Большая стрелка нехотя переползла на цифру 12. Вслед за ней маленькая так же лениво остановилась на цифре 2. Внутри желтого циферблата что-то заурчало, вздохнуло и сипло гаркнуло два раза. Старые часы с римским циферблатом возвестили миру о двух часах дня.

Тишина была благостная. Впервые за долгие месяцы удалось вдохнуть ее полной грудью. Господи, неужели это еще возможно и ненаказуемо – вот так стоять босиком на прохладных половицах и блаженно вдыхать тишину?.. Просто вбирать в себя этот мир и наслаждаться каждым мгновением? Ни о чем не заботясь, ни о чем не печалясь?..

Нет, ну, конечно, это должно было случиться.  Где это видано – долгоиграющее блаженство?.. Вначале тишину последовательно пронзили хрип, хлюп и шип, а вслед за ними, словно как из тумана донеслось до боли знакомое:

Куда, ку-уда, ку-у-у да-а-а вы уда-алились

Весны моей зла-а-атые дни-и?..

Сомнений быть не могло. Этот сладкозвучный голос принадлежал только одному человеку в мире – Сергею Лемешеву.

Нет, я люблю оперу, и арии в исполнении Лемешева тоже. Но сейчас мне больше всего хотелось слушать тишину. Но, что поделать – в доме напротив живет студентка консерватории и время от времени воздух сотрясается то сонатами Бетховена, то руладами Шуберта, а теперь, видно и до Чайковского дело дошло. Ладно, Ленский, так Ленский, пусть даже в такой хлюпающей, шипящей и хрипящей записи. Все равно, голос божественный. Мозг тихонько возвращается из блаженного бездумья в мир звуков, красок, страстей, волнений и мыслей. Пока еще зыбко и лениво создает связи, проводит аналогии. И в сознании сначала осторожно, а потом все настойчивее возникает ассоциации: Лемешев и человек, преклонявшийся перед его талантом. Человек, из окон дачи которого чаще всего звучал голос Лемешева. Человек, написавший о певце прекрасное эссе. Писатель Юрий Нагибин.

Стоп! Мозг окончательно проснулся и включил все тумблеры!  Лемешев и тишина сейчас побоку! Память, фантазия, знания – устремлены к человеку, чьей литой сдержанной прозой я была очарована много лет назад. Юрий Маркович Нагибин – герой нынешнего эссе.

***

Его называли мастодонтом и бизнесменом от литературы, но за всю жизнь он не получил ни одной литературной награды. Фильмы по его сценариям были любимы народом, а он относился к этой работе презрительно и даже как-то брезгливо. Так откровенно и писал об этом в дневниках.

Он был одним из самых состоятельных людей в СССР, но при этом ухитрился даже не вступить в партию. Он писал изысканно и точно, но вел себя порою, как последний хулиган. Если что, мог и по морде заехать и крепких слов не чурался.

Писатель, признанный при жизни классиком. Светский лев и завсегдатай московских ресторанов. Казалось, он идет по жизни как таран, ничего не замечая, ничего не боясь. И даже самые близкие друзья не подозревали, что было на самом деле у него на душе. И какие горькие до боли и порой постыдные тайны хранит его дневник. Исповедь писателя, которую он тщательно скрывал от посторонних глаз.

День был холодным и солнечным. Лопата легко резала податливую глину. Нагибин утрамбовал ногами землю. Ни одна живая душа не должна знать, что спрятано в металлическом ящике в укромном уголке писательской дачи.

Но еще не раз он будет откапывать этот жестяную коробку, перепечатывать страницы хранящейся в ней рукописи, тронутой плесенью и снова зарывать в землю труд, который впоследствии назовут вершиной его таланта – мучительный исповедью, диалогом г с самим собой и с властью, которая обласкала его, и которую он люто ненавидел. Бывают такие парадоксы…

Выживать, то есть вести себя как надо Нагибин умел. Он никогда не был диссидентом, не готов был добровольно принять этот крест. Но также не мог и простить власти то, что отняла у него отца.

Отчима Юрия Нагибина звали Марк Левенталь. Настоящий отец будущего прозаика Кирилл Александрович Нагибин погиб в 1920 года незадолго до рождения сына. Но именно отчиму, которому, как писал Нагибин, «я обязан очень многим» и была посвящена рукопись, закопанная в укромном уголке дачного участка. Юрий получил отчество Маркович и всегда с теплотой вспоминал об отчиме. Марка Левенталя в 1937 году арестовали, долго держали в тюрьме, а затем сослали. С семьей он больше не встретился, умер в ссылке в 1952 году.

Юрий Нагибин с отличием окончил школу и сразу же поступил на сценарный факультет ВГИКа. Со стороны казалось: щеголь, бонвиван, московский озорной гуляка. Человек, обласканный властью и судьбой и никаких проблем не знающий. Нагибин делал все, чтобы это мнение поддержать.

В дневниках он как-то написал про себя: «размашистая же сволочь такая!» И заграницу любил, и ездил, и книги хорошие, и дом у него был лучше всех писательских домов. Любил и гульнуть, причем делал это со знанием дела. И охоту любил до самозабвения. И футбол! Одним словом, жизнелюб, пивший жизнь полными горстями!

Первый по-настоящему взрослый рассказ Нагибин написал в 1940-м году. Отчим (это был уже третий брак матери) литератор Яков Рыкачев отнес произведения пасынка в «Новый мир». Рассказ приняли, сказали, что все замечательно и пригласили Рыкачева подписать верстку как положено. И попросили исправить одну опечатку, мол фамилия другая. Рыкачев на это гордо заметил, что ничего исправлять не будет, все правильно – «это мой пасынок написал!»

И рассказ напечатали под фамилией Юрий Нагибин. Начался путь в литературу.

Он не мог в прямом смысле слова прожить ни дня без строчки. Когда ему вдруг не о чем было писать, он писал рассказ, который назывался «Немота». О том, что ему не о чем писать.

Ему от Бога была было дано потрясающее чувство русского языка. Легкое, музыкальное, но в то же время и степенное, величественное. Завораживающее каждой строчкой.

Первый писательский опыт был настолько хорош, что 20-летнего студента сценарного факультета ВГИКа приняли в Союз Писателей. В том же году он женился на дочери профессора Литературного института Марии Асмус. Красавица, окруженная толпой небедных и влиятельных поклонников, почему-то выбрала его — тощего, почти нищего мальчишку с неясными планами на жизнь. Но рядом с ним все остальные меркли. Он был очень галантен, обольстителен и что немаловажно – очень хороший рассказчик. Он умел увлечь разговором, чувствовать его нерв и ритм, а это редкий дар.  Настоящий златоуст. Когда он говорил, его «слова лились потоком, как золотой дождь, и каждое слово было невероятно точно и прекрасно» (В.Токарева)

Год спустя началась война. Молодой писатель Нагибин пришел в райвоенкомат добровольцем и вскоре оказался на Волховском фронте.

Он вернулся домой в 1943-м после сильнейшей контузии. И тут выяснилось, что жена, любимая его Маша не очень-то этому и рада. Не осталось ни всепоглощающей любви, ни даже сострадания. Она сухо предложила развестись. Мир распадался на глазах. И как вновь собрать его было неясно.

Но надо было продолжать жить. Нагибин устроился в газету «Труд» обычным репортером. И вскоре снова женился. Второй супругой писателя стала дочь Ивана Лихачева, легендарного директора автомобильного завода, человека, входившего в ближайшее окружение Сталина.

Пять лет Нагибин фактически жил в условиях победившего коммунизма. В этой семье было принято с размахом есть, безудержно пить, и веселиться.

Через пять лет Нагибин вдруг развелся. Чуть ли не сбежал. Причина столь решительного поступка стала понятна много лет спустя, когда вышла повесть «Моя золотая теща». Оказалось, что молодой писатель все это время не слишком-то много времени уделял жене, зато целенаправленно и настойчиво искал близости ее матери и в конце концов нашел. Об этом ненароком узнал всесильный тесть. В общем, писатель еще легко отделался…

Поступок более чем безнравственный и омерзительный. Ну, неприлично, мягко говоря, приставать к теще, и тем более неприлично выносить это на страницы художественного произведения Нагибин сделал и то, и другое. Да, уж…Орлам случается и ниже кур спускаться…

Но ведь и «курам никогда до облак не подняться…»

Скоропалительные свадьбы и поспешные разводы. Нагибин будто мчался куда-то, проживая несколько жизней, и Бог знает в какой он был настоящим. Скорее всего в той, которую он тщательно прятал от чужих глаз – в жизни на страницах дневника-исповеди.

Он вскоре снова женится. И опять разводится. Снова идет в загс и снова неудачно.

Впрочем, сердечная кутерьма никак не мешала, а может, и помогала творческому росту. Любовные приключения и переживания давали богатый материал для рассказов и повестей. Литературная карьера Нагибина стремительно шла в гору, а о его работоспособности и вовсе ходили легенды. Была даже поговорка: «Работает как Нагибин».

Произведения его были так изысканны и хороши, что власть смотрела сквозь пальцы на его беспартийность. Окружающие считали это еще одним проявлением везучести. А он был уверен: все дело в чутье, как человеческом, так и писательском. Он был бесстрашен, но при этом очень осторожен и внимателен. Любил подразнить судьбу, но старался удержаться на грани.

У него была цель: попытаться каким-то чудом спасти отчима – Марка Левенталя. Нагибин навещал его раз в два-три месяца, прикрываясь удостоверением газеты «Труд». Разумеется, те, кому положено об этом знали, но помалкивали. И сам писатель об этом молчал. А потом что-то как будто надломилось. Марк Левенталь попал в больницу. Но Нагибин не приехал, не смог заставить себя. Бог его знает почему…

«Утром пришла телеграмма: «Ваш отец умер сегодня ночью. …Если бы я поехал, если бы он знал, что я его люблю, какие-то неведомые силы удержали бы его в жизни… Я его предал. Он это почувствовал – и отказался от жизни. И в этом смысле мое второе предательство — то, что я не поехал его хоронить, — уже не имеет значения»

(из дневника Ю.Нагибина)

Через год после смерти Марка Левенталя Нагибин написал повесть – покаяние сына, которого власть заставила предать отца. В повести была боль и ярость против бесчеловечной системы и горечь безысходности.

Но, может быть, корень зла был не во власти, а в нем самом?.. Молодом, энергичном, ярком и тщеславном…

Нагибин отнес рукопись повести в журнал «Знамя». Старший редактор отдела прозы, друг Марка Левенталя прочел ее и вернул со словами «Больше никому не показывай. Сожги и забудь.»

Но уничтожить свой труд, свою боль писатель не мог. Тогда и появились в его жизни жестяной ящик и небольшой холмик в углу дачного участка.

А жизнь тем временем шла своим чередом. В 1959 году Нагибин встречается с Беллой Ахмадулиной. Ей 22, она уже побывала замужем за Евгением Евтушенко и рассталась с ним. Ее только что отчислили из Литинститута за проваленный экзамен по марксизму-ленинизму. Хотя истинная причина была в другом. Юная поэтесса, уже ставшая звездой, отказалась участвовать в травле Бориса Пастернака.

«Она обрушилась на меня как судьба. Было то, что я понял лишь потом, — стремительно и неудержимо надвигающийся мир другого человека, и я был так же беспомощен перед этим миром, как обитатели Курильского островка перед десятиметровой волной, слизнувшей их вместе с островком».

(из дневника Ю.Нагибина)

Нагибину было под сорок. И он также, как и прежде был внешне предельно лоялен к власти. Но любовь между этими двумя, столь различными по духу и душевной организации людьми вспыхнула мгновенно.

Белла не была красавицей, но была необыкновенно утонченной, словно статуэтка из дорогого фарфора. А еще и манера говорить – голос, словно серебряная дудочка, навевавшая сны о неведомых мирах и очарованных далях.

Нагибин в то время тоже производил на всех ошеломляющее впечатление. Сейчас это называют харизмой… Раньше – более милым словом – «обаяние». Непоколебимая, невозмутимая уверенность в себе, в сочетании с львиной мужской притягательностью. Стареющий лев. Это определение более всего подходило ему. Он мог позволить себе выбирать. И выбрал – взбалмошную, экзальтированную, но очень талантливую девочку с татарским разрезом горящих глаз.

Безупречным казался этот союз. Нагибин помог жене написать два киносценария по его новеллам. — «Стюардессу» и «Чистые пруды». Причем сделал это так, чтобы она имела возможность прочитать за кадром свои стихи.

В кинематографе Нагибин чувствовал себя как рыба в воде. В конце 50-х один за другим вышли фильмы, снятые по его рассказам и сценариям – «Трудное счастье», «Самый медленный поезд» и «Ночной гость» с неподражаемым И.Смоктуновским в главной роли.

Такая удачливость еще сильнее раздражала завистников. Пока другие или диссидентствовали, ведя на кухне запрещенные разговоры против власти, или наоборот смирялись, он каким-то чудесным образом умудрялся быть в фаворе, не особо скрывая свои потаенные мысли. И при этом греб деньги не просто лопатой, а ковшом экскаватора.

«Председатель» — легендарный фильм по его сценарию. Но посмотрели его «люди сверху» и возмутились, мол, что это такое, это клевета на действительность. Сценариста публично обвинили в том, что он оболгал и очернил образ колхозника.

Нагибин нервничал. Он понимал: власть, которая дала ему все, может все и отнять. Например, закрыть ему дверь в кинематограф. А это пробило бы серьезную брешь в доходах.

Нагибина склоняли и в прессе, и на заседаниях СП. Напряжение нарастало. В какой-то момент сердце не выдержало. Инфаркт.

Он справился. Нагибин вышел из больницы в тот момент, когда «Председатель» с неподражаемым М.Ульяновым уже триумфально шествовал по экранам. Зрительные залы были неизменно переполнены и критики вынуждены были замолчать.

А дальше – шаг вперед. Мировой кинематографический уровень. В «Красной палатке» снимаются Клаудиа Кардинале и Шон Коннери. Фильм «Девочка и эхо» получает призы на фестивале в Локарно и Каннах. «Бабье царство» (да, тот самый, где сыграла великолепная Римма Маркова) – специальный диплом на фестивале в Сан-Себастьяне. И вершина: «Дерсу Узала» Акиро Куросавы по сценарию Ю.Нагибина становится лауреатом Оскара.

И тут, когда удача не просто вновь улыбалась ему, а была словно в зените своей солнечной улыбки, в писателя будто вселился неудержимый бес. Ежедневные застолья становятся многодневными. Алкоголь льется рекой. Не щадил ни себя, ни официантов – они просто не успевали подносить горячительные напитки.

Возвышенный и утонченный брак с Беллой становится жалкой пародией на семейную жизнь. Они сразу договорились, что их союз будет, так сказать, свободным, то, что метко называют «высоки-ие отношения!» Но, даже для них есть какой-то предел, какое-то табу…. И это табу было нарушено.

«Если сходятся люди, которые любят друг друга, то у них все должно быть на жизнь и смерть, и нет такой вещи, которой нельзя было бы простить. Я чувствовал ее как часть самого себя, вернее, как продолжение себя. Совершенно естественно, что это продолжение должно быть наделено всеми моими отвратительными качествами: распутством, склонностью к пьянству, особой бытовой лживостью при какой-то глубинной правдивости натуры, неумением быть счастливым»

(из дневника Ю.Нагибина)

Нагибин был на грани срыва и друзьям страшились за него. Даже Василий Шукшин, не отличавшийся робостью характера, попадает под нагибинскую горячую руку. В творчестве тоже все было беспорядочно. Вслед за мытарствами фильма «Председатель» начались новые мучения с фильмом «Директор».

Нагибин писал сценарий к этому фильму, взяв за основу свою жизнь в семье главного строителя автомобилей – Ивана Лихачева. По мнению кинематографистов, образ Лихачева на экране мог воплотить только один актер – Евгений Урбанский.

Нагибин, чтобы хоть как-то отвлечься от закулисных игр и интриг по поводу фильма, отправился на сьемки в Каракумы. Там они встретились с Урбанским и тут же схлестнулись так, что посыпались искры! Неудивительно, они были из одной породы победителей, а двух победителей на одном месте, как известно, быть не может.

Каждый доказывал свою бойцовскую харизму, или, если угодно, свою «самость» любыми способами. Урбанский заявил, что сцену гонок по пустыне он будет играть сам, без каскадеров. Первый дубль отсняли неплохо, но режиссер А.Салтыков попросил сделать второй.

Автомобиль взлетел над барханом и перевернулся. Евгений Урбанский скончался от полученных ран по пути в больницу. Молва тут же обвинила в его смерти режиссера с его злосчастной просьбой о втором дубле. Ну и заодно, и оказавшегося рядом сценариста.

Нагибин вернулся в Москву, обескураженный, притихший. Он с его чутьем и острым чувством сопричастности к боли, ел себя поедом, мучительно корил за трагедию с актером. За то, что не настоял на каскадерах, за то, что спорил с Урбанским на съемках, за то, что вообще поехал в Каракумы.

Московский дом был пуст и неуютен.  Белла бывала там теперь редко. Нагибин бежал от тоски пустого дома в рестораны. Они по-прежнему услужливо перед ним открывались, по-прежнему алкоголь лился рекой.

«И водка, и эти мои нынешние дела – явления одного порядка: только бы спрятаться от действительности, от себя. А писать даже мои жалкие рассказы – это иметь дело с жизнью, а значит, и смертью»

(из дневника Ю.Нагибина)

В ноябре 1968 года Нагибин и Ахмадулина окончательно расстались. На прощание Белла назвала мужа «паршивой советской сволочью» и этим ранила больше, чем супружеской неверностью.

Боли уже не было. Только зияющая черная пустота и усталость. От нее было два лекарства, причем одно – крепкое уже не помогало. Оставалось второе – работа. Тем более, что она продолжала оплачиваться.

Новую любовь Нагибин встретил в Ленинграде. Алла была переводчиком и была замужем. Они увидели друг друга в каких-то гостях. Перед обаянием стареющего льва-златоуста могли пасть любые бастионы. Не устоял и этот.

Молодая женщина с глазами косули. Нагибин решил, что это его последний шанс. Так и случилось. Цветы охапками, прогулки, долгие беседы. В Ленинград он теперь ездил каждую неделю. А потом Алла перебралась в Москву. До конца своих дней Нагибин прожил с нею.

«10 января Алла переехала окончательно. Два дня у меня такое чувство, будто мое сердце закутали в мех. Помилуй меня Бог.»

(из дневника Ю.Нагибина)

Нагибин успокоился, остепенился. Но ритм его жизни оставался неизменным. Каждое утро – обязательные четыре страницы текста. Вечером – отдых. Из окон его кабинета по всему писательскому поселку раздавалась изумительная классическая музыка: Рахманинов, Чайковский, Вагнер. И особенно громко – его любимый Лемешев.

Жизнь упорядочилась, вошла в колею хлебосольного открытого писателя-барина. Друзья, застолья, разговоры обо всем. Пир души.

Но оставалась еще одна тайна, которую он тщательно хранил в дальнем углу сада в жестяной коробке. И в один из дней, он вытащил попорченные плесенью листы рукописи, перепечатал на машинке и уже не стал прятать. Оставил на столе как знак для жены: «прочти».

«Благодаря отцу я узнал столько всяческой боли, сколько не причинила мне вся моя остальная жизнь. Это единственная основа моего душевного опыта, остальное все дрянь и грубость. Маленькая фигурка за колючей проволокой лагеря… и взгляд мне вослед, взгляд, который я физически чувствовал, даже скрывшись из виду, — это неизмеримо больше того, что способен дать сыну самый лучший отец»

(Ю.Нагибин «Встань и иди»)

В самом конце 80-х Нагибин надолго уехал в Италию. Алла осталась дома. Она перепечатала рукопись и отнесла ее главному редактору журнала «Юность» Андрею Дементьеву. На свой страх и риск. Реакция Нагибина была неизвестна, а в гневе он был страшен.

Но писатель по приезду ругать жену не стал. Он просто позвонил в редакцию «Юности» и узнал, что повесть «Встань и иди» готовится к печати. Она увидела свет в 1989.

Все, кто знал Нагибина, были потрясены. Оказывается, это утонченный сноб и бизнесмен от литературы 30 лет хранил в себе и в жестянке на даче такую боль.

Но это было лишь начало. Другую тайну писателя узнали лишь после его смерти, когда была опубликована повесть «Тьма в конце туннеля». И она тоже была связана с его отцом: настоящим, которого он не знал – Кириллом Нагибиным и тем, кто стал для него всем – Марком Левенталем.

И самое беспощадное и безжалостное его произведение – «Дневники».

«Что бы я ни делал: писал, пил, развратничал, читал – я все делал на пределе своих сил, все делал страстно. Я не выпивал, а пил мертвую, я блудил каким-то первородным грехом, я работал, как фанатик. Меня всегда надо было удерживать: от работы, от водки, даже от покупки туфель. На каком повороте выронил я лучшее в себе?»

(из дневника Ю.Нагибина)

17 июня 1994 года Алла привезла в дом совсем маленького щеночка эрдельтерьера. Нагибин был вне себя от восторга и счастья. Это была его любимая порода. Он играл со щенком, гладил его, ласкал и вдруг заплакал.

— Ты знаешь, я не увижу, как он вырастет, — ответил он на испуганный вопрос жены. Потом помолчал и добавил:

— Ни Нобелевская премия, ни богатство, ни литературное признание я не променял бы на годы, прожитые с тобой. – Потом поцеловал ей руку и сказал, что немного поспит перед обедом.

Он ушел во сне. Ему было 74 года. Столько же, сколько его любимому певцу, чью жизнь он своеобразно отзеркалил. Такой же баловень судьбы, такой же сладкопевец-златоуст, те же толпы поклонников, тоже шесть браков и счастье лишь в последнем.

Куда, куда вы удалились,

Весны моей златые дни?

Что день грядущий мне готовит?

Его мой взор напрасно ловит,

В глубокой мгле таится он.

Нет нужды; прав судьбы закон.

Паду ли я, стрелой пронзённый,

Иль мимо пролетит она,

Всё благо: бдения и сна

Приходит час определённый;

Благословен и день забот,

Благословен и тьмы приход!

Дневники были изданы после смерти и стали вершиной творчества писателя. Он, пивший жизнь полной чашей и знавший горечь ее бессмертного напитка, выразил всего себя в «Дневниках» — такого как есть, без прикрас. Перед собой он был честен и трогательно-беззащитен. И хочется верить (действительно хочется), что день грядущий приготовил Юрию Нагибину не забвение, а долгую память.

Ляман Багирова

______

Примечание: При написании эссе были использованы произведения Ю.М. Нагибина («Квасник и Буженинова», «Дафнис и Хлоя», «Белая сирень», «Певучий голос Росси» (о С.Лемешеве) и др., отрывки из его выступлений на творческих вечерах, отрывки из его дневников, статья Юрия Кувалдина  «Книга, а не человек» (о Нагибине), воспоминания друзей и материалы из интернета. Автор приносит сердечную благодарность за предоставленные материалы.