У Игоря Лысехина была мечта. Странная мечта. Хотелось ему до боли в животе совершить что-нибудь эдакое-такое, чтобы в родном селе его народ ахнул. Мол, вот он, оказывается, какой наш Игорек. А мы и не ведали. Поглядите-ка только. Человек прожил с нами бок о бок сорок лет, а мы и не знали, что он такой одаренный. Вон какую штуку выкинул! Это надо же. Зря мы его всерьез не воспринимали и над ним потешались… И всем сразу же будет стыдно. А он, Игорь, пройдет важно по улице и на каждого посмотрит свысока, перебирая зубами папиросину. Что? Не ожидали? То-то же.

Был он весь какой-то неказистый. Не сказать, чтобы там толстый или худой. Нет. Больше, вроде бы как, пластилиновый. Дряхлые руки, узкие плечи, висячий живот. Голова его рано стала седеть. Оттого он брился наголо. И его уши выпирали, как молодые лопухи. Взгляд нерешительный. Нелепый. Было время, когда он стеснялся своей неуверенности. Правда с возрастом комплексы утратили силу, но зависть к счастливым и в чем-то преуспевающим людям осталась.

Жена его, Альбина, хоть красотой и не славилась, но женщиной была далеко не глупой. Дорожила семьей и потому во многом потакала мужу.

— И покой черт мне сдались эти расфуфыренные креветки? – размышлял Лысехин. – Только нервы от них одни. А моя… вот она. Рядом. Ниже травы, тише воды. И душа спокойна. Чего еще мужику надо?

Иногда, когда у Игоря было игривое настроение, он ласково называл супругу обезьянкой.

— Обезьяночка ты моя, приготовь на ужин голубцы. Как ты умеешь. М-м?

 Женщина улыбалась и шла на кухню выполнять просьбу мужа. И хотя сравнение было неприятным, виду не подавала. Она и сама иной раз была остра на язык. И когда случались ссоры, без которых не может обойтись ни одна семья, Альбина знала, как приструнить мужа.

— Ну, чего ты трепыхаешься, как воробушек озябший? Только шум один. Прекрати. Смешно даже, — говорила она тихим, спокойным голосом. – Чего зубами скрипишь? Сморщился весь. Как юродивый какой.

Заслышав обидное слово, Лысехин бледнел, как старая поганка, хмурил брови и, возмущаясь, покидал избу.

Мирились быстро. Игорь угрюмо расхаживал по дому, тяжело вздыхал и дотошно касался мебели. Но это больше так — для виду. Подолгу на жену он никогда не сердился. И Альбина знала это. Также знала и то, что первой «дружбу-мир» предложить должна была все-таки она. Одно лишь ласковое слово, и Игорек вновь засияет, как медная монета. Не обидчивый был. Хоть и пытался показать характер.

— Жена должна мужика уважать, — говорил он каждый раз, когда подолгу не получалось помириться.

Прекрасно зная какой у супруга темперамент, Альбина молча соглашалась.

— Должна. Должна, — кивала она и велела слазить в погреб. – Достань картофель. И грибочков захвати. Солененького захотелось что-то.

Игорь послушно спускался в погреб и доставал все, что ему было велено. Жаренную картошку, с лучком, да с солеными грибами Лысехин уважал. А вот пюре не признавал ни в какую.

— Старушечье блюдо, — говорил он о пюре. – Только детей да стариков беззубых кормить.

Альбина смеялась. Трогала его за большие уши и ласково, чтобы не обидеть, говорила: «Мамонтенок ты мой, лопоухий».

Игорь не обижался. Напротив. Улыбался, хватал жену за талию и пытался расцеловать.

Однажды, когда Лысехин покупал сотовый телефон, пышногрудая девица (сотрудник Евросети) предложила взять вместо сдачи лотерейный билет. Игорь отказался. Мол, никогда в эту халтуру не играл и не желает изменять своим принципам.

— Как знаете, — хмуро ответила продавщица. – Удача скупых сторонится. И то верно.

И сказано это было с таким негодованием, с таким нелепым призрением, словно Лысехин когда-то давным-давно у этой самой барышни одолжил кругленькую сумму денег и вот теперь, при неожиданной встрече, не желает отдавать. Что за манера – втиснуть какую-нибудь белиберду, а затем высмеять человека ежели, тот откажется брать.

Глянул по сторонам – кругом народ. Так и пришлось купить, да по-быстрому удалиться. На улице повнимательнее разглядел свою злосчастную покупку. Обычная бумажка. Ни дать ни взять.

— Опять одурачили, — рассердился Игорь и, сложив билет, убрал его в карман рубахи.

По субботам Лысехин топил баню. Парился. Затем, ближе к вечеру, захаживал в бар опрокинуть грамм сто пятьдесят водочки и заглушить все это дело пивом. У барной стойки выпивал положенные несколько граммов, брал бокал пива с воблой, и присаживался где-нибудь в уголке. Любил Игорь не спеша почистить рыбу и не торопясь насладиться пивом. При этом не забывал послушать, о чем беседует народ. За какие-то пару часов можно было узнать много новостей. Отчасти, только ради этого Игорь сюда и шел. Пиво мог бы и дома испить у телевизора. Но ему хотелось побыть среди людей. Почувствовать и себя песчинкой этого огромного пляжа. И если вдруг кто-то встречался из знакомых, могли пригласить составить им компанию. Игорь ждал этого момента и всегда надеялся, что суббота не пройдет даром.

Так было и в этот раз. Стоило Игорю присесть в дальний угол, как его взгляд упал на противоположные столики, что вплотную были сдвинуты друг к другу. Там гулял Гордей. Игорь знал его. Вместе когда-то работали. Гордей, сколько себя помнил Лысехин, был водилой. С малых лет за «баранкой». Последние года три работал на дальнике. Дома бывал не часто. И ежели с мужиками посещал бар – это был праздник. Вино лилось рекой. Денег Гордей не жалел. Игорь знал это. Потому и глазел сейчас так пристально на соседние столы. Заметят, али нет?.. Его заметили. Гордей рукой подозвал к себе Лысехина, и тот с пивом и с отгрызенным хвостом воблы скромно присел рядом.

— Чего один скучаешь? – спросил Гордей.

— Да я так, — пожал плечами Лысехин. – На минуту и зашел всего. Дай, думаю, перед сном грядущим бокал холодненького опрокину.

— Это не серьезно! — засмеялись мужики.

Гордей щелкнул пальцем. Ему подали еще одну стопку.

— В таких заведениях душа отдыхать должна, — подмигнул он.

Выпили… Затем еще разок… И еще.

И понеслись, как молодые кони споры; зажурчали, словно весенние ручьи разговоры. Стало шумно. Лысехин то и дело поглядывал на Гордея. С щетинистых щек того ни на секунду не спадала улыбка. Больше всего сейчас Игорю хотелось нагло завалиться в этот бар, и так же, как Гордей щелкнуть пальцем и по-хозяйски заявить: «Угощаю!». А когда в этом захудалом заведении ни останется не единой трезвой души, громко рассмеяться и, откинувшись на спинку стула, поглаживая живот, обронить: «Бей посуду, я плачу».

Что не говори, а с деньгами тебя и любят, и уважают, и глядят на тебя по-особому. Для всех ты свой. И друг, и брат, и даже сват. Лысехин всегда придерживался этого мнения. И если бы он, Игорь, имел сейчас большие деньги, разве бы он не угостил никого вином? Запросто. Бросал бы купюры, как шелуху от семечек. Показал бы, и он тогда всем, как умеет гулять Игорь Лысехин.

И такая несправедливость очень сильно огорчила Игорька.

«Ну-ну, обезьяна не бритая, — размышлял Лысехин, косясь на веселого Гордея. – Смейся-смейся. Сорись деньгами. Олух. Мы-то знаем, кто из них к твоей женушке в гости захаживает, пока ты в рейсе. И все знают».

Игорь каждого сидевшего за этим столом призирал. Призирал и ненавидел за их нелепые шутки, за разговоры, за громкий лошадиный смех. За то, что будучи с ними рядом он все равно чувствовал себя чужим и ненужным. Даже обернуться лишний раз в его сторону никто не желал. Да и зачем? Когда человек за весь вечер не проронил ни слова, а только и делает, что водит глазами по сторонам, да морщится. И чем сильнее Лысехин пьянел, тем глубже заползала в душу тоска и обида. С ним это бывало. И если трезвого не покидала мысль о грандиозном поступке, якобы всех удивить, то, напившись, зависть быстро перерастала в злобу.

Кто-то из мужиков пожаловался, как его в магазине пытались обмануть.

— Товар, значит, по одной цене. А на кассе пробивают совсем по другой. Жулики.

Послышались возмущенные реплики. Мол, действительно, продавцы нынче пошли такие, только и думают, как одурачить нашего брата. Лысехин, припомнив случай с лотерейным билетом, решил-таки внести в разговор и свою лепту. С таким же негодованием в голосе заявил, как и ему недавно насильно втюхали бестолковую бумажку, при этом выставив его самого круглым дураком.

— Знают они, как народ облапошить, — и в знак доказательства достал из грудного кармана билет. Демонстративно покрутил им в воздухе и положил на стол. – Вот, пожалуйста. Полюбуйтесь.

— Действительно, — улыбнулись мужики. – Не выиграл?

— Разве у них что выиграешь? Это же чистой воды надувательство, — усмехнулся Игорь. – Как сунул в карман, так и ношу по сей день, чтобы впредь умнее быть.

Гордей попросил Степана, чтобы тот проверил по тиражу номер билета. Авось, глядишь, и окупится. Степан, самый молодой из ныне присутствующих, достал сотовый телефон и принялся что-то искать в интернете.

— Тут такое дело… — опешил он. – Полмиллиона, братцы.

— Не дури, парень.

— Ей богу. Сами посмотрите, — и Степан показал мужикам экран телефона. – Все сходится. Так и есть. Билетик-то наш оказался золотой.

— Мой! Мой билет, — жадно выкрикнул Лысехин и вырвал билет из чужих рук. Мужики рассмеялись.

— А коли твой, тогда и проставиться не грех. «Раз такое дело», —заметил Гордей.

Припрятав счастливый билет в карман, Лысехин пожал плечами и неуверенно ответил, что угостить по такому случаю, действительно, можно, и даже, пожалуй, нужно, да только вот денег сейчас с собой нет ни гроша.

— Это дело поправимое, — ответил Гордей и, подозвав к себе бармена, объяснил тому всю важность нынешней ситуации. – Запиши, нам, братец, в долг. Не откажи в любезности. Приятель после расплатится. Для него это теперь – тьфу! Капля в море.

— Отчего же не помочь хорошему человеку, — кивнул бармен. – Будет сделано, Гордей. Не изволь беспокоиться.

И полилось вино с новой силой. За соседними столами, разузнав по какому случаю праздник, тоже принялись поздравлять счастливчика. Игорь радостно принимал комплементы. Щелкал пальцем, подзывал бармена и велел нести еще водки. Душа его сейчас ликовала, как никогда. Вот оно… Наконец-то. Заговорят теперь и про него. Заговорят. Каждая баба в селе не по разу вспомнит о нем и подавятся завистью. Точно-точно. Так и будет. Потому как люди очень ревнивы на чужое добро.

«Веселитесь-веселитесь, черти волосатые. Дядя Игорь сегодня щедрый, — ухмылялся Лысехин. – Это вам не хухры-мухры».

Но со временем, чем больше заказывали закуски и водки, тем сильнее Игорь становился мрачен. В уме он, конечно, уже подсчитывал на сколько опустеет его карман. Оттого и глазел так жадно на каждую новую бутылку. Видно, кто никогда не жил на широкую ногу, расставаться с деньгами не так легко. Шиковать не каждому дано. Это тоже уметь надо.

Но вот что странно. На Лысехина по-прежнему никто не обращал внимания. Даже теперь, беседуя между собой, все так нахально позабыли, кто за все это платит. Гордей брал весь разговор на себя, оставаясь и сейчас душой компании. От обиды и от переполненных чувств переживания Лысехин быстро захмелел. А водку все заказывали и заказывали, давно уже не спрашивая разрешения. Барин платит. Праздник идет. Чего еще надо? Видать, и с деньгами можно быть никому не нужным.

Игорь перепрятал билет в укромное место. Пока никто не смотрел в его сторону, он осторожно просунул его в потайной карман брюк.

«А то я вас знаю, — глядел он на каждого. – Дай вам только волю, вы с руками оторвете. Дьяволы».

Игорь налил себе стопку и выпил один. Приподнимаясь, шатнулся и угодил рукой в салат. Протерев салфеткой ладонь, громко свистнул. В его сторону обернулись.

— Бей… — Лысехин запнулся, но, набрав носом воздух выкрикнул. – Бей посуду, я плачу!

Раздался громкий смех.

— Ничего бить не нужно. Атаманы. – Вмешался бармен. – Я вас очень прошу.

— Князек разрешает, — засмеялся Степан. — А чего бы и нет?

Игорь злобно шевельнул скулами. Так вот они, значит, как с ним. Князек. Да еще со смехом… А ведь он для них сейчас ничего не жалел. А они… Ироды.

Лысехин, пошатываясь, направился к выходу. Его окликнули. Обернувшись, Игорь злобно бросил взгляд в толпу и покинул бар. Совсем недавно прошел дождь. Было свежо, прохладно и грязно. Игорь жалко поплелся к дому. Все вокруг было ненавистно этому одинокому и маленькому человеку в такую огромную и мокрую ночь. Хотелось плакать. Хотелось сделать что-нибудь плохое.

— Я еще вам всем покажу! – ругался Игорь. – Вы еще меня узнаете. Вы все меня еще узнаете. Только будет поздно. Никому руки не подам.

У самого дома Лысехин не смог обойти большую лужу и плюхнулся пьяным телом в грязь. На крыльце у порога снял с себя грязную одежду, и подойдя к рукомойнику, умыл лицо и руки. Уйдя на террасу, прилег на старую пружинистую кровать и тут же уснул.

Проснувшись, Игорь попытался вспомнить вчерашний вечер. Злобы не было. Даже обиды как таковой ни на кого не держал. В памяти мелькнул билет. Именно он и заставил Лысехина улыбнуться и подняться на ноги. Предчувствие того, как он сейчас обрадует и удивит жену, переполняло душу.

Игорь поспешил в избу. Альбина занималась уборкой. Завидев грязного мужа, невольно улыбнулась.

— Здрасте!.. Ступай в баню. Не для тебя я тут с утра пораньше полы намыла.

— Счас, — радостно забегал Лысехин по комнате. – Счас все будет… Где моя вчерашняя одежда? Брюки где?

— Где им еще быть? На веревке, естественно.

Лысехин пулей выскочил во двор, где сушилось белье. Страшное предчувствие не заставило себя долго ждать. Так и было. Брюки выстираны вместе с билетом.

— Озолотила… мать твою, — с болью проронил Лысехин, держа в руках негодный лотерейный билет.

— Чего говоришь? – не расслышала Альбина.

— Ничего! – крикнул на нее Игорь.

— Дурак и есть дурак. Это надо же. Еще и орет, — обиделась Альбина и зашла в избу.

Игорь, обхватив затылок руками, истерически засмеялся. Вспомнил про вчерашний долг в баре, и сердце жалобно кольнуло.

— Вот уж, действительно, счастливый билет. Ничего не скажешь, — и грустно добавил. – Повеселится теперь народ. Долго вспоминать будут. Как и хотел этого. Анекдот ходячий, да и только. Тьфу!

Слабой походкой Игорь побрел к дому. На сердце было тяжко. Хотелось выпить. Уснуть. И забыться.

Антон Лукин