник? – по-детски размышляла я.

— Это не просто праздник, внученька. Это – торжество жизни над смертью.  А яичко крашеное – часть этого праздника. Его мы дарим друг другу и говорим: «Христос воскрес!», а нам отвечают: «Воистину воскрес!».

— А разве так бывает?

— Бывает, конечно. Посмотри, как природа весной ожила. Деревья зимой казались неживыми, а сейчас вон как пышно цветут. В июне, через пару месяцев богатый урожай вишен опять снимем и наварим много-много банок вишневого варенья. Вот и человек так: ни жив ни мёртв от свалившегося на него горя, но проходит время, и он снова возвращается к жизни. Жизнь, она всех бед сильнее. Умирать никому не хочется, а жить как-то нужно дальше. Так-то…

— Бабушка, ты сама как этот праздник. Столько горя на своих плечах вынесла, а всё равно самая добрая и лучшая, — совсем по-взрослому говорила я, повторяя слова мамы и других старших родственников. О том, что жизнь бабушки никак нельзя назвать лёгкой и безоблачной, говорили все вокруг.

Её вечерние рассказы «о прежней жизни» для меня были интереснее всех сказок по телевизору. Рассказчицей она была великолепной. Заслушаешься. Эх, как жаль, что в то время не было дома диктофона – как бы пригодились сейчас её воспоминания как основа для исторических хроник!

На следующий день пекли куличи. Бабушка с вечера ставила опару, замешивала дрожжевое тесто – не менее чем на три литра молока и десяток яиц. Кроме того, в тесто для пасхального кулича она добавляла грамм по сто сметаны и сливочного масла, а также – предварительно замоченный в горячей воде изюм. А вот сахара – совсем немного, иначе тесто будет тяжёлым и резиновым. За ночь она несколько раз просыпалась, чтобы «отбить» тесто, то есть вымесить поднявшуюся шапкой массу. Тесто у бабушки всегда получалось воздушным, мягким, тающим во рту. Печь она начинала рано-рано утром, почти затемно. Поставив в духовку первую партию куличей, бабушка принималась вручную взбивать гоголь-моголь. Машинам, то есть миксеру, она это священное действо не доверяла. Белковая масса с сахаром-пудрой в миске в её умелых и сильных руках постепенно увеличивалась в размерах, густела, становилась пышнее и воздушней. Когда она не падала с перевёрнутой ложки, означало, что гоголь-моголь готов к применению, то есть им уже можно было смазывать верхнюю и самую румяную часть горячущего кулича, только-только вытащенного из духовки. Нужно было успеть сделать это, пока он не остыл. Иначе белковая помадка обсыплется. И я торопилась смазать добрым слоем гоголь-моголя все куличи, а потом – самое интересное – украсить его разноцветным пшеном, которое бабушка накануне красила тоже сама, используя оставшиеся после покраски яиц растворы.

Когда сервант и стол в комнате наполнялись ровными рядами куличей с выложенными вокруг разноцветными куриными яйцами, бабушка начинала готовить пироги – с яблоками, с вишней и повидлом с посыпкой. Я до сих пор помню вкус её рулета с изюмом и орехами. Как бы я ни старалась, у меня такой не получается. Двадцатилитровая кастрюля с тестом к вечеру пустела, а другая – такого же объёма – наполнялась ватрушками и булочками, а весьма вместительный тазик – пирогами и рулетами. Пироги мне, как самой маленькой и нетерпеливой в семье, разрешалось попробовать, а вот куличи до Пасхи трогать было категорически запрещено.

Уставала бабушка в этот день невероятно. Мама журила её, мол, зачем столько – для кого это всё, чужих кормить?

— Ничего-то ты не понимаешь, — в свою очередь выговаривала ей бабушка, — так нужно.

Мама спорила, кому нужно? Куличи сейчас и в магазине купить можно. Кого ими удивишь? А я понимала – это нужно бабушке. Это был её праздник! Самый любимый и долгожданный праздник торжества жизни! Праздник – это когда душа просит чуда и верит в чудеса.

Бабушка до последнего дня своего надеялась на чудо: что пропавший на войне её первенец Гриша не погиб, а потерял память, например, живёт где-то и может вернуться в любой момент. Но он не возвращался, многочисленные запросы были одинаково сухо неопределённы: пропал без вести, местонахождение неизвестно. Периодически её охватывало отчаянье, и она закрывалась на кухне, чтобы дать волю эмоциям и слезам.

Моё детское сердечко разрывалось от сострадания и бессилия помочь самому близкому и дорогому человеку на свете. Я не могла вернуть ей погибших сыновей, но я могла её обнять и сказать, как я её люблю. И это снова и снова возвращало бабушку к жизни.

Праздник Победы, тоже связанный с торжеством жизни, был вторым по значимости праздником для неё. На Девятое мая после парада мы с бабушкой и мамой обязательно шли на Братское кладбище к памятнику Скорбящей матери, на котором хоронили умерших бойцов – Самарканд хоть и был в глубоком тылу, но огненное крыло войны коснулось и его тоже: сюда привозили эвакуированных и раненных. Бабушка в склонившейся от отчаянья и горя фигуре матери, видела себя – узнав о том, что старшенький Гриша пропал без вести, она рыдала в голос несколько дней. А потом появилась надежда – «пропал без вести» не «погиб», сын может вернуться в любой момент, столько таких счастливых историй она уже слышала! Позже надежда сменилась отчаяньем. Смахивая слёзы, она украшала веточкой сирени каждую солдатскую могилу, поглаживая холодный мрамор надгробия и приговаривая:

— Может быть, и на могилу моего Гришеньки кто-нибудь сегодня цветочки положит…

Неизвестность, неведение о судьбе сына угнетали её невероятно. Даже больше, пожалуй, чем известие о смерти. В память о бабушке, о маме я пытаюсь узнать что-либо о дяде Грише. Пока безуспешно, но я не теряю надежды. Лет десять назад благодаря сайтам «Мемориал» и «Подвиг народа» нам удалось выяснить, что мой дедушка Фёдор, бабушкин муж, за подвиг в боях на Хортице награждён Орденом Красной звезды, который так и не получил. Бабушка, моя мама и её братья ушли из жизни, так и не узнав об этом. Верю, что и о судьбе дяди Гриши нам тоже удастся узнать хотя бы что-нибудь.

Говорят, человек жив, пока о нём помнят. Праздник Пасха – именно об этом: пока мы помним об ушедших в мир иной близких, они живы – живы в нашей памяти, а значит по-прежнему рядом с нами. И это нужно не им, а нам! Настоящий Праздник – это не про безудержное веселье с немыслимым количеством спиртного. Отнюдь! Это – про духовность и веру в хорошее, про обновление и торжество жизни, про победу – и не только над врагом, чаще – над собой, своими страхами, бедами, неудачами… Настоящий праздник делает нас сильнее. Всё остальное – лишь повод выпустить пар или пустить пыль в глаза.

Лариса ЕСИНА