«Не пойду сегодня на работу, — решил Королев, выйдя из подъезда, — все, баста! Немного поброжу и вернусь домой…»

Он поправил шарф, сунул руки в карманы пальто и зашагал по хорошо расчищенному тротуару. На улице подморозило. Снег ложился пушистыми хлопьями. У соседнего дома скребли фанерными лопатами дворники. На парковке, выпуская клубы пара, урчали автомобили. Водители прогревали двигатели.

«Вот прогуляю сегодня, — размышлял он, — а Сергей Олегович как трахнет по столу кулаком и закричит: где этот мудозвон шарахается?! Уволю к едрени-фени! Тогда девочки- корректорши ехидно засмеются: заблудился наш идиот, или в лифте застрял…»

Королев покинул двор и зашагал в сторону парка.

Прошел мимо продуктового киоска. Продавщица в синем переднике и наброшенном на плечи пуховике сметала с крыльца снег.

— Доброе утро! Бог в помощь! — приподнял ондатровую шапку Королев.

— Проходи давай, — буркнула продавщица.

В парке он отыскал скамейку, очистил от колючего снега, расстелил газету и присел.

«Хм, мудозвон. Видали его! Это почему это я мудозвон или идиот, или кто там еще… Потому что не умею ругаться с людьми? Потому что не заглядываю в рот начальнику? Потому что я косноязычен? Потому что я пугаюсь в присутствии наглых людей? Или может оттого, что я всего-навсего человек. Обыкновенный человек, каких много…

Вот сейчас вернусь домой, заберусь с головой под ватное одеяло и проваляюсь так долго-долго. И никто меня там не сыщет. Ну, разве что уборщица тетя Галя. Вот войдет она в мою комнату, заглянет под одеяло, а там я лежу. Весь из себя обыкновенный и добрый.

— Ты чиво ит? —  спросит она меня на деревенский лад.

— Сгинь, дурында, так надо, — отвечу я ей таинственно.

И буду смотреть из темноты, как волчонок. Если будет надоедать — зарычу.

Она вымоет пол и уйдет по своим делам. А я буду лежать и размышлять, почему все именно так, а не по- другому…»

Королев поежился от холода и похлопал ногой об ногу. Изношенные ботинки давно требовали ремонта.

«Но с другой стороны, — притопнул Королев, — я ведь не медведь какой-то берложный. Не гоже мне под одеялом от людей прятаться. Ну день, ну, может, два, а вылезать-то все равно придется…  Да-а-а, — вздохнул он, — все как-то сложно… Я прямо-таки недочеловек какой-то, что ли… Каждому позволено об меня ноги вытирать, с грязью смешивать, бранить и пугать…

Бывало так, глянешь в окно: снег валит, ребятня во дворе на пластиковых поддонах с горки катается, сосед снизу, Генка Бочкарев, на лыжную прогулку собрался, тетя Зоя расстелила ковер, и что есть мочи колотит по нему выбивалкой… И страшно как-то делается. От того страшно, что все как всегда…

Королев встал, прошелся взад-вперед, и снова присел на скамейку. Неподалеку мужчина в дутой спортивной куртке выгуливал рыжего кокер спаниеля. Довольно тявкая, пес самоотверженно нырял в сугроб за брошенной палкой.

«Ну сколько ж можно, люди добрые! Неужели всем Так нравится?! Неужели всем Так хорошо?! И неужто никому не хотелось остановить прохожего, расцеловать его и пожелать здоровья, удачи и счастья?! Или купить два кило конфет шоколадных и раздать детворе?! Или же бросится к бабке немощной, поднять ее на руки и донести до квартиры, и плевать, если восьмой этаж! Другой человек — чужой. Он гадок, равнодушен, жаден и зол. Он другой, он другой, он другой…

Хотя, может быть, все совсем не так, и это я всех главнее и необыкновеннее? Может быть они все завидуют мне? Что ж, если так, то пусть не ждут от меня пощады! Я буду горд и своенравен, как наш кот Сема. И плевал я на них, в таком случае! Да-да, я буду выше этого! Пусть знают, гады, кто в доме хозяин! Пусть эти калеки ползут ко мне за советом или за помощью. Но срал я на них с высокой колокольни! Пусть подыхают, мне все равно! Я стану избирательным в выборе слов и выражений. Язык жалких, примитивных существ не для моего тонкого слуха. Совсем скоро я перестану понимать их грязное, пошлое наречие.

Пока еще не поздно, заклинаю всех вас: молитесь на меня, разбивайте в кровь свои лбы, ибо только так вы можете заслужить мою милость, и не коснется своим черным крылом вас Кара Великая!

Неверных, сторонящихся, и прочих смутьянов я буду проклинать и когда-нибудь, они умрут. Одумавшихся и осознавших я буду миловать, но и они умрут когда-нибудь…»

Убрав в сумку палку сервелата, Инесса Михайловна услышала за спиной знакомый голос:

— Здравствуйте, к праздникам закупаетесь?

Старушка обернулась и увидела соседку по лестничной площадке Евдокию Александровну.

— Да так, решила вот с пенсии прикупить кое-чего к столу. А вы домой сейчас?

— Домой, только хлеба возьму, — Евдокия Александровна взгромоздила сетку с продуктами на пустую витрину, — покараулите мое добро?

— Конечно-конечно, оставляйте, — кивнула Инесса Михайловна.

Соседка поспешила к кондитерскому отделу, где уже собралась небольшая очередь. Полная женщина за прилавком швыряла мелочь в металлическую миску с таким остервенением, что покупатели невольно вздрагивали.

Через десять минут пенсионерки вышли из магазина.

— Эх, а снегу-то навалило за ночь, — перехватив из руки в руку тяжелую сетку, натянула варежки Евдокия Александровна, — Васятка мой вчера все ноги промочил, гулямши. Слякоть-то какая была. А сегодня морозец крепкий, аж щеки жгет.

Осторожно, боясь поскользнуться, старушки поковыляли по многолюдному проспекту.

— А я-то как мучилась вчера, — Инесса Михайловна взяла соседку под руку, — как погода меняется, суставы ныть начинают, и я в лежку. Врача на дом вызывали. Сказали, что это у меня ревматизм. Мол, возрастное это, старческое. Таблетки какие-то прописали и мазь…

Подруга сочувственно качала головой.

Они сократили путь через парк, и вскоре оказались на запорошенной детской площадке во дворе панельного девятиэтажного дома.

У подъезда топтался сутулый человек в ондатровой шапке и лоснящимся старомодном пальто. Он неуклюже переваливался с ноги на ногу и что-то бормотал, спрятав лицо под мохеровым шарфом. Изредка он вынимал руку из кармана и кому-то грозил кулаком.

— Вить, а ты чего это тут мерзнешь, а? — Инесса Михайловна стряхнула снег с его плеча.

Витя энергично замотал головой и, освободив рот от шарфа, по- детски улыбнулся.

— Да Королева эта, опять, небось, уборку затеяла, вот и выгнала бедолагу, чтоб не мешался, — сказала соседка.

— Ну, салтычиха! Сердца у ней нету! Больного человека — и на мороз, — Инесса Михайловна приобняла Витю за талию, — давай-ка, пойдем, родненький, я тебя чаем с зефиром угощу…

Старушки пропустили Королева вперед и вошли в подъезд следом за ним.

Иван Катков