Марфа Борецкая – одна из лидеров новгородской оппозиции к Ивану III, выступавшая за единения с Литвой и отъединение от московской власти…

 …антураж!

Колоссальный исторический антураж, играющий оттенками и их переливами, иные строения, литая монументальность храмов, орнаменты словесных речений; и – Марфа: весьма небедная, прикупавшая земли для увеличения денежных возможностей, судя по всему – сгусток воли, рьяная речь, неистовость убеждённости в правде собственного дела…

И – высыпаются самородные есенинские слова:

Не сестра месяца из темного болота
В жемчуге кокошник в небо запрокинула,—
Ой, как выходила Марфа за ворота,
Письменище черное из дулейки вынула.

Раскололся зыками колокол на вече,
Замахали кружевом полотнища зорние;
Услыхали ангелы голос человечий,
Отворили наскоро окна-ставни горние.

Ранние, не большие по объёму поэмы Есенина проникнуты своеобразным мистицизмом: тут словно смешиваются – православно-крестьянские, сектантские, и даже – природно-эзотерические: исходя из ощущений поэта – слои и пласты действительности; тут ангелы легко приотворяют окна-ставенки, и происходит это…не в Новгороде, кажется, даже – а в Китеже, мистическим образом проступившим из метафизических вод.

Ранний Есенин пел Китеж, даже не называя его.

 Но главное: росный, колокольный, берёзовый, млечный язык: пышущий и дышащий, как подходящее тесто, кружевьём народного глаголанья, испещрённый столь замечательными словечками, что современный утилитарный словарь будто бледнеет от стыда.

 Марфа – «ВозговОрит», именно так: не заговорит, а – сильнее, объёмнее…

 …царь московский ворог: и лют он, раз:

Не чернец беседует с Господом в затворе —
Царь московский антихриста вызывает:
«Ой, Виельзевуле, горе мое, горе,
Новгород мне вольный ног не лобызает!»

Параллель с возможностями чернеца прочерчена не даром: тут – противопоставление в мистических вариантах, и царь, беседующий с Вельзевулом, названным скорее простонародно, чем – под размер, восприемлется… чуть не роднёй Вельзевуловой…

Царь не желает отпускать Новгород.

Марфа будет биться.

Царь – чернеть лицом и злиться.

 …дальше развернётся…эпос, данный в краткости небольшой поэмы:

Вынул он бумаги — облака клок,
Дал ему перо — от молнии стрелу.
Чиркнул царь кинжалищем локоток,
Расчеркнулся и зажал руку в полу.

Именно мотив переогромленности важен, без него не обойтись, он прозвучит должным масштабом – по отношению к замыслу поэмы.

Не говоря – воплощению.

Невероятная, гипнотизирующая пестрота есенинских ранних поэм связана не только с прилагательными, и не столько с ними: тут глаголы активно участвуют, и то, что колокола возмогут плакать, говорить именно о неистовых возможностях речи:

На соборах Кремля колокола заплакали,
Собирались стрельцы из дальных слобод;
Кони ржали, сабли звякали,
Глас приказный чинно слухал народ.

Закраснели хоругви, образа засверкали,
Царь пожаловал бочку с вином.
Бабы подолами слезы утирали,—
Кто-то воротится невредим в дом?

Хоругви цветные качаются, лики смотрят в душу, золотясь.

 …вдруг в Марфе проступит нечто нежно-кипенно-белое, ажник от Богородицы, а отчего?

Оттого, что:

В зарукавнике Марфа Богу молилась,
Рукавом горючи слезы утирала;
За окошко она наклонилась,
Голубей к себе на колени сзывала.

Голубь – символ кротости, чистоты, и он, а не царёв чёрт, соответствует Марфе.

 …через четыреста лет пишется, сказывается, глаголится…

Завершается:

Пропоем мы Богу с ветрами тропарь,
Вспеним белую попончу,
Загудит наш с веча колокол, как встарь,
Тут я, ребята, и покончу.

Ветер – феноменальный онтологический ветер, крепко продувший есенинский текст, сокровенен: вернее – двойственен: явен и потаён; он шуршит массой обветшавших страниц, предлагая вновь и вновь вслушиваться в раздольные песни Есенина, всматриваться в цветовую гамму, предложенную поэтом, соприкасаться с тайнами истории, из которой все мы вышли – сегодняшние, пусто-прагматичные, не слышащие подлинности поэтического слова.

Александр Балтин