Жил старый баян на белом, Божием свете. Нет. Он, знамо дело, не сразу старым стал, был и молодым. Из деталек разных на заводе собирался. Изготовили его люди наши сердобольные не только от того, что зарплату за это получили. Все знали, что для радости народной инструмент этот создан, а, стало быть, дело это ответственное и серьёзное.

А детальки эти меж собой быстро подружились. Один коллектив, и, не работай одна кнопочка баянная, уже не хватает её, сердешной, в общем хороводе звука. Ох, как не хватает!.. Но это было, когда состарился баян. Завсегда у стариков хворобы.

Но на ту пору был большой, чёрный баян совсем молоденький. Купил новый баян учитель по пению Семён Петрович Башмаков, потому как решил не только на пианино в детском садике детям играть, а и к русскому баяну детишек с малолетства приучать, чтобы чуяли дух русский. И вот уже льются звуки баянные по стенам старенького, деревянного садика, мелодией по-доброму завораживают. Детишки по наказу воспитателей, ровненько выправив спиночки, сидят на маленьких деревянных стульчиках, и поют: «Ручейки весенние зазвенели весело, потому что мамочке мы запели песенку», или «То берёзка, то рябина, куст ракиты над рекой: Край родной навек любимый, где найдёшь ещё такой?!»

В садике вкусно-превкусно пахнет едой, дети глядят на большой баян, дивятся и рады этому. Вот и обед настал, а на обед – винегрет с радующим глаз зелёненьким горошком, суп с сухариками, запеканка картофельная с мясом, кисель с булочкой. С запеканкой была история, дети не хотели её есть из-за того, что там был лук, тогда Башмаков говорил детям так:

– Слушайте, дети! Без лука у человека страшная болезнь цинга появляется. Сколько матросов в дальних плаваниях погибло из-за нехватки лука. Про Витуса Беринга слыхали? То-то! А на войне лук – первый целитель. В народе поговорка есть: «Лук от семи недуг». Болеть, ребятишки, плохо, сами знаете. А ежели все заболеете, кто Родину защищать будет? Вы, мальчишки, когда мы состаримся, первыми защитниками будете, а девочки санитарками. Словом, ежели лук есть не будете, то враги нас победить смогут. Давайте же не поддадимся ворогу окаянному. А про то, что означает поговорка «Ложка дорога к обеду», я вам после баять буду.

И тут Петрович не для детей, а, скорее, для воспитателей добавлял к своей речи:

– Вы не думайте, я не безграмотный какой, обучение прошёл как все, а деревенские, русские слова вставляю для укрепа духа.

***

Дети после таких слов начинали есть лук. Семён Петрович любил покушать в садике, жил один, готовить не хотелось. Так до старости и доработал Петрович здесь. Потом ещё маленько пожил в общаговской комнатушке, и понял по болезням своим, что недолго ему осталось коптить небушко наше русское.

Много лет не пил Семён, смыслом его жизни были дети, но теперь, глядя на баян, разговаривал с ним, пригубив водочки:

– Эх, баянушка! Знаешь ли ты, что твоим именем лошадей называют?! А лошади даже лучше людей, это я тебе точно говорю. Когда я был мальчонкой, у нас в деревне конь был, Баяном звали, ух, умный был. Я чего с тобой разговор-то завёл, не подумай, что свихнулся, нет. Вот помру, соседи по общаге похоронят, а тебе какая судьба выпадет?..

Петрович взял баян и начал играть мелодию, песню эту им когда-то пел его учитель Александр Васильевич. Хороший человек ту песню сочинил, и больно легла она на душу Семёну Башмакову. Он уже путал слова, но пел:

«В алые рассветы, в бездорожье лета. Мята луговая манит и зовёт. Там трава густая, и ромашек стаи. Там зарю как речку, переходят в брод. Отпусти меня, город, в зелёные дали. По росистым лугам в тишине побродить. Вместо вин дорогих из бокалов хрустальных Я хочу из колодца свежей влаги испить. Сбросить бы тревогу да скорей в дорогу, от духов французских, пыли городской. Для души и тела, нету лучше средства, чем пропахший мятой голубой покой. Только всё не еду в бездорожье к лету. Не туда  дороги в городе спешат. Потому ночами, вместе со свечами Догорает сердце, и болит душа».

Погладив баян старенькими морщинистыми руками, и глядя на икону Божией Матери, Семён продолжил свою речь:

– Подскажи, Боженька? Жалко мне до смерти, ежели без дела баян пропадёт.

Прошло какое-то время, и не сказать, чтобы быстро, но пришло в голову старика озарение. Отнести баян в музыкальную школу, может, примут, не откажут. «Денег мне за него не надо, вот бы взяли только, чтоб я с надеждой помирал».

Стал ходить Петрович в музыкальную школу, да приглядываться к музыкантам, кому бы подарить баян. Работники школы поначалу глядели на старика с недоумением, а он твердил им непонятным для них языком:

– Не пужайтесь, я не преступник какой. Я тоже детишек пению обучал. Я маненько погляжу, послухаю, спасу нет, как охота мне на всё это поглядеть. Вы не тревожтесь, я никому не помешаю.

После таких слов старый человек смотрел на преподавателей испуганно, и думал, как бы не прогнали. Но кто-то из учителей признал его:

– Это же учитель пения в садике был.

***

Теперь Петрович приходил в музыкальную школу не опасаясь, что прогонят. Чем-то приглянулась ему молоденькая баянистка Настя. Понравилось ему шибко, как по-доброму она детей пению учит. После занятий подошёл он к Насте и сказал:

– Настенька! Я в детском саду детишек пению обучал, теперь вот помирать собрался, не откажи деду, прими мой баян в подарок. У меня радость, стало быть, последняя, чтобы жил баянушко.

Старик с огромной надеждой поглядел на молодую девушку. В этот момент если бы кто-то посторонний посмотрел на старика, то наверняка бы подумал, что дедушка сейчас упадёт и помрёт.

Настя широко улыбнулась.

– Семён Петрович! Вы меня не помните, наверно, меня мама в садик водила, где вы преподавали, я помню ваш большой чёрный баян.

И вдруг девушка тихо, но душевно запела: «За окном воробушки закружились весело, потому что мамочке мы запели песенку».

– Я после школы училась в музыкальном училище, думаю, ваш баян повлиял на мой выбор профессии. Я по сей день вспоминаю, как мы сидели на стульчиках и слушали наши всегда добрые песни.

У старика полились слёзы из глаз. И сколько он не стирал их платочком, они всё лились, и лились, платочек вмиг стал мокрым, хоть выжимай его. Настя принялась успокаивать своего старого учителя, а он вдруг вымолвил:

– Ух ты. Вот как ты ухватила это дело. Понимаешь, в баяне русский дух есть, это сразу видно. Слава те Господи! Видно, не зря жил я. Понимаешь ли, девонька, какую радость ты мне дала.

Настя приняла подарок деда.

Старик шёл домой теперь с надеждой, что судьба баяна будет продолжена. Почему – то в эти минуты ему вспомнился деревенский конь Баян, как любил он кататься на нём у реки.

Деревня для старика была святым понятием. Но родная деревня померла, уничтоженная, по его разумению, городом.

Поехал молодой Семён с матерью в город. Не забыть вовек ему, сердешному, как прощались они со старенькой своей избой. Перекрестились, молитвы прочли, поклонились, и враз заплакали.

Мама устроилась на завод, жили у подруги матери, а Семён игравший с измальства на гармошке, и бывший на деревне не последним гармонистом, пошёл учиться в музыкальную школу. Преподавал у них Александр Васильевич. Все ученики его каким-то образом ведали, что закончил их преподаватель Гнесинку, и, когда в автомобильной катастрофе погибла у него жена с дочкой, переехал он с сыном в город Братск. Сын был непутёвым, и все Александра Васильевича жалели.

Полюбил Семён Александра Васильевича потому, наверное, что тот тоже был выходцем из деревни. Бывало, в начале урока скороговорку проговаривали: «Кум Гаврила, кум Гаврила, я Гавриле говорила, веники, веники, веники повеники, на печи сушилися, с печки обвалилися», все после смеялись. Но не только на баяне обучал играть ребятишек Васильевич, и на пианино, и даже на балалайке, рассказывал детям о старинных музыкальных инструментах, и всем понравилась жалейка.

Бывало сядет учитель, возьмёт балалаечку, заиграет, а затем запоёт: «Отпусти меня, город, в зелёные дали. По росистым лугам в тишине побродить. Вместо вин дорогих, из бокалов хрустальных Я хочу из колодца свежей влаги испить». Или: «Деревня и люди живите в ладу. И тёплого хлеба подайте к столу. И русская печка едой угостит. А песня нас всех от невзгод защитит».

Братск в те уже далёкие годы только начинал строиться, но строительство шло  стремительно и было сродни людскому подвигу. Именно в те годы у Семёна зарождалась истинная любовь к самородному русскому слову, к песне. И именно тогда их учитель Александр Васильевич Корсанов сам придумал, и спел песню про Братск.

Народу было в клубе полным-полно. Семён стоял за кулисами и волновался за учителя, а тот со сцены, тоже сильно волнуясь, играя на аккордеоне пел: «Я родился в Сибири В деревеньке глухой, В той единственной в мире, Где любовь и покой. К этой Родине милой я любовь сохранил. И простые уроки жизни До сих пор не забыл. Я родился в Сибири, где сплошные снега, где морозные шири, где река Ангара. Босоногое детство. Комсомольская юность. Молодые надежды, золотая пора. Беспокойное сердце позвало нас туда, где росли новостройки, где росли города. В деревянных бараках и палатках зимой Мы строительство Братска не забудем с тобой».

Семён слушал, но не мог расслышать всех слов, и сильно огорчался тогда…

Вскоре после музыкальной школы забрали Семёна в армию, а через год приехал он на похороны матери. После армии завод и комната в общежитии. Как же не привычна ему, деревенскому, была общага!.. После первой получки почти все её жители прибежали занять денег, и он всё раздал, даже не оставив себе.

Перебивался крупами месяц, ему это не было трудно, маманя научила вкусно готовить каши. Но даже на его каши находились желающие разделить с ним трапезу. И дядя Юра, одинокий старик, пропивший пенсию за три дня, и тётя Галя, у которой было пятеро детей. Та совсем не стесняясь, просто накладывала из кастрюльки Семёна себе каши, и говорила:

– Сёмка! Простой ты! Добрый! Трудно тебе будет. Вот те крест, трудно.

И тётя Галя обычно в такие минуты вспоминала один случай. Рядышком с общежитием жил бездомный пёс Шарик. Вся общага, знамо дело, кормила его. Начали отстреливать собак, и Шарика подстрелили. Люди видели, как раненая собака убежала от убийц. Все шибко огорчились, что Шарика подстрелили, особенно дети.

Глядя на детишек, Семён на что-то решившись куда-то ушёл. Не было его три дня, даже на работу не ходил. И ведь отыскал он Шарика, принёс на руках. Стали всем общежитием лечить, а ребячьей радости не было предела. На заводе хотели уволить Семёна за прогулы, но когда все жители общаги вместе с детьми пришли взять заступ за своего сотоварища, начальство простило его.

И тётя Галя, уплетая кашу, обычно говорила:

– Нет, ты, Семён, особенный какой-то человек. Сколько радости детишкам нашим сделал, отыскав Шарика. Простофиля, конечно, но чё же с тобой сделашь.

Отыскал же Семён Шарика на второй день в заброшенной времянке, обратил внимание, что одна собака шмыгнула под времянку с какой-то едой. Поначалу подумал щенятам еду-то несёт. Но всё же рискнул, ползком подлез под пол, благо заваленки были давно кем-то раскурочены, посветил фонариком и увидел раненого Шарика и ту собаку, которая принесла еды своему товарищу.

Увидев такое, прослезился:

– Да. Едрён корень! Не кажинный человек так сделает. Собачья дружба, стало быть.

Хотел сразу на второй же день и принести собаку, но Шарик не давался, рычал. И тогда Семён начинал с ним баять:

– Шарик, ты, Шарик! Меня с работы точно выгонят. Пойми ты меня. Ну, давай, родной, иди ко мне.

Не давалась собака. А к концу третьего дня Шарик сам выполз к Семёну. Осторожно, словно невестушку, нёс Семён раненную собаку через весь посёлок. Испортив одёжу от крови пса. Когда он подходил к общаге, детишки, высыпав гурьбой, стали поочерёдно гладить собаку, а сколько было восторженных криков!..

Но не только дети были рады, взрослые тоже запомнили этот день. Тётя Глаша прибежала, работала она медсестрой, и профессионально поставила Шарику укол.

***

Была у Семёна любимая девушка Марина, и свадьба скромная была, а через девять месяцев родилась дочка Елизаветушка. Жена поначалу слушала мужа, не хотелось ей дочку Елизаветой называть, но Семён настоял, чтобы дочка носила имя его мамы. Но жить в общаге молодой жене надоело, да, видно, и сам Семён надоел. Вскоре, отбив у кого-то мужика, уехала Марина с ним в другой город.

Оставшись один, стал крепко Семён выпивать, шибко жалко было дочку, и много раз думал, что пропадёт он от такой жизни. Но однажды, услышав по радио концерт Людмилы Зыкиной, встрепенулся. Что-то дрогнуло в душе: «Брошу завод, много ли мне одному надо? В детский садик пойду, если возьмут, обучать детишек пению. Надобно, чтобы знали они наши песни, вон вокруг сколько чужих песен появилось»… Вспомнился сразу и Александр Васильевич, который рассказывал, как их тогда, ещё совсем молодых музыкантов, поила чаем из самовара сама Людмила Зыкина. Приговаривая, чтобы ели побольше пирогов, ибо молодым надобно усиленное питание.

Настя преподавала в музыкальной школе детям пение, старик приходил изредка на эти уроки, и нет, нет, да и подсказывал детям что-то. Молодого учителя называл ласково Настенькой. Настя же была рада Семёну Петровичу, его подсказки действительно позволяли лучше усвоить материал, да и сама Настя что-то сама слышала впервые. Один раз дед повеселил весь класс, предложив быстро проговорить слова: «Веники, веники, веники повеники, на печи сушилися, с печки обвалилися», дети долго смеялись, а старый учитель пения говорил им, что эти скороговорки надобны для развития пения, что так их учил Александр Васильевич. В другой раз, быстро сняв шапку с головы, ударил её об пол и спел: «Снова шапку заломлю, я не плачу, я люблю», с чувством спел, а после сказал детям:

– Без души не пойте, не получится!..

В один из дней в музыкальную школу пришли соседи по общежитию и сообщили, что дедушка умер, приглашали на похороны. Соседям дед всю жизнь помогал то продуктами, то деньгами, и они это ценили.

Дальше были скромные похороны, и на местном поселковом погосте появилась ещё одна могилка. Настя на родительский день ходила на могилку деда, прибиралась, но вели догляд за могилкой и соседи по общаге, это всамделишно радовало Настю, ибо не забыт человек, слава Богу.

Баян долго стоял в углу кабинета, где преподавала Настя. Вскоре Настя вышла замуж, родились двое детей, и, как только детки подросли и пошли в детский садик, сразу стала работать. Денег катастрофически не хватало, и молодая баянистка, кроме музыкальной школы, устроилась ещё на две подработки. В поселковом клубе был хор ветеранов труда, там Насте обрадовались, потому как прежний музыкант шибко пил и матерился на женщин. Вот тогда-то и решила Настя, отложив в сторону свой баян, взять на репетицию старенький баян Семёна Петровича.

Дело было зимою, и, когда началась репетиция, женщины хора дружно стали говорить, что баян плохо играет. Настя же на их вопросы отвечала просто:

– Баян замёрз. Давайте попойте пока без музыки.

Прошло полчаса. Настя заиграла на большом баяне Семёна Петровича, и участники хора остались довольны. На другую подработку ей приходилось ехать далеко в город, так уж разбит на посёлки город Братск. Но и на другой подработке люди поначалу задавали этот же вопрос: почему баян плохо играет? Настя привычно отвечала:

– Баян замёрз. Подождите.

Баян, словно понимая, быстро отогревался в тепле, и снова звучала его чудная мелодия.

Был такой случай. В Тулуне, тогда ещё не подтопленном памятным всем наводнением, состоялся областной смотр художественной самодеятельности. Выступили, стараясь, хоровики, и баян в Настиных руках старался. Но высокая комиссия отругала прилюдно коллектив «Русское поле». Не за пение, а за старые концертные платья. Женщины, почти все ветераны труда, шибко расстроились. Катерина, дородная сибирячка говорила:

– Да разве это наша вина, что платья-то у нас старые?..

На обратном пути в Братск женщины-первостроители от обиды даже пригубили горькой. Нет, не то их обидело, что спели, может быть, плохо, а то, что прилюдно стыдили.

Но справедливость всё же есть на белом свете. Пройдёт время, и эту же Катерину с её подругой Ниной за прекрасное исполнение песни «Алёша» будет обнимать и целовать народная артистка Кузьмина, говоря им, что они – золотые песенные ручейки нашей России. Да и платья вскоре пошили для коллектива новые, но всё это достаётся через огромные переживания. Ведь и тут высокая комиссия за небольшое опоздание хотела отстранить Катерину с Ниной от конкурса. Катерина участвовала в строительстве почти всех дорог города Братска, по её словам, такой работы мужики не выдерживали! Покидала лопатой на своём веку, и от этой надсады сильно болели ноги. Потому, медленно идя на автобусную остановку, и опоздали они на конкурс.

Выручила народная артистка Кузьмина, случайно вышедшая в фойе, и увидевшая понравившихся ей исполнительниц – два дня тому назад они пели на отборочном конкурсе. Обняла расстроенных женщин, вернула на сцену, и они заняли первое место. А старенький большой баян в Настиных руках честно нёс свою службу.

Вернувшись после концерта, который проходил в центральном Братске, Настя устало обняла своих чадушек. Подумала, как всё же раскинут наш город Братск, почти пятьдесят километров надо ехать до родного посёлка Гидростроителя. Затем по-быстрому сварила пельмени, и, когда семья наелась, тихо сказала:

– Вот всегда вы ждёте, пока вернусь домой, а мне – думу думай! Ведь не трудно же сварить вареники или пельмени, яички сварить.

Дети обняли мать, и вот уже Настя рада, что муж и дети сыты. Уложив ребятишек спать, Настя подошла к окну, и увидела небо с яркими, словно в сказке звёздами. Только это была не сказка, это была всамделишная жизнь. Вдруг на небе, среди ярких звёзд она увидела улыбающееся лицо Семёна Петровича, и он говорил Насте:

– Слава Богу! Жив Баянушко, жив…

Анатолий Казаков